Как прошла первая экспедиция по Малаккскому полуострову? На первый взгляд – вполне благополучно. Только вот после неё у него началась лихорадка, а вдобавок сильно разболелись пораненные ноги. Некоторое время Николай Николаевич не мог ходить.
«Это новое препятствие, – записал он в дневник, – следствие моей экскурсии в Йохоре, но отчасти следствие моей небрежности и нежелания обратить внимание на мелочь. Йохорский лес особенно изобиловал громадным числом пиявок, так что ноги наши, мои и людей, были постоянно окровавлены от укушения их. Люди мои, имея голые ноги, могли сейчас же, как чувствовали укушение, освобождаться от пиявок, я же, не желая и не имея времени часто останавливаться и снимать обувь, ежедневно останавливаясь на ночлеге, находил на ногах около дюжины присосавшихся, наполненных кровью пиявок. Кроме того, раза два я был укушен в ногу другим животным (вероятно, судя по боли и по ранке, это животное было из рода Сколопендра), отчего нога сильно вспухла около ранок. По вечерам, несмотря на носки, сотни комаров осаждали ноги. Прибавьте к тому почти постоянно (более месяца) мокрую обувь, которую не снимал по целым дням. Неудивительно, что ноги вспухли и очень болели...»
После всех этих мучений вновь отправляться в те же гиблые места? Даже не отдохнув как следует, не набравшись сил?
Впрочем, исследователь попытался отдохнуть. Губернатор Сингапура сэр А. Кларк отправлялся в столицу Сиама Бангкок и пригласил с собой Миклухо‑Маклая. Однако поездка не оправдала всех ожиданий. После нескольких дней прогулок по Бангкоку обострилось воспаление ноги. Пришлось неделю провести в гостинице, обрабатывая записные книжки и диктуя этнологические заметки о Береге Маклая.
|
|
У него было желание препарировать череп слона и исследовать головной мозг этого замечательного животного, которое в некоторых случаях проявляет разум, не уступающий человеческому. Сравнительная анатомия мозга – увлекательная область знаний, которая, быть может, позволит раскрыть тайну интеллектуальной деятельности. От чего зависит разум животных и человека? От величины головного мозга? От количества или расположения извилин? От развития определённых отделов мозга?
Вопросы непростые, для решения их потребуется много лет и не одно поколение исследователей. Но вести эту работу надо постоянно, скрупулёзно накапливая факты. Ему приходилось изучать мозг некоторых рыб, пресмыкающихся, птиц, отдельных человеческих рас, а также диких и домашних свиней. К этому перечню очень желательно присоединить мозг слона.
В Бангкоке, как выяснилось, только король имеет слонов. Учёному представилась прекрасная возможность обратиться к молодому королю Сиама, приславшему ему приглашение на аудиенцию. Однако Маклай под благовидным предлогом отказался от встречи. Ему не хотелось вести беседы с этим юным владыкой, который старался европейничать, а сам, несмотря на возраст, имел несколько наложниц, насильно сделав любовницей и свою двоюродную сестру. Тем не менее король был столь любезен, что узнав о желании русского путешественника купить слона, пообещал ему своё содействие.
У Маклая созрел ещё один замысел: создать первую научную зоологическую станцию в Азии. На эту мысль навели не только сугубо научные соображения, но и житейские. Ему пришлось убедиться, насколько трудно в цивилизованной обстановке найти место для сосредоточенных уединённых исследований.
|
|
В Сингапуре Николай Николаевич поселился в резиденции русского вице‑консула Вампоа. Помещение было просторное, построенное на сваях над прудом. В жаркие дни в помещениях становилось влажно, а по ночам начинались концерты зычных обитателей пруда – лягушек. К ним периодически присоединялся дружный лай собак, охранявших владения вице‑консула. Вдобавок ко всему спать не давал пронзительный звон множества комаров, жаждущих крови.
Воспользовавшись благосклонностью махараджи Йохора, исследователь переселился в его дворец. Но и тут не было покоя. Во дворце шла перестройка: проламывались новые двери, укладывался мраморный пол. К громким разговорам многочисленных слуг махараджи добавились звуки стройки, а также – что было особенно тягостно – постоянный звон кандалов (работы вели арестанты, закованные в тяжёлые цепи).
«Вот уже много месяцев, – записывает Маклай, – нет ни одного вполне спокойного дня. Здесь, в комфортабельных и богатых домах, я с завистью вспоминаю покойную и тихую жизнь в моей келье на Берегу Маклая в Новой Гвинее».
Как приобрести надёжное убежище для работы? Он и без того не успевал обрабатывать свои собственные материалы, а вдобавок приходилось просматривать научную литературу и писать статьи. Николай Николаевич пишет в Неаполь своему хорошему приятелю Д. А. Дорну:
«Дорогой Дорн! Вам хорошо известно, что я вполне разделяю ваши взгляды о значении для науки зоологических станций, и вы легко поверите, что отличные результаты основанной вами в Неаполе станции, о которых я случайно узнал в Тернате в 1873 г., помоем возвращении из первой поездки на Новую Гвинею доставили мне большое удовольствие.
|
|
Теперь моя очередь удивить вас новостью об учреждении третьей (?) зоологической станции на крайнем южном пункте Азии, на Селат‑Тебрау, проливе, отделяющем Сингапур от Малаккского полуострова.
Эта новая станция, правда, не может иметь того же значения, что ваша в Неаполе. Я принял за образец мои собственные потребности и обычный образ жизни и соответственно им проектировал здание и принадлежности.
Прежде всего эта станция «Тампат‑Сенанг» (по‑малайски – «Место Покоя») должна служить для меня; в моё отсутствие и после моей смерти я отдаю её в распоряжение каждого изучающего природу, кто нашёл бы её удобной для своих занятий».
Для него «Место Покоя» означает возможность спокойно заниматься научными исследованиями, а вовсе не пребывать в блаженном безделье. «Этот вопрос, – пишет он, – выступает на первый план, если путешествовать не с одной только целью собирать разного рода коллекции, быть поставщиком разных европейских музеев или только туристом, а путешествовать с целью изучать и исследовать».
И всё‑таки эта энергичная натура не может удовлетвориться даже такого рода деятельным «покоем». 13 июня 1875 года Маклай отправился во вторую экспедицию по дебрям Малаккского полуострова, надеясь там, где ещё не побывал белый человек, обнаружить людей первобытной культуры.
Трудности начались с первых же дней. Надо было на лодках двигаться вверх по течению рек. Всё чаще встречались пороги, преодолевать которые приходилось с большим трудом.
Добравшись до водораздела, по другой реке спустился к морю и вернулся к устью Индау, где находилась резиденция местного правителя радьи бандахары Паханского (таково название его владений, по одноимённой реке). Встреча проходила, как говорят дипломаты, в тёплой дружественной атмосфере. Исследователю была предложена всяческая помощь для того, чтобы он смог познакомиться со страной.
Когда путешественник отказался от вооружённой охраны, радья пришёл в замешательство:
– Но вы же намерены отправиться в глубь страны, к диким людям.
– Да, безусловно.
– Но я не могу тогда гарантировать вам безопасность.
– Мне этого и не требуется.
– Они не признают закона, не подчиняются никому. Их отравленные стрелы мгновенно убивают людей и животных.
– Я намерен встретиться с ними без сопровождения.
– В таком случае прошу вас написать об этом своём намерении губернатору Сингапура и своим друзьям в Европу. За поведение диких я так же мало могу ручаться, как за тигров и диких слонов.
– Не беспокойтесь, я выполню ваше пожелание.
На этот раз маршрут был более протяжённым, трудным, опасным и продолжительным. Однако несмотря на это прошёл он его легче, чем предыдущий, потому что Маклай стал более опытен и предусмотрителен: использовал самые разные средства передвижения, менее всего полагаясь на длительные пешие переходы. Они плыли на местных лодках прау и плотах, передвигались на слонах. Чаще всего его сопровождал караван носильщиков.
В кратком отчёте о путешествии учёный сообщил:
«Я посетил в горах Индау там живущих оран‑утан, которые оказались замечательно низкорослым племенем с вьющимися и волнистыми, но не курчавыми волосами и самостоятельным, не малайским диалектом. Затем я поднялся пор. Пахан до истоков р. Тамылен (одного из главных притоков р. Пахан), после бесплодных поисков оран‑текам. Здесь в горах у верховьев рек Тамылен и Лебе (притока р. Клантан) я встретил значительное население оран‑сакай, сохранившее вполне папуасский тип и много характеристических обыкновений (пробуравливание носовой перегородки, татуировку, употребление лука и т. п.), имеющее собственный диалект, но не отличающееся много образом жизни от оран‑утан других местностей полуострова».
Затем он спустился вниз по реке Клантан почти до самого устья, после чего вновь поднялся в горы, пересекая Малаккский полуостров, подошёл близко к побережью океана и опять прошёл в горные районы. Ему посчастливилось ещё раз встретить оран‑сакай, имевших значительные папуасские черты.
Впервые обследовав обширную неведомую европейцам территорию, Маклай имел прекрасную возможность создать солидный научный труд, описав природу, население, социальную, экономическую и политическую обстановку в регионе. Комплекс этих сведений представлял особую ценность не столько для науки (всё‑таки учёный не вёл топографических работ, обстоятельных ботанических и прочих исследований), сколько для колониальных держав, в первую очередь Англии. Неслучайно некоторые местные начальники подозревали в нём английского разведчика.
В последний день 1875 года учёный писал секретарю Русского географического общества: «Я почёл бы сообщение моих наблюдений, даже под покровом научной пользы, положительно делом нечестным. Малайцы, доверявшие мне, имели бы совершенное право назвать такой поступок шпионством. Поэтому не ожидайте найти в моих сообщениях об этом путешествии что‑либо, касающееся теперешнего «статус‑кво», социального или политического, Малайского полуострова».
Ему удалось сделать самое главное – добыть сведения о вымирающих племенах центральной части Малаккского полуострова, которые сохранили некоторые характерные папуасские черты. Возможно, это остатки древнейшего населения этого региона, которое в незапамятные времена переселилось отчасти в Новую Гвинею, а затем пожалуй, и в Австралию.
Добившись цели этих двух путешествий, Николай Николаевич вновь торопится отправиться в путь. В том же письме к Семёнову‑Тян‑Шанскому сообщает:
«Известие о намерении Англии занять половину Новой Гвинеи и вместе с тем, вероятно, Берег Маклая не позволяет мне остаться спокойным зрителем этой аннексии.
Я достиг большого влияния на туземцев и надеюсь при моём возвращении (?) иметь ещё больше. Вследствие настойчивых просьб людей этого берега я обещал им вернуться, когда они будут в беде. Теперь, зная, что это время наступило и что им угрожает большая опасность (так как я убеждён, что колонизация Англии кончится истреблением папуасов), я хочу и должен сдержать своё слово.
Не как русский, а как тамо боро‑боро (наивысший начальник) папуасов Берега Маклая я хочу обратиться к Его императорскому величеству с просьбой о покровительстве моей стране и моим людям и поддержать мой протест против занятия этого берега Англией.
Будучи неопытен во всех этих делах, то есть официальных вопросах, я решаюсь обратиться к Вашему превосходительству и надеюсь, что не получу отказа.
Замечу ещё, что моё решение твёрдо, и я не отступлю ни от моего слова, ни от решения».
Он просит немедленного ответа, телеграммы. Но не получает письма. Ещё раньше Семёнов‑Тян‑Шанский предупреждал его, что не следует переходить от теоретических исследований к практической деятельности, тем более связанной с политикой.
В ту пору Российская империя расширяла свои владения не путём колонизации по типу английской или голландской, а присоединяя, вовлекая в сферу своего влияния прилегающие страны, делая их частью единой державы. Иметь дальние заморские колонии не входило в планы русского правительства.
Об этом позже узнал Миклухо‑Маклай из письма Семёнова‑Тян‑Шанского. Оставалась надежда на поддержку общественности. Другу Мещёрскому он написал:
«Я надеюсь, что общественное мнение всех честных и справедливых людей будет для моего дела достаточным покровительством и охраною против беспринципных притязаний правительств и против несправедливых и насильственных поступков разных европейских эксплуататоров и искателей обогащения и личных выгод всеми средствами и путями».
На «Морской птице»
Переслав в Зоологический музей Петербургской академии наук свои коллекции животных, а в Географическое общество отчёты о проделанной работе, он отправился на английской купеческой шхуне «Морская птица» в плавание.
Шхуна шла на острова Адмиралтейства Каролинского архипелага. Маклаю предоставлялась возможность несколько изменять маршрут, а после окончания торговых операций распоряжаться шхуной по своему усмотрению. Конечной целью его маршрута был Берег Маклая, а до этого следовало познакомиться с представителями папуасской расы или её разновидностями.
Увеселительной прогулкой или туристическим походом это путешествие быть не могло уже по одной той причине, что Николай Николаевич плохо переносил морскую качку, а в особенности необходимость терпеть суету и крики, сопровождавшие торговые операции. Была опасность вооружённых столкновений команды шхуны с туземцами по причине самоуправства и жестокости шкипера.
Один из тредоров – представителей торговых компаний – рассказал ему о трагическом происшествии. Год назад шхуна «Рупак» под английским флагом, забрав три десятка туземцев с острова Вуап, крейсировала среди островов Адмиралтейства, отыскивая удобное место для ловли трепангов. Вдруг им навстречу вышло несколько пирог. Шкиперу показалось, что в пирогах лежит много копий, а островитяне настроены агрессивно.
С испуга шкипер открыл стрельбу по пирогам (которые направлялись к шхуне для торга), обратив их в поспешное бегство. Однако судно попало на риф, а её команду перебили жители острова.
Вот и сейчас, когда «Морская птица» подошла к острову, где произошла эта трагедия, навстречу шхуне вышла пирога; находившиеся в ней островитяне ловко пришвартовали её к шхуне и влезли на палубу. Они жестами показывали на берег, где находилось селение.
Маклай заметил, что несколько человек из команды шхуны – туземцы острова Вуап – внимательно рассматривают пирогу, о чём‑то тихо и мрачно переговариваясь. Он подошёл к ним и поинтересовался, в чём дело.
– Посмотрите, господин, на эти украшения, – сказал один из туземцев, кивая на мачту и рею пироги.
Приглядевшись, Маклай увидел, что такелах украшен длинными прядями человеческих волос.
– Что в них особенного?
– Это волосы людей с нашего острова.
Таковы были зримые следы прошлогоднего побоища.
Когда шхуна приблизилась к берегу, находившиеся на борту островитяне криками стали созывать своих товарищей на торжище. Тотчас к судну направились большие и малые пироги. Туземцы галдели, стараясь как можно громче предлагать свои товары: панцири черепах, жемчужные раковины, а также различные местные изделия.
Рассматривая эту толпу, Маклай всё больше убеждался, что местное население принадлежит к той расе, что и хорошо ему известные папуасы Новой Гвинеи.
На следующий день торги возобновились. Островитян стало больше, они устроили настоящую давку на палубе. Тредоры с револьверами за поясом отмеряли бусы и бисер, расплачиваясь с островитянами. На рубке стоял шкипер с карабином в руках, а также несколько вооружённых человек команды.
Когда туземцев стало слишком много, шкипер вывел на палубу огромного водалаза‑ньюфаундленда, грозное рычание и яростный лай которого подействовал лучше всяких приказов.
Наблюдая всю эту картину, исследователь убеждался, что ни о каком справедливом торговом обмене и речи быть не может: прибыль европейцев была в сотни раз выше, чем их затраты. Таковы экономические принципы цивилизованных господ. Вспомнились сетования знаменитого натуралиста Альфреда Уоллеса: мол, европейцы продают свои товары туземцам по слишком низким ценам. В данном случае почтенный английский учёный, один из авторов гипотезы естественного отбора, был бы вполне удовлетворён.
Маклай предпринял прогулку по острову, обследуя поселения и проводя антропологические измерения туземцев. Многое здесь было похоже на Берег Маклая: характер построек, быт (вернее, почти полное отсутствие предметов быта, за исключением посуды и циновок). К белым людям особой опаски никто не проявлял, даже женщины. А вот делать измерения в полном объёме не было никакой возможности. Ведь учёные мужи полагают, что требуется получить данные по семидесяти восьми, а в крайнем случае по двадцати пяти направлениям. Попробовали бы они произвести такое количество операций над местными «объектами»! Вряд ли найдёшь хотя бы одного туземца, способного выдержать более пяти минут подобные процедуры.
Приходится прибегать к хитрости. Не следует медлить. Пока туземцы озадачены его появлением, надо молча с серьёзным видом достать свои инструменты, вид которых вводит присутствующих в состояние глубокой задумчивости. Воспользовавшись этим, следует выбрать из толпы наиболее старшего по возрасту, поставить перед собой и провести хотя бы десяток измерений.
Загадочные манипуляции воспринимаются туземцами как колдовство. Теперь зрители и сам объект измерений чувствуют тревогу или даже страх. Подойдёшь к следующему объекту, а он трясётся и ни за что не желает подвергнуться таинственному ритуалу. И тут на помощь приходит первый исследованный. Он хватает своего сородича, предоставляя во власть белого человека. Мысль его очевидна: если уж надо мной совершили этот странный обряд, то пусть и другим достанется тоже.
В этом случае проявляется качество, свойственное многим людям. Маклай не мог без смеха вспоминать, как однажды он обедал возле своей хижины в Гарагаси в присутствии трёх папуасов. Они по обыкновению отворачивались, не мешая еде, но у одного любопытство пересилило правила приличия. Он подсел к Маклаю и жестами показал, что голоден. Еда была простая: варёный рис без приправы, не считая соли. Маклай предложил туземцу ложку риса. Тот отважился взять в рот пищу белого человека. Сознавая всю опасность такого поступка, он не мог толком жевать, приглашая товарищей последовать его примеру. Они наотрез отказались. Тогда смельчак вынул рис изо рта и стал мазать им грудь и руки своих соседей со словами: «Если я умру, то и ты умрёшь!» Его спутники пытались отбиваться, а потом пустились наутёк. Он помчался за ними, выплёвывая на них остатки риса изо рта и повторяя: «И ты умрёшь, и ты умрёшь!»
Вообще, наблюдения за так называемыми «дикими» показывало, что во многом они ведут себя примерно так же, как и «цивилизованные». Когда Маклай измерял головы женщин в присутствии мужчин, результаты обычно были плачевны: женщины начинали вертеться, жеманиться, подхихикивать и старались поскорее улизнуть от рук пришельца. Однако если мужчин поблизости не было, женщины вели себя спокойно.
Но вот одну из них, занятую нанизыванием бисера на тонкую нить, нарочно или нечаянно толкнул мальчишка. Часть бисера рассыпалась. Пожилая женщина пришла в негодование, осыпая озорника бранью, а затем вскочила и стала бросать в него камнями и палками, которые попадались под руку. Он ловко увёртывался. Глядя на эту сцену, другие мальчишки заходились от смеха, падали на землю и утирали слёзы руками.
А вот ещё одно наблюдение. Маклай отдыхал в гамаке, а туземец, проходя мимо, загляделся на такую невиданную картину и больно ушиб колено о большой пень. Мигом утратив любопытство, пострадавший сначала потёр колено, а потом схватил обломок коралла и стал колотить по тому месту пня, о которое ударился.
Однако одно важное обстоятельство принципиально отличало общество людей первобытной культуры от цивилизованных. В этом Маклай убеждался всё более определённо. Его с самого начала пребывания на Новой Гвинее интересовал вопрос: есть ли у туземцев начальники, а если есть, то какой властью они обладают? Живя на Берегу Маклая, обследуя Папуа‑Ковиай, а теперь и острова Адмиралтейства, он всё более убеждался, что ответ должен быть отрицательным: начальства в этой среде нет.
Правда, некоторые личности могут пользоваться уважением за свои знания и умения, благодаря жизненному опыту. К их словам и советам прислушиваются с особым вниманием. А ещё бывают наиболее шумные, крикливые «деятели», которые для стороннего наблюдателя могут показаться большими начальниками.
«Мореплаватели и путешественники, – записывает Маклай, – которые видят страны только несколько дней или часов, руководствуясь общепринятыми идеями или тем, что видели в других странах, не стесняются раздачею таких титулов, как вождь, начальник, король, руководясь часто только тем, что один из туземцев более кричал, чем другие, или имел какое‑нибудь внешнее отличие. Я повторяю, что я не мог убедиться в посещённых деревнях в присутствии начальника между жителями, хотя и знал, что Герланд, основываясь на описаниях французских мореплавателей, говорит о князьях (?) на островах Адмиралтейства, которых очень слушаются и которые деспотически обращаются с подданными. Я могу так же ошибаться, как и французские мореплаватели, видевшие этих князей, но я знаю по опыту, что много месяцев жил в Новой Гвинее в незнании, есть ли у них начальники или нет...»
Исследователь не торопится с поспешными выводами даже в данном случае, после долгих наблюдений. Чрезмерная осторожность? Пожалуй. Как путешественник он был отважен и решителен. Но как подлинный учёный вынужден был преодолевать эти черты характера. Потому что крепко‑накрепко запомнил одну из основных заповедей науки: не доверять даже собственному мнению, не говоря уж о мнениях авторитетов; упорно искать убедительные доказательства; основываться не на вере и даже не только на логичных умозаключениях, а прежде всего и исключительно на фактах, на опыте. Вера – религии, рассуждения – философии, доказательства на фактах – науке. Так понимал Николай Николаевич принципиальные особенности трёх методов познания, отдавая преимущество научному методу.
Наука – дитя технической цивилизации. Казалось бы, она должна воплотить в себе и те пороки, которым подвержено цивилизованное общество. Но в своих высших принципах наука более всего напоминает устройство первобытного общества, где если и признается относительный авторитет, то не за начальником, а за знатоком своего дела... Впрочем, и на научное сообщество всё определённей влияет социальная структура государства: появляются свои администраторы, руководители, начальники, авторитеты.
Миклухо‑Маклаю приходится помнить об этом. Смиряя гордость, он вынужден далеко не искренне писать в Русское географическое общество, от которого во многом зависела его не только научная, но и гуманитарная, общественная деятельность: « Успех науки», который будет необходимым следствием моего нового предприятия, совершенно безличный интерес мой к благосостоянию туземцев Берега Маклая, надеюсь, достаточные гарантии того, что Русское географическое общество не изменит своей симпатии ко мне как к соотечественнику и не откажет в своей помощи как учёному в случае, когда дело будет касаться научной пользы».
Тут уж ничего не поделаешь, приходится на словах отказываться от своей заинтересованности в судьбе папуасов Берега Маклая. Цивилизация не поощряет простоты и честности в обращении между людьми.
В этом приходилось убеждаться постоянно. Шкипер шхуны, здоровенный громила крутого нрава, привык действовать окриками, пинками, зуботычинами. Так он обращался со своей командой и туземцами, а порой и с тредорами. Нередко их споры переходили в перебранку.
Однажды тредоры предложили ему пристать к берегу у большого поселения. Он их и слушать не стал. Их было четверо, и настроены они были решительно. Окружив здоровяка, они потребовали изменить курс шхуны. Шкипер, стоя у руля, одной рукой толкнул в грудь ближайшего торговца, да так, что тот отлетел к борту.
«Бей его», «Заходи с боку!», «За борт, мерзавца!» – закричали тредоры, размахивая руками и подступая к шкиперу. Он отмахивался, не решаясь пускать в ход кулачищи, доводя дело до решающей схватки: силы были слишком неравны, а члены команды куда‑то все подевались, словно не замечая происходящего.
Маклай из своей каюты наблюдал всю эту сцену. Он был бы не прочь, если б удалось проучить наглого и горластого шкипера. Но и торговцы не вызывали у него ни уважения, ни симпатии. К тому же шкипер хорошо знал фарватер и местную обстановку вообще, потому что не раз бывал здесь и даже некоторое время жил на островке.
Видя, что бранью и толчками дело не ограничится и тредоры уже дружно навалились на противника, Маклай вышел из своей каюты, выстрелил из револьвера в воздух и сказал остолбеневшим драчунам:
– Остановитесь, господа. Ведь мы же цивилизованные люди.
Ошарашенные таким образом больше, чем револьверным выстрелом, тредоры разжали объятия, и шкипер грохнулся на палубу. Спокойные слова Маклая подействовали куда сильнее, чем отборная ругань наглеца. Инцидент был исчерпан.
Вечером встали на якорь в том месте, где прежде находилась хижина шкипера, возле небольшой деревни. В сумерках послышались голоса островитян, приближающихся к шхуне на пирогах. Взобравшись на палубу, прибывшие бродили, продолжая громко говорить. Один бесцеремонно заглянул в каюту Маклая.
Запись в дневнике: «Несколько папуасов засело в соседней с моею каюте шкипера, с которым они обходились как со старым знакомым. Из нахальства их требований и шумных возгласов можно было заключить, что туземцы здесь привыкли видеть белых, причём, имея дело с весьма низким разбором людей этой расы, уже успели потерять уважение к европейцам, или, вернее, никогда не имели случая проникнуться им.
В этот же вечер я имел случай познакомиться с образчиком взаимных отношений белых и чёрных друзей. Один из туземцев, которого шкипер назвал «киш» (король), во всё горло требовал «бренди». А один из полупьяных европейских тредоров спрашивал у него женщину на эту же ночь».
Было от чего проникнуться презрением к цивилизованным европейцам, которые все достижения культуры, науки и техники используют для удовлетворения самых низменных своих потребностей. Конечно же, он тоже – цивилизованный европеец. Но многие ли разделяют его убеждения?
Глава 4
ВОЗВРАЩЕНИЕ МАКЛАЯ
Увеличилась ли сумма счастья в человеческой
жизни равномерно с развитием господства
человека над природой, возможного для него
при теперешнем развитии естественных наук?
Ф. М. Достоевский
Пять лет спустя
ебольшая шхуна 27 июня 1876 года под английским флагом вошла в залив Астролябии. Это была «Морская птица». Миклухо‑Маклай, стоя на палубе, оглядывал знакомые берега. Обратил внимание на изменившийся облик прежнего горного хребта.
Острый глаз натуралиста и художника отметил светлые проплешины на крутых склонах, где полностью исчезла растительность, появившиеся новые расселины. Всё указывало на какую‑то крупную природную катастрофу, случившуюся недавно.
Высадившись на берег, в Горенду он встретил толпу старых знакомых. Вся деревня сбежалась приветствовать его. К ним присоединились жители окрестных деревень. Были самые разнообразные проявления радости, даже слёзы.
Отсутствовали некоторые старики. Как выяснилось, они умерли за это время. Некоторые мальчишки стали крепкими юношами, а среди молодых беременных женщин он узнал тех, кого помнил ещё девочками. Опять посыпались предложения поселиться в той или иной деревне, а то и во всех сразу иметь свой дом. Но и на этот раз Маклай решил поселиться в отдалении от деревень (ближе всего – к Бонгу).
Детали небольшого деревянного дома были приобретены в Сингапуре. Сваи, на которых он должен был стоять, и крыша были сделаны здесь, на месте. Строить и расчищать площадку перед домом помогали несколько десятков папуасов. С их помощью были перенесены со шхуны около семидесяти ящиков, корзин и тюков.
Туземцы рассказали, что после его отъезда несколько раз сильно тряслась земля. Когда удары были особенно мощными, падали кокосовые пальмы, разрушая хижины и убивая жителей. А после одного землетрясения с моря ворвалась огромная волна, которая смыла несколько домов в прибрежных деревнях. Предположение Маклая о сильном землетрясении оправдалось. Из расспросов он узнал, что задолго до этого некоторые туземцы пережили ещё одно моретрясение, когда нахлынувшая ночью гигантская волна смыла целое прибрежное селение со всеми жителями.
...Прожив полтора месяца в своём новом и вполне комфортабельном (для местных условий) доме, Маклай решил совершить восхождение на пик Константина (по имени великого князя). В ясную погоду с попутным ветром морем добрался до Богати. Жители деревни отнесли вещи в небольшое поселение, расположенное у подножия горы.
Вышли ещё затемно, при свете луны. С ним пошло тридцать четыре туземца. Когда пришли в деревню Ярю, расположенную на высоте около трёхсот метров над уровнем моря, некоторые из его спутников не захотели идти дальше в горы. Зато к группе Маклая присоединилось несколько местных жителей.
Днём пошёл дождь. Всю гору накрыло облаком. Шли достаточно долго, но поднялись невысоко. Пришлось строить шалаши и устраиваться на ночлег. Всю ночь продолжался ливень. На рассвете, когда он прекратился, было очень сыро. И на этот раз некоторые туземцы не пожелали продолжать путь.
– Тамо билен (хорошие люди) пойдут со мной, – сказал Маклай, – Тамо борле (плохие люди) пусть остаются.
Почти все пошли с ним.
Поднимались вверх по течению речки, по скользким камням, перебираясь через завалы. Затем пришлось лезть в гору. Тропинки не было: продирались сквозь кусты, петляя между деревьями. Ноги, давно промокшие насквозь, наливались тяжестью. Голова кружилась, в висках словно стучали молотки. Шёл, как в полусне. Цепляясь за сучья и корни, двигался вперёд и всё выше.
На очередном обрыве схватился за лиану. Потянул на себя. Вдруг сквозь листву увидел небо и провалился в бездну...
Услышал издали какие‑то голоса. Открыл глаза. Узорные пальмовые листья, просветы голубого неба. Почувствовал боль во всём теле. Закрыл глаза. Понял, что лежит в непривычном положении: ноги были значительно выше головы. Кто‑то сказал:
– Разве Маклай умер? Я сказал, Маклай спал.
Он понял, что лиана его подвела, и он упал с обрыва. Попытался повернуться – удалось. Вроде бы ничего не сломано, хотя спина и бок болели. Усталость как рукой сняло. Обморок обернулся отдыхом.
Солнце уже было высоко. По‑видимому, он пролежал не менее двух часов. Хотел узнать время, однако от падения часы остановились. К счастью, сохранился в целости анерод. Сделал замер, всем своим видом показывая, что встал после сна. Высота над уровнем моря в этом месте была более шестисот метров.
Продолжили путь, то поднимаясь на возвышения, то спускаясь в ложбины. Не останавливаясь, начали подъём на пик и наконец взошли на небольшую площадку, где росли высокие деревья. Высота пика превышала один километр.
Туземцы разожгли костёр, показывая всем в округе, что они добрались до вершины. Два самых ловких взобрались на высоченное дерево и укрепили на вершине белый флаг на длинном древке.
Обратный путь прошёл без происшествий. Переночевав на месте предыдущего ночлега, вернулись в Богата. По пути к ним сходились люди из близлежащих деревень. В конце концов Маклая сопровождала свита из двух сотен человек. При свете множества факелов учёный вошёл в селение.
Результаты экскурсии его разочаровали. Впрочем, и результатов‑то, в сущности, почти не было никаких, если не считать несколько замеров высот. Видимость была плохая, потому что приходилось идти преимущественно по лесу. Удалось отметить только свежие трещины и следы обрушения – последствия сильного землетрясения.
Маклай продолжал посещать деревни, побывал на острове Били‑Били, делал антропологические измерения, наблюдал за бытом и нравами папуасов. По приезде посадил кукурузу, двадцать две кокосовые пальмы, семена ряда полезных растений. В октябре собрал первый урожай кукурузы и убедился, что все пальмы пошли в рост.
Ему довелось присутствовать на многодневном празднике «мун». К нему готовилось несколько деревень, заранее репетируя танцы и договариваясь о последовательности выступлений.
Пользуясь полным доверием и глубочайшим уважением со стороны туземцев, учёный имел возможность сделать немало интересных этнографических наблюдений. Его беспрепятственно допускали ко многим папуасским церемониям. В дневнике он подробно описывал местные ритуалы, обычаи. Ему только не удавалось обнаружить хотя бы косвенные свидетельства каннибализма.
Вновь и вновь приходилось убеждаться, что у всех людей на свете есть много общего.
Вот идёт свадьба. После вручения подарков старики поочерёдно подходят к невесте и произносят назидательные речи, уча её правилам поведения. Чтобы их слова лучше запоминались, то и дело дёргают невесту за прядь волос. Один из стариков по забывчивости вдруг спрашивает:
– А как зовут жениха?
Общий смех был ему ответом.
Или другой эпизод. На празднике танцоры устраивают пантомиму: показывают, как отец и мать пытаются убаюкать голосистого ребёнка.
Молодой папуас, нацепив юбку из веток, изображает мать. Ребёнком служит небольшой барабан «окам», положенный в мешок.
А вот настоящая пародия на колдовство. Один танцор, изображая больного, сидит на земле. Другой приплясывает вокруг, обмахивая и ударяя первого длинной ветвью. После нескольких кругов он отходит в сторону, шепчет что‑то над веткой и вновь продолжает «курс лечения». Наконец, делая вид, что совершенно измучен, «народный целитель» отнёс ветку в сторону, бросил на землю и растоптал.
Общее впечатление от папуасских танцев Маклай выразил так: «Познакомившись с папуасскими танцами, можно заметить: 1) что женщины в них не играют главной роли; 2) и что танцы не имеют безнравственного характера. Мужчины являются хорошими танцорами, довольно грациозны и выделывают довольно хитрые штуки. Женщины, как уже сказано, приводят в движение только зад, поэтому обращаются спиной к зрителям».
Но бывали представления и совершенно иного характера.
В один из дней из Бонгу донеслись громкие поспешные удары в барум, созывающие людей. В это время жители деревни почти все отсутствовали, работая на плантации, занимаясь рыбной ловлей или охотой. Возвращались домой они только перед заходом солнца. А тут – какое‑то чрезвычайное происшествие.
Маклай поспешил в деревню и был там одним из первых. Из хижины Лако доносились истошные крики его жены.
– Что случилось? – спросил Николай Николаевич у подошедшего пожилого Буа.
Оказалось, что в этот день Лако вернулся домой рано и в своей хижине застал жену в объятиях молодого неженатого Калеу. Любовник, получив пинок, выскочил из дома, а оскорблённый муж принялся тузить коварную жену. Своё занятие он прервал на несколько минут, чтобы ударить в барум, а затем опять продолжил воспитательный процесс.