– В недавние времена, – сказал лейтенант Чириков, – закончивший установку мин, – таким образом пираты скрывали сундуки с сокровищами.
– Научные наблюдения, – отозвался Назимов, – тоже своего рода сокровища.
– Благодарю вас, Павел Николаевич, – взволнованно сказал Миклухо‑Маклай.
– Помилуйте, за что? Я рад быть вам полезным, и все мы... все мы искренне желаем вашего триумфального – да, именно так – возвращения на родину.
Работы подходили к концу. Был сооружён флагшток. Устроили даже солнечные часы. Хижина была завалена вещами.
На следующий день, когда на корвете стали поднимать якорь, Маклай приказал Ульсону спустить трёхцветный торговый флаг. Тот решительно направился к флагштоку, но почему‑то мешкал. Корвет медленно разворачивался. Флаг по‑прежнему развевался высоко, хотя Ульсон стоял у флагштока. Пришлось подойти к нему. Он плакал, как ребёнок, утирая слёзы кулаком и хлюпая носом. Бедный Ульсон! А ведь до сих пор он храбрился.
На соседнем мыске показалась группа туземцев. Они то ли бурно жестикулировали, то ли исполняли какой‑то танец. Остановились, повернувшись лицами к хижине, посовещались и скрылись.
Надо было срочно приводить в порядок вещи и готовиться к возможному визиту незваных гостей. Однако от усталости и двух бессонных ночей Маклай едва держался на ногах, голова кружилась.
Вскоре пришёл Туй. Без обычного добродушия, довольно бесцеремонно стал осматривать вещи, оставленные на земле, и попытался даже войти в дом. Пришлось остановить его жестом, твёрдо сказав:
– Табу!
Туй повиновался. Он всё ещё с трудом мог смотреть прямо в глаза Маклаю. Жестами спросил, вернётся ли большой плавучий дом, испускающий дым. Маклай отвечал утвердительно. Чтобы избавиться на некоторое время от его присутствия, Маклай, выучивший уже несколько местных слов, попросил Туя принести кокосовых орехов, подарив ему при этом красный лоскут. Он удалился.
|
|
Тут было о чём задуматься. Как переменчивы все люди при смене обстановки и обстоятельств! Куда пропала доброжелательность Туя? Или он прежде притворялся, опасаясь гнева могущественных пришельцев?
Но разве не бывает того же и с цивилизованными людьми? Как преображается иной чиновник, получив повышение по службе! А неожиданно разбогатевший ничтожнейший человечек тотчас возомнит себя хозяином жизни и большим господином. Почему же дикарь должен быть намного благороднее таких столь распространённых человеческих типов?
Впрочем, в этом отношении Туй был действительно достаточно сдержан и почтителен. Не посмел без разрешения войти в дом, не трогал вещей. Однако не следует забывать, что любой человек может существенно измениться, находясь в группе. Что произойдёт в таком случае с Туем? Не вернётся ли он сюда с лихой ватагой и не учинит ли погром? Так или иначе, приходится констатировать: даже простой дикарь вовсе не так прост, как это может показаться с первого взгляда.
Один и без оружия
Было около четырёх часов дня, когда внезапно послышался звонкий протяжный свист. Из‑за кустов выступил целый отряд папуасов с копьями, луками, стрелами.
– Принести ружьё? – спросил Ульсон.
– Не надо, – ответил Маклай.
– Через пять минут будет поздно.
– Значит, ещё есть время.
Судя по всему, это были те самые туземцы, которые прыгали и плясали на берегу во время отбытия «Витязя». На этот раз они топтались на месте в нерешительности.
|
|
Маклай пошёл им навстречу, знаками приглашая подойти поближе. Момент был решающий: что они предпримут и с какими целями? Какие мысли вызывает у них вид одинокого безоружного белого пришельца? Недоверие, коварство и агрессия – один вариант. Понимание, доверие, дружелюбие – другой. Какой они сделают выбор?
Папуасы сложили оружие. Шестеро остались стоять. Остальные медленно двинулись к Маклаю, держа в руках кокосы и пучки сахарного тростника. Значит, и они с самого начала имели в виду эти два варианта, наблюдая за поведением чужака.
Он принял подарки и стал одаривать их различными безделушками. Однако нервное напряжение и усталость сказывались. Гости начали его раздражать. Исследователь показал им, что хочет спать. Они поняли намёк и удалились.
Наступил вечер. В пятнах и бликах лунного света окружающий лес производил мистическое впечатление. Порой слышались странные звуки, вызывающие образы мифических чудовищ. Этот загадочный и тревожный мир возвращал в прошлое, к детским сказкам и страхам.
Теперь это и его мир. В него надо вживаться, его придётся постигать не только рассудком, но и своей жизнью.
– Смотри, господин, вон там. – Испуганный Бой показывал в чащу, откуда раздался шорох. – Они пришли! – Он говорил шёпотом, голос его дрожал.
– Это ночной зверь, дружок, – успокоил его Маклай. – И свет луны на листьях.
Но и ему было не по себе. Настала первая ночь на этом берегу. Невольно вспоминались высказывания тех путешественников, которые постоянно упоминали о жестокости и коварстве папуасов. Если уж Туй изменился, то о других и говорить нечего. Возможно, Ульсон не зря считает этого туземца шпионом.
|
|
Наступила ночь. Никто из троих, несмотря на усталость, не мог заснуть. И дело было не в колдовских чарах луны, а в постоянном беспокойстве. Журчание ручья представлялось отдалёнными гортанными голосами.
Было решено устроить постоянное дежурство, разделив ночное время на три вахты. Происшествий не было.
Следующие два дня прошли в бытовых заботах при полнейшем спокойствии. Казалось, папуасы смирились с их присутствием. Не исключено, что они из деликатности старались не беспокоить пришельцев, от которых не ожидали ничего плохого.
Единственно, что донимало и выводило порой из себя прежде всего спутников Маклая – комары, муравьи и прочая кровососущая и кусачая мелкая братия. Однако несмотря ни на что Николай Николаевич теперь спал спокойно и безмятежно, как никогда за последнее время.
По вечерам горы, освещённые уходящим солнцем, словно светились. В душе наступало успокоение. В голове роились смутные мысли о вечности – возвышенные, как эти вершины. Вспоминались стихи Гейне, как будто одновременно и на немецком, и на русском, в переводе Лермонтова:
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Подожди немного,
Отдохнёшь и ты.
Верно сказано было Шопенгауэром: кто избегает одиночества, тот не любит свободы, ибо только в одиночестве можно быть свободным.
Нет, это относится более всего к ощущению свободы, не более. Разум подсказывает: дорогой Шопенгауэр, даже наслаждаясь возвышенным одиночеством в своей квартире во Франкфурте‑на‑Майне, любуясь такой же луной из окна, вы только в представлении своём оставались свободным. Ведь вам требовались свет, тепло, вода, пища... Множество людей должны обеспечивать ваше одиночество, иначе оно превратится в безнадёжное прозябание.
Но как не любить эту благословенную тишину, когда редко слышишь людской говор и вовсе отсутствуют крики, ссоры, брань. Только порыв ветра да крик какой‑нибудь птицы нарушают покой. Совершенно забываешь прошлое, не думаешь о будущем, а только наслаждаешься настоящим.
При свете лампы он записал в дневник:
«Думать и стараться понять окружающее – отныне моя цель.
Чего мне больше? Море с коралловыми рифами, с одной стороны, и лес с тропической растительностью, с другой, – оба полны жизни, разнообразия; вдали горы с причудливыми очертаниями, над горами клубятся облака не менее фантастических форм. Я лежал, думая обо всём этом, на толстом стволе поваленного дерева и был доволен, что добрался до цели, или, вернее, до первой ступени длиннейшей лестницы, которая должна привести к цели...»
Утром пришёл Туй, преподав урок папуасского языка. Смышлёный туземец тоже успел обогатить свой лексикон несколькими русскими словами, из которых наиболее употребимым было – «Маклай».
Записав новые слова и оставшись довольным своим бесштанным учителем, учёный отблагодарил его, вручив ящик от сигар; Ульсон со своей стороны подарил Тую свою старую шляпу. Туй казался несколько ошеломлённым свалившимся на него богатством. Напялив шляпу, он поспешно удалился, нежно прижимая ящик к груди и блестя крепкими ягодицами..
Примерно через час на тропе появилась вереница туземцев. Двое несли на плечах толстую бамбуковую палку, на которой был привязан визжащий поросёнок. За ними выступали те, кто нёс на голове посуду из дерева и скорлупы кокоса, а замыкающие шествие держали в руках кокосовые орехи. В толпе были Туй и некоторые другие знакомые лица.
Одна часть пришедших расположилась около Маклая, другая последовала за Туем, который, невольно играя роль заправского гида, рассказывал соплеменникам об употреблении той или другой вещи. Подвёл он их и к минам, точнее, к хитроумным приспособлениям из рычагов, подвешенных камней и верёвок, с помощью которых можно было устроить взрыв. Что это такое, он и сам не знал, хотя с умным видом, жестикулируя, давал объяснения.
Маклай наблюдал за ними с замиранием сердца: если вдруг они начнут дёргать за верёвки и рычаги, то могут произвести взрыв! Но – нет, Туй не позволил ни себе, ни другим дотрагиваться до загадочных приспособлений, потому что ещё раньше исследователь его предупредил, что это – табу. Не подошёл Туй и к лестнице, ведущей в дом.
Вообще дикари вели себя на удивление тихо и деликатно.
Вдруг они остолбенели. Это заиграл на губной гармонике Бой. Тотчас вокруг мальчика образовался кружок восторженных слушателей.
Маклай принёс четыре губные гармоники и раздал их папуасам. Они сразу же стали упражняться на новом инструменте. К счастью, этот диковатый концерт продолжался недолго. Побыв в гостях не более часа, туземцы ушли, выдувая в такт шагам аккорды на гармониках. Звуки постепенно угасли за пологом леса. Вновь настала упоительная тишина.
Поведение папуасов вызвало удивление и уважение. Ведь они не обучены правилам приличия. Никто им с детства не читал нравоучения и не ставил в пример святых, ангелов, Бога. Вряд ли существуют у них какие‑либо священные заповеди, хотя бы в устной форме. И всё‑таки они ведут себя достойно. Почему? Что сдерживает их, как принято считать, необузданный зверский нрав?
Цивилизованный человек уверен, что он приобщён к высокой нравственности прежде всего религией, а также философией, этикой. Удивительное заблуждение! Опыт существования человечества показывает: самые гуманные религиозные заповеди не отвращали людей от бесчеловечных поступков. Даже, пожалуй, с тех пор, как в мире распространились христианство и ислам, кровавых усобиц, жесточайших войн и всяческих преступлений стало больше, чем прежде.
Могучее древо цивилизации взращивает во всё большем количестве плоды добра и зла. У людей есть возможность выбирать. И слишком часто, увы, выбор останавливается на плодах зла.
Почему? Оказывается, дикари в своих отношениях к миру природы или к другим людям, а также между собой проявляют меньше дикости, чем цивилизованные люди. Это приходится признавать уже после первых опытов общения с папуасами, как бы ни обернулось дело в дальнейшем. Почему же в цивилизованном человеке накапливается так много злобы, жестокости, низости?
Появлялись вопросы, на которые не следовало давать слишком поспешных ответов.
А почему, прощаясь, они протягивают левую руку? Считается, что обычай протягивать открытую ладонь правой руки появился, чтобы показать отсутствие в руке оружия. Но может быть, они, эти дикари, протягивают левые руки потому, что в правых находятся подарки? У них первенствует добро, а не зло...
Впрочем, это всего лишь сомнительное предположение. Более внимательное наблюдение наводит на мысль, что у них нет обычая обмениваться подарками. Они просто – дарят. И не ожидают непременной взаимности, выраженной в виде ответного дара. Их вроде бы вполне устраивает демонстрация дружеского расположения. Неужели они духовные ценности предпочитают материальным?
Нет, и этот вопрос не следует обдумывать поспешно и умозрительно. Надо продолжить наблюдения, собрать больше фактов. Одно ясно: им чужд дух торгашества.
Так может быть, именно это в первую очередь отличает их от цивилизованных личностей в лучшую сторону? Наша цивилизация отдаёт предпочтение материальным ценностям. Зловредный и пошлый дух выгоды, прибыли отравляет своим ядом все замечательные достижения цивилизованного человечества.
Безусловно, дикари – вовсе не ангелы и не беспечные, наивные и добродетельные дети природы. У них свои достоинства и недостатки, к которым следует внимательно присмотреться. Но уже одно то, что они не оценивают каждую вещь подобно ростовщикам и торгашам, уже одно это вызывает глубокое уважение. Эти люди наделены чувством собственного достоинства, свободы и благодарности, образующим своеобразное триединство. Лишаясь одного из этих качеств, человек теряет и два других.
Помнится, Жан Жак Руссо полагал, будто у цивилизованных народов души развращались по мере того, как совершенствовались науки и искусства. Мысль интересная, но никак им не доказанная. Возможно, всё дело не в самом по себе развитии наук и искусства, а в том, для каких людей используются достижения научного и технического прогресса, успехи искусств и ремёсел...
Хотелось бы верить в милый добродетельный нрав дикарей. Но как тут не вспомнить: верь – да проверь. А проверять придётся, пожалуй, с немалым риском для жизни. Опасный научный эксперимент... на самом себе, прежде всего.
Его раздумья прервал грохочущий раскат грома, от которого вздрогнула хижина и шелест прошёл по деревьям. Ударили крупные капли дождя, и вскоре хлынул ливень. В кромешной темноте вспышки молний и грохот напоминали артиллерийскую канонаду.
За перегородкой шёпотом переговаривались Ульсон и Бой. Побеспокоить Маклая они не решились. По‑видимому, первый страх – спросонок – у них прошёл. Они всё ещё продолжают нести ночные вахты, опасаясь нападения дикарей. А Миклухо спал спокойно, и даже комары и муравьи его мало донимали.
...1 октября. В Санкт‑Петербурге, небось, моросят промозглые осенние дожди. Сутулятся прохожие в накидках, плащах, под зонтами. А здесь – ясное летнее утро, тёплый влажный воздух, блестящая, омытая ночным ливнем листва, цветы и птицы. Звуки природы, которые приятнее даже тишины. Почти полное одиночество. Чего ещё желать?
Пора ближе познакомиться с туземцами. Но прежде чем отправиться в деревню, надо обдумать непростую дилемму: брать или не брать револьвер?
Таков жестокий переход от теории к практике. Чего следует ожидать от этих людей? Что предпочесть в данном конкретном случае: доверие, непротивление злу насилием или осмотрительность, недоверие и готовность к активному сопротивлению?
Помимо общих соображений были и более деловые. Хорошо вооружённый человек постоянно имеет искушение воспользоваться своей силой. Как часто нелепые убийства совершаются от потери самообладания, из страха и желания опередить мнимого или реального противника.
Револьвер – грозное оружие. В случае нападения дикарей есть возможность уложить троих или даже пятерых. Так сказать, дорого продать свою жизнь.
Опять принцип торга: око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь. Но допустим ли такой торг? Какую пользу принесут лишние жертвы? Эти люди в ярости всё равно тебя убьют или, затаив ненависть, найдут удобный случай отомстить. Итак, какое принять решение?
Он взял с собой записную книжку и карандаш. Револьвер оставил дома.
На этот раз пошёл по тропинке в сторону, противоположную той деревни, где живёт Туй. Рискованный эксперимент! Но зато – чистый, как принято считать в науке. Ему, одинокому безоружному чужестранцу предстоит встретиться лицом к лицу с незнакомыми папуасами, не имея за спиной ни вооружённой охраны, ни хотя бы грозно дымящего военного корабля, наводящего на местных жителей страх.
Тропинка едва угадывалась в высокой траве, а в лесной чаще порой и вовсе терялась. Проплутав некоторое время, путешественник вышел на опушку около какой‑то деревни. Слышались мужские и детские спокойные голоса. Только сейчас Маклай осознал, что ещё не слышал и не видел на этом берегу ни женщин, ни детей...
И тут он лицом к лицу столкнулся с мальчиком лет четырнадцати. Их взгляды встретились. Лицо подростка вытянулось от ужаса, а глаза сделались круглыми и стеклянными. Стряхнув оцепенение, он резко повернулся, шмыгнул в кусты и бросился со всех ног в деревню. Там завопили голоса, взвизгнули женщины или дети, и вскоре наступила полная тишина.
Маклай, помедлив, неторопливо пошёл вперёд. На площадке между хижинами перед ним стояла группа вооружённых мужчин. Другие, тоже вооружённые, находились несколько поодаль. Ни детей, ни женщин не было видно.
Продолжая спокойно идти к папуасам, Маклай с замиранием сердца увидел, что некоторые из них подняли копья с определённой целью метнуть их в пришельца. Позы были решительные и напряжённые.
Маклай подошёл к ним совсем близко. Ни одного знакомого лица. «Чистый эксперимент может завершиться большой кровью». Две стрелы просвистели совсем рядом. Послышались отдельные восклицания. Копья опустились. Стоявшие невдалеке туземцы с большими, почти в рост человека луками показали руками на дерево, давая понять, что стрелы пущены в птицу. Но никакой птицы на дереве не было.
Число туземцев постоянно увеличивалось. Возможно, явились жители соседнего посёлка. Угрюмые встревоженные физиономии, враждебные взгляды. У всех в руках орудие. Зачем явился сюда этот нарушитель спокойствия? Что ему надо? Как избавиться от него?
Вновь угрожающе поднялись копья. Острый наконечник одного из них при молниеносном выпаде едва не вонзился в глаз пришельца. Быстрота и верность руки нападающего были поразительны. Маклай оставался спокойным, только отошёл шага на два в сторону.
Послышалось несколько голосов, которые, по‑видимому, неодобрительно отозвались о таком поступке. А учёный был в негодовании. Волна гнева поднялась в нём, готовая выплеснуться наружу. Как хорошо, что револьвер остался дома, а то рука невольно бы потянулась за ним.
Представители двух цивилизаций стояли друг против друга, не имея возможности объясниться на общем языке.
Надо было что‑то предпринимать. Хозяева явно давали понять гостю, что ему лучше убираться подобру‑поздорову. Можно ли убедить их в своих добрых намерениях? Самое благоразумное – ретироваться. Как они отнесутся к такому отступлению? Не последует ли смертельный удар в спину?
Но разве непротивление – показатель слабости? Напротив! Только сильному по плечу хладнокровие в трудной ситуации. Они должны бы это понять. Или они действительно коварны и беспринципны?
Папуасы напряжённо ожидали, что предпримет белый человек. А он ко всеобщему недоумению ухватил за угол новую циновку, лежащую у его ног, оттащил её под тень пальмы и неторопливо улёгся. Закрыл глаза, словно собираясь спать. Затем привстал, ослабил пояс, расстегнул башмаки и окончательно устроился на циновке, готовясь ко сну.
Хозяева с немалым удивлением разглядывали бесцеремонного, смелого и необычайно доверчивого гостя. Он ясно давал понять, что устал и желает заснуть.
Маклай, закрыв глаза, думал, что лучше умереть во сне, а не в полном сознании, и одному, а не убив нескольких туземцев. Выбор остаётся за ними. Какие чувства возобладают? Это предстоит выяснить... или не узнать никогда...
Невдалеке затянула свою жалобную песню какая‑то птица, а резкие вскрики быстро летающих лори несколько раз обрывали дремоту. Наконец под стрекот цикад – словно сверестит сверчок за печкой – он незаметно для себя заснул...
Открыл глаза. Чувствовал себя отдохнувшим и освежённым. Судя по сместившимся теням, проспал не менее двух часов. Несколько мужчин сидели на корточках недалеко от циновки и разговаривали вполголоса, чтобы не тревожить спящего. Они жевали, судя по всему, бетель – толчёную смесь пряных листьев кустарника из семейства перечных, семян арековой пальмы и извести. Туземцы были без оружия.
Он протянулся и начал приводить в порядок костюм, обуваться. Это занятие позабавило хозяев. Возможно, одежда представлялась им какой‑то нелепой причудой, очевидным излишеством.
Встав, Маклай церемонно раскланялся со всеми и направился по знакомой тропинке домой. Да, именно домой – олицетворению уюта и безопасности. Особенно остро это почувствовал вечером, когда вновь грянула гроза, потоки ливня хлестали по крыше, а в хижине было сухо. Пришёл Бой, жалуясь на раны после укусов муравьёв. Пришлось обмыть их нашатырным спиртом и перевязать. Всё‑таки зверские существа, эти тропические муравьи, особенно когда они, бестии, забираются в бороду...
Вечером пришёл Туй. Он объяснил, что ему требуется топор для того, чтобы рубить дерево. Обещал в скором времени вернуть инструмент. Пришлось уважить просьбу. Кстати, это будет испытанием туземца на честность.
– Хозяин, зачем вы дали ему топор? – угрюмо спросил Ульсон.
– Он обещал скоро его вернуть.
– Как же, вернёт. Видал я таких.
– Проверим, каков он.
– Да чем же он лучше нашего брата? Дикий человек. Кстати, как вы разбираете, что он там лопочет?
– Привык! – Действительно, они с Туем легко понимают друг друга без помощи языка. Что это? Телепатия – сказали бы спириты. А в действительности проявление человеческой симпатии и взаимопонимания на основе общности мыслей и чувств. Или всё‑таки есть и какая‑то телепатия? Нет, пожалуй: проявляется общечеловеческий язык мимики и жеста.
Утром папуасы притащили несколько длинных бамбуковых палок для веранды. Был тут и Туй, однако без топора.
– Что я говорил? – не без злорадства сказал Ульсон.
– Подождём, – отозвался Маклай.
Он принёс туземцам две иллюстрированные книги. Картинки произвели на них сильное впечатление. Когда Маклай показал им портрет какого‑то человека, они взглянули на него как на что‑то страшное, встали и сделали вид, что собираются уйти, показывая, что книгу надо унести в дом. Так Маклай и поступил, после чего они успокоились.
Что потрясло их? Возможно, пристальный взгляд нарисованного человека. Поневоле вспомнишь страшный рассказ Гоголя «Портрет». Как много сходного в чувствах и даже суевериях людей разных рас и культур!
Когда папуасы удалились, Ульсон снова подошёл к Маклаю:
– А всё‑таки надул вас этот дикарь.
– Пожалуй.
С видом знатока Ульсон пояснил:
– Они ж ещё не понимают, что своё, а что чужое. У них всё – своё, что где стянуть могут.
– И много вещей они у нас стянули?
– Не знаю, не видел... Так это вас они боятся и уважают. Дай им волю...
Вечером Туй вернул топор.
Первобытная жизнь
Для Маклая всё определённее становилась простая мысль: в конце концов общаются между собой не цивилизации, не представители разных культур, а прежде всего человеческие личности, индивидуальности. С Туем, например, они быстро научились понимать друг друга без лишних слов. Но завязать дружеские отношения удавалось далеко не со всеми туземцами.
Возможно, и Ульсон был в некоторой мере прав, когда сомневался в честности и бескорыстности местных жителей. Некоторые из них посматривали на дом и вещи Маклая с угрюмой гримасой зависти.
Встречались и такие, взгляды которых были злобными, враждебными: брови насуплены, а верхняя губа чуть приподнята и вздрагивает. Такова мимика угрозы у собаки, грозящей укусить.
Нет, не так просты и добродушны дикари, как могло показаться сначала. Они очень разные, как люди любой расы. И как же тогда понимать тех учёных, философов и литераторов, которые так любят разглагольствовать о расовых или национальных обобщённых характеристиках?
Не исключено, конечно же, что какие‑то усреднённые черты определённых рас, наций, племён действительно существуют. Но уж наверняка не из‑за биологических особенностей, а по причине различий в традициях, обычаях, воспитании... Впрочем, и эту гипотезу ещё следует проверить на опыте.
В этом отношении общение с Туем – замечательная возможность для поиска ответов на подобные вопросы. Когда он вернул топор, то получил в подарок (не за возвращённый топор – этот поступок Маклай постарался оставить как бы незамеченным, будто ничего особенного не произошло, так и должно быть) через некоторое время небольшое зеркальце.
Взяв подарок, Туй заулыбался, поцокал языком и немедленно убежал в деревню. Там он, по всей вероятности, похвалился зеркальцем. Несколько туземцев тут же решили нанести визит бледнолицему соседу. Они принесли Маклаю кокосов и сахарный тростник. Он отблагодарил их пустой коробкой и гвоздями средней величины. Немного погодя явилось ещё несколько человек с подношениями. Каждый получил по два гвоздя.
«Надо заметить, – записал в свой дневник Маклай, – что в этом обмене нельзя видеть продажу и куплю, а обмен подарками: дарит тот, у кого много, не ожидая непременно вознаграждения. Я уже несколько раз испытывал туземцев в этом отношении, т. е. не давал ничего в обмен на принесённые кокосы, сахарный тростник и пр. Они уходили, не взяв своих подарков назад».
Тут было над чем подумать. Не с этих ли даров начались торговые операции? Бескорыстный обмен подарками, тем, что у каждого было в избытке, породил у кого‑то чувство зависти или обиды, жадности, наконец. Это чувство поначалу было в зачаточном состоянии. Но по мере развития торговли, обмена товарами, а не подарками, оно крепло и усложнялось.
Какой‑то хитрец захотел давать поменьше, а получать побольше. С этого и началась цивилизация торговцев, барышников, ростовщиков, капиталистов... Впрочем, не так просто, конечно. Но доля истины в этом безусловно есть. Во всяком случае, папуасы не производят обмена подарками по принципу купли‑продажи: ты – мне, я – тебе. К счастью, в этом они остались нецивилизованными.
...В соседней деревне праздник. Оттуда доносятся звуки дудки и барабана. Местные дудки не лишены оригинальности: из просверлённой сбоку и сверху скорлупы маленького кокосового ореха; есть и бамбуковые дуделки. Большой барабан прост: похож на деревянное корыто.
Наряженные туземцы посетили Маклая. В честь праздника их лица расписаны красной охрой, в волосах гребни и перья. Туй прислал с одним из своих сыновей куски свинины, плоды хлебного дерева, бананы и таро – всё хорошо сваренное и аккуратно свёрнутое в пальмовые листья.
Белый человек быстро стал местной достопримечательностью. Чтобы поглядеть на него, приходили жители всё более далёких селений. Молва о необычайном и загадочном пришельце быстро распространялась по окрестностям.
Явились и гости с моря. Они шли под парусом на катамаране с установленным на деревянном настиле плетёном домиком, но не рискнули пристать к берегу, где находился домик Маклая, предпочитая сначала посетить деревню Горенду. Оттуда в сопровождении провожатых подошли к Маклаю. Оказалось, что они – жители близлежащего острова, который на русской карте был назван именем Витязь, а у местных жителей имел другое название: Били‑Били.
Было заметно, что приплывшие туземцы принарядились. Избытком одежды соседи не щеголяли, зато имели много украшений из раковин, зубов собак и клыков свиньи. Спины и физиономии были размалёваны, порой не без художественного вкуса, а волосы были выкрашены красной глиной. При полном параде, хотя, как любил повторять Новосильский, без штанов.
Пришельцы с изумлением рассматривали инструменты, а башмаки и полосатые носки привели их в восторг. Островитяне протяжно приговаривали «а‑а‑а» или «е‑е‑е» и клали палец, а то и два в рот, примерно так, как это делают в России деревенские мальчишки. В знак дружбы и расположения Маклай одарил их гостинцами – гвоздями, бусами, тряпками, – принятыми с большой радостью.
– Что это мы делаем? – ворчал Ульсон. – От них‑то и толку никакого. Другие хоть еду приносят.
– Это просто наши подарки, – пояснял Маклай. – Мы же дарим своим родным и друзьям подарки.
– Это какие они нам родные и друзья?! – возмутился Ульсон. – Чистые дикари.
– Ну, а что лучше: дружить с ними или враждовать?
На этот вопрос Ульсон не стал отвечать, но, уходя, не промолчал:
– Если раздавать им всё задаром, скоро останемся такими же голыми.
Островитяне ушли к морю в отличном расположении духа (чего нельзя было сказать про Ульсона). Однако через полчаса столь же весело вернулись, нагруженные кокосами и бананами. Ульсон даже заулыбался:
– Значит, не совсем уж они дикие.
Окончательно прощаясь, гости знаками пригласили Маклая к себе, показав для убедительности, что его там не убьют и не съедят. Такая любезность с их стороны была утешительна. Они выглядели растроганными, пожимали руку учёному повыше локтя. Некоторые обнимали его левой рукой, прижимая к сердцу и повторяя: «О Маклай! О Маклай!»
...Первые дни пребывания на Новой Гвинее прошли на удивление легко и быстро. Наиболее сильные опасения были сначала связаны с местным населением, принадлежащим, по мнению Ульсона, к племени людоедов, которые не съедают их только потому, что пищи и без того достаточно: «Вот слопают всех своих свиней, и за нас возьмутся. Мы, может, для них ещё вкуснее свинины».
– Ну, в этом отношении я вряд ли могу кого‑то привлекать.
– Это верно. Вы, извините уж, чересчур жилистый. А вот я, к примеру, вполне упитанный, и жирок имеется. Бой, понятное дело, хоть и худой, зато мясо нежное.