Маклай‑тамо рус. Миклухо‑Маклай
Русские путешественники –
Маклай‑тамо рус. Миклухо‑Маклай
Отечественная история, М., БРЭ, т.3, 2000
иклухо‑Маклай Николай Николаевич (5.7.1846, с. Рождественское Боровичского у. Новгородской губ. – 2.4.1888, Петербург), путешественник, учёный, обществ, деятель. Род. в семье инженера. В 1863 поступил вольнослушателем на естеств. отделение физико‑матем. ф‑та Петерб. ун‑та. В 1864 за участие в студенч. движении исключён из ун‑та без права поступления в высш. уч. заведения России. Образование продолжил за границей: учился на филос. ф‑те Гейдельбергского ун‑та (1864), на мёд. ф‑те Лейпцигского ун‑та (1865). В 1866–68 в Йенском унте занимался анатомией под рук. проф. К. Гегенбаура и зоологией под рук. проф. Э. Геккеля. В 1866–67 совершил путешествие на Канарские о‑ва и в Марокко. В 1867 предпринял поездку в Данию, Норвегию, Швецию и Францию для осмотра зоологич. коллекций в музеях. Для продолжения сравнительно‑анатомич. работ в 1868–69 совершил поездку с д‑ром Дорном из Йены в Мессину. Занимался исследованием мор. фауны на берегу Красного м. (март–май 1869). В 1869 вернулся в Россию; работал в Зоологич. музее Петерб. АН. Науч. исследования М.‑М. этого периода посвящены сравнит, анатомии мор. губок и мозга акул, др. вопросам зоологии.
Одноврем. представил в совет РГО «Программу предполагаемых исследований во время путешествий на о‑ва и побережья Тихого океана», к‑рая была одобрена. На её осуществление выделено пособие 1350 руб. в год и получено разрешение «принять путешественника на корвет «Витязь» для совершения путешествия к берегам Тихого океана». 8.11.1870 М.‑М. на корвете «Витязь» отправился из Кронштадта к берегам Н. Гвинеи. С самого начала своей работы М.‑М. интересовался бытом и культурой населения посещаемых им стран. В дальнейшем он посвятил свою жизнь изучению коренного населения Юго‑Вост. Азии, Австралии, о‑вов Тихого ок. Два с половиной года (1871–1872, 1876–77,1883) он прожил на сев.‑вост. берегу Н. Гвинеи (ныне Берег Миклухо‑Маклая), где ему удалось завоевать доверие новогвинейцев; посетил юго‑зап. берег этого острова (1870) и дважды юго‑вост. побережье (1880, 1881), совершил два труднейших путешествия во внутр. р‑ны Малакки (1874, 1875), побывал на Филиппинах и в Индонезии (1873), посетил многочисл. о‑ва Микронезии и Меланезии (1876, 1879). В 1878–82 и 1884–86 жил в Австралии, где вступил в члены и участвовал в работе Линнеевского об‑ва, основал близ Сиднея биологич. станцию. В февр. – нояб. 1882 на рус. воен. судне М.‑М. совершил поездку в Россию, где РГО (Петербург) организовало выставку материалов путешествий и лекции. В нояб. 1882 М.‑М. выехал из России в Австралию через Зап. Европу: побывал в Германии, Франции, Великобритании. Во время след, поездки в Россию (1886) выдвинул проект организации «вольной рус. колонии» на Н. Гвинее. Получил аудиенцию у имп. Александра III в Ливадии; однако проект М.‑М. был отклонён. В дек. 1886 передал в дар Петерб. АН этногр. коллекции, собранные во время путешествий 1870–85. В 1887 окончательно возвратился в Петербург. Основываясь на результатах своих антропологич. и этногр. исследоваий, М.‑М. отстаивал идею о видовом единстве и взаимном родстве рас человека; он опроверг распространённые в то время взгляды на негроидов Н. Гвинеи (папуасов) как на представителей особого вида, отличного от др. рас. человечества. М.‑М. впервые подробно описал меланезийский антропологич. тип, распространённый в Зап. Океании и на о‑вах Юго‑Вост. Азии. Выступал в защиту изучаемых им народов (в 1881 разработал проект создания на Н. Гвинее независимого п‑ва – Папуасского Союза; 9.11.1885 отправил телеграмму канцлеру О. Бисмарку с протестом от имени папуасов против захвата Н. Гвинеи Германией).
|
|
|
|
Пролог
БЛАЖЕНСТВО НИРВАНЫ
О благодатный, нежный и всесильный опиум!
Ты, проливающий целительный бальзам в
сердце бедняка и богача, утоляющий боль ран,
которые никогда не зарубцуются, в муки,
которые вызывают бунт духа. Красноречивый
опиум!.. Ты, только ты даёшь человеку эти
сокровища, ты обладаешь ключами рая, о
благодатный, нежный, всесильный опиум!
Де Квинси. «Исповедь английского
опиомана...»
мею ещё раз напомнить, что опиум весьма коварен. Вы рискуете стать его рабом. Он сулит ключи от рая, но ведёт прямёхонько в ад.
– Я знаю.
– Вы положительно уверены в необходимости столь опасного эксперимента?
– Безусловно.
– А вы когда‑либо курили хотя бы табак?
– Не считал никогда это интересным.
– Но теперь...
– Теперь совершенно иное. Мне следует испытать на себе то состояние, которое одинаково привлекательно для людей разных рас и уровней культуры.
– А если вас затянет этот омут?
– Очень сомневаюсь.
– Осмелюсь предположить, что вас, дорогой друг, чрезмерно увлекает риск.
|
|
– Нет, познание. Итак, не пора ли?
– Ну что ж, извольте. Как мы условились, готов наблюдать за вами.
Оба встали и направились к широкой лестнице, ведущей на второй этаж из этого просторного холла. Тотчас впереди возник пожилой китаец. Его голова была наклонена вперёд в полупоклоне, а чёрная длинная коса лежала на шёлковой рубашке цвета индиго, словно стрела‑указатель, направленный вниз. Они поднялись наверх, продолжая разговор. Ковровая дорожка скрадывала звуки шагов.
– Прошу вас, доктор, делать записи через небольшие промежутки времени. Мои субъективные ощущения будут дополнены вашим объективным взглядом со стороны.
– Не надейтесь, что я смогу увидеть нечто большее, чем курящего человека, впадающего в сонливость, а затем в беспамятство. Тем более что вы, пожалуй, находитесь не в лучшей форме.
– Я без малого сутки не принимал никакой пищи, кроме чая без сахара. Хотелось бы провести эксперимент с предельным эффектом.
Доктор Клоус улыбнулся в ответ и пожал плечами. Он прекрасно знал, что немало людей становились опиоманами или морфинистами именно так, якобы из любознательности, которая в действительности была просто жгучим интересом к таинственным, неизведанным ранее ощущениям.
Спутник, с которым они не раз беседовали на клипере «Изумруд», производил на доктора странное впечатление. Его называли отважным исследователем и ещё недавно считали погибшим. А он вместо того чтобы заниматься писанием научных трудов, желает провести на себе эксперимент с весьма сомнительными последствиями. Возможно, он всего лишь искатель острых ощущений, какие нередко заглядывают сюда в Китайский клуб Гонконга. Не секрет, что их привлекает не столько китайская экзотика и причудливые местные кушанья, сколько возможность в уединении отдаться в объятия Морфея, а вернее сказать, морфия или опиума.
Китаец привёл их в небольшую комнатку с тахтой, невысоким столиком и стулом, помог испытуемому снять верхнюю одежду и облачиться в широкие и лёгкие штаны и просторную рубашку без рукавов и ворота. Европейский костюм да ещё в такую жару чрезвычайно неудобен. Он стесняет – не только тело, но и чувства. А эксперимент требует полного погружения в свой внутренний мир...
Доктор Клоус, сев за столик, сделал первую запись в блокноте:
«Г‑н Маклай, приблизительно 27 лет, среднего роста (1 м 67 см), немного бледен и худ, но сильного сложения; немного ослаблен за последние годы продолжительной лихорадкой. Г‑н Маклай не курящий и даже никогда не курил табака».
Испытуемый расположился полулёжа на кушетке, уперев голову в твёрдую подушку. Спокойно произнёс:
– Я вполне готов.
Доктор Клоус поставил ему градусник, измерил пульс и дыхание, справился о самочувствии и записал:
«10 апреля 1873 г. 1 ч. 45 м. Господин Н. Маклай чувствует себя нормально и жалуется только на горло. Пульс 72, дыхание 24, температура 37,5. М. курит в течение двух минут первую трубку, содержащую шарик опиума величиной с просяное зерно...
1 ч. 55 м. Третья трубка. Прежнее чувство голода пропало. Пульс 80.
Четвёртая и пятая трубки. Никакого изменения в самочувствии, только в промежутках тяжёлая голова и лёгкий позыв ко сну, ответы вполне точные. Правда, Маклай отметил, что ему нелегко быстро уяснить суть вопросов».
Доктор предложил испытуемому встать и пройтись по комнате. Координация движений у Маклая была в норме: он спокойно встал, отказавшись от посторонней помощи, и сделал несколько шагов, повернулся и прошёлся ещё раз.
– У вас не кружится голова? – спросил доктор.
– Нет... Нисколько, – последовал ответ после небольшой паузы.
«2 ч. 11 м. Шестая трубка. Пульс 68. Сонливость. Ответы медленные, но правильные».
Выкуривая трубку и глубоко заглатывая дым, Маклай всё чаще прищуривает глаза, словно впадая в дрёму. На просьбу доктора уточнить время по часам Маклай отзывается не сразу, с некоторым усилием берёт в руки свои часы, открывает крышку и после очередной паузы медленно и точно называет время: «Два часа двадцать минут». На вопрос о самочувствии отвечает медленно, как будто через силу.
– Вам трудно говорить?
– У меня... язык стал толстым... еле поворачивается во рту... плохо слушается...
После десятой трубки особых изменений не произошло. Всё та же тяжёлая натужная речь. На этот раз встать оказалось нелегко, стала кружиться голова. Во рту оставался устойчивый горький вкус. Походка сделалась неуверенной.
«2 ч. 37 м. Двенадцатая трубка. Курится очень медленно. Маклай говорит, что он чувствует себя очень уютно, но хотел бы петь и слушать музыку. Пульс и дыхание без изменения.
После тринадцатой трубки, которую Маклай курит очень жадно, он несколько раз громко смеётся, но всё ещё в очень сонливом состоянии».
Что вызвало этот смех? Просто ощутил беспричинное удовольствие. Ничего вокруг не изменилось, и сам он оставался таким же, как прежде, но появилось чувство странной лёгкости бытия на грани сна. Освобождающего от всех тягот и забот.
Благословенное отрешение от всех желаний!.. Нет, остаётся одно: отдаться во власть гармонии звуков. Они возникают вдали: отрывок из музыки Шумана к поэме Байрона «Манфред». И не надо слов, затрудняющих восприятие, нарушающих ту внутреннюю свободу, которую может даровать только музыка...
«2 ч. 48 м. Шестнадцатая трубка. Маклай жалуется на перерывы в курении, он хотел бы продолжать без перерыва. Конъюктива сильно наполнена кровью. Веки тяжёлые, и глаза в большинстве случаев остаются закрытыми, слышит музыку вдали».
Смешной доктор! Что он видит? Только внешнюю оболочку человека. Это же скорлупа. А в ней заключён целый мир. Беспредельный духовный космос... Мир как воля и представление... Шопенгауэр, Шуман, Манфред... Всеобщая гармония...
«3 ч. 25 м. Двадцать вторая трубка. Маклай лежит с закрытыми глазами, но замечает, что он чувствует себя «как прежде ещё никогда не чувствовал», но это своеобразное чувство не даёт ни приятного, ни неприятного ощущения. Склера очень сильно наполнена кровью. Пульс и дыхание без изменения.
3 ч. 29 м. Субъективное чувство большого покоя и приятного состояния...»
Доктор видел перед собой полусонного человека с полузакрытыми глазами. Если приподнять веки, то видно, что они налились кровью. Этот человек беспомощен, не может встать без посторонней помощи, хотя и способен ещё давать – с большими усилиями и постоянными паузами – вразумительные ответы на простые вопросы о самочувствии. Лицо его становится безмятежной маской. Поистине – переход к покойнику, в иное состояние сознания, отрешённого от тела. По‑видимому, вскоре ему можно было бы сделать операцию, и он не почувствовал бы боли.
«3 ч. 37 м. Субъективное чувство приятного покоя. Маклай говорит: «Я ничего не хочу и ни к чему не стремлюсь».
3 ч 40 м. Двадцать пятая трубка. Большая сонливость. Но лёгкий укол карандаша в область селезёнки заставляет его вздрагивать. Маклай продолжает требовать курить.
После двадцать шестой трубки, которую Маклай курит с очевидным удовольствием, он, кажется, спит...»
Он ясно слышал вопросы, но словно доносящиеся издалека и тотчас пропадающие, проходящие мимо сознания. Не было никакого желания обдумывать их и подбирать слова для ответа. Да и слова беспорядочно блуждали, не желая выстраиваться в осмысленные фразы, а речь была неподвластна воле. Мир – как ощущение, но вне воли. Она растворяется, как дым... А что дальше. Ещё, ещё одну трубку...»
«4 часа. Двадцать седьмая трубка.
На вопросы Маклай отвечает: «Я плохо слышу», говорит несколько слов на иностранном языке; говорит также: «Я очень устал», но продолжает курить, глубоко затягиваясь...
4 ч. 40 м. Маклай открывает глаза, но сразу же закрывает снова, на вопрос, как себя чувствует, отвечает: «Хорошо, я совсем оглох, хотел бы ещё курить; разве человек с трубкой ушёл?»
4 ч. 55 м. Медленное возвращение сознания».
Так казалось стороннему наблюдателю. Однако Маклай всё это время не находился в беспамятстве. Приступая к эксперименту, он полагал, что под влиянием опиума впадёт в сон с причудливыми фантастическими сновидениями. Этого не происходило. Быть может, сказывалось его стремление всегда контролировать свои ощущения, отмечать всё, что происходит во внутреннем мире, быть одновременно и подопытным, и учёным‑исследователем.
Он пребывал в полусне, доносились какие‑то звуки, но слов и смысла фраз не удавалось понять; стало ясно, что доктор не только задаёт вопросы, но и предлагает встать. И хотя тело не слушалось, как будто отрешённое от его власти, а голова кружилась, он поднялся с кушетки и с помощью доктора и слуги стал переодеваться...
Его под руки вывели из комнаты, провели по лестнице на первый этаж. Ноги двигались вяло, заплетаясь, глаза оставались полузакрытыми. Мелькали какие‑то лица, смотревшие с любопытством, возник невесть откуда паланкин, в который его усадили. Под лёгкое покачивание паланкина Маклай провалился в бездну небытия...
Проснулся ночью. На столе ярко горела лампа. С трудом встал и неверной походкой, шатаясь, подошёл к столу, на котором был оставлен ужин. Жадно поев, вернулся к кровати и вскоре заснул.
Рано утром разбудил его голос слуги, настойчиво повторявшего, что пора ехать в Кантон. Действительно, таковы были планы Миклухо до эксперимента. А он не позволял себе уступать обстоятельствам. Однако на этот раз они оказались сильнее его. Учёный слишком ослаб, что было непривычно и неприятно сознавать. Попытавшись встать, бессильно опустился на подушки, решил что‑то объяснить слуге, но только слабо махнул рукой и снова погрузился в сон.
Проснулся после полудня с тяжестью в ногах и пустотой в голове. Встал к обеду, поел с аппетитом, по‑прежнему ощущая слабость, лёгкие головные боли и головокружение при ходьбе.
В те дни, которые оставались до отхода клипера «Изумруд» из Гонконга, он постоянно возвращался к своему опыту курения опиума. Прежде всего отметил, что у него не было никакого желания и мысли, испытанных во время эксперимента. Конечно, он прежде без особой охоты занимался описанием наблюдений. Но сейчас – пришлось с горечью признаться – его воля была парализована, подавлена. Хотелось вновь испытать блаженство нирваны.
Пришёл доктор Клоус, справляясь о самочувствии, и как бы между прочим спросил:
– Николай Николаевич, у вас не возникает желания повторить эксперимент?
Проницательный доктор словно читал его мысли.
– Да, доктор, возникает.
– И вы готовы вновь посетить этот Китайский клуб, чтобы, как вам представляется, обогатить науку своими самонаблюдениям?
– А почему бы и нет?
– Смею напомнить, что я не раз предупреждал вас...
– Простите, доктор, я пошутил. Мне вполне достаточно одного эксперимента.
– Отрадно слышать. Признаюсь, я очень опасался за вас. Нет, не подумайте, будто я усомнился в вашей силе воли, в вашем интеллекте или самообладании. Ни в коей мере! Но когда человек проведёт столько месяцев среди дикарей, каннибалов, в постоянном напряжении нервов, у него должна естественно проявиться обратная реакция, желание полнейшего покоя. Разве не так? А опиум предоставляет для этого прекрасные возможности. Согласно литературным источникам, особенно много морфинистов и опиоманов появляется во время военных действий. Люди не выдерживают постоянного нервного напряжения. Вот и вы могли пожелать забыться...
– Должен вам признаться, что меня раздражают не дикари, а так называемые цивилизованные личности с их самодовольством, пошлостью и лицемерием. Особенно когда они находятся в состоянии опьянения.
– Неужели пьяный дикарь лучше?
– Безусловно... Впрочем, только в том случае, если он находится в своей естественной обстановке.
– Вам доводилось наблюдать это?
– Да. На Берегу Маклая готовят опьяняющий напиток кеу. Но они им никогда не злоупотребляют. Я никогда не видел, чтобы, выпив кеу, местные жители шумели или ссорились. Тем более что это питьё действует достаточно быстро и вызывает не возбуждение, а сонливость.
– Вам доводилось его пробовать?
– Один раз.
Долгий разговор начинал утомлять и раздражать Маклая. Заметив это, доктор поспешил откланяться.
Вспомнив о наркотическом напитке папуасов – кеу, Маклай стал сравнивать их действие. Выявлялось некоторое сходство. Правда, опиум приходится курить около часа, чтобы почувствовать по‑настоящему его действие, тогда как кеу, тоже горький и терпкий, уже через десять минут вызывал головокружение. В том и другом случае сначала парализуются органы движения и только затем нервные центры. Зрение и слух расстраиваются, но не появляется никаких галлюцинаций, видений, фантастических снов.
Эти препараты определённо подавляют деятельность мозга. Мысли появляются медленно и тяжело. После принятия кеу это состояние длится недолго, но при курении опиума растягивается на час или два, и в конце концов не думается ни о чём...
Странно: такое неестественное состояние не вызывает протеста, недовольства, раздражения. Напротив, начинаешь ощущать благословенный покой. Это словно переход в небытие.
Может быть, таково предвкушение смерти? Она, как страшный призрак, ожидает каждого человека в конце жизненного пути. Чаще всего путь этот труден, сопряжён с несчастьями, болью, страданием. А в последние мгновения бытия наступает просветление. Человек перестаёт ощущать своё тело, у него слабеет память и он уже не думает ни о чём, ещё сохраняя сознание. В этот момент оно словно очищается от всех страданий и мерзостей жизни...
Но почему человек с такой лёгкостью, даже с наслаждением отрешается от собственной личности, своего столь любимого «я»? Чувство покоя, безмятежности, безустремлённости так заманчиво и приятно, что нет никакого желания освободиться от него.
Испытав его на себе, начинаешь понимать, почему тысячи людей без различия общественного мнения, материального достатка, уровня образования, разного возраста и любых культур отдаются во власть наркотика. В чём его притягательность? Возможности человека выйти на некоторое время из‑под опеки собственного «я». Возникает ни с чем не сравнимое ощущение свободы – в её абсолютном проявлении.
Но почему, почему так завораживает это чувство свободы? Не потому ли, что в жизни своей каждый человек втайне мечтал, грезил о ней, а в это же время заставлял себя подчиняться тем или иным обстоятельствам, людям, организациям? Он сам становился тюремщиком – жестоким и беспощадным – собственной личности.
Как только задумываешься над этим, возникает ощущение бездны, у которой стоишь в сладком предвкушении падения.
Быть или не быть? Что за вопрос! Верно ответил Байрон:
Уверен, каким ни стремился б ты быть,
Всё‑таки лучше бы вовсе не жить.
Курение опиума даёт предвкушение
состояния небытия...
Наркотик отрешает тебя от жизни и примиряет со смертью. Он дарует освобождение от постылого существования, от телесных тягот, забот и обманчивых устремлений. Он приобщает к состоянию безмятежности, которое буддисты называют нирваной.
Помнится, Будда называл брахманом того, кто свободен от привязанности и желаний, лишён благ и отрешён от мира. Значит, наркотик предоставляет возможность каждому человеку хотя бы на недолгий срок почувствовать освобождение от всего на свете, даже от постылого «я».
Не является ли это слиянием с бесконечностью? Не такова ли природа и религиозного экстаза, вызывающего восторг приобщения к божественному Духу, в котором исчезнет собственная личность, подобно тому, как растворяется крупинка соли в океане?
Отрешение от самого себя. Предвкушение небытия...
Это же и есть – духовная смерть!
Но почему, почему, почему человек жаждет вновь и вновь испытывать это состояние перехода от света к тьме, от жизни к смерти?! Неужели так ужасна жизнь и столь отвратителен духовный мир человека, что предоставляется счастьем хотя бы на некоторое время избавиться от них?
Неизбежно приходишь к такой мысли. Людей надо оберегать от наркотика прежде всего потому, что он убедительно доказывает: лучше уйти из этого мира, чем жить в нём.
Однако остаётся один простой вопрос: почему у меня нет никакого желания снова и снова проделывать всё тот же опыт перехода в блаженство нирваны? Возможно, причина проста: я знаю о неизбежных последствиях. Ведь каждый раз придётся возвращаться в этот постылый мир и к собственной личности. Так снаряд, пущенный в небо, обречён на падение. И каждое новое падение из нирваны в бытие будет всё более болезненным. Иллюзия полёта к вратам рая будет завершена падением в ад.
И всё‑таки дело не только в этом. Освободившись от мира и от себя, попадаешь в рабскую зависимость от наркотика. Он способен предоставить на время иллюзию свободы, при этом замыкает личность в духовную тюрьму, скрывает её волю...
Так‑то оно так, но подобные рассуждения не могут спасти многих осведомлённых людей, даже из числа врачей, от этого пагубного пристрастия. Разум подчиняется чувствам, а не наоборот. Вот и милейший доктор Клоус невинным тоном задал свой вопрос о повторении эксперимента с опиумом неспроста. Ведь я мог настоять на продолжении опыта только для того, чтобы иметь вескую причину вновь поддаться наркотическому опьянению... нет, отупению. Я вполне мог прибегнуть к самообману, но не стал этого делать.
Почему? Неужели моя жизнь складывается легче и лучше, чем у миллионов других, отдающихся во власть наркотиков? Нет. Почти никто из них не испытывал и сотой доли опасностей и лишений, которым подвергался я. И что в награду? Определённая доля уважения со стороны некоторых почтенных, порядочных и умных людей. Только и всего? Да разве этого мало? Я сам избрал такую жизнь. Таким был мой выбор: не приспосабливаться к людям и обстоятельствам, а идти своим путём, преодолевая трудности и невзгоды.
Не потому ли у меня нет желания освободиться от собственной личности хотя бы на время? Я не привык обманывать не только других, но и самого себя. Мне не свойственно кривить душой. Нельзя сказать, что я во всём доволен собой. Нет, конечно. Важно другое: честность по отношению к собственной жизни.
...Всякий раз, погружаясь в сон, мы незаметно минуем то состояние перехода в мир иной, которое растягивает на долгие минуты опиумный дурман. Это не жизнь и не смерть, не бытие и не небытие. Тот, кто одинаково боится и жизни, и смерти, готов скользить по данному лезвию только лишь для того, чтобы обрести ощущение покоя. Это – духовное самоубийство.
Достоин ли я такой участи? Меня она не привлекает. Значит, я достоин жизни. И должен сделать всё, что в моих силах, чтобы этот мир стал хоть чуточку легче и привлекательней, чтобы помочь хотя бы кому‑то из людей обрести чувство собственного достоинства, чтобы им не было тошно от самих себя.
...В каюте он ещё раз перечитал свою статью об испытании курения опиума, сделав пояснение: «Физиологическая заметка» Ему казалось, что несмотря на это материал был представлен в ней с излишней субъективностью. Разве требуется привести только так называемые объективные симптомы отравления? Важнее поделиться своими переживаниями и мыслями. Хорошо ещё, что сдержался и не позволил себе затронуть проблемы морали и тем более смысла жизни. Хотя именно об этом пришлось задумываться много раз, осмысливая проведённый эксперимент.
Маклай всё‑таки не удержался и завершил статью цитатой из Байрона. Сделал вывод:
«Курение опиума даёт предвкушение состояния небытия...»
Последние вещи были вынесены из каюты на причал. Оставалось попрощаться с капитаном и хотя бы некоторыми членами команды. Учёный решительно раздумал сейчас возвращаться в Россию. Не исключено, что ему не суждено вернуться на родину. Никогда. Он продолжит свои исследования в этих краях, пусть даже ценой жизни.
Вышло так, словно его испытание относилось вовсе не к процессу курения опиума, а к способности управлять собственной судьбой, направлять свой жизненный путь по избранным высоким ориентирам.
Вернуться в Россию, чтобы услышать восторги в свой адрес, понежиться в лучах славы? О нём много писали газеты; распространилась молва, будто исследователь погиб в дебрях Новой Гвинеи или даже съеден тамошними каннибалами. Каким триумфальным обещает стать возвращение именно теперь!
Но ведь он‑то прекрасно понимает, что сделал ещё слишком мало. Даже для предварительного завершения исследований понадобится по меньшей мере пять лет. Значит, надо остаться. Решение верное. Как завершить статью? Путь останется многоточие. Кому надо – поймут.
И он подписал: «Китайское море. На борту русского клипера «Изумруд».
28 апреля 1873 г.»
Глава 1
КОНТАКТ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Ничто так не поражает, как первая встреча
с дикарём в его родной берлоге... Мне кажется,
просто невозможно описать различие между диким
и цивилизованным человеком.
Чарлз Дарвин
Первое знакомство
знойный полдень 19 сентября 1871 года русский трёхмачтовый корвет «Витязь» приближался к восточному берегу Новой Гвинеи.
Солнце висело прямо над головой. Полный штиль. Шли под парами. Дым, как длинный чёрный флаг, тянулся за невысокой трубой. Течение было попутным.
Вдали за двумя ступенями террас и пологими холмами круто вздымались горы: вершины их срезали облака. Густой тёмный покров тропического леса спускался с горных склонов, заполняя глубокие долины. Резко выделялась светло‑зелёная прибрежная полоса с высокой травой.
В двух местах на берегу виднелся дым: определённое свидетельство присутствия человека.
Под вечер миновали маленький островок, покрытый лесом. Между стволами и листьями кокосовых пальм виднелись крыши хижин. На берегу можно было разглядеть маленькие фигурки людей; Постепенно замедляя ход, судно легло в дрейф.
Быстро наступила ночь – ясная, звёздная, с ярким созвездием Южного Креста у горизонта. Луна заливала голубоватым светом горы. Облака спустились ниже, в их глубине беззвучно вспыхивали молнии.
На следующее утро продолжали медленно продвигаться вдоль берега. Горы освободились от туч, лишь над долинами оставались клочья тумана и протягивались горизонтально тонкие белые полоски слоистых облаков. Террас больше не было, а невысокие холмы приблизились к самому берегу. Местами вверх тянулись столбы дыма.
Прохладу ночи сменила полуденная жара. Вошли в залив Астролябии, названный именем корабля, на котором в 1827 году французский мореплаватель капитан Люмон‑Дюрвиль первым побывал здесь.
Капитан корвета Павел Николаевич Назимов поднялся на палубу. Подошёл к стоящему у борта невысокому худому пассажиру с пышными волосами и небольшой бородой, со странной фамилией Миклухо‑Маклай и, сухо поздоровавшись, спросил:
– Где вы желаете быть высаженным?
Капитану было досадно, что по воле великого князя пришлось проделать немалый переход в незнакомых водах только для того, чтобы оставить этого молодого человека среди дикарей, которые слывут людоедами. Оставалось только поражаться бесстрашию, если не сказать – безрассудству столь удивительного искателя приключений.