Константин Михайлович подробно описывает, как прибывшие на ровную песчаную косу бойцы продвигались по направлению к Геническу. «До передних линий наших окопов оставалось, наверно, километра полтора‑два. Едва мы двинулись, как немцы сразу открыли по Арабатской стрелке минометный огонь. Это так внезапно нарушило странную тишину этого утра, к которой мы уже привыкли, что мы бросились на землю не только от чувства самосохранения, но и от неожиданности.
…Рота была первый раз в бою, под огнем, и все больше бойцов ложились и дальше двигались только ползком или просто лежали, не вставая, прижавшись лицом к земле. Мне было так страшно, что, может быть, и я поступил бы так же, если бы не Николаев. Первый раз он бросился от неожиданности на землю так же, как и все мы, но теперь безостановочно шел, не пригибаясь, даже при сравнительно близких разрывах. Шел с таким видом, такой походкой, что казалось, идти вот так же, как он, – это единственное, что возможно сейчас делать. Он шел зигзагами вдоль цепи, то влево, то вправо, мимо упавших и прижавшихся к земле людей. Он неторопливо нагибался, толкал бойца в плечо и говорил:
– Землячок, а землячок! Землячок! – и толкал сильнее.
Тот поднимал голову.
– Чего лежишь? – говорил Николаев. – Убьют.
– Ну что ж – убьют. На то и война. А ты думал, стрелять не будут, а? Вставай, вставай.
– Убьют.
– Вот я стою, ну и ты встань, не убьют. А лежать будешь, скорее убьют: на ходу‑то труднее в нас попасть.
Примерно так, с разными вариантами, говорил он то одному, то другому. Но главное было даже не в словах, а в том, что рядом с прижавшимся к земле, дрожащим от страха человеком стоял другой – спокойный, неторопливый, стоял во весь рост. И тот, у кого оставалась в душе хоть крупица самолюбия и чувство стыда, не мог не подняться и не встать рядом с Николаевым. Примерно такое же чувство испытывал и я. Глядя на него, я тоже поднялся и тоже пошел, и у меня была злость на тех, кто еще лежит, и я так же, как другие поднявшиеся бойцы, орал на тех, кто еще лежал, чтобы они вставали и шли. И они вставали и шли и орали на других. И так понемногу двигалась вся цепь необстрелянных людей, на ходу становившихся обстрелянными.
Впереди на косе было что‑то вроде гребешка (нанесенный ветром песок). Коса немного сужалась и шла от этого гребешка к морю вправо и влево с заметным уклоном. Мы с Николаевым пошли по правой стороне. Окопы, до которых нам надо было добраться, были теперь уже метрах в двухстах или в ста пятидесяти. Вдруг минометный огонь прекратился и треснули первые пулеметные очереди. Пули просвистели и прошуршали где‑то близко на земле – звук, знакомый еще по Халхин‑Голу. Услышав этот свист и шуршание, я распластался на земле. Николаев тоже на секунду скорее присел, чем прилег. Я видел и запомнил его позу. Он словно прислушивался к чему‑то, а потом поднялся и быстро побежал вперед, к окопам. За ним побежали и мы.
Просвистело еще несколько пулеметных очередей. В эти секунды мне казалось, что немцы стреляют из окопов прямо в нас, но когда мы добежали, то оказалось, что те окопы, к которым мы добежали, были пусты. По нас стреляли откуда‑то слева, из‑за гребня песка, и спереди и сверху – из Геническа, до которого теперь было метров четыреста или пятьсот.
– Нет тут никого, – сказал Николаев, когда мы спрыгнули в окоп, и, сняв фуражку, вытер потный лоб платком. – Посидим, подождем, как там слева.
Большая часть окопов находилась налево за гребешком, а мы попали в крайний правый окоп. Слева еще стреляли, потом сразу все стихло. Из города тоже больше не били ни минометы, ни пулеметы.
К нам через песчаный гребешок, пригибаясь, подбежал и спрыгнул в окоп командир роты. Он сказал, что все окопы заняты и кто там располагался тремя часами ранее, никого теперь нет – так он выразился о немцах.
– А наши убитые с ночи там лежат? – спросил Николаев.
– Лежат как будто, – сказал командир роты. – Сейчас разберемся. Что прикажете делать?
– Закрепиться, – сказал Николаев. – Поправьте окопы. Закрепитесь и сидите. Будете здесь сидеть, а другая рота подойдет, сзади вас будет. А пока сидите, какой бы ни был огонь. Сидите и все!
…22 сентября мы с Николаевым поехали на Сиваши.
Сиваш обороняла хорошая дивизия, в основном кадровая, которой командовали полковник А. Н. Первушин, комиссар дивизии полковой комиссар И. И. Баранов, начальник штаба полковник И. А. Севастьянов. Первушин мне очень нравился своим мужеством, смелостью и способностью быстро разбираться в сложной обстановке…»
Событиями, о которых рассказал К. М. Симонов, и закончились боевые действия в районе Чонгарского полуострова. Никаких попыток противник здесь более не предпринимал. Командование армии спешно укрепляло 276‑ю дивизию. В частности, парторганизация Крыма послала в нее несколько сот коммунистов с целью повысить стойкость в обороне. Но воевать дивизии осенью 1941 года уже не довелось, поскольку дальнейшие бои развернулись на левом крыле.
Наши части на Перекопе с 12 сентября фактически уже втянулись в бои и вели их беспрерывно вплоть до 24 сентября, когда Манштейн двинул на перешеек свои главные силы. В течение этих двенадцати дней в Армянске, на Перекопском валу и в «Червоном чабане» все гремело, гудело и содрогалось под бомбежками и артиллерийским огнем противника. 12 сентября был первый массированный удар авиации по Перекопу, и о этого времени активность 4‑го немецкого воздушного флота ежедневно повышалась. Хотели выковырять и выдолбить все, что тут окопалось и ждало встречи с врагом. Но, как уже было мною сказано, не на тех напали – дивизия была кадровой, офицеры знали, что нужно делать, люди были укрыты и дух их высок. Мне Ф. И. Винокуров с нескрываемой гордостью говорил, что именно в эти дни «триста человек приняли в партию!..» Он лично в окопах вручал молодым коммунистам партийные билеты и в опорном пункте «Червоний чабан» вручал – немцы отбомбятся. улетят, и секретарь парткомиссии собирает товарищей под кусточками в своей неизменной островерхой буденовке, делавшей его похожим на комиссара гражданской войны. Этот тридцатилетний выходец из крестьян не был профессиональным военным, только становился им. В свое время он отслужил действительную рядовым зенитчиком (пришлось на Ишуни вспомнить этот опыт!) и работал по воле народа председателем райисполкома на Орловщине, пока в 1939 году не пошел в счет трех тысяч по партмобилизации на политическую работу в армию. Наверно, была у него особая военная жилка, потому что после трудных крымских боев, включая всю десантную операцию 1942 года, Винокуров отпросился на строевую службу и кончил войну на Одере командиром прославленного стрелкового полка. Ну, этот путь у него лежал, еще не видимый, впереди. А в те дни, о коих речь, батальонный комиссар вместе с Владимиром Михайловичем Гребенкиным помогал бойцам настраивать душу на бой, сам обкатываясь и обтесываясь под первыми ударами войны. 23 сентября он вручил партийные документы в «Червоном чабане» красноармейцам Максименко и Шапиро тем пулеметчикам, которые, как уже известно, подпустили вражескую роту на сто метров и только тогда ударили огнем.
– Я принимаю партбилет как незаслуженную награду, – сказал при этом Шапиро, – но я, товарищ батальонный комиссар, обещаю, что в Берлин дойду заслуженно большевиком.
Тут есть над чем подумать. Крым обложен. Враг имеет успехи. Над «Чабаном» днями висят безнаказанно фашистские самолеты. А паренек, только вышедший из боевого крещения, прижимает к груди партбилет и мечтает о том, чтобы донести до Берлина знамя Родины и партии.
Над Перекопским валом немецкие самолеты появлялись с утра и не оставляли нас в покое до вечера. Небольшими группами они заходили от Сиваша и, следуя один за другим, клали и клали бомбы по гребню. В морской дали скрывается одна группа, а от Сиваша появляется другая. Не оставалось, кажется, непораженным ни метра. Плотность при массированной бомбежке была такая, что однажды произошло прямое попадание в корабельную башню, поставленную на валу в качестве НП начальника дивизионной артиллерии. К счастью, полковник Георгий Васильевич Полуэктов был в это время в блиндаже связистов, потому и остался жив.
За эти десять дней бомбежек и частных боев (гарнизон «Червоного чабана» отбил не менее шести атак силою до батальона пехоты при сильной поддержке орудийным и минометным огнем) немцы невольно помогли сто пятьдесят шестой. Как писал Константин Симонов в своем дневнике, люди из необстрелянных стали обстрелянными. Как‑то после особенно сильного налета, длившегося несколько часов, я поехал на Перекопский вал взглянуть, как дышит дивизия. Самолеты только скрылись, и не везде унялась пыль. Гребень вала уже кишел людьми, они сновали и у его основания – кто тащил снаряды, кто ящики с патронами и гранатами. «Мы график его изучили, товарищ генерал, – говорил красноармеец, он долбит два‑три часа, а потом у него перерыв на пятнадцать минут или же даже на полчаса. Тут уж спеши пополнить запасы».
17 сентября на левом крыле разыгралось довольно серьезное дело. Едва забрезжил рассвет, полсотни самолетов обработали «Чабана», затем сильный огонь артиллерии, минометов и пулеметов – и наш опорный пункт был атакован батальоном вражеской пехоты. Одновременно до батальона немцев двинулось из совхоза «Кременчуг» вдоль берега Перекопского залива на курган с отметкой 20,0. Капитан Е. К. Ивашина и поддерживавший его командир артиллерийского дивизиона В. П. Ачкасов отбили атаку. При этом гитлеровцы понесли большие потери. Мы с напряжением следили за этим боем с НП комдива, и, знаете, редко приходилось мне слышать такой дружный и интенсивный огонь из всех видов стрелкового оружия.
Хорош был комбат Ефим Корнеевич Ивашина!
А у кургана с отметкой 20,0 немцев остановил точный огонь 498‑го гаубичного полка. Память не сохранила фамилии его командира. И лишь летом 1964 года, вспоминая с генерал‑полковником Полуэктовым те трудные бои, я спросил, не помнит ли он, кто командовал этим полком.
– Да ведь и у меня, дорогой мой, память стала, как решето, – ответил Полуэктов. – Постойте… его фамилия… что‑то связано со смехом. Помню подполковника Сомова, начальника моего штаба, очень энергичный командир‑артиллерист. С ним хорошо работалось… Он прекрасно сражался в числе защитников Крыма. Погиб на Керченском полуострове. А командир ГАПа… да вот же – полковник Иосиф Иосифович Хаханов. Стрелковые части, державшие Перекопские позиции, многим ему обязаны, это вы можете засвидетельствовать…
Постаревший генерал говорил, что в обороне Перекопского вала были серьезные изъяны: «Два батальона в предполье и один на Литовском полуострове, конечно, это ненужное распыление сил. Но главное – бедность артиллерийского огня. Теоретически нам для отражения немецких танков требовалось иметь минимум десять, орудий на километр фронта, а у нас с трудом насчитывалось три‑четыре орудия…»
Слушал, смотрел на него, и снова мне виделся тот Полуэктов Георгий Васильевич, который 23 года: назад стоял в расцвете сил у своей развороченной бомбой башни и удивленно тянул: «М‑да…»
Под сильным давлением с воздуха мы особенно остро ощущали в те дни слабость нашего авиационного прикрытия. Меньше всего хочу укорять в этом наших героических летчиков. Они сделали все, что могли, для помощи сухопутным войскам, но им пришлось драться с врагом в исключительно трудных условиях. Им было не легче, чем нам на земле. Количественное соотношение нашей и немецкой авиации на крымском направлении составляло один к шести, а иногда и один к десяти. В середине сентября на Перекопе и Сиваше действовала группа из ста самолетов ВВС флота под командованием генерала А. А. Ермаченкова, оперативно подчиняясь ВВС 51‑й Отдельной армии. Здесь же сражалась группа бомбардировщиков Краснодарских курсов усовершенствования ВВС (39 самолетов СБ, 9 – ДБ‑3) под командованием Героя Советского Союза подполковника Гавриила Михайловича Прокофьева. Вот и вся наша авиация. У гитлеровцев ее было много больше, и самолеты новее. Летчикам нашим приходилось действовать с предельным напряжением, производя в день по 4–6 боевых вылетов. В оперативных сводках № 20 и 24 за период с 4 по 21 сентября говорилось:
«В воздушном бою с двумя Ю‑88 в районе Армянска погиб экипаж самолета И‑16 старшего лейтенанта Баратина. Группа капитана Сергеева в составе пяти СБ‑3 при сопровождении трех истребителей И‑16 бомбила живую силу врага в районе Берислав, была атакована девятью МЕ‑109. В результате воздушного боя с истребителями один МЕ‑109 был сбит стрелком‑радистом Скорым, два наших СБ‑3 в бою загорелись. В воздушном бою группа капитана Шумовского в составе пяти СБ‑3 под прикрытием восьми наших истребителей вела бой в районе Каховки, Костогрызово с восемью истребителями МЕ‑109. В бою сбито два самолета СБ‑3 старшего лейтенанта Зубарева и капитана Васильева, один наш самолет вынужденно сел на нашей территории.
21 сентября группа ВВС Черноморского флота совместно с ВВС 51‑й армии (82 иап, 247 иап) атаковали аэродром противника Чаплинка. В результате атаки на земле и в воздухе уничтожено двенадцать самолетов, из них три бомбардировщика и девять МЕ‑109… За 27 сентября сделано 137 самолето‑вылетов, в том числе ВВС Черноморского флота 67; за 25 сентября в боях за Армянск и на подступах к Перекопу наша авиация сделала 97 самолето‑вылетов. Немецкая авиация в течение 26 сентября продолжала наносить массированные удары, занимая господствующее положение в воздухе над полем боя. В этот же день наша авиация сделала 63 вылета: ВВС 51‑й армии нанесли два удара по Аскании‑Нова и по штабу 11‑й немецкой армии, два – по аэродромам противника и району Даренбург, два – по Геническу, Сальково, Юзкуй. Эти населенные пункты и районы расположены далеко от районов боев 156‑й стрелковой дивизии. Авиация Черноморского флота нанесла удар по артиллерии противника на Малой Косе, по Второ‑Константиновке, Макаровке и резервам».
Ратные подвиги советских летчиков получили высокую оценку командования ВВС, Военного совета Черноморского флота, 51‑й армии и правительства.
…22 сентября артиллерийский обстрел, авиационные налеты врага на Перекопские позиции почти не прекращались. Артобстрел особенно усилился под вечер. Мы с Черняевым прибыли в 417‑й полк. Обошли передний край. Прилегающий к Сивашу район оборонял батальон старшего лейтенанта П. Ф. Ткаленко. Сам комбат – коренастый, крепкий в плечах, решительный, весьма продуманно построил боевой порядок своего батальона, надежно обеспечил свои фланги. Еще совсем молодой, он командовал уверенно: как‑никак опыт первых боев научил трезво оценивать сильные и слабые стороны немецкой пехоты и танков. На вопрос об отражении возможной атаки немцев по дамбе он ответил:
– Видите дотик? Он дамбу контролирует. Там у нас посажен надежный человек – Афанасьев. Он в совершенстве владеет станковым пулеметом. К нам приезжал начальник политотдела Гребенкин, собрал ребят и рассказал о подвиге Григория Максименко в «Чабане». Я Афанасьеву и говорю: «Ты слушай!» Он отвечает: «Что слушать‑то? Давайте немцев, посмотрим, кто на что способен».
Командир 417‑го полка не вытерпел и сказал с укоризной (он действительно был, как говорил Черняев, настырный):
– У меня вся надежда на силу стрелкового оружия, вы ведь не вернули полку взятые в августе для крымских дивизий орудия и минометы. Имею полковой артиллерии на километр фронта один ствол и полтора миномета.
Наблюдательный пункт Юхимчука с основательным рельсовым перекрытием был оборудован на высоте впереди Перекопского вала. На этой высоте мы с полковником Первушиным сидели в июле, примериваясь, как получше построить оборону. Отсюда командир полка просматривал всю позицию и оборонительную линию соседнего полка. Прямо перед высоткой – район надолбов, несколько левее петляет по увалам дорога на Чаплинку. Далее видны высокие тополя, скрывающие совхоз «Червоний чабан». Но теперь, после дьявольских бомбежек, на них почти не осталось листьев. Неприятное чувство вызывали эти оголенные деревья, стоящие под палящим солнцем.
Со стороны Чаплинки опять неслись немецкие самолеты. Развернувшись, как обычно, над Сивашом, они устремились на Перекопский вал. Кроме бомб сбрасывали листовки…
Поздним вечером я находился на своем командном пункте в Армянске. Прилег было отдохнуть, но из 361‑го полка пришел Владимир Михайлович Гребенкин. Он постоянно пропадал в частях и всегда был в курсе событий и обстановки, умел в них видеть главное. В этом политработнике особенно привлекали неиссякаемая энергия, жизнерадостность. Товарищи говорили: «Он у нас всегда в веселом настроении». Наверное, это не совсем точно. Суть в том, что батальонный комиссар сам считал и всем своим поведением, отношением к жизни учил других, что для военных людей война есть естественное состояние. «Не нужно при грозе закрывать форточки!» – говорил он. Люди, способные подбодрить других, помочь им правильно оценить события, были очень нужны, особенно в то время.
Гребенкин доложил, как прошел день у В. В. Бабикова (361‑й полк). Повторные попытки немцев захватить курган с отметкой 20,0 были отбиты. Также отбита попытка противника проникнуть за проволоку в районе «Червоного чабана». В схватке был взят в плен офицер из 186‑го полка 73‑й пехотной дивизии. Его притащил красноармеец‑разведчик Иван Рогов. У начподива каждый случай отваги, находчивости, мужества был на учете в шел в дело для возбуждения духа воинского соревнования.
Узнав, что мы недавно от Юхимчука, батальонный комиссар с лукавой улыбкой спросил:
– Хотите, я вам открою тайну? Только по секрету. Мне самому Лисовой по самому строгому секрету рассказал. Если, говорит, узнает полковник, что от меня пошло, мне в полк лучше не ходить.
– Давай, давай, – устало сказал комдив, видимо тоже испытывая желание размяться душой.
– Юхимчук пишет… дневник!
– Чего?
– Говорю же, пишет дневник, пишет ежедневно. Лисовой даже в стихах изобразил: «Прочтет, улыбнется и снова читает, и снова без устали пишет…» Вот где нам, Платон Васильевич, достается на орехи!
– Полагаю. Он нынче генерал‑лейтенанту претензию заявил, почему ему пушки не вернули… Он таков!
Мне это понравилось. Если в такой кутерьме человек находит в душе силу об истории позаботиться, право, это неплохо.
– Он, видимо, из образованной семьи?
– Что вы! Такой же мужик, как мы с вами, да еще из самого темного нищего угла. Двадцать лет назад еще ходил в лаптях и свитке. Он же из Западной Белоруссии, из Пинского района Брестской области. Когда Буденный гнал белополяков, красноармейцы пригрели парнишку, повозочным начал карьеру. На своей кобыле доехал сначала до Родома, а потом обратно, и так до самой России. В нашем полку он с тридцать девятого года. В сороковом после воссоединения попросился в отпуск съездить в родное Закутье. «Мать не признала, вернувшись, рассказывал полковник, – говорит, не мой сын, мой в свитке ушел».
До сведения командиров, политработников, всех бойцов доводим обращение Военного совета армии:
«Дорогие товарищи!
Советский Крым в опасности. Подлый и коварный враг находится на близких подступах к Крыму. Отдельные наши части уже ведут бои с зарвавшимся врагом. Настал момент, когда все мы должны доказать преданность и любовь к матери‑Родине и разгромить фашистские полчища… Ни шагу назад, товарищи! Грудью защитим социалистические завоевания. Отстоим Советский Крым!»
23 сентября на Перекопе было почти тихо. Артобстрел прекратился. Самолеты бомбили небольшими группами, но не более двух‑трех раз. В штабе дивизии гола обычная работа, состоявшая в том, чтобы проверять и проверять готовность и бдительность частей переднего края. Вечером Черняев позвонил в 361‑й полк:
– Бабиков, ты сегодня в «Чабане» был?
– Да, товарищ генерал. Там все в порядке, только сегодня необычно тихо.
– Это меня и беспокоит. Пошли туда на ночь штабиста покрепче. Пусть все проверит лично.
– Есть! Пошлю Андрющенко, на него, вы знаете, можно положиться…
Еще одна картинка из тех предгрозовых дней врезалась в память. Начальник штаба дивизии В. К. Гончарук, низенький, сухонький полковник, которого командиры и политработники за глаза любовно звали Кириллыч, работал в своем углу над горой документов. Он уже не молод. Еще в семнадцатом году пулеметчик Гончарук повернул свой «максим» в ту сторону, куда нужно было повернуть. Внимание полковника привлек какой‑то документ. Он долго рассматривал его, затем поднял глаза и сказал:
– Экая мерзость… Рекомендую прочитать, товарищи.
Штабные командиры собрались кучкой. У них в руках был приказ по 1‑й горнострелковой немецкой дивизии из корпуса Клюбера. Помню, лица товарищей выражали и чувство обиды, и гнев, и остро вспыхнувшую ненависть. В приказе немецкого генерала было написано:
«…Несколько раз я был свидетелем следующей картины. Легковая машина обгоняет идущие войска. Рядом с шофером сидит офицер, часто с собакой на коленях. В кузове лежат в беспорядочной куче чемоданы, прикрытые трофейными материалами, из которых торчат бутылки вина и тому подобное добро. Такая картина раздражает личный состав частей. Главное командование категорически запрещает брать с собой собак, исключение было сделано лишь в отношении ценных пород. С тех пор все собаки, которых я встречал, это «ценные охотничьи собаки». Приказываю: впредь разрешать возить лишь тех собак, на которых имеются удостоверения о том, что они ценные охотничьи собаки».
В капле отражается порой многое. Начальник штаба сказал:
– Предлагаю эту цидульку пустить по рукам. По ротам. Не знаю, как другие, а наши украинцы хорошо помнят панов с лягавыми, вместе с русскими братьями украинцы не раз вышвыривали со своей родины «чистокровных» завоевателей вместе с их собаками…
Начподив Владимир Михайлович Гребенкин одобрил» предложение.
Вот так 156‑я стрелковая дивизия и ее люди готовили себя к встрече с главными силами 11‑й армии на Перекопских позициях.
Тяжелой была мысль, что сзади себя Черняев не имел никаких войск. Их не было на всей тридцатикилометровой глубине перешейка, ни на промежуточном рубеже Будановка – Филатовка, где мы успели отрыть окопы, ни в Армянске, ни на Ишуньских позициях (хотя Манштейн и пишет: «Противник превратил перешеек на глубину 15 километров в сплошную хорошо оборудованную полосу обороны…»[10]. Между тем наши разведывательные данные определенно говорили, что на всем фронте и в глубине с резервами 11‑я немецкая армия, стоявшая перед Перекопом, имела четыре пехотные (22, 46, 73, 50‑я) и две горнострелковые дивизии. Соотношение сил на Перекопском направлении определялось так: 3:1 в пользу противника. Улучшить это соотношение в нашу пользу мы, как уже говорилось, не сумели.
Разведсводка, переданная ночью 23 сентября штабом армии, не вызывала особой тревоги. Ее вывод был такой: «Противник, продолжая прикрываться на крымском направлении, проявляет главные усилия на мелитопольском направлении». Через шесть часов 11‑я армия обрушила на перекопские позиции 156‑й дивизии всю свою огромную огневую мощь и двинулась вперед, на Крым.
Общая картина военных событий такова. 24–26 сентября, в течение трех суток, единоборство 156‑й дивизии с противником в районе Перекопского вала; немцы вынуждены были буквально прогрызать ее оборону. (У Манштейна: «…противник ожесточенно сражался за каждую траншею, за каждый опорный пункт».) 26 сентября немцы, действуя вдоль Перекопского залива, прорвались частью сил на Перекопский вал и захватили Армянск. Наносит контрудар наша оперативная группа войск. Три дня весьма жестоких боев. Немцы вышиблены из Армянска, часть их сил отброшена за Перекопский вал, часть прижата к нему у берега залива. Контратакует то одна, то другая сторона. Северо‑западная часть Армянска то в наших руках, то в руках немцев. К вечеру 28 сентября по приказу командарма наши войска отходят с боями к Пятиозерью. С 29 сентября по 4 октября немцы пытаются прорваться к Ишуни, их здесь снова останавливает 156‑я дивизия.
У Манштейна читаем: «Попытка взять с ходу также и Ишуньский перешеек при нынешнем соотношении сил и больших жертвах, понесенных немецким корпусом, по всей видимости, превышала возможности войск…» Что ж, это признание с удовлетворением прочтут ветераны перекопских боев, тем более, что они‑то знают реальное «соотношение сил», за которое прячет свои грехи гитлеровский мемуарист. Наверное, генерал А. X. Юхимчук не без гордости вспоминает деревню Асса (Пролетарка) между озерами Красное и Соленое, где 417‑й поли, точнее его остатки, вместе с морскими пехотинцами капитана Г. Ф. Сонина остановили отборные части фашистов. Далее некоторое затишье, и с 18 по 28 сентября снова бои на Ишуньских позициях и реке Чатырлык.
Но возвратимся к нашим героям на Перекоп – от Сиваша до «Червоного чабана». 24 сентября в пять часов утра над позициями дивизии появились вражеские самолеты. Они шли группами – тридцать пять – сорок машин в каждой. Мы с Черняевым выехали на HIL «Червоний чабан» был скрыт густыми клубами дыма, пыли, поднятыми разрывами авиабомб. Одновременно немцы бомбили наши позиции на болыпаке Чаплинка – Армянск и в Будановке.
Ударила артиллерия противника. Каждой нашей пушке приходилось соревноваться с вражеской батареей. Немцы вели огонь не только с фронта, но и с фланга и отчасти с тыла – их орудия находились на западном берегу Перекопского залива, и снаряды ложились вдоль наших траншей. Мы надеялись, что боевые корабли поддержат нас огнем со стороны Каркинитского залива. Но мелководье мешало кораблям подойти. И береговая батарея черноморцев, установленная на восточном берегу залива, всю тяжесть борьбы приняла на себя. Моряки действовали самоотверженно. Но силы были неравны.
Два часа тридцать минут артиллерийской подготовки и затем – атака. Навсегда сохранилась в памяти эта картина первой встречи с врагом. В 7.30 показались немецкие танки[11], за ними густые цепи пехоты, над ними целые стаи истребителей прикрытия. Противник атаковал по всему фронту. Наибольшее давление – слева, на «Червоний чабан», а также по Сивашской дамбе у Юхимчука и в стыке обоих полков. На правом фланге атаки были отражены. Сначала немцы сумели было проскочить по дамбе Сивашского залива, но здесь им преградила путь батарея 120‑миллиметровых минометов капитана М. И. Рогового.
– Роговой, смотри правее! – кричал в телефонную трубку Юхимчук. – Видишь? Дай‑ка туда, братец, огня!
Очень метко капитан накрыл врага. Слаженный огонь батальона П. Ф. Ткаленко рассеял пехоту, и немцы отошли к Ново‑Константиновке.
Надо отдать должное товарищам из 434‑го легкого артиллерийского полка и его командиру подполковнику Александру Николаевичу Бабушкину. Они хорошо поддерживали 417‑й полк, а также подразделения предполья, оказавшиеся в очень тяжелом положении. Батареи точным огнем отразили все атаки противника на стыке двух полков. Должен сказать, что взаимодействие у этих двух командиров Юхимчука и Бабушкина – было настоящее, что для первых месяцев войны являлось довольно редким явлением. Ветераны знают, какое нелегкое это дело – в такие короткие сроки научиться взаимодействию с другими родами войск… Но в данном случае сказалось и мастерство командира 417‑го стрелкового полка, который держал управление огнем в своих руках, и высокая военная культура, которую привил подчиненным начальник дивизионной артиллерии.
24 сентября отличилась батарея 76‑миллиметровых пушек, которой командовал лейтенант И. А. Гришин. Выдвинутая в район между Перекопским валом и противотанковым рвом, она контролировала дорогу, идущую от Чаплинки. Весь день Гришин вел трудный, неравный бой, зная, что обороняет стык полков. Его орудия уничтожили сначала вражескую батарею на конной тяге, а затем вступили в борьбу с танками, прямой наводкой поражая врага с дистанции 250–150 метров.
Да, уже в то время начало у нас в армии оттачиваться высокое мастерство прямой наводки, которое впоследствии принесло нашим артиллеристам заслуженную славу. Забегу вперед и скажу сразу, что в 106‑й дивизии полковник Б. П. Лашин тоже плодотворно поработал в этом направлении: создал из 76‑миллиметровых орудий группу истребителей танков, и они действовали прямой наводкой в районе Карповой балки.
Весь следующий день батарея лейтенанта И. А. Гришина стояла, как тогда говорили, насмерть. Последний его докдад командиру полка: «Расстреливают меня прямой наводкой». Из рассказа Г. В. Полуэктова: «25 сентября я лично видел, как танки утюжили его НП. Это было все».
Вражеская пехота залегла перед фронтом 417‑го полка, пытаясь медленно, ползком продвинуться к надолбам. В упорстве немецким солдатам нельзя отказать. К полудню им на помощь пришло 12 танков. Остановившись на гребне высоты, они открыли огонь по батальону И. Ф. Ткаленко, прижавшему вражескую пехоту к земле. А. X. Юхимчук потребовал от А. Н. Бабушкина огня, но услышал отказ:
– Комдив меня переключает налево. Там тяжелее. Будешь управляться сам.
Беззаветную храбрость проявили в первый день минеры‑моряки. Я рассказывал, что еще летом Ф. С. Октябрьский предложил использовать на сухопутье морские мины в качестве фугасов большой мощности. Они были установлены на подступах к Перекопскому валу. Как только вражеские танки и пехота вступали на заминированный участок, матросы‑минеры включали электрический ток. Взрыв уничтожал все в радиусе нескольких десятков метров. (К сожалению, не везде удалось обеспечить надежную защиту проводов, поэтому сработала лишь часть установок. К тому же минные поля управлялись фронтально, а следовало бы иметь двойное управление: как фронтальное, так и по направлениям.)