Разведку Н. В. Лисовой поставил на Ишуньских позициях вполне удовлетворительно. Мы имели достаточное количество контрольных пленных и сведения о передвижении вражеских войск, особенно о сосредоточении их танковых частей. Можно сказать, что энергия и инициатива капитана не знали границ. Порой он позволял себе кое‑что лишнее. В более поздний период войны я вряд ли простил, если бы в какой‑либо дивизии начальник разведывательного отделения сам лазил к немцам в тыл. Но сейчас речь идет о первых месяцах войны.
Приведу один эпизод из богатой приключениями жизни разведчика. Он и майор Н. Ф. Алексеенко поставили на «пикап» ручной пулемет, взяли с собой двух пулеметчиков и поехали проверить, как «закопались и закрепились войска на переднем крае». Передний край они проскочили и, едва подъехали к скирде сена, увидели подходившую немецкую роту пехоты. Укрывшись за скирдой, открыли почти в упор огонь из пулемета. Немцы залегли, потом начали двигаться вперед, но под огнем понесли потери и отошли примерно на километр. Разведчики взяли трех раненых солдат противника и отправились обратно. Но 417‑й полк встретил их дружным огнем. Почувствовали – несдобровать! Лисовой поднял руки и пошел… сдаваться своим в плен. История эта окончилась благополучно, только один пулеметчик все же был ранен в руку.
Но обратимся снова к славному коллективу командиров и политработников 172‑й дивизии, поскольку именно этому соединению суждено было среди войск оперативной группы играть в октябрьских боях первую скрипку.
Полковник Ласкин по характеру своему был «командиром переднего края». (Во время войны существовало на фронте такое определение, очень емкое и точное. И вошло оно в обиход от самих солдат.) Кого‑кого, а этого командира никак нельзя было упрекнуть в том, что он руководит боем издалека. Но дело не только в этом. Быстрота реакции на резко меняющуюся обстановку боя, непреклонность в борьбе, знание боевых качеств всех командиров батальонов и рот – вот что было у него главное. Мне ни разу не удалось «поймать» комдива на том, что он воюет без учета состояния подразделений, характеров их командиров, хотя, признаюсь, пробовал проверить его в этом отношении. За то небольшое время, что отвела ему фронтовая судьба – две‑три недели, – удивительно быстро вжился в дивизию. Правда, И. А. Ласкин работал дни и ночи напролет, причем днем его надо было искать в батальонах (имеется в виду период до 18 октября). Комиссаром дивизии был огромного опыта и большой души человек – Петр Ефимович Солонцов.
В Воронцовке я повстречал старого знакомого – соратника по перекопским боям подполковника Василия Васильевича Бабикова. Если помните, тогда он командовал 361‑м полком и был ранен, ведя контратакующий батальон к «Червоному чабану». Поправился после ранения и был назначен в 172‑ю дивизию заместителем комдива, К нему относились уже как к ветерану, уважали за исключительную смелость в бою. Ласкин всегда его направлял на решающие участки боя. В трудные дни 23 и 24 октября, когда немцы ворвались на северную окраину Воронцовки, В. В. Бабиков сам повел бойцов в контратаку. И во второй раз повел. Отбросил противника.
Было приятно увидеть в дивизионном штабе другого участника боев на Перекопских позициях – капитана М. Н. Андреева, под временным командованием которого один из батальонов 172‑й дивизии сумел, гоня противника, выйти на Перекопский вал. Он тоже после ранения вернулся в строй.
Ближайшим соратником полковника Ласкина был Георгии Андреевич Шафранский, начальник политотдела дивизии, в прошлом ленинградский рабочий. Любил бойцов и офицеров, заботился о них. Бывая в дивизии, я часто встречал его в передовых окопах, в массе бойцов. Когда разгорелись бои на Чатырлыке, Георгий Андреевич Шафранский многократно участвовал в атаках, презирая смерть. Может быть, самой яркой характеристикой этому офицеру будут слова самого комдива: «Шафранский? Дорогой в бою человек!»
В этом самоотверженном коллективе я снова встретил Александра Ивановича Находкина. Казалось невероятным, что в воронцовском аду, под беспрерывными бомбежками мог жить и работать этот израненный старый бывалый воин. Комдив его высоко ценил и говорил о нем с какой‑то сыновней теплотой. Еще в ополчении А. И. Находкин все время рвался на фронт. Конечно, по возрасту и состоянию здоровья ему везде был отказ. Он написал Семену Константиновичу Тимошенко, с которым вместе воевал в давнее время на Кубани. Маршал понял душу старого солдата и разрешил в виде исключения принять его в строй. Так он попал в 172‑ю дивизию и был назначен заместителем начальника тыла дивизии. И горячая пища в самое трудное время попадала на передовую, и боеприпасы доставлялись, и применялись всякие хитрости маскировки. Деталь: немецкие летчики охотились за нашими батареями, работники тыла создали из бревен ложную батарею и потом от души смеялись, наблюдая, как тратят попусту бомбы фашисты, а наши настоящие орудия громят врага. Находкин говорил, что счастлив «вместе с ребятами бить фашистов». Слово «счастье» было здесь на месте. С 1907 года он связал свою судьбу с нашей ленинской партией и не мог жить и понимать свою жизнь иначе. В августе 1965 года он ответил на мое письмо, и с тех пор между нами установилась регулярная связь. «Что касается меня, – пишет он, – то много писать нечего: я солдат пролетарской революции».
В дивизионном штабе работал сплоченный коллектив, боевая дружба сцементировала его, и особенно приятно было видеть, что более половины состава были молодые командиры, уже прошедшие боевую школу. По занимаемым должностям недоставало опыта, да ведь в первые полгода – а то и год! – войны трудно было найти штаб дивизии, стоявший на надлежащем уровне. Это был серьезный пробел, и не только в Крыму. Подготовка кадров для штабов и культура управления войсками тогда очень отставали. Но эти молодые офицеры были добросовестными, старательными людьми и искренне отдавали все свои силы тому, чтобы получше и быстрее довести до войск приказы командира, поточнее собрать для него и штаба данные о положении дел. Среди них выделялся старший лейтенант Иван Федорович Литвинов, человек большой смелости и острого ума. Он мог в любой обстановке разыскать любого командира, вручить распоряжение, лично выяснить обстановку на данном участке. Ну ему больше других и доставалось! Когда требовалась срочность и точность, комдив и начальник штаба дивизии посылали И. Ф. Литвинова.
Ласкин чаще всего ставил боевые задачи через ответственных офицеров управления. Литвинов, Андреев, Гореславский, пробираясь под огнем, отправлялись в полки и батальоны. Они не только встречались с командирами и политработниками, но непременно бывали в самых передовых окопах, проверяли состояние обороны, боевые порядки рот, батальонов, информировали командиров и политработников о соседях. КП был расположен неподалеку от полков, так что комдив и его ближайшие боевые соратники не только из донесений, но и по собственному наблюдению знали, что делается перед фронтом каждой части[15].
Из командиров полков более других запомнился мне подполковник И. Ф. Устинов. Знаток своего дела, волевой организатор, он был еще и обаятельнейшим человеком. Как ни трудно порою приходилось, а у подполковника была и шутка и улыбка для подчиненных. Это, знаете, вселяет уверенность в действиях. В этом отношении Иван Филиппович Устинов напоминал начальника политотдела 156‑й дивизии Владимира Михайловича Гребенкина. Желая себя проверить, я уже после войны спросил генерал‑лейтенанта И. А. Ласкина мнение об И. Ф. Устинове. Вот его ответ: «Грамотный, правдивый, очень смелый и решительный командир. Бойцы, подчиненные командиры любили его и верили ему во всем. А все мы гордились действиями пятьсот четырнадцатого полка». Далее генерал добавил:
– Недолго пришлось воевать этому замечательному человеку. Вы знаете, что подполковник Иван Филиппович Устинов погиб в бою под Севастополем?..
Таковы люди, которые руководили обороной на одном из главных рубежей в общей системе Ишуньских позиций. Опираясь на героизм массы бойцов, они в течение одиннадцати дней, считая с 18 октября, держали этот рубеж, отбивая удары огромной силы. Лишь по приказу командарма (уже не Ф. И. Кузнецова, а командующего Приморской армией И. Е. Петрова) Ласкин отвел свои части, получив новую боевую задачу.
Готовясь к предстоящей борьбе, мы в оперативной группе имели основания предполагать, что острие удара 11‑й немецкой армии придется прежде всего именно по нашим соединениям. Действуя в этом направлении, противник мог рассечь силы 51‑й армии и получить возможность бить их по частям и быстро – до появления армии И. Е. Петрова, выйти к Ялте и Севастополю и одновременно развить наступление на Керченский полуостров. Направление же удара на Джанкой и затем сразу на Керчь было для немцев опасным, так как тыл у них оставался открытым. Им, в частности, угрожали бы, и случае подхода к Симферополю, части Приморской армии. В последующем мы убедились, что наша оценка была верной.
Противник упорно наращивал на Перекопском перешейке свои силы. 4 октября, по данным разведки, в районе Филатовка – Карпова балка было сосредоточено до 6 батальонов и 30 танков, в районе Армянск – Кураевка – до 10 батальонов с 50 танками. 6 октября количество вражеских танков у Армянска выросло до 100, в Кураевке появился полк немецкой пехоты.
Мне известно, что Ф. И. Кузнецов очень ждал Приморскую армию. При моих докладах по ВЧ он не раз подчеркивал это, давая указания. И последние слова, которые я слышал от нашего командарма уже во время горячих боев за Ишунь 21 октября, были:
– Вам надо продержаться до подхода Петрова, это самое главное.
Но надо учесть реальное положение вещей. Эвакуация войск Одесского оборонительного района была проведена в сложных условиях, орудия крупного калибра дивизионной артиллерии взять не удалось, их потопили в местах посадки на корабли. В Крыму восполнить недостаток пушек неоткуда. А героям они ведь тоже нужны. Помню встречу с генералом Петровым 26 или 27 октября на каком‑то одиночном хуторе, после того как контрудар трех его дивизий вдоль побережья Каркинитского залива закончился неудачей. Генерал сидел в хате за столом и как бы про себя говорил:
– Почему мои люди, которые героически сражались в Одессе, не выдержали натиска врага?
Слова эти были сказаны от горечи и боли. Ведь Приморская армия под натиском превосходящих сил врага отходила к Севастополю организованно, с боями.
– Естественно, Иван Ефимович, обстановка и условия другие. В Одессе укрытия и огневая поддержка, а тут голынь. Не ваши люди виноваты…
И мы и немцы почувствовали всю сложность ближнего боя на равнинной местности севера Крыма, мы особенно, так как на наши войска шли немецкие танки. Отход на равнинной честности был крайне тяжел, не за что было зацепиться.
– Да, люди не виноваты, – сказал член Военного совета Приморской армии бригадный комиссар М. Г. Кузнецов.
В докладной записке Центральному Комитету партии, которую он вскоре написал, указывалось, что «Военный совет 51‑й армии сразу после разгрузки с судов приказал немедленно выступить на фронт в составе 25‑й, 95‑й стрелковых дивизий и 2‑й кавалерийской дивизии, которые были плохо укомплектованы личным составом и особенно артиллерией. Наступление с целью нанесения контрудара по прорвавшемуся противнику на Ишуньском направлении началось и проходило при отсутствии необходимой артиллерийской поддержки».
Контрудар Приморской армии был встречен массированным огнем артиллерии врага и большой группой немецких бомбардировщиков под прикрытием истребителей. Запланированное участие боевых кораблей Черноморского флота в качестве огневой поддержки со стороны Каркинитского и Перекопского заливов не могло состояться вследствие невозможности подхода к берегу из‑за отсутствия глубин для крейсеров. Мелководные суда к этому времени были выведены из строя.
Таким образом, эта часть сил Приморской армии не имела возможности повлиять на ход и исход боев за Ишуньские позиции. О том же говорит и дата начала ее наступления – 24 октября. Прибывшие первыми из Одессы 157‑я стрелковая дивизия и 2‑я кавдивизия решением командования 51‑й армии были направлены для усиления 9‑го корпуса.
Немецкое командование оказалось более оперативным. К началу боев оно, по существу, прикрылось в районе Геническа румынскими частями, а все основные силы бросило на Красноперекопск и Ишунь. Наша 272‑я дивизия спокойно оставалась на Чонгаре до своего отхода к Керчи. В то время как Ф. И. Кузнецов в трудный день 20 октября категорически приказывал «оперативной группе Батова упорно удерживать Ишуньские позиции», генералы И. Ф. Дашичев, И. С. Савинов получили от него приказ «упорно оборонять Чонгар, Сиваш…» От кого же?!
В войсках оперативной группы (считая по номерам, две стрелковые дивизии и один батальон морской пехоты) было в общей сложности 15 600 человек. 156‑я дивизия вышла из перекопских боев обескровленной, из ее ветеранов составился бы не более чем полк. За счет местного пополнения мы довели ее состав до шести с половиной тысяч человек, восстановили два полка. На третий не было ни бойцов, ни командиров. Майор Николай Федосеевич Зайвый (530‑й полк) был убит в начале октября на вышке бромзавода. Орудий в обоих артполках 156‑й дивизии осталось лишь тридцать стволов. В 172‑й дивизии солдат было чуть побольше, а ее артиллерию составляли: четыре 152‑миллиметровые гаубицы, пять орудий калибра 122 миллиметра, семь – калибра 76 миллиметров и четыре 45‑миллиметровых. (Это при сорокакилометровом фронте на реке Чатырлык!) Существенную помощь в этих нелегких условиях оказали пехоте 29‑я и 126‑я береговые батареи черноморцев (командиры – лейтенант М. С. Тимохин и старший лейтенант Б. Я. Грузинцев). Они были поставлены для поддержки стрелковых частей, оборонявших Красноперекопск.
Существование оперативной группы в октябре 1941 года вряд ли было оправдано. С определенного исторического расстояния это видно ясно. Сама мысль создать оперативную группу войск для нанесения контрудара на Перекопском направлении была разумной. Организация была неважной, но это другое дело. В октябре же, в условиях обороны, смысла для ее существования не стало. Мы в Воронцовке на КП, в Ишуни на наблюдательном пункте работали вовсю, но мало что могли изменить, имея в своем резерве лишь батальон моряков Г. Ф. Сонина и дивизион Т. Ф. Черняка. У командования же создавалась некоторая успокоенность, так как была видимость оперативного управления войсками. В штабе армии с оперативной группой происходили сказочные превращения. В свое время я об этом не подозревал, а узнал, копаясь в архивных документах. То к ней присоединялись кавдивизии и соответственно этому ставились задачи; то кавдивизии изымались из ее подчинения, и ей придавались такие‑то стрелковые дивизии и т. д. Эти приказы до меня не доходили отчасти потому, что связь с Симферополем во время боев была плохой и случайной, отчасти же потому, что приказы эти изменялись и отменялись до их реализации. Но ирония судьбы в том, что они до сих пор живут своей, особой, жизнью и дают пищу историкам. В серьезной работе генерала В. Ф. Воробьева «Оборона Севастополя в 1941–1942 гг.» я с интересом прочитал следующее: «В соответствии с приказом 51А № 0019 группа генерала Батова в составе 276, 106, 271, 157 и 156 сд и 48 кд со средствами усиления наносила удар в направлении устья р. Чатырлык». Я позавидовал этому Батову…
Так создаются легенды, которыми пользуются на буржуазном Западе писатели реваншистского толка. Книга Манштейна – одно из свидетельств тому.
16 октября немецкие войска оттеснили армии Южного фронта в направлении Таганрога. Мы в Крыму приняли это сообщение как первый сигнал о близкой опасности. И действительно, через сорок восемь часов 11‑я армия немцев начала атаки на Ишуньские позиции. После прорыва врага к Красноперекопску развернулось кровопролитное девятидневное сражение на Ишуньском плато сравнительно небольшом пространстве, ограниченном с севера озерами Старое, Красное, Киятское, с юга – рекой Чатырлык, впадающей в Каркинитский залив, а с востока, грубо говоря, линией с. Уржин (Смушкино) – Воинка, где оборону держали соединения 9‑го корпуса. Наименования этих соединений: 106‑я дивизия полковника А. Н. Первушина, 271‑я полковника М. А. Титова, 157‑я полковника Д. И. Томилова, 48‑я кавдивизия генерала Д. И. Аверкина и 42‑я – полковника В. В. Глаголева, являвшегося правым соседом И. А. Ласкина.
Поскольку со стороны Уржина противник лишь прикрылся румынскими кавчастями, дивизия А. Н. Первушина не приняла непосредственного участия в боях 18–26 октября, но своим огнем оказала неоценимую помощь частям оперативной группы в районе Пролетарки. Комдив чутко относился к нашим нуждам. Помнится, в середине дня 20 октября, после упорного боя, 22‑я пехотная дивизия овладела ключевой высотой – той самой, где со своей пулеметной ротой стоял насмерть старший лейтенант И. В. Белецкий; по нашей просьбе «подавить противника на отм. 21,8» полковник дал такой силы и точности огонь обоими артполками, что немцы отскочили. Другие же из названных соединений 9‑го корпуса всеми своими силами приняли участие в боях, но разновременно. Если не бояться метафор, то можно сказать, что на арене ишуньского боя выступала то одна, то другая наша дивизия и исполняла свой героический монолог. Так было со 156‑й. Так было 18–22 октября на Чатырлыке. Так было с контратаками Томилова и Аверкина. Доблестью солдат и искусством командиров и политработников в масштабе полков и дивизий приходилось компенсировать отсутствие собранности и единого целеустремленного плана в целом.
Наши позиции на перешейках были удобны тем, что наступающий лишался возможности маневра фланговым огнем, как было на Перекопе. Немцам оставалось пробиваться в лоб, причем до прорыва через узости они могли вводить в бой войска острым клином. Два армейских корпуса были брошены Манштейном на штурм Ишуньских позиций. 30‑й корпус, имея боевой порядок в три эшелона, последовательно 72, 46 и 22‑я пехотные дивизии, пытался прорваться через пролетарское дефиле, 54‑й корпус двумя дивизиями первого эшелона (170‑я и 73‑я) атаковал наши позиции в районе 8‑й Казенный участок – бромзавод, во втором эшелоне – 50‑я пехотная дивизия. Оба удара были нацелены на Красноперекопск. Такова в общем картина расстановки сил. Остается добавить, что вскоре Манштейн должен был ввести в действие еще одну дивизию из своего, третьего по счету, армейского корпуса.
18 октября, 3.00. Авиационный налет на позиции обоих полков 156‑й дивизии. Сначала показалось, что день начинается обычно. К таким налетам мы на Ишуни привыкли. Но бомбежка не прекращалась. Сила ее возрастала с часу на час.
7.00. Ударила вражеская артиллерия всех систем. С НП видно: горизонт перед фронтом 361‑го полка затянут черной пеленой дыма. Сильный ветер гонит дым на нас. Три часа артиллерийской подготовки. Проводная связь с частями прервана. Полковник Юхимчук высылает связных офицеров. За высоту 21,8 – отчаянный бой. Сразу скажу, что 417‑й полк и тут дрался с выдающейся стойкостью. Опираясь на преимущества своих позиций и огневую помощь комдива 106‑й, майор Д. С. Татаринов и его бойцы не пропустили врага через пролетарское дефиле. Три дня немцы здесь непрерывно атаковали – и не прошли.
Главные усилия противника – на нашем левом фланге. Бой по всей линии фронта полка. Оба его батальона и батальон С. Т. Руденко держатся геройски. Нажим превосходящих сил противника возрастает.
12.00. На КП комдива 156‑й срочно прибыл с бромзавода штабной командир капитан Семен Семенович Шутыркин. Доложил: нужна срочная помощь гарнизону опорного пункта, немцы прорвались к заводу. Черняев послал свой резерв разведбат с задачей отбросить противника. Его повели в бой Н. В. Лисовой и С. С. Шутыркин.
14.00. Противник прорвал передовую линию полка, и бой разгорелся в глубине его обороны.
Ветераны ишуньских боев откликнулись на мою просьбу рассказать, что помнят об этих тяжелых, но полных героизма днях. Вот свидетельство участников, очевидцев 24‑часового боя батальона С. Т. Руденко, державшего оборону 8‑го участка (Казенного) у берега Каркинитского залива.
«Нас атаковали немцы силою свыше полка при одиннадцати танках. Первой с ними схватилась восьмая рота, стоявшая впереди окопов батальона, на высоте 3,0. За час рота отбила несколько атак. Бутылками КС сожгли два из одиннадцати танков.
Было трудно. Комбат Руденко послал на помощь два пулеметных взвода. Не могли пройти к высоте, такой был минометный и орудийный огонь. На третьем часу боя наша героическая рота отошла на основные позиции переднего края батальона. На руках несли погибших в неравном бою командира роты лейтенанта Терехина, бывшего рабочего судоремонтного завода; политрука Д. М. Гугу, в прошлом работника Ялтинского горкома партии, и заместителя командира роты сержанта Золотухина.
…Опять сильный немецкий артналет, и гитлеровцы атакуют левый фланг батальона у Каркинитского залива. Весь батальон стрелял из пулеметов и винтовок. Вражеская пехота залегла. Вперед вышли танки. Приказ комбата старшему лейтенанту Шабанову:
– Готовь, Шабанов, встречу. Бутылки! Гранаты!
Но танки не пошли на передний край. Развернулись веером и стали прямой наводкой выбивать наши пулеметные огневые точки. И взять их нам – нечем!..
Под танковым прикрытием вражеская пехота наступает на седьмую роту, там же и КП нашего батальона. Молчим. Противник буквально уже в трехстах метрах, и тут комбат приказал пулеметчикам открыть огонь! Стреляли в упор. Немцы опять залегли. А связь порвалась. И с пулеметной ротой тоже нет связи. Два бойца посланы. Убиты на глазах комбата. Шабанов прислал связного доложить, что потеснен первый взвод. Это на правом фланге. Там у соседа, по слуху, уже нехорошо было. Мы слышим – бой за нас уходит. Приказ: «Забросать гранатами!» Комбат перешел в окопы седьмой роты и оттуда руководил боем. Прижимают нас к Каркинитскому заливу…
Лейтенант Кустов докладывает, что осталось 43 человека. А в седьмой роте живых – 67, считая и раненых, но они тоже воюют. Да плюс сам штаб со связными – 16 человек. Комбат сказал:
– Силы мои немалые – сто двадцать шесть человек, три станковых пулемета, минометы и двести гранат… Еще повоюем.
Бой продолжался до часу ночи, когда комбат принял решение прорываться. Немцы атакуют. Кричат: «Рус, сдавайсь!» Их снова забросали гранатами.
Лейтенант Кустов с расчетами вышедших из строя минометов осуществляет прорыв. И сто одиннадцать человек во главе с нашим капитаном вышли к своим с минометами и пулеметами. Через день они снова были в бою, но уже на другом участке, на северном берегу Чатырлыка».
Радостно было узнать, что Спиридон Трофимович Руденко дожил до великой победы. Мне в 1968 году удалось встретиться с ним и пожать руку этому подлинному герою боев за Крым в тяжелые дни 1941 года.
Хочется рассказать молодежи о жизненном пути С. Т. Руденко. Двадцатитрехлетний батрак вместе со своими братьями по классу стал в ряды вооруженных сил молодой республики рабочих и крестьян, бил контрреволюционеров в партизанских отрядах, сражался с врангелевцами в двадцатом году на Перекопе. В архиве есть документ тех лет, где рассказывается о бойце Красной Армии Спиридоне Руденко: «В 1920 г. на подступах к Крыму проявил себя как храбрый боец, будучи во втором кавкорпусе. Когда части корпуса были атакованы неприятельской эскадрильей аэропланов и кавалерийскими частями, он, товарищ Руденко, проявил свою беспримерную храбрость и активность, организовав группу пулеметчиков, наносил сокрушительные удары по белогвардейским частям и аэропланам, чем дал возможность спастись сотням красных бойцов второго кавкорпуса». Видите, какой замечательный, энергичный характер, не боящийся трудностей, выковывался у молодого воина‑коммуниста… И, когда настало время самого тяжелого военного испытания, товарищ Руденко – снова в строю. С верой в победу он вел свой батальон в бой с немецкими оккупантами. В марте 1942 года С. Т. Руденко принял в командование 417‑й стрелковый полк; в боях на Керченском полуострове он получил третье тяжелое ранение…
Вот такой закалки командиры обеспечивали стойкость и исключительное упорство наших бойцов в оборонительных боях на Перекопе и Ишуньских позициях против превосходящих сил противника.
Но проследим, как далее развивались события в районе Ишуни.
Контратакой разведбатальона немцы были отброшены от бромзавода. Но они снова его окружили. Двое суток бился гарнизон. Лисовой, вернувшись ночью, говорил:
– Дрались до последнего вздоха. В комбата прямо на КП немецкий танк выпустил снаряд. Бойцы лезли на танки и бросали бутылки с горючим. Командир танковой роты разведбата пошел со своими шестью «амфибиями» на немецкое орудие. Одно смял, но соседнее орудие подожгло машину, и Фомин за пулеметом сгорел…
И уже тогда я первый раз услышал от капитана слова, которые потом слышал под Сталинградом, и на Курской дуге, и позже: «При наших контратаках немцы не выдерживают ярости русского солдата».
29‑я батарея и взвод морской пехоты лейтенанта Михаила Степановича Тимохина были атакованы двадцатью танками с пехотой. Артиллеристы подпустили врага на дистанцию прямого выстрела и открыли беглый огонь. Четыре танка загорелись. Атаку остановили. Немецкий командир, видимо, решил взять героев в кольцо, Тесня наши подразделения, оборонявшиеся правее, немцы частью сил зашли в тыл 29‑й батарее и снова бросили против нее до тридцати танков и батальон пехоты. Неравная схватка. Но уже одиннадцать танков подбито и подожжено. На помощь противник вызвал самолеты. И поле боя превратилось в сущий ад. Два орудия уцелели, и они подбили еще пять танков, а когда моряки увидели перед собой только пехоту, командир батареи М. С. Тимохин поднял своих людей в атаку…
Непреодолимое сопротивление встретили гитлеровцы у деревни Танковое. Сломить его они не могли ни 18‑го, ни 19 октября.
Вечером 19 октября 170‑я пехотная дивизия немцев, с которой действовало более шестидесяти танков поддержки пехоты, вырвалась к устью Чатырлыка. Контратакой 5‑го танкового полка и стрелковых подразделений И. А. Ласкин отбросил противника. С этого момента на Чатырлыке не затихал бой. Сюда немцы нацелили большие силы. Но прежде чем рассказать о событиях на этом рубеже, обратимся к Ишуни.
На второй день боев командование вражеских войск ввело в дело вторые эшелоны. Наступающие части вышли в район деревни Ишунь, и был момент, когда стал боевой группой даже штаб дивизии. Г. В. Полуэктов лично руководил установкой орудий на прямую наводку. Начальник политотдела В. М. Гребенкин вместе с политруком роты Дмитрием Петровичем Фасолем повел людей в контратаку. Секретарь дивизионной парткомиссии Ф. И. Винокуров, вспомнив свой опыт зенитчика, подбежал к батарее морских зениток, поставил их на прямую наводку и с помощью разведчиков открыл огонь по пехоте и танкам.
Именно в этот критический момент капитану Георгию Филипповичу Сонину был дан приказ контратаковать и отбросить вражеские части от Ишуни. Славные моряки‑черноморцы потеснили немцев, упорно и храбро дрались весь день, и, лишь когда стемнело, я приказал отвести батальон на Чатырлык.
В 15.00 19 октября – контратака на Ишунь 48‑й кавалерийской дивизии силою двух полков, без поддерживающей артиллерии. Конники отбросили немецкие части и закрепились севернее Ишуни. 20 октября – яростные атаки противника, которому удалось вклиниться в расположение кавалеристов. Половина батарей, стоявших на открытых позициях, была уничтожена в течение дня непрерывного боя. То одолевали наши и теснили немцев. То немцы теснили 71‑й и 62‑й кавполки, бомбили их позиции. Вокруг НП генерала Д. И. Аверкина вся земля изрыта воронками, но сам наблюдательный пункт не пострадал. В тот же день немцам удалось ударом с воздуха накрыть командный пункт 157‑й дивизии – прямое попадание, убито 11 командиров и политработников, почти все руководство соединения вышло из строя. Попадало и нам на нашем наблюдательном и командном пункте. В ноябре на Тамани, где 51‑я армия вошла в состав Закавказского фронта, начальник штаба фронта Федор Иванович Толбухин встретил меня словами:
– Павел Иванович, как же так? Тебя похоронили. Я сам объявил о твоей смерти на совещании в гарнизонном Доме Красной Армии.
– И семье сообщили?
– Вот это нет.
– Ну, тогда можно жить…
В один из моментов напряженного боя на Ишуньских позициях на мой КП явился прокурор армии по своим делам. Массированный налет. Взрывной волной нас сбило с ног. Прокурор погиб, а я отделался контузией. Направленец Генштаба, присутствовавший при этом, перепутал и сообщил о моей гибели…
В сводке, переданной Генштабу 20 октября, было сказано: «До поздних сумерек 20 октября на всем фронте от участка Танковое и до устья Чатырлыка продолжались упорные бои». К этому времени 156‑я дивизия исчерпала свои силы. Большая часть ее батальонов погибла в неравных боях. Подразделения 417‑го полка бились еще в окружении, после того как противник, захватив Красноперекопск, отрезал выход на юг от деревни Пролетарка. Часть бойцов, командиров, политработников мы смогли переправить по озеру. Я приказал отвести остатки дивизии к Воинке. Черняева уже не было, и людей повел полковник Г. В. Полуэктов. В оперативной группе остались 172‑я дивизия и батальон морской пехоты.
Обеспокоенный прорывом вражеских войск в районе Красноперекопска, я пытался связаться с командармом. Не удавалось. Но вот наконец связь наладилась. Велю оперативному дежурному армейского КП попросить Ф. И. Кузнецова. Ответ: «Командующий самолетом отбыл в Москву». Как же так? Даже своего заместителя не поставил в известность, и в такое тяжелое время… Генерал М. М. Иванов нервничал, доложил, что Ф. И. Кузнецов вызван в Ставку. А в штабе ждут приказа. Из дальнейшего разговора удалось выяснить одно: три дивизии Приморской армии находятся на марше из Севастополя с задачей нанесения контрудара.