– Безобразие! Кто вам дал право самовольничать?
Липис стоял растерянный.
– Почему сами не доложили?.. Нет, так работать невозможно… Побежал немцев стрелять!..
Пришлось мне сказать начальнику штаба:
– Поучите на этом печальном примере весь коллектив штабных офицеров. На подполковника наложить взыскание за самовольство, но не за ненависть к врагу.
Минут через сорок, выйдя на воздух, я стал невольным свидетелем одного разговора. Темная ночь. Товарищей, стоявших в траншее, не видно, но голоса мне знакомы.
– …Я не удовлетворен работой в штабе армии. Хочу лично, хочу сам убивать фашистов… должен мстить… Можно за это взыскивать?
Другой голос, полный участия и хорошего человеческого спокойствия, отвечал:
– А если тебя убьют? Думаешь, так просто найти хорошего оператора?
– Но я же человек!
– Неплохой человек… боевой офицер… коммунист! Ты ведь в партии с тридцать второго года?.. Я тоже за взыскание. Впрочем, – в голосе послышался смешок, – такое взыскание ты можешь носить с честью.
На рассвете 20 ноября вместе с Г. И. Анисимовым выехали в 304‑ю дивизию. С утра бой гремел на всем фронте, и особенно на правом крыле армии. Получив приказ активнее содействовать ударной группе, старейшая 23‑я Харьковская дивизия – левый сосед Макаренко – еще ночью начала бой за высоты перед Осинками. Полковник Вахрамеев доносил, что успеха пока но имеет. 40‑я гвардейская дивизия генерала А. И. Пастревича (участок Ближняя Перекопка Сиротинская) атаковала грозную высоту 145,0. За несколько часов эта высота дважды переходила из рук в руки. Здесь все шло нормально, то есть сиротинская группировка противника была скована, и отхода немцев с донских рубежей еще не намечалось. Макаренко пытался овладеть Логовским (он взял его лишь 21 ноября), но фактически должен был обороняться – десять контратак отбито до полудня. 27‑я гвардейская, продвигаясь в районе высот 219 и 232, тоже была неоднократно атакована: только отбросили группу пехоты, поддержанную 8 танками, и снова контратака – 17 танков…
|
|
На мосту через Дон затор. Идут грузовики со снарядами, переправляется 258‑я дивизия полковника И. Я. Фурсина. «Виллис» проскочил на ту сторону и запетлял по оврагам.
Густой мокрый снег залеплял смотровое стекло. Он успел припорошить следы вчерашнего боя – трупы в развороченных траншеях, смятые танками проволочные заграждения и бесчисленные воронки от снарядов. Грязь непролазная, даже «виллис» буксует, и приходится подталкивать его на подъемах.
807‑й полк на плечах противника ворвался в Ореховский, зацепился за окраину поселка, но тотчас же был контратакован вражеской пехотой с 14 танками.
Чеботаев стоял в маленьком окопчике рядом с артиллерийским офицером и кричал охрипшим голосом в трубку телефона:
– Держись, Колесников, держись, дорогой, сейчас помогу огнем… Орудия целы? Справа по улице на тебя движутся пять танков… Не видишь? Сейчас увидишь. Дай им по морде!
Невдалеке от НП командира полка четыре наших танка, рассредоточившись, вели огонь по дзотам врага… Вдруг на броне одного из них мелькнула синяя вспышка. Загорелся.
В глубине поселка частая захлебывающаяся стрельба наших и неприятельских автоматов, взрывы ручных гранат, короткое уханье противотанковых пушек.
Контратака отбита. Чеботаев доложил обстановку, на вопрос о противнике ответил:
|
|
– Главным образом – румыны, но сегодня попадаются солдаты из триста семьдесят шестой немецкой дивизии и четырнадцатого танкового корпуса. Упорно дерутся и, должен доложить, умно.
– Контратаки ведут силами арьергардов?
– Вот именно, товарищ командующий. Дают возможность своим отойти, скорее всего, на Осинки. Колесников не оторвется! Это такой офицер, если уж ухватился, то и мертвый не выпустит. – Своими короткими железными пальцами Чеботаев показал, как это получается у его славного комбата.
– Свои подвиги тоже не следует замалчивать, подполковник. Вчера вы лично вели батальон на штурм, мно Бабаскин и Липис докладывали.
– Обстановка заставила. Иногда место командира должно быть впереди… «На лихом коне», как говорил Чапаев.
– Правильно определить это «иногда», между прочим, тоже талант.
– Благодарю, – смущенно улыбнувшись, сказал командир полка.
– Рано благодаришь… От имени Президиума Верховного Совета вручаю вам, товарищ Чеботаев, орден Красного Знамени. За геройство и мастерство.
Хотелось вручить награду командиру 1‑го батальона капитану Колесникову, но тут из крайнего хутора ударили танки противника. Ореховский снова в дыму и разрывах снарядов.
Тем временем 252‑я была введена в бой. Удар нарастился удачно. Оставив за собой гвардейцев у высот‑«двухсоток», полковник Шехтман прорвался к Цимловскому.
Наступал долгожданный момент. Получив напутствие: «На фланги не смотреть!», Георгий Иванович Анисимов отправился к гвардейцам, где сосредоточивались в исходном положении механизированная группа и танкисты во главе с Якубовским. И вот наше «подвижное соединение» вышло в тылы сиротинской группировки немецко‑фашистских войск. За первые же сутки Анисимов с Якубовским дали нашей армии высокий темп продвижения – 23 километра. Не задерживаясь у укрепленных пунктов, танкисты и мотопехота перехватывали дороги, громили подходившие резервы противника. Для врага это было совершенно неожиданно. Подкреплю фактами: в районе Оськинского танкисты захватили аэродром и на нем 42 самолета, готовых подняться в воздух. Голубинское взяли с ходу и навели такую панику, что немцы, отходя, не успели эвакуировать армейский госпиталь. Теперь он целиком попал на наше попечение.
|
|
Немцы всегда были болезненно чутки к охватам. Почувствовав, что 65‑я армия своей мехгруппой обходит их войска в малой излучине Дона, они ослабили сопротивление на клетском направлении. Дивизии ударной группы овладели Логовским, Осинками, разворачиваясь на юго‑восток. 258‑я дивизия, введенная в бой из второго эшелона, овладела Крайним, а Шехтман в ночь на 22 ноября вышел к Верхне‑Бузиновке, которую еще удерживали вражеская пехота и танки 14‑й танковой дивизии немцев.
В течение 20–23 ноября я с небольшой оперативной группой почти все время находился в частях. Может показаться, что руководство армии, таким образом, становится лишь наблюдателем событий. Но нет, походная рация обеспечивала надежную связь с войсками и своим штабом, а близость к войскам помогала ощущать биение пульса войскового организма и быстро реагировать на ход событий. В штабе Ф. Э. Липис сам работал на трофейной рации (предмет особой гордости нашего оперативного отдела), он все время держался на волне командарма, слушая переговоры с командирами соединений. В результате штаб знал все, и его активность как органа управления войсками не снижалась. Присутствие командующего непосредственно в боевых порядках войск, ведущих бои, одновременно помогает штабу чувствовать бой и оценивать деятельность частей глазами командарма.
Из фронтовых записей тех дней:
«…Трудность: у командного состава в ротах и батальонах нет еще навыка быстрой ориентировки на однообразно открытой, голой равнине, без ярко выраженных местных предметов. Из‑за этого артиллерия иногда попусту бросает свои снаряды. Требование – тщательная разведка целей на поле боя совместно с артиллеристами, постановка задач артиллерии и танкам на местности».
«…Вся полковая и дивизионная артиллерия фактически перешла на ручную тягу. Транспорт изношен, горючего не хватает. Все делает пехота. Тянет изо всех сил, зная, что без пушки в этих местах шагу вперед не сделаешь и дня не проживешь…»
«…Противник отводит силы на юго‑восток, оставляя сильное прикрытие. Характер его действий прежний: частые контратаки. Стойкость в опорных пунктах.
Нахожусь у В. С. Глебова, в четырех километрах юго‑западнее Ореховского. Дивизия совершила бросок вперед. Контратакуют восемнадцать немецких танков. В стереотрубу отчетливо видно: из‑за высоты выскакивают автомашины, выпрыгивают автоматчики, устремляются за танками. Комдив приказывает накрыть их «катюшами». Отличный залп! Все поле покрылось вспышками огня… Три‑четыре фигурки вражеских солдат поднялись в этом аду и, схватившись руками за голову, побежали обратно к высотке. Через полчаса контратака повторяется. Ударили снайперские орудийные расчеты гвардейцев: четыре танка подбиты, один горит… При такой тактике противник несет большие потери, главным образом убитыми. Наши части ежедневно уничтожают двенадцать – восемнадцать вражеских танков. Усилил гвардейцев за счет армейской артиллерии…»
По пути в мехгруппу остановился у Меркулова. Приказ комдиву: вывести дивизию и составить резерв армии. Полковник умоляет:
– Разрешите продолжать преследование…
– Не разрешу, дорогой, не увлекайся. Сутки на приведение в порядок. Посмотри, как поредел чеботаевский полк. А впереди Вертячий.
Услышав это название, Меркулов расцвел и браво заявил:
– Триста четвертая возьмет Вертячий, товарищ командующий!
– Эх, Серафим Петрович! У нас с тобой виски поседели, а ты все бурлишь, как комсомолец.
Догоняем Анисимова. Мехгруппа уже за Верхне‑Голубой. Впереди бой. Навстречу попадаются раненые. Они идут, поддерживая Друг друга. Бузинов воскликнул:
– Немцы!
Действительно, пропуская «виллис», на обочину отступила кучка немецких солдат, сзади – молодой боец с автоматом наизготовку.
– Откуда ведешь, герой?
– Во‑он за той высоткой деревушка, там и взял…
– Сразу семерых?
– Так точно!.. Мы на машинах подскочили, развернулись – по хатам. Увидели они гранату в руках и хендехохнули.
– Спасибо, товарищ, за службу. Пусть видят враги, какой герой их взял в плен!
Тут же на обочине фронтовой дороги получил гвардии рядовой Синеоков свою первую награду – медаль «За отвагу». Медаль приколота к видавшей виды шинели. Крепкое рукопожатие.
– Разрешите закурить, товарищ генерал. Мочи нет терпеть.
Бузинов вытащил пачку «Казбека». Она всегда у нас, некурящих, была на подобный случай. У пленных под натянутыми на уши пилотками жадно блеснули глаза.
– Дай уж и им, гвардеец!
Синеоков с неохотой протянул немцам пачку.
Анисимов с Якубовским работали, расстелив карту на полу кузова автомашины. Данные разведки показывают, что противник начал отход на Вертячий и Песковатку. Танкисты имели пленных из частей 44‑й и 384‑й немецких дивизий. Спланирована выброска подвижных отрядов для перехвата дорог к переправам.
Анисимов сказал:
– Тут Трубников недавно был.
– Кузьма Петрович?! Зачем он сюда приезжал?
– Говорит, командующий фронтом просил поглядеть, как идут дела в шестьдесят пятой. Что же, спрашиваю, не доверяете? Говорит, доверять доверяй, а проверять проверяй. На войне врут не меньше, чем на охоте. Признаться, говорит, не поверили мы, получив донесение, что армия уже на рубеже Верхне‑Голубой. Вижу, что вас теперь нет надобности подталкивать. Поздравил с успехом и уехал.
Лишь после войны мне стало известно, почему 23 ноября 1942 года в наши наступающие части пожаловал заместитель командующего фронтом. В этот день К. К. Рокоссовский получил следующее указание из Ставки: «Подтолкните как следует Батова, который при нынешней обстановке мог бы действовать более напористо». Но к этому времени счастливая идея – создать танко‑механизированную группу была уже осуществлена. Воспользовавшись ее успехом, стрелковые дивизии ударной группы быстро подходили к рубежу Ближняя Перекопка – Верхне‑Голубая Евлампиевский. Поэтому командующий фронтом, очевидно, и ограничился посылкой К. П. Трубникова. Рокоссовский с исключительной заботой относился к командирам и старался избавить их от ненужной трепки нервов.
Боевая деятельность командования нашей подвижной группы была высоко оценена. Военный совет фронта наградил Якубовского и Анисимова орденами Красного Знамени. Вскоре полковник Анисимов получил дивизию; три года спустя мы встретились за рубежом, он уже в звании генерала командовал корпусом, которому, в частности, принадлежала честь взятия крепости Грауденц.
23 ноября танковые корпуса Юго‑Западного и Сталинградского фронтов, продвигавшиеся навстречу друг другу, соединились в районе Калач Назмищенский. К исходу того же дня стрелковые дивизии ударных групп 65‑й и 21‑й армий вышли одновременно на линию Ближняя Перекопка – Верхне‑Голубая Евлампиевский – Больше‑Набатовский, завершив окружение главной немецкой группировки, рвавшейся к Волге, и сиротинской группировки, действовавшей в излучине Дона. В тяжелых боях пройдено за пять дней 60 километров. Нанесено серьезное поражение противнику. В полосе наступления нашей армии он потерял за пять дней в излучине Дона более 20 процентов солдат и офицеров своих частей, половину орудий и большую часть танков[18].
Без какой‑либо паузы войска 65‑й армии продолжали наступление на восток, к Дону, но это был уже новый этап операции – сужение кольца окружения. В эту последнюю неделю ноября предстояло решить и судьбу задонской (сиротинской) группировки немецко‑фашистских войск. Части Галанина должны были подойти к Вертячему 22 ноября, но о них мы пока ничего не слышали. Это очень тревожило.
Находясь в мехгруппе Анисимова, я послал командующему войсками фронта донесение: «Противник, по всем данным, начал отход к переправам Вертячего и Песковатки. Решил: немедля по всему фронту перейти к преследованию и выбросить подвижные отряды для перехвата путей отхода».
На рассвете 23 ноября и левое крыло 65‑й армии перешло в наступление. Начались ожесточенные бои за Сиротинскую, Хмелевский и Трехостровскую. У немцев здесь был очень плотный огонь автоматического оружия, противотанковых орудий и шестиствольных минометов. Лишь к ночи 4‑я гвардейская дивизия выбила противника из Сиротинской. Генерал Г. П. Лиленков докладывал, что его гвардейцы обходят с запада Хмелевский. На помощь ему спешил из района Осинок комдив И. А. Макаренко, отрезая частям 376‑й немецкой дивизии пути отхода на юг. В ночь на 24 ноября пал под ударами Железной дивизии крупный опорный пункт противника – Трехостровская.
Теперь все зависело от отсекающего удара 24‑й армии. Как только она захватит Вертячий, ни один немец не уйдет из задонской степи в междуречье. Что же там делается? Этот вопрос волновал всех нас в управлении 65‑й армии. Он волнует и сейчас, много лет спустя, когда сидишь за письменным столом и заново переживаешь давно отгремевшие бои, стараясь восстановить в памяти все, как было тогда. Историю не следует подправлять, иначе у нее нечему будет учиться.
24‑я армия наносила главный удар в районе высоты 56,8 силами трех стрелковых дивизий, одна из которых – 214‑я – должна была брать эту высоту в лоб. Командир дивизии, храбрый боевой генерал Н. И. Бирюков, пытался убедить командарма 24‑й, что ключевую высоту не надо брать лобовой атакой, выгоднее обойти ее левее, где не имелось сильных укреплений. Галанин ответил: «Чего вы боитесь? С такой артиллерией, как у нас, мы сразу немцев задавим». Действительно, командарм имел для поддержки первого эшелона семь артиллерийских полков усиления и четыре полка гвардейских минометов. Большая сила, но лишь при условии взаимодействия; увлечение одним родом войск не приносит успеха. Так и получилось в данном случае. Мощная артиллерия РВГК «отработала», а далее атакующая дивизия осталась всего с 40 стволами, из которых 10 было занято контрбатарейной борьбой. Прорвав передний край обороны противника, 214‑я подошла к высоте 56,8 и залегла, прижатая губительным огнем. Два дня шли тяжелые, безуспешные бои.
Днем 23 ноября на КП 65‑й прибыл командующий войсками фронта. Несколько позже начальник штаба говорил мне: командующий был крайне раздражен – Галанин доложил, будто левофланговые дивизии нашей 65‑й армии бездействуют и тем ставят 24‑ю армию в тяжелое положение. И. С. Глебов с сердцем ответил, что командарм 24‑й не прав: генерал Лиленков и полковник Прохоров честно, в соответствии с планом операции, выполняют задачу.
К. К. Рокоссовский вместе с начальником штаба выехал на левый фланг. Он лично наблюдал бой за Трехостровскую, вызвал к аппарату Галанина и жестко отчитал его за неправдивость.
В тот же день Донской фронт получил указание Ставки: «Галанин действует вяло. Принять меры, чтобы к 24 ноября был в Вертячем».
Трудно на удалении 2 тысяч километров от поля боя определить, может ли данное войсковое объединение быть в такое‑то время в такой‑то точке. Очевидно, к появлению этой директивы причастны представители Ставки, находившиеся при штабе Донского фронта.
Далее события развернулись удручающе тяжело.
Галанин дал волю нервам и сделал непростительный шаг: на непрорванную оборону противника через боевые порядки 214‑й дивизии утром 24 ноября был поспешно введен в бой 16‑й танковый корпус. Стиль руководства остался тот же: каждый род войск и оружия действовал сам по себе. Командир танкового корпуса генерал А. Г. Маслов и сам командарм ограничились приказом – сделать проходы для танков в минных полях. Ни один из офицеров корпуса не был на местности, только утром 24‑го генерал Н. И. Бирюков увидел танкиста‑лейтенанта, подъехавшего на мотоцикле. Комдив сказал: «Давайте задачу решать вместе». Офицер нетерпеливо ответил: «Не знаю, как с вашей пехотой пройти… Мы будем сами рвать на Вертячий». И вот корпус пошел «рвать». Машины двинулись прямо на минные поля. Бирюков бросился навстречу: «Куда? Стой! Куда прете на минное поле?..» Комиссар 776‑го полка Сеит Вели Омеров сделал единственно возможное: «Коммунисты в проходах! – крикнул он. – Поднять каски!» И коммунисты встали под огнем, чтобы обозначить проходы. Редкий из них уцелел. Этот акт героического самопожертвования не мог спасти дело. Несколько танков подорвалось, другие прошли вперед и погибли под огнем противотанковых пушек врага. Корпус был выведен из боя. 24‑я армия не прошла на Вертячий. Переправы по‑прежнему находились в руках противника.
А в это время ударные дивизии 65‑й армии, напрягая все силы, двигались с запада и юга к донским переправам. От реки их теперь отделяли 25–30 километров голой степи, уже скованной морозом. Путаница оврагов и курганов. Местами один‑два пулемета могли надолго задержать наступающую часть. В военном пейзаже появилась новая деталь: чем ближе к Дону, тем больше разбросано по этой голой степи подбитых танков – и немецких, и наших. Покрытые ржавчиной и копотью, они стоят на гребнях высоток не только как немые свидетели отчаянных июньских боев. Снова они вовлечены в упорную схватку – каждый превращен в огневую точку, и выковырять оттуда немецкого пулеметчика, гранатометчика возможно или гранатой, или орудием прямой наводки.
Отходя к переправам, противник оставляет подвижные отряды: автоматчики с танками, противотанковые орудия, кочующие шестиствольные минометы. Нашим частям теперь приходится иметь дело главным образом с остатками 44‑й в 384‑й немецких дивизий, откатывающихся на грузовиках с севера к центру большой излучины Дона. Характер боев – параллельное преследование разгромленного противника. И у Шехтмана, и у Прохорова, и у В. С. Глебова впереди действуют подвижные отряды. Они очищают балки и высотки от огневых точек, перехватывают пути отступающих немецких частей. Штаб 252‑й дивизии 25 ноября доложил: «За день боев захвачено 103 автомашины, 3 самолета, 52 орудия и 32 противотанковые пушки».
В тот же день Прохоров сообщил по телефону: «Имеем трофеи – шестьдесят автомашин и сорок пять орудий разных калибров… Вы спрашиваете про пленных? Немного, десятка три. Но мы сегодня освободили сто шестнадцать красноармейцев из фашистского плена. Глядеть страшно, товарищ командующий!.. Одни скелеты. Раны гниют. Тряпье на них гниет… Будь она проклята, эта «западная цивилизация»! Доложить, каково настроение? Я их кормлю, товарищ командующий, у самого небогато, во откормлю. Это будут самые неистовые бойцы – таково настроение…»
В штабе армии – напряженная работа. Звонил командующий фронтом: «Павел Иванович, Вертячий за вашей армией. Быстрее перегруппировывайтесь». Взять Вертячий – означало запереть кольцо окружения на замок. Кроме того, было ясно, что если не дадим немцам закрепиться на внешнем обводе, то они неизбежно отскочат к среднему сталинградскому обводу (то есть на рубеж Самофаловка Малая Россошка – Западновка – Карповка).
Накануне форсирования Дона в районе Песковатка – Вертячий в нашей армии произошли изменения. После взлома вражеской обороны в центре и на левом фланге командование армии получило возможность поставить во второй эшелон 4‑ю и 40‑ю гвардейские и 321‑ю дивизии. Мы полагали нарастить ими удар после броска через Дон, однако командующий фронтом забрал их в свой резерв. Таким образом, 65‑я армия действовала далее в составе шести стрелковых дивизий.
В те дни мы еще жили мыслью, что вся операция, включая расчленение и разгром окруженной группировки, пройдет, образно говоря, на одном дыхании. В соответствии с этим и строили свой план. Три дивизии одновременно форсируют Дон, выходят во фланг и тыл вражеской группировки, одновременно атакуют Вертячий с запада, юга и севера, причем в то время как одна дивизия громит этот крупный опорный пункт, остальные лишь блокируют его, развивая основными силами наступление на Западновку и Малую Россопшу.
Гвардейцы Глебова и 23‑я дивизия шли в новый район сосредоточения – в Евлампиевский. Полковник Шехтман из Верхне‑Голубой быстро продвинулся к реке и утром 27 ноября выбросил подвижные отряды на восточный берег. Полковник Прохоров наступал с севера, он тоже зацепился за восточный берег в районе Нижне‑Герасимовки. 304‑я дивизия была введена в первый эшелон 25 ноября, ее подвижные отряды устремились к песковатским переправам, днем 27‑го основные силы дивизии овладели Лученским, передовые части на восточном берегу круто повернули на северо‑восток и завязали бои на подступах к Вертячему. Ударная группа 65‑й армии (с полковой артиллерией) уже была на той стороне Дона.
С большим удовлетворением вспоминаются эти последние дни ноября. Взаимная поддержка стрелковых дивизий. Понимание маневра. Действительное взаимодействие родов войск. Особенно хороша была 304‑я, которую поддерживали два артполка РВГК и старые ее боевые друзья – танкисты 91‑й бригады. В Меркулове открылись какие‑то новые творческие силы. Маневр к Лученскому и Песковатке был осуществлен дерзко. Отбив отчаянную контратаку противника, 812‑й полк Сорокина и чеботаевцы вырвались на крутой берег Дона. Здесь наша сторона господствовала над местностью. На береговой возвышенности появились тяжелые танки Якубовского. Огонь по восточному берегу – и тотчас же на льду показались стрелки двух батальонов. Они бежали вперед. Вражеские снаряды рвались, образуя столбы воды и ледяных осколков. Падали убитые. В проломах барахтались солдаты, выбирались на лед и – снова вперед. Неожиданно взметнулось на белом фоне реки Красное знамя, исчезло в фонтане разрыва, снова мелькнуло своим призывным цветом и поплыло в воздухе к тому берегу. Меркулову приказано: узнать, кто поднял Знамя, и доложить.
На НП 304‑й рядом с комдивом атлетическая фигура Якубовского, артиллерийские начальники во главе с прибывшим новым командующим артиллерией И. С. Весниным. Вощел Швыдкой и остановился, отирая рукавом взмокший лоб. Мокрые полы шинели обвисли. Увидел командарма, привычно подтянулся:
– Разрешите доложить…
– Ты откуда, инженер?
– С того берега… мост смотрел.
– Когда восстановишь?
– Ночью будет готов.
Морозы в эти дни покрепчали, и Дон стал. Однако лед выдерживал лишь людей. Переправить по нему артиллерию невозможно, не говоря о танках. Инженер заявил, что за ночь саперы нарастят лед, и пушки пройдут, а танкам дуть только по мосту. Он обратился к Якубовскому:
– Помоги, полковник. Тут недалеко, в лощине, саперы застряли. Груз тяжелый – переправочные средства и стройматериал…
– «Тридцатьчетверки» хватит?
– За глаза! Спасибо за выручку!
Темнота окутала донские берега. На юго‑западной окраине Вертячего 812‑й полк Сорокина вел ночной бой. У реки сравнительно тихо, неприцельный огонь противника не может помешать развернувшейся здесь работе. Саперы 14‑й инженерной бригады и две роты стрелков, присланных на помощь Меркуловым, настилают на лед доски, сучья, соломенные маты и обливают водой. Мороз схватывает, получаются достаточно прочные дорожки для переправы артиллерии. От моста доносится торопливый перестук топоров.
Горбин на противоположном берегу оборудовал метрах в трехстах левее моста армейский наблюдательный пункт. Пора было перебираться туда. Швыдкой доложил, что через час мост будет готов к пропуску танков. Он подозвал одного из саперов и приказал: «Проведи командующего через реку». Мне этот солдат был знаком. Среди саперов вообще преобладали люди пожилого возраста, участники первой мировой и гражданской войн. Пичуги я был в бригаде старший, ему перевалило за пятьдесят, на фронт пошел добровольцем, следом за сыновьями. Солдатский опыт у него огромный. Четыре года в окопах, помнил Брусиловский прорыв и Сиваш гражданской войны. Но не этим больше всего гордился старый солдат. У него в красноармейской книжке бережно хранилась вырезка из районной газеты довоенного времени. В ней было напечатано об успехах в соцсоревновании заведующего МТФ Афанасия Пичугина. При случае сапер с удовольствием давал читать ее и товарищам, и командирам. «Теперь воевать можно, теперь колхозы, говаривал он, бывало, – а в ту войну!.. У меня с отцом – мы в Тамбовской губернии землю имели – богатый был надел. Выйдут мужики в поле весной, так повдоль еще саженями меряют, а поперек лаптями отмеряли… Семь лаптей в ширину – вот и все твое землевладение. Поди воюй…»
Группы солдат уже тянули через Дон пушки. Между ними пробегали офицеры: «Держи интервал!» Пичугин повел прямо по льду. Мы шли рядом, переговариваясь на ходу.
– Жена давно писала?
– Днями получил письмо. Старуха моя – подумать – начальством стала, заведующей мелочно‑товарной фермой. На моем месте. Эвакуированный скот приняли. Работы хватает.
– Будешь отвечать, отпиши и от меня поклон.
– Спасибо, так и сделаю… Я себе положил: побьем тут немпа< пойду на берег, поклонюсь матушке‑Волге и тогда напишу в колхоз полный отчет.
– Правильно придумал. Люди ждут…
– Как ждут, товарищ генерал! Васятка, на что малец, и он пишет: деда, гони скорее фрицев… Ладно, внук, подожди! Топор своего дорубится.
Сапер остановился, сделав предупреждающий жест рукой.
– Тут по разделке пойдем, тут стремнина, лед квелый. Держись метрах в двадцати от меня. – И он скользящим шагом двинулся вперед.
Прошел час. Танки еще не переправились. Вдруг на НП появились оба комбрига. Возбужденные, они доложили, что мост не годится.
– …На соплях держится. Не могу гробить технику!
– Грузоподъемность двадцать восемь тонн…
– Пошли! – Мы выбежали наружу и отпрянули, услышав, что на НП надвигается танк. «Немцы прорвались», – мелькнула мысль. Но Якубовский уже бросился вперед. С брони грузно соскользнул Швыдкой.
– Провел? Сам провел? – комбриг стиснул в своих объятиях инженера и, оттолкнув, побежал к мосту.
– Что произошло, подполковник? – Минуту назад я был готов его сурово наказать.
– Виноват, товарищ командующий. Не догадался снять немецкий указательный знак, а на нем стоит «двадцать восемь тонн». Мост на вид жидковат. Я говорю: «На саперный глаз сойдет», а они побежали жаловаться… Ну и медведь этот Якубовский, чуть кости не поломал.
Пока командиры танкистов были на НП, на том берегу произошло следующее: обескураженный инженер попросил заместителя командира 91‑й бригады дать танк, чтобы испробовать мост. Тот отказался.
– Прошу, разреши, – настаивал инженер, – я сам на нем поеду.
Танкист с сомнением покачал головой.
– Будь уверен, все будет в порядке… – говорил Швыдкой. – Знаешь, в старину, когда строитель сдавал мост, он становился под ним, пока вверху проходил транспорт с предельной нагрузкой. Исторический факт! Здорово? Давай танк!
Он влез на броню, и KB медленно вполз на мост.
Бой за Вертячий разгорелся в полную силу. Мощное огневое воздействие противника. Штурмовые отряды 304‑й, поддержанные танками, медленно продвигались в глубь селения с юго‑западной окраины. Здесь немцы были слабее. Они, естественно, ожидали удара с севера и там укрепились основательно: имелось предполье с различными инженерными заграждениями, установлены надолбы, на каждые 100 метров – до трех ручных пулеметов, один станковый и два противотанковых орудия. Пленные, захваченные этой ночью, показывали: немецкое командование приказало превратить подступы к Вертячему в зону смерти. С солдат и офицеров взята подписка – если сдадут Вертячий или сами сдадутся в плен, то семьи их будут расстреляны.
Отдадим должное героизму 304‑й дивизии. Она первая начала штурм этой крепости. Незадолго до рассвета 252‑я дивизия тоже форсировала Дон и ударила по западной окраине, почти одновременно атаковала опорный пункт с севера 27‑я гвардейская. Командиры обоих соединений доносили, что встретили сильное огневое сопротивление, успеха не имеют. Им было приказано оставить заслоны для блокирования и обходить главными силами Вертячий. Противник почувствовал, что его обходят. Донесения авиаразведки: замечено активное движение автомашин от Вертячего на восток. Меркулову полегчало!