Сейчас Николая Горбина передо мной не было. Майор работал на плацдарме. Ось передвижения армейского НИ лежала в направлении 304‑й дивизии, и Горбин отправился ориентироваться на местности у Меркулова.
От блиндажа ус‑траншея ведет к стереотрубам. Перед сумерками воздух бывает удивительно прозрачен, будто окрестность, собираясь окунуться в темноту, дает возможность последний раз оглядеть себя. Обзор был хорош: ниже НП – поле, русло Дона, забитое замерзающим салом, и берег за ним, заросший мелким кустарником, ужо белесый от первых снежинок. Здесь зарылись в землю 304‑я и 27‑я гвардейская дивизии. Чуть в стороне – стык с 21‑й армией, а вон и правый фланг дивизии Макаренко. Далее берег поднимается. Тут уже противник, две линии его траншей, а за ними, в глубине 3–5 километров, видны горбы и обрывы высот. Неплохой получился армейский НП, то, что нужно: можно хорошо наблюдать бой полков с приданными им средствами усиления (это в 65‑й армии и в дальнейшем стало незыблемым правилом; приближение армейского наблюдательного пункта непосредственно к полкам первых эшелонов дисциплинировало и комдивов, заставляя находиться на минимальном расстоянии от ведущих бой частей).
Командиры‑фронтовики знают, как много теснится мыслей, когда в последний раз всматриваешься в местность предстоящего завтра боя. Подобно всякому творению рук и воли людей, бой осуществляется дважды – сначала в мыслях, а потом в действительности. Если начальник штаба – математик операции, то командарму этого недостаточно. Он должен силой фантазии, напрягая остроту чувства предвидения, пережить этот первый мысленный бой, детали которого порой запечатлеваются в памяти, как кадры на фотопленке.
В готовности массы войск не было никого сомнения. Днем у гвардейцев мне удалось побывать на партийном собрании; разбирали заявления о приеме в партию. Формально люди еще ничего не знали о наступлении. Боевой приказ был доведен до бойцов позже, всего за три часа до начала операции. Но многие признаки показывали солдатам, что близятся решающие события, и люди готовили себя к ним, равняясь по самому светлому образу, который сложился в сердце народа, собирательному образу борца‑коммуниста.
Выступая на партсобрании роты, я коротко рассказал о героическом поведении коммунистов в боях, свидетелем которых мне довелось быть и на войне с белофиннами, и на Ишуньских позициях, и в интернациональной бригаде в Испании в 1936–1937 гг. Невольно вспомнился замечательный коммунист‑воин Матэ Залка и его слова, сказанные после тяжелого боя севернее Мадрида. Тогда наша бригада трижды отбила атаки мятежников и интервентов под Гвадалахарой. Генерал Лукач так звали Матэ Залку в Испании – поэтически воспринимал каждую нашу победу, весь загорался, глаза лучились. «Друг мой Пабло, – сказал он мне тогда, история любит рефрены, как хорошая песня… Мадрид – это повторение Царицына».
Гвардейцы‑коммунисты слушали внимательно, и радостно было сознавать, что они понимают историческую связь событий. Царицын – Мадрид – Сталинград – как витки круто поднимающейся вверх спирали, в которой каждый круг шире, полнее и богаче содержанием.
Испания в те дни мне вспоминалась часто, и вот почему. Многие генералы, участники Сталинградской битвы (Р. Я. Малиновский, Н. Н. Воронов, М. С. Шумилов, А. И. Родимцев, Н. И. Бирюков, П. Л. Романенко, П. Г. Прозоров и другие товарищи), пять лет назад тоже служили волонтерами в войсках республиканской Испании, боровшейся против фашистских интервентов и фалангистов Франко. Встречаешься – и на какую‑то минуту в наших северных блиндажах вспыхнет горячее солнце далекой страны, эпизоды пережитого при первой встрече с гитлеровским зверьем за Пиренеями. Кроме того, 376‑й немецкой дивизией, стоявшей в районе Осинки – Логовский, командовал некий фон Даниэльс. Эту же фамилию носил командир фашистской части на Арагонском фронте под Уэской, и я долгое время считал, что в Осинкпх сидит тот же матерый гитлеровский волк, которого мы били в Испании. В ночь на 19 ноября мелькнула мысль: «Ну, приятель, теперь ты, кажется, попадешь в ловушку и расплатишься за все – и за Сталинград, и за Уэску, и за тот проклятый осколок, который остановил сердце Лукача!..» К сожалению, командир разгромленной нами 1 февраля 1943 года 376‑й немецкой пехотной дивизии фон Даниэльс был лишь его однофамильцем.
Уже перевалило далеко за полночь. Из частей доносили, что к наступлению люди готовятся с подъемом, как к светлому празднику.
Ночью в медсанбат 24‑й дивизии пришел Прохоров, сел на табурет среди раненых офицеров и сказал:
– Я к вам пришел, товарищи, с просьбой. Утром идем в бой. Дивизия получила новое пополнение, конечно, у меня есть офицеры, которые поведут бойцов. Но вы – опытнее, у вас – закалка. Мы ведь пойдем в бой не за смерть, а за жизнь… Прошу, кто может держать оружие, вернуться в строй и вести вперед свои подразделения.
Двадцать офицеров как один встали перед своим комдивом. Таков был душевный настрой.
Под утро пришла весточка от Радецкого: «Противник нервничает. Всю ночь ведет ружейно‑пулеметный огонь, Из блиндажа не высунешься. Адъютант попробовал – тотчас пулей шапку пробили…»
Звонок Меркулову:
– Серафим Петрович, как дышишь?
– Готовы выполнить приказ Родины!
– Это хорошо. А конкретно?
– Проходы в минных полях готовы, снято девяносто восемь мин…
– Как румыны?
– Слева постреливают, а в общем спокойно. Соединился с гвардейцами:
– Как противник, Виктор Сергеевич?
– Спит, товарищ командующий.
– Что же, готовься разбудить по‑гвардейски!..
Над Доном занималось хмурое утро.
– Небесная канцелярия подвела, – невесело пошутил Лучко.
Мы с Горбиным стояли в траншее у оптических приборов, вглядываясь в даль. Ни черта не видно! Туман отгородил плацдарм плотным занавесом. Медленно падал снег и таял в каше тумана, лишь уплотняя его непроницаемость. Подошел представитель 16‑й воздушной армии (сам Сергей Игнатьевич Руденко находился у Чистякова, но не забывал и нашу шестьдесят пятую; особенно мы были благодарны летчикам за отличную авиаразведку). Доложил:
– Ввиду нелетной погоды авиация работать не будет.
Час от часу не легче! А стрелки часов неумолимо приближаются к 7.30…
Бабаскин и Манило нервничают. Трудно начинать артподготовку вслепую. Все будет зависеть от качества проведенной артиллерийской разведки. У меня, признаться, тоже на душе кошки скребут, но надо как‑то поднимать настроение товарищей.
– О чем задумались, боги войны? Ваши способности известны: «ноль‑ноль‑пять – по своим опять»!..
Бабаскин рассмеялся и безнадежно махнул рукой.
– Вы позаботьтесь, полковник, об организации артразведки, когда начнется бой в глубине.
– А сейчас будем вести огонь сразу на разрушение?
– Другого‑то ведь ничего не придумаешь. Заверещал зуммер полевого телефона. У провода К. К. Рокоссовский:
– Какова у вас видимость, Павел Иванович?
– С трудом просматриваю на двести метров, – ответил я с тайной надеждой услышать приказ об отсрочке до улучшения погоды.
Командующий фронтом помолчал, потом сказал:
– Начинать будем вовремя. Желаю успеха. Скоро буду у вас.
Секундная стрелка перескочила последнее деление и как будто остановилась на 7.30. И тотчас в тылу Дружилинских высот, слева и справа, раздался мощный рев. Полки тяжелых гвардейских минометов дали первый залп.
Мелькнули в облаках огненные хвосты «катюш» и исчезли за занавесом тумана. Оттуда пронесся вибрирующий гул разрывов. Далеко справа снова послышался рев «катюш» – начал огонь Иван Михайлович. И вот уже вся наша артиллерия ударила по вражеской обороне.
В воздухе сплошной гул. Завеса тумана стала желтовато‑багровой. Артиллерийская подготовка продолжалась 80 минут. Орудия и минометы вели с максимальным темпом огонь по заранее пристрелянным огневым точкам противника.
На НП царило напряженное ожидание. В 8.30 к гулу и грохоту орудийного огня прибавились новые звуки: перестук пулеметов, дробь автоматных очередей, залповый огонь из винтовок. Готовясь к броску, давала свой голос пехота. Боевой порядок дивизий был построен в один эшелон, чтобы сразу обрушиться и ворваться в первые траншеи противника всеми наличными средствами. Этот порядок себя вполне оправдал.
В 8.50 раздался залп тяжелых минометов – сигнал к атаке. На мгновение стало тихо, и вдруг весь плацдарм ожил и заполнился массой людей. В стереотрубу было видно, как солдаты выскакивали из окопов, бежали за танками и вместе с ними исчезали в тумане. Донеслись первые разрывы ручных гранат.
Пошли!
Первые две линии траншей на береговой возвышенности были взяты сразу. Развернулся бой за ближайшие высоты. Оборона противника была построена по типу отдельных опорных пунктов, соединенных траншеями полного профиля. Каждая высота – сильно укрепленный пункт. Овраги и лощины минированы, подступы к высотам прикрыты проволокой, спиралями Бруно.
Гвардейцы справа, прижимаясь к 76‑й дивизий соседа, двигались хорошо. В центре хуже: Меркулова вынудили залечь перед Мело‑Клетским. Что же делается у Макаренко?
– Слышите, товарищ командующий? – сказал, указывая рукой налево, Горбин. Он отошел от бесполезной стереотрубы и напряженно вслушивался в многоголосый шум невидимого боя. Да, на участке 321‑й дивизии начиналась горячая пора: оттуда доносились характерный лающий голос немецких шестиствольных минометов и все нарастающая трескотня пулеметов и автоматов.
Где ожили огневые точки врага? Какие? Сколько их? Пришлось вызвать к телефону комдива 304‑й.
– Что у тебя делается, Меркулов?
– Задушил, проклятый, огнем.
– Сейчас помогу. Давай целеуказания.
– Да я же ничего из этой крысиной норы не вижу, товарищ командующий, взмолился комдив.
К счастью, почти в ту же минуту на радиосвязи появился Радецкий. Он доложил:
– Ясно вижу высоту сто тридцать пять ноль, на ней обозначились одиннадцать дзотов. Правофланговый полк триста двадцать первой дивизии залег в кустарнике у высоты под огнем пулеметов. Полагаю, что они же фланговым огнем давят на триста четвертую.
– Ваше с Макаренко решение, Николай Антонович?
– Просим поддержать армейской артиллерией, и мы через полчаса атакуем высоту. – Начальник политотдела помолчал, видимо сообразуясь с обстоятельствами, и закончил: – Если возможно, направьте нам хоть роту танков. Мы понимаем, что Меркулову они нужны, но хотелось бы избежать лишних потерь в штурмовых группах.
Приказание Манило: в 10.50 дать огневой налет по квадратам 102, 107, 110 и 111.
Приказание командующему бронетанковыми войсками армии Лукьянову: взять у Невжинского две роты танков, лично проверить маневр этих танковых рот в полосу дивизии И. А. Макаренко, помочь организовать бой за высоту 135,0.
Комдиву 304‑й: хватит топтаться на одном месте, полковник. В 10.50 окажу содействие огнем. Организуй бросок во взаимодействии с Макаренко. Сейчас высота 186,7 – ближайшая задача для вас.
Так начался 19 ноября бой за Мело‑Клетский – сильный опорный пункт на центральном участке прорыва, бой, в котором командиры наших ударных дивизий выдержали экзамен на взаимодействие. Маневр траекторией – и высота 135,0 накрыта огнем артиллерии армии. Бойцы 321‑й, штурмуя дзоты, развязали руки 304‑й дивизии: 812‑й полк Сорокина зацепился за восточную окраину Мело‑Клетского и вел огневой бой, ожидая по приказу комдива, пока совершится обходный маневр. В это время Чеботаев с танкистами Якубовского проскочил слева вперед, устремившись к высоте 186,7, находившейся в тылу Мело‑Клетского, а справа обходил опорный пункт 77‑й гвардейский полк. Бой этот протекал на фоне непрерывных контратак. Виктор Сергеевич Глебов доносил, что гвардейцы отбили две контратаки, в которых участвовало по 10–15 немецких танков с пехотой. Он говорил: «Тяну за собой артиллерию, всеми силами тяну артиллерию в боевых порядках пехоты, а местность такова, что часто на руках приходится тащить…» Из Логовского все сильнее нажим противника – одна, другая, третья контратака. В третью немцы бросили уже до полка пехоты при поддержке шестиствольных минометов.
Погода улучшилась. Авиация начала разведку.
Никитин доложил, что летчики наблюдают движение значительных групп пехоты и танков противника из района Ореховское – Венцы. Последовал приказ – авиации нанести бомбовые удары по подходящим резервам неприятеля. Две мысли преобладали в тот момент. Чем сильнее нажимает противник контратаками на ударную группу 65‑й армии, тем яснее становится, что замысел операции немецкое командование не разгадало и, где наш главный удар, еще не знает. Это хорошо. Но трудности на нашем, клетском, направлении от этого увеличивались. Крайне беспокоила проблема темпа. Лишь бы противник не направил резервы во фланг наступающим дивизиям Чистякова!
С командного пункта армии позвонил И. С. Глебов и передал радостное известие: командарм 21‑й в 12.00 ввел в прорыв 4‑й танковый корпус, он развивает наступление на Евстратовский!
Много лет прошло с тех пор, но и сейчас, как живые, видятся мне лица боевых товарищей, работавших тогда на нашем НП.
– Вот черт!.. Молодцы! – вырвалось у Лучко.
– Окружение фашистской группировки становится фактом, – сказал Липис. Вот она, расплата!
Может быть, в тот момент у вашего главного оператора перед мысленным взором пронеслись иные картины недавнего прошлого, когда сам он во главе отряда из 400 бойцов пробивался из окружения из‑под Пирятина до Полтавщины. Теперь же враг дрожит при слове «окружение»… А может, вспомнилась еще более тяжелая картина прошлого? Я знал, что подполковник пережил невыносимое. Он был в действующей армии с первых дней войны. Отец с матерью остались на Херсонщине. Однажды в минуту откровенности Липис сказал мне: «Все время думаю о них. Все время думаю, что мог их спасти». Фашисты ворвались на Херсонщину. Изверги придумали страшную казнь родителям офицера‑коммуниста. Их бросили живыми в глубокий колодец.
Вот почему подполковник с болью и радостью говорил о возмездии.
– Филипп Павлович, – обратился я к члену Военного совета, – мобилизуй весь политаппарат. Каждый боец в наступающих частях должен знать – наши танки уже громят тылы врага. Окружаем фашистов. Задача – быстрее вперед.
Сам Лучко направился в 252‑ю дивизия? к Шехтману. Она готовилась к переправе через Дон. Лучко вскочил на свою Милю и, с места подняв в галоп, скрылся ив виду. Только бурка мелькнула птицей. (Старомодный способ передвижения, но ничего не скажешь – красив…)
Ветер разорвал наконец туман. Стало возможно работать у оптических приборов. Высота 186,7 отбивалась огнем. Вот на ней загрохотали разрывы наших снарядов. Дым. Фонтаны взметнувшейся земли. Это Меркулов ударил всей силой артгруппы, поддерживавшей 304‑то дивизию. Но тотчас же начал сильный огонь Мало‑Клетский и прижал к земле чеботаевский полк. Чеботаеву мастерски помог Бабаскин огневым налетом армейской артиллерии на вражеский опорный пункт. Очередной бросок полка – и Чеботаев вплотную подошел к меловым обрывам.
Кто‑то положил руку мне на плечо. Оторвался от окуляров прибора – сзади стояли К. К. Рокоссовский и В. И. Казаков. Я собирался доложить. Командующий фронтом жестом остановил.
– Сам вижу, Павел Иванович.
Он встал у стереотрубы. Мы наблюдали один из самых напряженных моментов боя. Пусть читатель представит себе эту местность: извилистые глубокие овраги упираются в меловой обрыв, крутые его стены поднимаются на 20–25 метров. Рукой почти не за что уцепиться. Ноги скользят по размокшему мелу. Чеботаевцы начали штурм. Было видно, как солдаты подбегали к обрыву и карабкались вверх. Вскоре вся стена была усыпана людьми. Срывались, падали, поддерживали друг друга и упорно ползли вверх.
Вечером подполковник Липис, посланный мною в 807‑й полк с задачей контроля и проверки, докладывал, что в атаке отличился сам командир полка. Чеботаев поставил задачу танкам: сделать два прохода в проволочных заграждениях для 1‑го батальона и один – для 2‑го, а затем поддерживать стрелков огнем с места. Несколько танков укрылись в засаду на случай контратаки слева. Артиллерия подавляла огневые точки. У самых меловых стен пехота замялась. Чеботаев бросился в цепь:
– За Родину! Вперед! Ура!..
Он возглавил ближайший батальон, вместе с ним поднялся по крутому скату.
Командующий фронтом, не отрывая глаз от стереотрубы, сказал:
– Хорошо… Хорошо! Танки прорвались в обход. Действительно, две группы танков обходили Мело‑Клетский. Невжинский – справа, Якубовский – слева. Они шли к высоте 186,7, ведя огонь с ходу по дзотам. У телефона Меркулов:
– Восемьсот двенадцатый полк перешел в атаку на Мело‑Клетский. Бой перемещается к центру поселка.
– Твое решение, полковник?
– Двумя батальонами Сорокина очищаю Мело‑Клетский. Остальные силы дивизии – за Чеботаевым, к Ореховскому. Ночью возьму Ореховский, товарищ командующий!
– Это правильно, но не хвались. Где твоя артиллерия?
– Отстает, товарищ командующий, – признался Меркулов. – Тягачи старые, горюче‑смазочных не хватает… Прошу ускорить подвоз боеприпасов.
– Слушай, комдив: утром буду в Ореховском. Понятно? И достанется тебе, если увижу, что пехота дерется без артиллерии и танков. Учись у гвардейцев…
Время шло к 16 часам. Дьявольский треугольник высот на направлении главного удара (135,0, 186,7 и МелоКлетский) был наконец взломан. Но темпы продвижения ударной группы все еще низкие. На переправы через Дон и в тылы армии были посланы офицеры штаба и политотдела с заданием принять все меры для улучшения снабжения войск боеприпасами. З. Т. Бабаскин и Ф. Э. Липис направлены в 304‑ю и к гвардейцам. Зиновию Терентьевичу сказано: «Бой в глубине показывает, что разведка конкретных целей ведется плохо. Исправить ошибки артиллеристов. Во‑вторых, проверить продвижение орудийных расчетов в боевых порядках пехоты». Задание начальнику оперативного отдела: «Ориентироваться в обстановке на направлении к Ореховскому, в районе высот с отметками выше двухсот. Меня интересует одно: уловить момент, когда можно будет взять из дивизий обе танковые бригады».
Подполковник понял, какой созревает план, счастливо улыбнулся и, взяв автомат, быстро вышел из блиндажа.
Командующий фронтом пробыл на НП армии часа два и направился в 24‑ю армию. На прощание сказал:
– Противник оказывает неожиданно упорное сопротивление, – и, помедлив, закончил: – Помните, вы отвечаете за левый фланг двадцать первой армии.
Эти слова были восприняты как требование резко поднять темп наступления ударной группы.
Наши части сражались напористо. Бой за Мело‑Клетский – лишь одна иллюстрация героизма солдат и мастерства офицеров, проявленных при боевом крещении 65‑й. За первый день при прорыве обороны было штурмом захвачено 23 дзота. Отражая многочисленные контратаки, уничтожили 10 немецких танков.
Крупный опорный пункт Ореховский, взятием которого наша ударная группа завершила бы прорыв обороны противника на всю тактическую глубину, обрамляла с севера и юго‑запада группа высот. К исходу 19 ноября туда подошли наступающие дивизии: справа высоту 207,8 захватила 76‑я дивизия чистяковской армии; гвардейцы В. С. Глебова, вырвавшись по сравнению с ней километра на два вперед, дрались за высоты 219,3 и 232,2, то есть охватывали Ореховский с юго‑запада и юга, помогая Меркулову, который вместе с Якубовским наносил удар в лоб. Но взять 19 ноября этот последний рубеж высот мы не смогли. Лишь Чеботаев одним батальоном оседлал отметку 202,2 и оттуда готовился к броску на Ореховский опорный пункт. Все высоты встретили нас организованным огнем, а гвардейцев – неоднократными контратаками, продолжавшимися до темноты. Пришлось остановиться. Должно быть, это обстоятельство и имел в виду Василий Иванович Казаков, когда под вечер сказал:
– Ну, Павел Иванович, давай бабки подбивать… Воевали, воевали – ничего не навоевали!..
На грубоватую прямоту старого боевого друга нельзя было обижаться. Он искренне хотел нам добра и славы, а ключ к ним был в одном слове: «темп». Темп и еще раз темп! Однако в порядке критики должен сказать, что руководство фронта поступило бы правильно, если бы во второй половине дня 19 ноября передало нам хотя бы часть сил 16‑го танкового корпуса. После 18.00 65‑я армия имела реальные возможности ввести в прорыв подвижное соединение из‑за правого фланга 27‑й гвардейской дивизии – на стыке с 21‑й армией.
Вскоре В. И. Казаков уехал. Улучив несколько минут, усаживаюсь на топчан, чтобы обдумать наши дела и предстоящие задачи. 27‑я гвардейская воевала отлично, продвинувшись в тяжелых условиях на 8 километров (приведу для сравнения цифры: к исходу 19 ноября дивизии 21‑й армии прорвали оборону противника в глубину на 5–6 километров; среднесуточный темп пехоты на всех ударных направлениях при прорыве составил 5 – 10 километров). 304‑я выполняла задачи вполне удовлетворительно (ее продвижение – 5–8 километров), не говоря уже о том, что командир 807‑го полка Чеботаев был первым героем дня. На левом фланге ударной группировки мы, говоря формально, успеха не имели: Макаренко, захватив высоту 135,0, дальше не прошел, а под Логовским не сдвинулись с исходных позиций. Однако успех не всегда измеряется километрами. Если бы не подоспела умелая и своевременная помощь 321‑й, Меркулов бы застрял в центре, это во‑первых. А во‑вторых, что самое важное, 321‑я дивизия при содействии 23‑й дивизии полковника П. П. Вахрамеева в первый день прорыва связала 376‑ю немецкую дивизию и до полусотни танков, заставила их втянуться в тяжелый бой. С точки зрения главной задачи армии – это был успех, и немаловажный. 19 ноября самым опасным было бы, если пресловутый фон Даниэльс кое‑что понял в обстановке и нанес удар во фланг 21‑й армии; но он по уши увяз в районе Осинки – Логовский, и этим 65‑я армия обязана генералу Макаренко и его частям, геройски отбивавшим здесь контратаку за контратакой.
Работая после войны в архивах, я обнаружил документ, который многое мне объяснил: донесение 21‑й армии о захвате пленных из 3‑й мотодивизии и 16‑й танковой дивизии немцев. Понятно, что это насторожило высшее начальство и, очевидно, послужило поводом для резкого указания Ставки в личный адрес командующего 65‑й армией, которое приведу ниже. Фактически ни одна часть названных немецких дивизий не была снята с нашего участка боев. Вероятно, пленные немцы соврали. Таковы были обстоятельства, из которых следовало исходить, решая задачу наращивания темпа 20 ноября. Все более укреплялась мысль: создать свой подвижной отряд и послать его в направлении Верхне‑Голубая – Акимовский к Дону. Эта мысль не давала мне покоя с того момента, когда мы задержались под Мело‑Клетскпм и выяснилась сила сопротивления противника… Да, именно так: собрать все наши «тридцатьчетверки» и тяжелые танки, посадить большой отряд гвардейцев десантом на них и на автомашины и – вперед!
Вопрос в том, когда это можно сделать. Не так просто решиться на то, чтобы отобрать у наступающих дивизий танки поддержки пехоты, да еще при отставании артиллерии. Очевидно, за ночь надо подтянуть все, что возможно; затем завязывается бой за высоты‑«двухсотки» (танки еще в рядах пехоты?), вводится для наращивания силы удара 252‑я дивизия второго эшелона – и вот тут‑то мы и возьмем танки и запустим их в тылы сиротинской группировки! У меня даже был на примете офицер, пригодный для руководства этим смелым делом, – резервный комдив полковник Георгий Иванович Анисимов. Я его знал по службе в мирное время, знал, что он окончил Академию Генштаба, и был приятно удивлен, когда он появился у нас в Озерках. Смелый, горячий, полковник как будто был создан для десантов или рейдов по тылам врага. Не так давно его дивизия участвовала в наступательных боях под Ерзовкой, у Волги, в трудных условиях, без серьезной огневой поддержки, продвинулась километра на полтора, понесла потери. Скорое на руку армейское начальство поспешило снять комдива, но Рокоссовский терпеть не мог несправедливого отношения к кадрам, восстановил Анисимова в должности, а так как дивизия ушла на переформирование, прислал полковника в 65‑ю в качестве резервного офицера. Георгий Иванович жаждал проявить себя, поскольку все‑таки была задета его командирская честь.
От мыслей оторвал полевой телефон. На проводе – начальник штаба фронта. Разговор начался на самых высоких тонах.
– Три‑пять километров! Позор!.. Что прикажете в Ставку сообщать?..
– Позвольте, откуда такие цифры? Наш правый фланг продвинулся на восемь километров!..
– Ничего не знаю! Передо мной данные вашего Глебова.
Продолжать разговор в таком духе было невозможно. Наконец он закончен. В блиндаж вошел Горбин. Ему попало по первое число за недоработку штаба, хотя он, разумеется, меньше всего был в ней повинен.
– Солдаты кровь проливают, а вы…
Майор стоял навытяжку, низко нагнув голову, так как был высок и не умещался в блиндаже. Вид у него был крайне унылый.
– Обиделся?
– Майорам на генералов обижаться не положено, товарищ командующий.
– Вот это правильно… Поедем обедать… Весь день не евши.
В Дружилинском, километрах в двух от НП, ожидал Геннадий Бузинов. Он быстро раздул сапогом самовар, положил на свежестроганые доски стола несколько кусков пиленого сахара и нарезал ржаного хлеба.
Подвывая на подъеме моторами, приближались автомашины.
– Геннадий, останови, скажи, что мы здесь.
Вошли Глебов, Радецкий, за ними Лучко, Бабаскин и Липис.
Начальник штаба подозрительно долго очищал у порога сапоги от грязи, но злость моя прошла, и он отделался сравнительно дешево.
Пока еще нам не удалось достичь быстроты в обработке данных о себе и о противнике. Между прочим, мешала одноступенчатость управления при девяти стрелковых дивизиях. Жизнь подсказывала: нужно снова вводить корпуса.
Радецкий сказал мне, что он через Галаджева уладит дело с Малининым. Лучко доложил о готовности 252‑й дивизии. Переправившись вечером через Дон, она теперь находилась у высоты 218, юго‑западнее Ореховского. Люди рвутся в бой. Комдив Шехтман с начальником артгруппы поддержки выехал к командиру 27‑й гвардейской ориентироваться на местности и уточнить ряд вопросов совместных действий. По данным разведки, румыны начали отвод сил на Платонов, Цимловский, создаются условия для быстрого броска вперед. Член Военного совета закончил доклад сообщением о пленных:
– Мы с Никитиным говорили с девятнадцатью румынскими солдатами. Они ошалели от нашего удара и сдались в плен в первой траншее. Все из штрафной роты. Утверждают, что большинство румын настроено против Гитлера. Запуганы. С одной стороны, нас боятся – офицеры наговорили им, что в плену их ожидают Сибирь и расстрел; с другой – боятся немецких пулеметов, установленных у них за спиной.
Филипп Павлович предложил отпустить этих пленных, утверждая, что они всю роту приведут.
Откровенно говоря, самым лучшим пропагандистом среди солдат врага, на мой взгляд, тогда была «катюша». У гвардейских минометных дивизионов такие аргументы, что спорить невозможно. Однако мы решили пойти и на меру, предложенную Лучко. Удалось!.. Все пленные вернулись и привели с собой еще 47 человек. Значение этого случая не следует преувеличивать. У нас преобладает взгляд, будто сателлиты фашистской Германии только и делали, что поднимали руки. К сожалению, они еще и сражались, и довольно стойко, хотя и не так, как немцы. Гитлеровским генералам (Манштейну, Дёрру и другим) выгодно валить все на своих нестойких союзников, чтобы смягчить позор своего поражения и своих просчетов; к тому же тут действует и чисто прусская спесь.
За первый день наступления войска 65‑й армии, продвигаясь с тяжелыми боями, взяли в плен 123 человека. В течение следующих четырех дней эта цифра увеличилась до 500 (убито же более 7 тысяч вражеских солдат и офицеров). Таковы факты, говорящие сами за себя.
Доклады Бабаскина и Липиса подтвердили, что замысел относительно создания подвижной группы может быть осуществлен примерно во второй половине дня 20 ноября. Отправившись на НП, мы этот вопрос обдумали всесторонне. Установка начальнику штаба: спланировать механизированную группу из четырех батальонов; пехота на грузовиках следует за танками и десантом на танках; удар на Верхне‑Голубую; предусмотреть артиллерийское обеспечение и поддержку с воздуха. Запуск осуществим после личной рекогносцировки командарма в Ореховском.
Исключительным старанием Ивана Семеновича Гдебова, а также Липиса, Бабаскина, Никитина и Лукьянова импровизированная мехгруппа была создана. Ее поддерживали бомбардировочная дивизия 16‑й воздушной армии и реактивные дивизионы армейского подчинения.
Телефон! Глебов взял трубку:
– Это Меркулов…
– Что там у него стряслось?
Слушая доклад комдива, начальник штаба гневно пробормотал:
– Мальчишка!.. – Он бросил на Липиса взгляд, не предвещавший ничего хорошего.
– …Благодарю за информацию, полковник. Я доложу командарму. До свидания. – Положив трубку аппарата, Иван Семенович обратился ко мне. – Меркулов докладывал, что командир восемьсот седьмого полка Чеботаев просит отметить героизм начальника оперативного отдела штаба армии, лично возглавившего группу бойцов при атаке высоты двести два… – Тут начальник штаба не выдержал и, отбросив сдержанность, обрушился на своего первого помощника: