Глава 5 ОТСТУПЛЕНИЕ В КРЫМУ 7 глава

В тот день я вылетел в паре с унтер-офицером Мид-дельдорфом. Мы на малой йысоте неслись над север­ным русским плацдармом, когда я увидел перед собой точку. Из-за высокой скорости мы быстро догоняли ее М идентифицировали — это был Р-5. Вражеский само-

¹ Радетцки-1 — ралионозывной Герхарла Баркхорна, который с
1 сентября 1943 г. по 15 января 1945 г. командовал I1./JG52.

² В тот момент Баркхорн еще имел звание гауптмана.

 

лет стремительно увеличивался в размерах. Прежде чем я понял, почему это происходит, в мою сторону полетели очереди. Только тогда я догадался, что ма­шина приближалась к нам, а не летела от нас. Я дал короткую очередь с очень близкой дистанции, а затем ушел вверх и весьма явственно почувствовал турбу­лентный поток, который ощущал каждый, кто проле­тал очень близко за другим самолетом. Оглянувшись назад, я увидел, что горящий Р-5 врезался в море и быстро утонул. «Проклятье, — пронеслось у меня в голове, — это могло закончиться ужасно».

Тем временем русские зенитчики полностью сосре­доточились на нас, поскольку мы летели на бреющей высоте. Огонь был столь интенсивным, что мы были вынуждены вертеться и крутиться, исполняя один за другим «вальс зенитной артиллерии». Миддельдорф получил пять попаданий, сам же я отделался испугом.

К этому времени русские закрепились в северо-во­сточной части Крыма и смогли удерживать свой плац­дарм, несмотря на все немецкие атаки. Фронт стаби­лизировался. По обеим сторонам линии фронта было сконцентрировано большое число зенитных батарей. Попытки пролететь в тыл противника обычно нака­зывались попаданиями. Особенно трудной нашу жизнь делали вражеские 20-мм зенитки. Единственный, отно­сительно безопасный способ оказаться над плацдармом заключался в том, чтобы приблизиться к нему со сто­роны моря. Я несколько раз едва не врезался в воду, недооценив свою высоту из-за плохой видимости. Этот случай сильно отбил охоту летать над морем.

Подобно большинству из нас, я часто держался над немецкой стороной линии фронта немного ниже об­лаков и вне зоны огня русских зениток. Мы сначала пролетали семь километров на север в сторону моря, затем разворачивались и пролетали семь километров на юг. Русские делали то же самое с другой стороны фронта.

Время от времени я делал безрассудные попытки приблизиться к вражеским самолетам, но русская зе-

нитная артиллерия быстро отучила меня от этого. Так мы играли в «невмешательство», пока это все мне не наскучило. Однажды вместо того, чтобы полететь на восток, где находился фронт, я направился на запад и летел, пока не нашел маленький разрыв в облаках. Че­рез него я поднялся вверх и полетел назад к фронту. Облачность была толщиной всего около 400 метров. Воздушное пространство выше было чистым. Так что я вернулся обратно на запад, снизился через тот раз­рыв и вызвал своего ведомого. Мой боевой план со­зрел. Мы вдвоем наблюдали за русскими, с которыми какое-то время летели параллельно фронту.

Незадолго до точки, где русские повернули на юг, мы с ведомым снова поднялись через облака, развер­нулись и в течение немногим более минуты летели на восток, перед тем как повернуть на юг. Затем я на вы­сокой скорости спикировал через облака, отчаянно надеясь, что мы выйдем позади русских. Конечно, был шанс, что мы протараним их, пока будем пикировать через облака, но я не хотел думать об этом.

Выйдя из облаков, я должен был немедленно начать вывод, чтобы не врезаться в землю. Я увидел, что нахо­жусь на русской стороне и мчусь на небольшой высо­те. Примерно в 500 метрах передо мной и несколько выше были ничего не подозревавшие русские.

Фельдфебель Мор, мой ведомый, спикировал сквозь облака за мной и теперь летел рядом приблизительно в десяти метрах. Вражеская зенитная артиллерия ничего не могла предпринять против нас, потому что мы лете­ли очень низко и на нашей стороне был фактор внезап­ности. Мы приближались к самолетам противника на высокой скорости. Я с удовольствием бы приказал Мору атаковать второго русского, но моя рация отка­залась работать в эти критические секунды.

Затем я оказался ниже ведомого русского, пошел вверх и открыл огонь с близкого расстояния. Маши­на была немедленно поражена. Прежде чем я отвер­нул от врага, у него почти полностью оторвался хвост. Я был настолько рад своему успеху, что даже подумал

уйти обратно в облака. И поскольку русская зенитная артиллерия все еще молчала, я остался ниже облаков наблюдать за падением самолета, который только что

сбил.

Русский пролетел в штопоре приблизительно 100 мет­ров, затем выровнялся, но потом снова вошел в што­пор и, наконец, упал на землю. Он закончил свой путь на немецкой территории, во внутреннем дворе дома, окруженном стенами. Самолет остался целым, лишь крылья были сильно деформированы. Немецкие пехо­тинцы поспешили к месту падения и вытащили из са­молета пилота, который, казалось, получил только не­значительные повреждения.

В то время как мы следили за сбитой машиной — «Аэрокоброй», — ведущий русский развернулся и те­перь был позади нас. Я хотел заманить его немного дальше на нашу территорию и полетел на запад. Рус­ский послал нам вслед несколько очередей и исчез в противоположном направлении.

Таким способом я одержал еще несколько побед, но русские скоро поняли, что к чему, и стали очень осторожными.

Затем наступило время, когда было практически не­возможно летать. Весь Крым, особенно его восточная оконечность, был закрыт низкими облаками. Облач­ность была десять баллов и опускалась до 300 метров. Лишь изредка в ней появлялись разрывы, через кото­рые было видно синее небо.

29 декабря 1943 г. я одержал экстраординарную 80-ю победу, сбив Дуглас «Бостон»1.

Командный пункт 6-й эскадрильи на аэродроме Ба-герово располагался в маленьком подземном укрытии. Я сидел с обер-ефрейтором Даутцем, составлявшим донесение о моей победе, одержанной тем утром, ког-

¹ Американский двухмоторный бомбардировщик «Дуглас А-20», известный в СССР под наименованием «Бостон», которое ему дали в Англии. В 1942—1945 гг. в рамках договора о ленд-лизе в Советский Союз было отправлено 3128 таких самолетов, из которых до места на­значения дошло 2771.

да пронзительно зазвонил телефон. Это был командир группы гауптман Баркхорн: «У меня есть специальное задание для вас. Этим утром радиоразведка узнала, что высокопоставленный русский офицер собирается по­сетить плацдарм сегодня приблизительно в полдень. Возьмите пару и ждите над Керченским проливом. Вы должны сбить его!»

Поскольку было уже 10.30, мы должны были по­спешить, так как было неизвестно, прибудет ли рус­ский генерал вовремя. На мой самолет и на самолет моего ведомого, фельдфебеля Мора, установили до­полнительные топливные баки, чтобы быть готовы­ми к любому развитию ситуации. Мы смогли взле­теть вскоре после 11.00.

К тому времени туман рассеялся, и, когда мы под­нялись в воздух, солнце уже сияло с безоблачного неба. Мы набрали высоту 6000 метров, находясь еще над сушей, и достигли Керченского пролива. Заняв позицию со стороны солнца, мы с ведомым начали патрулирование от южной оконечности до Тамани i обратно. В эфире соблюдалось радиомолчание.

Время тянулось медленно. Прошла большая част > часа, когда я сигнализировал Мору, чтобы он освс • бодил свой дополнительный топливный бак1. Всегд i было рискованно идти в атаку со вспомогательным баком. Мало того что скорость самолета снижалась примерно на 40 км/ч, но он также ограничивал и ма­невренность. Кроме того, попадание в такой бак не­медленно превращало «Мессершмит» в пылающий факел. Исходя из всего этого, бак необходимо бы­ло сбросить настолько быстро, насколько это воз­можно.

Со временем мои глаза начали болеть, поскольку постоянный и напряженный поиск врага скоро на­чал оказывать отрицательный эффект. Я должен бых 'часто смотреть на самолет Мора, чтобы сфокусиро

¹ Имеется в виду, что необходимо было включить перекачку топ­лива из подвесного бака в основной, находящийся в фюзеляже ВГ-109.

 

вать взгляд на объекте, находящемся на другом рас­стоянии, и таким образом отдохнуть.

Русский должен был скоро появиться. Если он при­летит, то, вероятнее всего, с севера, со стороны Гнилого озера, или непосредственно с востока, через самую уз­кую часть Керченского пролива. Внезапно мне показа­лось, что я увидел тень, скользившую по воде залива к северу от Тамани. Но где была тень, там также должно было быть и то, что ее вызвало. Я все еще сомневался, должен ли оставить свою благоприятную позицию из-за этой тени, но она не давала мне покоя, перемещаясь на запад в направлении Крыма. Я помахал Мору и по­казал вниз. Он кивнул. Мы собирались посмотреть на эту тень поближе.

С 4000 метров все еще не было ничего, что можно заметить с самолета. Обнаруженная нами тень опреде­ленно не могла принадлежать истребителю. Машина, приближавшаяся с востока, была весьма большая. Это, должно быть, был самолет генерала, который мы так нетерпеливо ждали. Мор также заметил врага. Было ли возможно, чтобы такой важный самолет летел один, без эскорта истребителей? Я напряг зрение, чтобы обнару­жить вероятные самолеты сопровождения. Наконец, я их обнаружил. Восемь истребителей находились побли­зости и выше двухмоторной машины.

Если мы хотели заполучить этот «жир номер один»1, то нужно было спикировать сквозь эти истребители. Русский и все его окружение уже были над серединой Керченского пролива. Я коротко покачал крыльями, и Мор, который хорошо меня понимал, подошел ближе. «Если будет возможно, открывайте огонь вместе со мной», — передал я ему. У нас практически не было времени, потому что, пойми русские истребители, что происходит, будет уже слишком поздно.

Мор держался около меня на той же самой высоте, не более чем в пяти метрах. Теперь открыть створки

¹ Липферт намекает на прозвище Жир номер один, которое во время войны пилоты люфтваффе дали своему главнокомандующему, рейхсмаршалу Герингу.

радиатора, чтобы уменьшить скорость и увеличить вре­мя на стрельбу. Я еще раз проверил свое оружие; мое сердце отчаянно колотилось. Затем мы спикировали на русских. Поскольку заход осуществлялся со сторо­ны солнца, эскорт истребителей не сумел нас заме­тить. Мы могли легко сбить Двух из ни о чем не по­дозревавших русских истребителей, поскольку они ле­тели прямо перед нами, но это было не то, чего мы хотели. Наши глаза были прикованы к «жирному» бомбардировщику.

Мы пикировали прямо через строй истребителей. Нас, наконец, заметили и отчаянно попытались по­мешать. Но они были неспособны сделать этого, по­тому что превосходство в скорости позволило нам быстро от них оторваться. Безусловно, мы не могли оставаться позади «жира номер один» слишком дол­го, иначе истребители атаковали бы нас сзади.

Одно было ясно. У нас есть время, чтобы сделать только один заход на двухмоторную машину, а затем мы должны будем пронестись над плацдармом на ма­лой высоте. Зенитная артиллерия и эскорт истребите­лей дадут нам жару..

«Бостон» быстро увеличивался в моем прицеле, по­ка не заполнил его полностью. Я не открывал огня, хотя мои нервы были напряжены до предела. Нако­нец, с дистанции около 400 метров я открыл огонь из всего оружия, и вражеская машина задымилась. Пере­до мной были вспышки, искры и дым. Я был так близ­ко, что каждая очередь попадала в цель. Мой самолет попал в поток от пропеллеров «Бостона», и его нача­ло так болтать, что о точности стрельбы уже не могло быть речи.

Обломки русского самолета пролетали мимо меня. Он горел, и я был вынужден уйти вверх, чтобы не врезаться в свою жертву. Я пролетел над «Бостоном»,.затем спикировал до уровня воды и через несколько секунд был уже над землей.

Меня приветствовал настоящий салют из русских зениток. Я использовал каждую низину, каждый забор

 

и каждый дом, чтобы уйти от мощного заградительно­го огня. Несмотря на кромешный ад вокруг, я нашел время, чтобы рискнуть и оглянуться назад. Сияющий Мор был позади меня. А еще дальше я увидел, как об­реченный вражеский самолет ударился о поверхность воды. Он подскочил вверх метров на десять и совер­шил большой прыжок к береговым скалам, где, нако­нец, разлетелся на части.

Зенитки прекратили стрелять, очевидно потеряв нас. Но теперь у нас на хвосте были восемь истребителей эскорта «Бостона». Мор отвернул вправо и затем ушел вверх, в то время как мой «Мессершмит» просто отка­зывался лететь быстрее. Тогда я вспомнил, что открыл створки радиатора. Это могло бы стать смертельным для меня, потому что русские быстро приближались и определенно настигли бы меня, не исправь я вовремя свою ошибку. С закрытыми створками радиатора я ото­рвался от них.

Мы все еще летели на малой высоте и, возможно, уже были над своей территорией. Следующий взгляд назад показал, что русские отвернули. Я вызвал Мора. Затем мы развернулись влево и начали набор высоты. Я должен был знать, что стало с двухмоторной маши­ной. Осматриваясь вокруг, я увидел огромное облако дыма над восточной оконечностью Крыма, в месте, где, как я полагал, разбился «Бостон».

Мы сначала направились на восток, затем на се­вер и увидели обломки «Бостона». Русские солдаты суетились вокруг горящей машины, очевидно пыта­ясь кого-нибудь спасти. Мы открыли огонь по «Бос­тону» с 1000 метров, чтобы гарантировать, что рус­ским не останется ничего для восстановления.

Когда я выравнивал самолет, то почувствовал мощ­ный удар, который подбросил его в воздухе. Посколь­ку он все еще реагировал на управление, это не могло быть серьезным повреждением. Мчась низко над зем­лей, я оглянулся назад и увидел, что огромное облако дыма скрыло место падения самолета. «Бостон», долж­но быть, взорвался в тот самый момент, когда я проле-

тал над ним, и это взрывная волна подбросила меня в воздухе.

На сей раз никакие русские истребители не появи­лись позади нас, поскольку мы летели на скорости бо­лее 700 км/ч. Уже над немецкой территорией я снова набрал высоту и посмотрел на ад, сверкавший вдали. Наша миссия закончилась успехом.

Естественно, об этой победе впоследствии было много разговоров. Я могу вспомнить очень «хоро­шие» слова Хейнца Захсенберга о том, что я давно миновал свой пик в качестве летчика-истребителя и вряд ли доживу до преклонных лет. Во второй раз он оказался почти прав. Несколькими днями позже пос­ле того, как сбил «Бостон», я встретил настоящего русского аса-истребителя. Лишь благодаря удаче я остался жив.

Как это часто случалось, я увидел над Керченским проливом двоих русских и поднялся вслед за ними, не обратив внимания на свою позицию. Моментально мы оказались втянутыми в восхитительную драку. Пере­до мной был вражеский истребитель, позади меня — молодой унтер-офицер, который выполнял свой тре­тий вылет в качестве моего ведомого, а позади него — другой русский. После третьего виража я понял, что это становится опасным для моего ведомого. Русский позади него приближался, в то время как я был неспо­собен добраться до самолета перед собой.

Поэтому, выполняя мой приказ, ведомый вышел из ьнража и спикировал в направлении немецкой терри­тории. В тот же самый момент русский впереди выров-ня.1 самолет и попытался уйти в восточном направле­нии. Взгляд назад убедил меня, что второй русский еще не может открыть огонь, так что я спикировал вслед за первой машиной. Мы оба снижались к большой плаву­чей зенитной батарее в Керченском проливе. Ситуация становилась слишком рискованной, и я отвернул. Те­перь я летел на запад на высоте 500 метров.

Я все время следил за другим русским. Сначала он летел надо мной, а затем, пропустив меня, развернул

 

свою машину и спикировал на меня. Мне ничего не оставалось, как только выполнить разворот. Я выждал момент, пока он не окажется в пределах досягаемос­ти моего оружия, и бросил «Мессершмит» в настоль­ко энергичный вираж, что за машиной появились два длинных конденсационных следа. Вражеский самолет немедленно выровнялся, развернулся вслед за мной и начал новый заход. Русский приближался, и я должен был снова быстро уклониться, чтобы не получить оче­редь.

На сей раз русский последовал за мной. Он раз­вернулся так же резко, как и я, и теперь был непо­средственно сзади. Самолет был так близко, что я мог видеть стволы его пушек. Но он продолжал сближе­ние, и носовая часть машины позади меня станови­лась все больше и больше.

Не слишком приятно чувствовать позади преследу­ющего врага, особенно если он более маневренный. Русский пилот теперь должен был подойти еще бли­же и учесть упреждение, если хотел добиться успеха. Иначе бы пули прошли мимо хвоста моего самолета, не причинив ему никакого ущерба. Практически все русские пилоты, которых я встречал, в такой ситуации начинали стрелять и тратили свои боеприпасы впус­тую. Как только весь боекомплект был израсходован, они отворачивали и исчезали.

Однако этот вражеский пилот реагировал по-друго­му. Он заставлял меня ждать, лишь позволяя мне чув­ствовать крайнюю опасность. Я бесился и дергал за ручку управления, поочередно давил на педали руля направления, уклонялся, скользил на крыло и на мгно­вение оставался в покое. Но я не мог стряхнуть русско­го — он держался позади меня словно тень. Я не мог уйти от него с набором высоты, потому что его маши­на имела такую же скороподъемность, что и моя. Кру­тое пикирование, которое могло стать моим спасени­ем, было невозможно, потому что высота была лишь 300 метров. Так что пришлось бороться за свою жизнь ругаясь и потея.

Немецкие позиции начинались приблизительно в километре от места воздушного боя. Для истребителя недалеко, рукой подать. Но этот русский сзади не да­вал мне даже небольшого шанса приблизиться к ним. Я выполнил крутой вираж, а затем максимально дол­го летел прямо к немецкой территории. Но я ушел не более чем на 100 метров, потому что снова был вы­нужден начать разворот, чтобы не быть сбитым.

Я сумел с разворота выполнить полупетлю, и по­скольку моя машина не имела практически никакой скорости, я развернулся почти что на месте. В ре­зультате крутого крена противник несколько отстал, но, выполнив затем кабрирование, он оказался даже ближе, чем прежде. И тем не менее он не стрелял. Он находился вплотную ко мне. Если бы я летел по прямой лишь секунду или прекратил бы маневриро­вать, то был бы уже покойником.

Я так работал ручкой управления и педалями руля направления, что моя машина едва ли не танцевала. Игра продолжалась уже в течение десяти минут без единого выстрела со стороны русского. Он теперь на­ходился всего лишь в 20 метрах сзади. Меня могла спасти лишь удача.

Именно в тот момент три Bf-109 прошли наверху, возможно в 1000 метров выше. Я закричал по радио: «Парни, снижайтесь! Я прямо под вами. Уберите это­го ублюдка с моего хвоста, товарищ собирается при­кончить меня!»

Но, несмотря на то что я отчаянно кричал, мои то­варищи не отвечали. Русский прилип ко мне сзади, словно пиявка, и тем не менее не стрелял. Я просто не мог больше это выдерживать и поставил все на одну карту. Я еще раз выполнил «иммельман» и направил свой «Мессершмит» к безопасному берегу.

«Почему он не стреляет? — думал я. — Если я упаду в воду, то, по крайней мере, не погибну. Лучше плавать в воде, чем выносить эту длинную пытку». Едва я по­думал об этом, как в моем «ящике» послышался резкий шум. По крайней мере, напряженность спала. Появи-

лось так много трассеров, что я не знал способа увер­нуться от них.

Инстинктивно я коротко потянул ручку управления на себя, а затем резко пошел вниз в момент, когда он начал стрелять. Я снова услышал грохот его пушек и еще раз перешел в пикирование. Я был уже над землей и мчался в середину зоны огня немецкой зенитной ар­тиллерии. Что лучше, быть сбитым врагом или соб­ственными зенитками? Это был настоящий ад. Трассе­ры летели в меня со всех сторон, но я несся прямо через них. Затем неожиданно обстрел прекратился. Я посмот­рел назад: русский исчез. Отвернул ли вражеский само­лет или он был сбит? В этот момент я знал только то, что зенитчики спасли меня от неминуемой смерти..

Я отправился домой и даже сумел посадить свой «Мессершмит». Совершенно мокрый от пота, я вы­брался из кабины и в изнеможении стоял на крыле. Двадцать шесть пулевых отверстий в машине были доказательством навыков русского в теории и прак­тике стрельбы. Меня никогда так не превосходили в воздухе. Я не смог заставить себя снова сесть за штурвал в тот день. Этот воздушный бой стал для меня уроком: больше никогда русский не прижмет меня сверху на малой высоте.

На следующий день, в значительной степени оп­равившись от страха, я даже смог вылететь на свою излюбленную разведку погоды. Я появился над Кер­ченским проливом на безопасной высоте 5000 мет­ров и сразу же заметил двоих русских истребителей приблизительно в 1000 метров ниже меня. Оставив своего ведомого выше, я атаковал эти два Яка. Они, должно быть, увидели меня, потому что немедленно попытались развернуться.

Подражая русскому накануне, я не спикировал вниз. Вместо этого я ушел вверх и немедленно выполнил вто­рую атаку. Двое русских резко отвернули, за обоими самолетами заструился конденсационный след. Я спи­кировал ниже, затем ушел в сторону и стал набирать высоту, пока не оказался выше их, а потом выполнил

третий заход. Я сбросил скорость своего «сто девятого», перевернул его на спину, круто пошел вниз и оказался в хвосте ведомого вражеского истребителя. Последний сделал переворот и начал полупетлю.

Наученный событиями предыдущего дня, я не спи­кировал за ним, а предпочел вцепиться в хвост друго­го русского. Очевидно, он был слишком горд, чтобы сделать полупетлю, подобно своему ведомому. Он по­зволил мне приблизиться почти на дистанцию прямо­го выстрела, а затем бросил свой самолет в энергич­ный вираж. Поскольку я ожидал этого маневра, то сделал то же самое и остался сзади него. Когда в те­чение нескольких мгновений он летел только прямо, я сумел несколько раз попасть в него. Русский немед­ленно снова начал разворот.

Я выполнил разворот с немного меньшим радиу­сом, чем мой противник, прицелился в точку перед его носом, открыл огонь и снова несколько раз попал в русского. В то время как он выполнял в воздухе са­мые удивительные фигуры, я летел прямо вперед, не позволяя ему уйти. К сожалению, после первых вы­стрелов пушка отказала, а множество попаданий из двух моих пулеметов враг был способен выдерживать.

В ходе этой бурной «собачьей схватки» другой рус­ский снова набрал высоту и готовился напасть на меня сверху. Он все еще находился далеко, чтобы быть угро­зой, но я должен был спешить, если хотел сбить того, кто был передо мной. Этот «товарищ» также был непло­хим летчиком. Он маневрировал без остановок и не позволял мне занять позицию для стрельбы.

Мы крутились уже в течение более десяти минут, когда пилот впереди меня выровнял самолет и кру­то спикировал. Именно на это я надеялся и этого ждал. Поскольку «Мессершмит» был тяжелее Яка, я быстро приблизился к нему и затем нажал на все кнопки спуска оружия. В следующий момент передо мной раздался взрыв, и все, что упало в Керченскую гавань, было лишь обломками. Русский пилот раска­чивался под куполом своего парашюта.

 

Когда я отворачивал, мою машину сотряс мощный удар. Ага, я совершенно забыл, что позади меня был еще один. Я немедленно резко спикировал. Русский больше не стрелял, и я не видел его у себя сзади. Я продолжал пикировать к Керчи. На 1500 метрах и скорости 600 км/ч я потянул за ручку управления, чтобы выйти из пикирования. Она подалась удиви­тельно легко. В тот же самый момент я понял, что все еще пикирую и что руль высоты не реагирует. Я мгновенно отбросил мысль выпрыгнуть с парашю­том, потому что на такой скорости не смог бы по­кинуть самолет.

Керчь становилась все ближе, и через несколько се­кунд я должен был врезаться в центр разрушенного города. Вдруг у меня возникла мысль: триммеры. Про­клятье, триммеры! Я установил их в положение «пе­ретяжелить нос», когда начал пикирование.

С такой скоростью, на какую был способен, я на­чал обеими руками крутить штурвал управления трим­мерами'. Я выровнял самолет прямо над Керчью. Она была так близко!

Поскольку я все еще находился в воздухе, то осмот­рел свою машину и обнаружил пулевую пробоину в крыле, прямо около конца элерона. Я был потрясен, когда, отклонив ручку управления влево, обнаружил, что элерон заклинило и он лишь слегка двигается. Как приземляться без руля высоты и без работающего эле­рона? Но это было еще не все. Я нашел свой аэродром и собирался начать заход на посадку, когда самолет начал сваливаться в пикирование, едва скорость ста­ла ниже 300 км/ч.

Тем временем я приблизился к аэродрому. Стало ясно, что придется садиться «на живот» на скорости 300 км/ч. Я начал разворачивать машину, пока она не встала по оси аэродрома. Он находился прямо передо мной, и мне повезло, что в тот момент никто не со­бирался взлетать или садиться.

' В кабине Bf-109 он находился слева от кресла пилота..

Я осторожно снижался к летному полю и убрал газ перед самой посадкой. Лопасти винта немедленно уда­рили по земле. Машина подпрыгнула и упала на зем­лю, затем снова подпрыгнула в воздух и опять удари­лась о землю. Самолет еще несколько раз подпрыгнул и, наконец, заскользил на «животе». В конце концов он остановился перед маленьким пригорком на краю посадочной полосы.

Я выбрался наружу и осмотрел повреждения. На сей раз я получил только два попадания, но в этом случае мне больше и не требовалось.

Мой ведомый приземлился после меня. Он видел все и подтвердил мою 84-ю победу. Однако его подтверж­дение было не нужно, поскольку на командном пункте уже хорошо знали о моем бое. Там знали даже гораздо больше, и я смог узнать, что сбил одного из хорошо известных русских летчиков-истребителей. Наш пост радиоперехвата обнаружил частоту, использовавшуюся двумя вражескими истребителями, и перехватил сле­дующие обрывки их радиопереговоров: «Внимание! Два мессера выше нас. Мы атакованы! Разворот! Вни­мание, атака снова! Он приближается! Продолжай раз­ворот!» — «Я должен спикировать, иначе он подстрелит меня!» — «Выводи! Он не пошел за тобой! Скорее, он попал в меня!» — «Снова попадания! Быстрее, обстре­ляй этот жалкий мессер! Помоги мне! На помощь, на помощь! Я — М., прошу помощи. У меня жена и дети! На помощь, на помощь!»

Я чувствовал жалость к этому бедняге, тем более что мог понять, как плохо ему, должно быть, было. Я сам был близок к призыву о помощи предыдущим днем. Возможно, эта проблема волновала бы меня в течение некоторого времени, если бы четырьмя дня­ми позже тот же самый пост радиоперехвата не со­общил новость, что мой «товарищ» М. снова с увле­чением носится в небе. Он благополучно опустился на парашюте и был выловлен из воды своими това­рищами. Возможно, позднее он сбил некоторых из моих товарищей.

В это время мой друг Хейнц Захсенберг снова стал предметом разговоров. Он ненавидел и презирал «соба­чьи схватки». Он отказывался вступать в маневренный бой с врагом, вместо этого одерживая свои победы эле­гантно и с превосходством. Он всегда утверждал: «Я постоянно выше всех. Если я лечу слишком низко, по неосторожности или вынужденно, то тогда я быстрее, чем кто-либо!»

Да, у Хейнца были свои причуды. Они начинались на взлете. Он всегда забирался в свою машину одним и тем же образом и мог трижды вылезти из своего «Мес-сершмита», стоявшего с уже работающим двигателем, и не взлетать, потому что его механик, обер-ефрейтор Роммель, не помахал ему, когда он собирался вырули­вать на взлет. Поднявшись в воздух, он первым делом надевал «шноркель»1— кислородную маску. Хейнц ут­верждал, что не может летать без кислорода и всегда носил маску.

Однажды мне представилась возможность вылететь на самолете Захсенберга. В ходе пол эта я так и не смог определить скорость, на которой двигатель его желтой «восьмерки» работал бы ровно. Но почему? Все ока­залось очень просто, Хейнц признавал лишь одно по­ложение дросселя в воздухе — полностью открытым!

Крымская погода также была не по вкусу Хейнцу. Облака обычно висели довольно низко, так что он ле­тая очень близко к нижней кромке облачности на мак­симальном газе.

Мы вместе летели в одном звене в один из этих тос­кливых зимних дней, когда кромка облаков была на 2500 метрах. Мы набрали высоту и оказались над Кер­ченским проливом. Хейнц не имел никакого желания летать над морем и вместе со своим ведомым резко раз­вернулся, чтобы направиться на юг вдоль побережья непосредственно под облачной кромкой. Поскольку в назначенном нам районе были замечены русские, я хо-

¹ «Шноркель» — термин, позаимствованный у подводников, кото­рые так называли устройство, позволявшее лодке идти на небольшой глубине с дизельным двигателями.

тел пролететь, по крайней мере, до косы Тузла — ма­ленького острова посередине Керченского пролива К сожалению, врага нигде не было видно. Поэтому мы тоже развернулись и неторопливо полетели в юго-за­падном направлении К побережью.

Затем я увидел одиночный самолет. Внезапно из облаков выпал другой самолет и обстрелял первый. «Ага, — подумал я, — это Захсенберг». В то время как первый самолет упрямо придерживался своего курса, второй выполнил вторую атаку, отвернул и снова ата­ковал. За самолетом впереди уже тянулся большой шлейф вытекавшей охлаждающей жидкости, и он на­правлялся к нашему аэродрому. Русский — это, дол­жно быть, был только он — снова исчез в облаках.

При заходе на посадку я увидел на летном поле об­горевший, дымившийся «Мессершмит». Это была жел­тая «восьмерка» Хейнца Захсенберга. Вот что случи­лось: осознавая свою высоту и скорость, Хейнц, как всегда, думал: «Никто не сможет достать меня!» Он пе­рестал смотреть назад и сконцентрировался на об­наружении вражеских самолетов, уверенный, что его никто не застанет врасплох. Но вдруг из облаков по­зади него спикировал русский, получивший все пре­имущества. Когда пули начали стучать по обшивке его машины, Хейнца не взволновало, что дела идут не так, как надо: «Что-то с двигателем, сегодня он определен­но стучит!» Лишь во время третьей атаки, когда оче­редью почти что срезало левый радиатор, Захсенберг не смог больше не замечать русского. Увидев прямо позади своего самолета большой красный нос врага, он начал маневрировать. Он спас свою жизнь, умело выполнив полупетлю.