Н е т!
Когда улеглось волнение, вызванное открытием, стали возникать новые проблемы. И первой из них был вопрос о месте обитания целаканта.
Целаканты существовали неизмеримо раньше любой обезьяны и человека и благополучно здравствовали на протяжении всех тысячелетий, пока развился современный человек. Й, однако, вплоть до 1938 года ни один ученый не только их не видел, но даже не подозревал об их существовании. Как уже говорилось, все были уверены, что целаканты вымерли самое малое 50 миллионов лет назад, и в сознании ученых — исключая нескольких узких специалистов — они занимали какую-то очень скромную полочку. Теперь, потрясенные открытием, ученые всего мира стали ломать себе голову: как такая крупная и необычная по виду рыба все это время могла оставаться вне поля зрения.
Особенно правдоподобной казалась всем теория, выдвинутая сотрудником Британского музея доктором Э. Уайтом, который вскоре после сообщения о находке напечатал статью (о ней упоминалось выше), где заявлял:
«Этот целакант, хотя его и поймали на глубине всего 75 метров, почти наверное был пришельцем из более глубоких районов моря, куда он вынужден был отступить под влиянием конкуренции с более активными современными типами рыб. Следовательно, можно предположить, что в труднодоступных глубинах океанов обитают и другие реликтовые формы».
Я никогда не мог понять, почему это. воззрение могло найти сторонников. Мне было достаточно одного взгляда на целаканта, чтобы отвергнуть любое предположение, будто он обитает «в труднодоступных глубинах». И однако же многие ученые мира поспешили приветствовать теорию Уайта вздохом облегчения. Как же — все становится ясно!
|
|
Просто поразительно, как широко распространилась эта нелепая (во всяком случае, для меня) теория. Ради нее ученые пренебрегали фактами. Например, печать всего мира сообщила, что первый целакант был пойман траулером в районе Ист-Лондона на глубине 75 метров. Об этом же говорилось в моей монографии и многочисленных других публикациях. Хорошо известно, что в южноафриканских водах траулеры давно ведут лов на глубинах до 500 метров и даже больше, и все же один видный зарубежный ученый вскоре после открытия целаканта писал, что рыба была поймана «южноафриканским траулером, который вел лов на глубинах, превышающих обычные». А всего несколько лет назад дорогостоящая экспедиция специально искала целакантов на больших глубинах океана..
Лично мне мысль о том, что цел акант — обитатель больших глубин, кажется совершенно' необъяснимой. С первого же раза, когда я увидел его, эта замечательная рыба всем своим видом сказала мне так же отчетливо, как если бы по-настоящему могла говорить:
— Посмотри на мою твердую мощную чешую. Ее пластины налегают одна на другую, так что все тело покрыто тройным слоем. Посмотри на мою костистую голову, на крепкие колючие плавники. Я так хорошо защищен, что мне никакой камень не страшен. Разумеется, я живу в каменистых местах среди рифов. Можешь мне поверить: я крепкий парень и никого не боюсь. Нежный глубоководный ил — не для меня. Уже моя синяя окраска убедительно говорит тебе, что я не обитатель больших глубин. Там нет синих рыб. Я плыву быстро только на короткое расстояние; да мне это и ни к чему: из укрытия за скалой или из расселины я бросаюсь на добычу так стремительно, что у нее нет надежды на спасение. А если моя добыча стоит неподвижно, мне не надо себя выдавать быстрыми движениями. Я могу подкрасться, медленно карабкаясь вдоль ложбин и проходов, прижимаясь для маскировки к скалам. Посмотри на мои зубы, на могучие челюстные мышцы. Уж если я кого схвачу, то вырваться будет нелегко. Даже крупная рыба обречена. Я держу добычу, пока она не умрет, а потом не спеша закусываю, как это делали подобные мне на протяжении миллионов лет.
|
|
Обо всем этом и еще о многом поведал целакант моему глазу, привыкшему наблюдать живых рыб.
Наши знания о жизни на больших глубинах в общем- то далеко не полны, но обитателей абиссали поймано немало, и ученые получили достаточно четкое представление о внешности обитателей этих холодных и мрачных мест. Вид глубоководных рыб свидетельствует о мало приятной жизни, почти всем им присуща черная окраска, ракообразным и другим позвоночным — красная. Среди подвижных обитателей абиссали нет синих особей.
В общем, целакант никак сюда не подходит. Достаточно взять его чешую: глубоководным рыбам такая броня не нужна. Кстати, далеко не доказано, что рыбы абиссали или хотя бы их предки отступили туда, спасаясь от конкуренции с другими видами в верхних слоях океана. Известно, что даже маленькие, хрупкие рыбки осваивают огромные области. Рыбы вообще склонны мигрировать и искать новые места, как и все живые существа.
Известные нам глубоководные виды произошли от предков, которые жили на обычных глубинах. Большинство глубоководных рыб, разумеется, специально приспособлены к особым условиям их обитания, однако их родство с обитателями сублиторали прослеживается очень четко, и среди этих родственников вряд ли можно выделить таких, которые были бы приспособлены для «конкуренции» больше, чем предки глубоководных. Жителей абиссали отличают очень мягкие ткани, легкие кости, огромные или атрофированные глаза; их большие челюсти оснащены длинными зубами, часто зазубренными. Они, надо полагать, очень хорошо чувствуют себя дома, и нет никаких оснований считать их слабыми и потому побежденными изгнанниками.
|
|
Когда был пойман целакант, трал одновременно принес несколько тонн акул. Как известно, куток, полный рыбы, поднимают лебедкой, затем его развязывают, и улов вываливается на палубу. Лишь самые выносливые рыбы остаются в живых при подъеме кутка, а падение на палубу и вес всей груды приканчивают многих оказавшихся внизу рыб. Известно также, что когда на поверхность поднимают глубоководную рыбу, пусть даже не сдавленную сетью, она чаще всего погибает задолго до того, как ее извлекут из воды.
Когда наш целакант попался в трал, он оказался в самом низу целой горы пойманной рыбы, и прошло некоторое время, пока разобрали тонны лежавших сверху акул. Тем не менее он после всего этого остался настолько бодрым, что хотел цапнуть капитана за руку. Вся команда на протяжении многих часов после замета развлекалась живым чудищем. Словом, никакая глубоководная рыба не пережила бы таких испытаний. А кто-то называл целаканта хилой, вырождающейся рыбой...
Все эти очевидные свидетельства не позволяли мне согласиться с тем, что рыба живет на больших глубинах. Казалось совершенно невероятным, чтобы целакант или его древние предки были вынуждены «отступить» из-за «конкуренции» с другими рыбами. Я не знаю ни одной современной или вымершей рыбы, которая была бы страшна целаканту — «охотнику рифов». Скорее наоборот, он — подобно еще более крупному хищнику, морскому судаку, — представляет собой страшного врага для большинства рыб, обитающих в зоне рифов. Словом, я поручился бы за него в любой его схватке даже с самыми подвижными соперниками; не сомневаюсь, что и ныряльщик, плавая среди рифов, не был бы в восторге от встречи с целакантом. Оглядываясь теперь назад, я еще более, чем когда-либо, недоумеваю:как могло большинство ученых согласиться с мыслью, что целакант — житель абиссали..
Но одного лишь моего недоверия к версии «труднодоступных глубин» было, разумеется, недостаточно, чтобы решить загадку. Первый вопрос: обитает ли целакант в том районе, где был пойман? Может быть, он просто очень редок, а может быть, его встречали и раньше, но не сообщали об этом? Многие люди не заявляют в музеи о необычных животных, боясь показать себя невеждами. Из-за этого пропадает немало редкостей. Нужно какое- нибудь выдающееся событие, чтобы победить нерешительность; недаром всякий раз, когда пишут о «новой находке», за этим следует поток аналогичных сообщений. Когда в Ист-Лондоне впервые экспонировали цела- канта, многие заявили, что уже видели таких рыб раньше. Один человек рассказал, что несколько лет назад нашел подобную рыбу на берегу севернее Ист-Лондона. Он ничего не смог с ней поделать: она была очень велика и уже разлагалась. Рыбак с траулера вспомнил, как давным-давно в море у Натала они вытащили шесть больших рыб, в которых он теперь признал целакантов. Его капитан велел выбросить их обратно, так как сомневался, что кто-нибудь станет есть столь необычную рыбу. Рассказывались и другие подобные истории, но из-за отсутствия каких-либо надежных доказательств, вроде чешуи или фотографий, невозможно было проверить достоверность этих сведений.
Опросы жителей побережья в районе Ист-Лондона не дали никаких результатов. Никто из рыбаков, занимающихся ярусным ловом, не мог вспомнить, чтобы он поймал или видел что-либо похожее на целаканта. Не было также данных и о поимке целакантов траулерами в районе Ист-Лондона, да и вообще в южноафриканских водах. Между тем многочисленные траулеры день и ночь на разных глубинах непрерывно обшаривают морское дно на большом протяжении вдоль всего нашего побережья.
Прибрежные воды Южной Африки отличаются сильными течениями. Главное из них — Мозамбикское, идущее в южном и западном направлениях, то ближе, то дальше от берега, в зависимости от ветра. Хотя его общее направление остается неизменным, постоянные смещения вызывают нередко почти столь же сильные противотечения. В этих условиях исключительно трудно вести ярусный лов; он коммерчески выгоден только на мелководье. Таким образом, если целакант обитает среди рифов на глубине 200 метров и больше, он как будто мог остаться незамеченным. Но так ли это? Ведь целаканты почти наверное должны были заходить и в более мелкие воды. И уж во всяком случае волны выбрасывали бы на берег больных или мертвых рыб, которые, учитывая их большие размеры, не могли остаться незамеченными. К счастью для меня, вскоре после открытия латимерии в Ист-Лондон пришло государственное научно-исследовательское судно. Оно работало как раз там, где был обнаружен целакант, и ученые всячески старались поймать еще экземпляр или обнаружить хоть какие-нибудь признаки наличия целакантов. Безрезультатно. Все, буквально все, решительно говорило против того, что целакант обитает в море вблизи Ист-Лондона, даже среди скал на значительной глубине.
Любопытно, что большинство ныне живущих примитивных рыб обнаружены в пресных водах. Следовало допустить такую возможность и для целаканта. Но что касается Южной Африки, особенно района Ист-Лондона, то тут это исключалось. Всякий, знающий наши края, поймет почему. Реки Южной Африки очень непостоянны. В паводок они полноводны и стремительны, но большую часть года представляют собой цепочку изолированных маленьких прудов. Во время паводка речную рыбу часто выносит в море, где она гибнет и выбрасывается волнами на берег. Это позволяет получать представление о том, какие рыбы обитают в реке. В засушливую пору фауна прудов малочисленна и бедна видами; к тому же ее постоянно облавливают и часто хищническими способами.
Учитывая все это, казалось просто невероятным, чтобы в реках Южной Африки обитал никем не замеченный целакант; хотя вполне можно допустить существование еще неизвестных видов мелких рыб.
Как я уже говорил, моя жизнь в первые месяцы после открытия была исполнена забот и осложнений, и времени для догадок почти не оставалось. Проблема происхождения и места обитания целаканта была подобна клубящимся у горизонта грозовым облакам; она не шла у меня из головы, не давала мне покоя. Было очевидно, что необходимо снарядить экспедицию на судне, приспособленном для исследовательской работы среди рифов, где невозможен ярусный лов. У меня не было денег, в Южной Африке вообще неоткуда было их взять, и я обратился в крупные зарубежные организации. Тщетно. До меня доносились слухи, будто то одно, то другое учреждение готовит экспедицию в Южную Африку, но никто не появлялся. Тем временем мы разослали на все рыболовные суда листовки с фотографией целаканта и назначили вознаграждение за новые экземпляры. Рыбаки прозвали целаканта Старина Четвероног; это имя осталось за ним и по сей день.
Как ни ждали мы новых сообщений, «целакантовый шторм» мало-помалу стихал, и в конечном счете тучи международного напряжения и войны окончательно похоронили все мои надежды на какие-либо экспедиции, южноафриканские или зарубежные.
Всю войну мы внимательно следили за новостями от рыбаков с побережья. Вместе с женой я прошел сотни, если не тысячи километров, показывая фотографии и рассказывая о целаканте местным жителям, людям всевозможных профессий, цвета кожи и социального происхождения. Но мы не узнали ничего достойного внимания. К концу войны мы стали склоняться к мысли, что цела- кант вряд ли постоянно обитал вблизи места, где был пойман, что он случайно туда попал.
Но ведь где-то должны же быть другие! Найти где именно — стало важнее, чем когда-либо.
Если я правильно предположил, что целакант живет среди рифов, то очевидно, что такой хищник просто обязан попадаться на крючок рыболова. И уж во всяком случае его должны были видеть. Но почему же тогда никто о нем не сообщал? Причины, конечны, могли быть разные.
Например, целакант обитает в таком месте, где никто не ловит рыбу: либо потому, что берега ненаселенны, либо из-за того, что рифы находятся далеко от берегов, окаймляют отмели, где нет пригодной для заселения суши. Может быть, вокруг рифов бушует сильный прибой, или их омывает бурное течение, или и то, и другое вместе — в результате вообще нельзя заниматься ловом. Тогда не приходится и рассчитывать, что целакант когда-либо будет пойман человеком, и выследить его можно только путем упорных поисков. Но кому под силу исследовать все такие места?.
С другой стороны, не менее вероятно, что целакантов регулярно ловили и ловят где-нибудь, где местные жители не видят в них ничего необычного и не отдают себе отчета в их ценности. А где, на каком побережье в мире можно найти столь глухой уголок, если не в Восточной Африке? Ни в умеренном поясе, ни в тропических водах нет области, морская фауна которой была бы так мало изучена. К тому же здесь очень много совсем неисследованных рифов — коралловых и скальных, и некоторые занимают очень большую площадь. Добавьте к этому, что течения из областей севернее Мадагаскара всегда идут на юг. Почему бы действительно целакант не мог благополучно существовать в каком-нибудь глухом, малоцивилизованном уголке этой огромной области? Чем больше я изучал все факты и свидетельства, тем вероятнее мне это казалось. Тот целакант, которого выловили у Ист-' Лондона, вполне мог переместиться вдоль побережья с теплым Мозамбикским течением — как это уже бывало со многими тропическими рыбами.
Известно, что жители Восточной Африки издавна были искусными рыболовами; однако, за исключением одного араба — Форскала, жившего на берегу Красного моря в восемнадцатом веке, здесь не было не только ихтиологов, но и вообще сколько-нибудь сведущих специалистов по рыбам. Громадное большинство населения, в частности представители племени банту, и в наши дни не получает надлежащего образования, живет по старым обычаям. В 1946 году в докладной записке Южноафриканскому совету научных и промышленных исследований я писал: «В Восточной Африке вполне могут быть места, где постоянно ловят и употребляют в пищу целакантов, но только об этом никому ничего не известно».
То, что сказано о Восточной Африке, в полной мере относится к береговой линии Мадагаскара протяженностью 5000 километров — острова, на котором найдено множество ископаемых остатков целаканта. Здесь есть участки, которых никогда не видел глаз ученого. Меня мучили видения:на мадагаскарском берегу островитяне преспокойно уписывают огромные куски целаканта...
Итак, мой взор обратился к Восточной Африке, но без большого восторга. На то, чтобы обследовать все тамошние рифы, потребовался бы не один год. Нужно время и деньги, много денег. А я был уже не молод; что же касается денег, то я ведь ученый, а не богач-овцевод и даже не миллионер.
Глава 7
Одержимость
М оя иллюстрированная монография о первом целаканте вышла в феврале 1940 года. Со смешанными чувствами перелистывал я сигнальный экземпляр. Гордость достигнутым омрачалась горьким сознанием, какой ценой все это далось.
Книга, бесспорно, содержала немало сведений. Один мой друг, ученый (но не ихтиолог), заметил: «Бог мой, если ты ухитрился столько написать об остатках рыбы, что бы ты сделал из целой?» Шутки шутками, а главная работа еще была впереди.
Война, война, война... Научная работа, которая не служила целям войны, неуклонно сокращалась. Рыба интересовала людей лишь как продукт питания для вооруженных сил. Моя двойная жизнь продолжалась; нам надлежало обучать людей, как делать взрывчатку для уничтожения других людей. Среди студентов становилось все больше девушек.
Все это время монография о целаканте лежала на моем столе; загадка не давала мне покоя. В 1944 году мужчины начали возвращаться из армии, и нам стало труднее, чем когда-либо: нехватка преподавателей, дополнительная нагрузка, группы для демобилизованных...
Откуда взять воодушевление, чтобы вдалбливать премудрости науки в головы людей, которые после всего пережитого невольно относились с усмешкой к студенческой жизни? Что ни говори, если ты привык бороздить небо на истребителе, преследовать и убивать, привык повседневно смотреть в глаза смерти, то валентность и эквивалентный вес не очень-то волнуют твое воображение.
Но даже в мрачные дни войны увлечение рыбами все сильнее овладевало мной, и к 1945 году я убедился, что рано или поздно все равно порву с химией. Одно меня смущало: на что жить? Я не видел никаких надежных источников существования. Говорили, будто премьер-министр предлагал создать лучшие условия для некоторых видных ученых, однако Грейамстаун находится далеко от центра событий. И тут я получил из Иоганнесбурга письмо от совершенно незнакомого человека, ныне покойного Брэнеби Кэя. Он предлагал мне написать популярную книгу о рыбах и сообщал, что на это выделено 1000 фунтов. По какому-то удивительному совпадению письмо было датировано тем самым числом (26 сентября 1945 года), на которое приходится день моего рождения и моей жены (наш сын долго рос в убеждении, что все супруги родились в один день).
Мои исследования в области ихтиологии давно заставили меня мечтать о создании такой книги. Много лет назад, не располагая никакими средствами для издания, я начал было писать, однако убедился, что расходы превзойдут все средства, какие я смогу собрать. Пришлось все — текст и иллюстрации — отложить в сторону.
Получив письмо, я достал свою рукопись и просмотрел ее. Приятно было почувствовать, насколько я продвинулся с тех пор. Я ясно понимал, что мое сочинение недостаточно хорошо. Мои представления стали за это время шире и четче, замыслы — обширнее и глубже.
Таким образом, в своем ответе Кэю я мог изложить почти исчерпывающий проспект книги, а также сообщить, что 1000 фунтов будет мало. Он тотчас ответил, что хороший план и компетентного автора найти гораздо труднее, чем деньги. Был создан совет попечителей, и еще до конца 1945 года дело пошло полным ходом.
Если до сих пор химия и рыбы делили мое время поровну, то теперь судьба бросила все гири на чашу ихтиологии. Меня ждали не только мои любимые рыбы, но и работа, о которой я давно мечтал, которая имела ясную цель и которую надо было довести до конца.
Приблизительно в это время до нас дошли слухи об учреждении Совета научных и промышленных исследований (СНИПИ), призванного координировать все виды научных исследований и распределять ассигнуемые средства. Поможет ли мне Совет в моем деле, которое уже выходило из стадии мечты? Смогу ли я получать нужных рыб, сменив сероводород на формалин? Работа над книгой продвигалась быстро, и мой дом стал похож на лабораторию и мастерскую. Я подобрал молодых художников и объяснил им, как надо рисовать рыб для нашего труда, — попросту говоря, такими, каковы они в действительности! Кое-кто не справился с этой задачей и ушел, зато оставшиеся выполняли работу отлично.
Тысяча девятьсот сорок шестой год оказался одним из самых трудных в моей жизни. Учебные группы были очень большие, некоторые приходилось делить на две. Моя жена, тоже химик, не могла оставаться в стороне: она пошла преподавать. Нам доставалось почти так же тяжело, как во время работы над целакантом. Мы превратились в машины. Со всего побережья Южной Африки и с траулеров рыбаки слали рыб для иллюстраций. В июне—июле 1946 года мы вместе с пятью художниками и фотографом провели месяц в районе Лоренсу-Маркиша, готовя материал для книги. Жили в старом-престаром, заброшенном доме, мебель почти вся из ящиков; зато соседство было весьма изысканное — мы поселились рядом с дворцом генерал-губернатора. Местные жители были поражены тем, что в дряхлый домишко наведываются знатные лица. Фотограф работал в тени кокосовой пальмы перед домом, являя собой бесплатное развлечение для ребятишек.
Большая часть моего времени уходила на сбор образцов в заливе, на островках и вдоль побережья, а жена прочесывала рынок, знакомясь с португальцами-рыбаками, вела хозяйство, объясняясь со слугами при помощи жестов, тщетно пыталась содержать в чистоте своего юного отпрыска, проверяла работу художников и была экскурсоводом для посетителей, щеголявших безупречными туалетами и мундирами. Рыба, день и ночь рыба... А мы не знали ни слова по-португальски. Наконец мы решили во что бы то ни стало изучить язык. Мы выполнили это намерение — после пяти лет упорных занятий.
Вернувшись в июле 1946 года в ЮАС, я узнал, что есть надежда получить от Совета научных и промышленных исследований научную стипендию. Я связался с соответствующими инстанциями и в сентябре 1946 года подал заявление о своем уходе с химического факультета с нового года. Это было для меня не гак-то просто: я всегда увлекался химией и любил преподавательскую работу. Теперь же мне предстояло отказаться от тесного общения со студентами, которых я обучал и наставлял с подлинным удовольствием.
Стипендия Совета исследований была утверждена, и в 1947 году началась моя новая жизнь. Сначала я располагал лишь одной рабочей комнатой, потом стало тесно, и в конечном счете, университет учредил отделение ихтиологии. Это отделение ныне размещено в бывшем военном здании; его прежние обитатели были бы немало поражены, увидев, чем теперь запиты помещения. Довольно необычное, возможно, даже уникальное отделение. Существует оно в основном на ассигновании Южноафриканского совета научных и промышленных исследований.
В то время (1946 год) наши головы были заняты почти исключительно будущей книгой, но, хотя этот труд не оставлял ни одной свободной минуты, мы не забывали и о целаканте. Как только стихли последние раскаты войны, со всех концов света к нам посыпались письма: целакант! Наконец в октябре 1946 года я написал председателю СНИПИ (Совета исследований), что, поскольку интерес к целаканту возрождается, неизбежно начнутся поиски новых экземпляров; естественно, в таком деле инициатива должна принадлежать Южной Африке.
Он ответил одобрительно и предложил немедленно приступить к разработке плана. Я послал детальный меморандум, после чего СНИПИ учредил небольшой комитет, поручив ему вплотную заняться этим вопросом.
В марте 1947 года газеты поместили следующую заметку:
«ЛАТИМЕРИЯ ЧАЛУМНА
Открытие в конце 1938 года живого целаканта в водах Южной Африки, в районе Ист-Лондона, все еще занимает умы биологов. Опубликованный отчет о препарированном экземпляре содержит все сведения, какие можно было собрать при таком материале, однако зоологи ждут данных о мягких тканях: они были утрачены до того, как их удалось изучить. Начало войны прервало подготовку экспедиций, которые должны были искать другие экземпляры замечательной рыбы.
Теперь, когда война кончилась, в различных странах, особенно в ЮАС, проявляют большой интерес к этому вопросу. Южноафриканский совет научных и промышленных исследований назначил комиссию; она рассмотрит, как наилучшим образом организовать надлежащую морскую экспедицию. Целью экспедиции будут не только поиски новых целакантов, но и сбор разного рода научных данных в сравнительно плохо исследованных районах Мозамбикского пролива.
Председатель комиссии — доктор С. Хоутон, директор Южноафриканского геологического управления, член Совета научных и промышленных исследований. Ответственный секретарь комиссии — профессор Дж. Л. Б. Смит из университета имени Родса в Грейамстауне. Комиссия призывает все общества и учреждения, а также всех заинтересованных частных лиц связаться с ней».
Какая-то «светлая» голова додумалась послать сообщение о предстоящей экспедиции в английскую печать; в нем говорилось, чтобы желающие принять участие писали мне. Я чуть не утонул в письмах. Можно было подумать, что Британские острова кишат молодыми людьми, мечтающими о приключениях. Пришлось напечатать опровержение.
Завязалась оживленная переписка с заинтересованными учреждениями всего мира, дважды заседала комиссия. Будущую экспедицию окрестили «Африканская морская экспедиция целакант» или сокращенно АМЭЦ.
Я собирался искать и найти целаканта и отчетливо представлял себе, как это делать. Однако кое у кого были еще и свои идеи, и вскоре стало ясно, что к поискам целаканта «пристегнут» обширную программу океанографических исследований. Впрочем, это меня не очень тревожило. Лишь бы мы двигались в задуманном мною направлении. Область, которую я наметил — Мадагаскар и Мозамбикский пролив, — нуждалась в широком исследовании, до сих пор ученые фактически там не работали.
Но когда дело коснулось деталей оснащения судов и необходимого снаряжения, подняло голову отвратительное чудовище по имени «финансы». Я предложил применять взрывчатку — и это вызвало осложнения из-за угрозы рыбопромысловым интересам. Завязалась долгая, ожесточенная битва, я уже стал тревожиться за свою мечту. Сложнее всего обстояло дело с судами. В конце концов появилась возможность арендовать судно у Британского комитета «Дискавери». Однако премьер-министр отказался утвердить такой вариант. К моему величайшему удивлению, никто даже не ждал от премьер-министра, чтобы он обосновал свой отказ...
К концу 1947 года стало очевидно, что намеченный комиссией обширный план не осуществим из-за его дороговизны. Я снова выдвинул свой первоначальный план, гораздо более скромный и менее дорогой, зато не менее эффективный с точки зрения поисков целаканта. Важной частью его было издание на английском, португальском и французском языках листовки с фотографией и кратким описанием целаканта и обещанием вознаграждения за поимку экземпляра. Я предлагал распространить листовку по всему побережью Восточной Африки, а также на Мадагаскаре и других островах этой области.
После бурного плавания в просторах неопределенности проект АМЭЦ прибило к берегу: он просто-напросто тихо испустил дух. Это произошло в начале 194В года; я так никогда и не смог установить причины: то ли международная напряженность, то ли денежные затруднения, то ли влияние взглядов высоких мужей науки за рубежом. Так или иначе, я оказался на бобах. Как ученый должен сказать, что меня всегда, мягко выражаясь, удивляло, как охотно иные политики соглашаются с расходованием миллионов и миллиардов на убийства и разрушения во время войны, тогда как в мирное время они долго спорят, выделить или не выделить несколько тысяч фунтов' на научную работу, и чаще всего не выделяют их. Независимо от позиции правительства я твердо решил продолжать осуществление своего плана, хотя бы в одиночку. У меня была единственная возможность без непосильных затрат проникнуть во все уголки обширнейшей области — листовка. Итак, я сообщил СНИПИ, что настаиваю на этой идее. Совет принял мое предложение; СНИПИ и университет имени Родса выделили по 100 фунтов каждый на выплату вознаграждения за первые два экземпляра целаканта, которые будут пойманы.
Листовки отпечатали в Лоренсу-Маркише и распространили всеми возможными средствами. Португальские власти разослали их во все пункты этого побережья, присовокупив инструкцию местным административным органам, чтобы не только распределяли листовки среди населения, но и. где это необходимо, разъясняли их содержание. Управление портов ЮАС и Лоренсу-Маркиша взялось вручить листовки капитанам судов, идущих на север, с просьбой оставлять по нескольку экземпляров в каждом пункте своего пути. Во все главные порты восточноафриканского побережья были разосланы пачки листовок для местных рыбаков.
Вместе с моим другом, португальским чиновником Карлосом Торресом, который одинаково свободно владеет английским, французским и португальским языками, я пришел к французскому консулу в Лоренсу-Маркише и рассказал ему о целаканте, а также о том, какое значение я придаю в этом деле листовкам. Объяснив, что, по-моему, целакант скорее всего обитает в водах Мадагаскара или где-то поблизости, я спросил, не будет ли консул так любезен послать пачки листовок мадагаскарским властям, сопроводив их письменным разъяснением и просьбой распространить листовки возможно шире. Он сразу увлекся и обещал оказать всяческое содействие. Через день-два консул передал мне, что листовки отправлены на Мадагаскар самолетом вместе с письмом, подробно излагающим суть дела.
Что ж, если я не могу сам везде побывать и поискать, пусть за меня говорят деньги! Благодаря листовке мне постоянно будут помогать тысячи глаз.
Неоднократно поступали подтверждения того, что листовки действительно проникли в самые отдаленные уголки. Правда, с Мадагаскара никаких сведений не было, если не считать сообщений, что отдельные чиновники их видели. Судя по всему, листовки там не были широко распространены; видимо, местные власти посчитали слишком невероятным, чтобы где-то у мадагаскарского побережья обитали целаканты. В самом деле, разве видные европейские ученые не заявили категорически, что целаканты ушли в глубины океана? Что же до Коморских островов, то туда листовка вообще не попала, а если и попала, то осталась лежать без пользы. Как ни надеялся я на листовку, а к многолетним упорным поискам надо было быть готовым.