Да, положение!.. Но я не раз бывал в переделках и знал, что не сдамся, что должен, обязан воевать. Личные мои чувства здесь совершенно ни при чем. Сейчас речь идет о престиже, потому что проблема целаканта — дело всей Южной Африки. Й пока только жена и я сознаем все значение этого дела, оно налагает на нас еще большую ответственность.
Итак, я обязан идти до конца. Обязан, если даже это будет грозить моей жизни. Я так и сказал жене, моему товарищу в этом трудном предприятии, и она спокойно согласилась. Итак, идем до конца.
Наш старый друг, доктор Джордж Кемпбелл, остался с нами на ленч. Его присутствие ободряло меня. Узнав, что произошло что-то необычное, к нашему столу подошел капитан Смайс. Я рассказал ему о случившемся и о моих затруднениях. Он немедленно со всей искренностью вызвался нам помочь, чем сможет. Затем капитан ушел, и я взялся за вилку, не видя и не слыша ничего. Остальные, понимая мое состояние, продолжали тихо беседовать между собой, чтобы не мешать мне. Я ел (кажется, действительно ел) и тщетно силился привести в порядок свои мысли. «Малан, премьер-министр, гм! премьер-министр, Смэтс, гм!» Я не видел, что происходит вокруг, перенесся мыслями в прошлое, вспоминая подобный же случай, и все переживал заново, как если бы это было сейчас..
Глава 9 Его же агнцы
А что ни говори, удивительные бывают совпадения!
Несколькими годами раньше, когда я еще работал над рукописью большого тома о южноафриканских рыбах, оказалось, что недостает сведений о некоторых рыбах и других организмах прибрежных вод юго-запада Капской провинции. Я условился выйти в море на одном из траулеров компании «Ирвин и Джонсон», которая всячески помогала мне в моих исследованиях. Суда этой компании много сделали для изучения рыб ЮАС, регулярно доставляя из рейсов всякие редкости. Кстати, траулер именно этой фирмы поймал и сделал достоянием науки первого целаканта.
Мне предстояло поработать на траулере «Годеция», который (вместе с другим новым траулером того же типа) был как бы опытным судном: до последнего времени в рыбном промысле Южной Африки не знали столь крупных судов. Понятно, что здесь было намного просторнее, чем на известных мне доселе траулерах. Я спал в каюте капитана, на удобной кровати, вдали от шума и неприятных запахов. По сравнению с тем, что я знал раньше, это был настоящий рай. Невольно вспоминались драные матрацы в тесных коробках под железной палубой; над головой день и ночь непрерывно, исключая часы полного штиля, гремят по железу тяжелые цепи... В таких условиях я работал, страдая от неудобств, зловония и морской болезни.
На новом траулере был настоящий салон, настоящие туалетные комнаты — не то что «все удобства за бортом». Все было ново и интересно для меня, привыкшего к траулерам нашего южного побережья, где команда в разгар лова день и ночь трудится почти без отдыха и не жалуется.
Здесь, в холодных атлантических водах, ловят на значительной глубине — нескольких сот метров. Ночью рыба поднимается вверх, иной раз чуть не к самой поверхности, и трал, ползущий по дну, в это время почти ничего не берет. Поэтому лов выгоден только днем, а поскольку стать на якорь на такой глубине невозможно, суда ночи напролет дрейфуют, качаясь на могучих атлантических валах. Не очень-то сладко для такого «моряка», как я, пока еще найдешь положение, чтобы можно было уснуть!..
На пути к месту лова капитан рассказал мне, что нас скоро встретит Блонди — большой тюлень, старый приятель рыбаков, которого легко узнать по светлому пятну на голове сбоку. Тюлени всегда подходят, когда выбирают трал, но некоторые, наиболее сметливые, встречают суда заранее, сопровождают во время лова и провожают часть пути обратно. Блонди уже много лет был знаком рыбакам.
И правда, вскоре с носа раздался крик, и я увидел в море довольно крупного тюленя, который легко поспевал за судном, время от времени показываясь из воды у самого борта..
Большая часть пойманной тралом рыбы собирается в длинном «мешке», который называют кутком. Когда трал выбирают, давление воды падает и плавательные пузыри рыб расширяются, так что верхняя часть трала всплывает на поверхность, поддерживаемая тысячами «поплавков». Часто пузыри до того раздуваются, что выпирают изо рта рыб, напоминая большие красные языки.
Рыбьи хвосты, торча из трала, отчаянно колотят воду, а мелкие рыбешки целиком проходят через ячею, и начинается подлинный пир для тюленей, которые плещутся вокруг. Они жадно хватают рыбешек, встряхивают и бросают их, чтобы проглотить с лету. У тюленей есть любимые и нелюбимые «блюда». Охотнее всего они едят мальков трески, отвергая более многочисленных Coryphaenoidid,, чем весьма напоминают людей, тоже невзлюбивших этих очень полезных, но менее привлекательных на вид рыбок, названных «крысиными хвостиками».
Не только тюлени набивают себе брюхо: со всех сторон слетаются акулы. Сначала они кружат поодаль, осторожно подбирая случайную добычу, но затем идут ближе, входят во вкус и начинают буйствовать. Если их не отгонять, они бросаются на трал, рвут его и хватают рыбу. Самые буйные выскакивают из воды и падают сверху на всплывшую массу, стараясь пробраться к добыче. На траулерах специально для этих хищников припасены ружья. В каждый замет капитан убивает немало акул длиной до трех-четырех метров. Меткое попадание в голову — и вы видите, как злобное чудовище, вращаясь с боку на бок, медленно исчезает в толще воды.
В тот рейс мы собрали все нужные мне экземпляры и еще несколько редких видов. Мы предполагали вернуться в порт в понедельник, а в четверг ночью радио в последних известиях сообщило о рыбьем заморе в Уолфиш-Бей. Диктор сказал всего несколько слов, но на меня они подействовали, как удар электрическим током.
У юго-западного побережья Африки, чаще всего в конце лета, случается, что рыбы гибнут миллионами. Нередко возникает угроза для здоровья жителей приморских областей, так как мертвую рыбу выбрасывает на берег, где она гибнет. Очистка берега представляет собой немалую проблему.
Объясняют такой страшный замор деятельностью подводных вулканов, но главным образом тем, что на дне моря выделяется сероводород. Этот зловонный газ губителен для всех живых организмов, потому что он расходует на свое окисление растворенный в воде кислород, и когда его слишком много, то кислорода вообще не остается. Говорят, «одному еда — другому беда», здесь же можно в известном смысле сказать наоборот: «одному беда — другому еда» — ибо если для жителей приморья замор рыбы является подлинным бедствием, то для ихтиологов это настоящая радость. Ведь гибнут все виды рыб, и чрезмерно расточительная природа в этом случае, как и во многих других, представляет ученому возможности, которых сам он создать не в силах.
Из горы погибшей рыбы всякий любитель сумеет отобрать несколько необычных видов, но только специалист может наиболее полно обработать такой материал. Дело в том, что самые странные на вид рыбы часто оказываются обычными, хорошо известными науке представителями глубоководной фауны, тогда как ничем не примечательный на первый взгляд экземпляр нередко представляет большую ценность для науки.
Много лет я ждал такой возможности — и вот она представилась. К тому же я значительно ближе, чем обычно, от места «происшествия». Несмотря на жаркое солнце, вода в Уолфиш-Бей холодная — значит, погибшая рыба может сохраниться несколько дней. В ту ночь я спал меньше обычного, а утром чуть свет побежал к радио. Новые сообщения: замор был самым большим за много лет.
Пятница... Возвращаться в понедельник, а улов пока небольшой, в трюмах еще много места. Мне же не терпелось вернуться немедленно. И начался поединок, настоящий морской бой между мной и капитаном, причем все преимущества были на его стороне. Однако я упорствовал, и в конце концов он согласился возвратиться раньше, но только на один день, чтобы мы пришли в Кейптаун в воскресенье утром. Я был как в лихорадке, о сне и не помышлял, голова гудела от мыслей. От Кейптауна до Уолфиш-Бей полторы тысячи километров, но для меня он на этот раз был дальше, чем луна. Добираться туда сушей или морем — значило безнадежно опоздать; меня мог выручить только самолет. На траулере никто не мог мне сказать, есть ли в Кейптауне частные самолеты. Скорее всего, нет...
Едва мы причалили, я бросился к телефону. Выяснилось, что на рейсовые самолеты рассчитывать не приходится. Оставалась одна надежда: военная авиация. С невероятными трудностями (воскресенье) я связался с одним из ответственных начальников, однако он сразу меня обескуражил, заявив, что без приказа главнокомандующего о самолете нечего и мечтать, а главнокомандующий в Претории, к тому же правительство может воспротивиться. Но сейчас все решало время, следовательно, связываться с Преторией бесполезно; еще куда ни шло в будний день, а то ведь в воскресенье!..
Ну нет, я не сдамся. Смэтс! Вот где выход. Говорили, что он интересуется наукой. Я никогда его не видел, но как раз на следующий день была назначена встреча. Совет попечителей, при чьей помощи выходила моя книга, постановил просить Смэтса написать предисловие. Член парламента Т. Б. Боукер подготовил встречу и известил меня, что она состоится в понедельник. В понедельник... Поздно! Как бы увидеть его сегодня?
Я сидел в портовой канцелярии, ломая голову над тем, кто бы мог помочь в этом деле. Воскресенье... как назло! В любой другой день недели все было бы проще. Решил обратиться к одному из своих знакомых, который хорошо знал Смэтса. И вот я уже говорю с ним, прошу позвонить премьер-министру и выяснить, не согласится ли тот меня принять. Мой знакомый сразу одобрил, мою идею, однако ответил неутешительно: как рядовой член парламента он не решался прямо звонить премьер-министру. Я высказал удивление.
— Вы не знаете Хозяина так, как я, — ответил он.— Я рискую своим положением, если позвоню. Он очень строго соблюдает правила субординации. Иное дело вы. Хозяин очень интересуется наукой. Я уверен, он поможет, если только вы к нему пробьетесь.
Я спросил, кому позвонить, но он отсоветовал мне звонить вообще: воскресенье, чего доброго, никто и говорить не станет. Лучше прямо идти в резиденцию премьер- министра. Зная себя, я не очень обрадовался такому совету, но сколько я ни возражал, мой знакомый стоял на своем. Дескать, так я скорее могу рассчитывать на успех, чем если буду действовать через официальные каналы. С величайшей неохотой я в конце концов согласился.
Дело шло к вечеру. Завершив свои дела на траулере и позаботившись о коллекции, я направился в резиденцию. Но премьер-министра там не было, вместе с каким- то зарубежным банкиром он уехал в Мюйзенберг, и его ждали только к вечеру. Я изложил свое дело чиновникам, которые меня приняли. Более молодой из них был немногословен, но, подобно многим другим, он явно посчитал меня сумасшедшим: лететь к черту на кулички из-за какой-то дохлой рыбы! Второй был более сдержан в проявлении своих чувств, однако и ему я показался ненормальным. Но разве предусмотришь, что скажет Хозяин? Вдруг он увлечется и в самом деле предоставит самолет этому лунатику? Уж лучше не давать категорического отказа, а выждать и посмотреть... Он сказал мне, что премьер не любит, когда его беспокоят в воскресенье. Я ответил, что отлично это понимаю, и продолжал настаивать, объяснил, что только ^недостаток времени толкает меня на такой шаг, что я и сам не решался, но мне настойчиво советовал так поступить человек, на чье суждение я полагаюсь. Я спросил, следует ли мне уйти и позвонить позже. Подумав, он ответил, что лучше обождать, пока Смэтс вернется.
Я сказал друзьям, которые меня подвезли, что останусь ждать и позвоню им позже.
Меня провели в комнату и предложили сесть, но мне не сиделось на месте. Я вышел и стал прохаживаться между деревьями, под могучими кронами которых царили сумерки. Каждая минута казалась мне вечностью. Когда же он вернется?
Самочувствие было отвратительное. Я многое могу перенести, но неопределенность меня изводит, ибо мое воображение, помогая мне в работе, часто отравляет мне жизнь. Я видел горы драгоценной рыбы — она разлагается, ее жрут птицы, уносят волны, закапывают в землю отряды санитарной службы... Несколько позже кто-то из чиновников любезно пригласил меня выпить чаю. Снедаемый тревогами, я закусил, не разбирая вкуса. Чиновник стал расспрашивать с явным доброжелательством, и я рассказал о своей работе. И вот уже я чувствую, что он увлечен, превратился в моего союзника и готов сделать все, чтобы мне помочь. Пока же он решил немного отвлечь меня от грустных мыслей и провел по комнатам особняка. Увы, сокровища и редкости этого красивого здания меня не волновали, перед моим взором стояли клады, гибнущие на залитом солнцем песке Уолфиш-Бей. Кончилось тем, что он опять оставил меня наедине с деревьями в саду. И снова я хожу взад-вперед.
Когда же он вернется, когда?..
Я был в некотором удалении от дома, солнце склонилось так низко, что под деревьями стало совсем темно; вдруг послышался шум машины. Избегая беспокоить кого-либо, я решил, что лучше не торчать в доме в момент появления Смэтса. Если он меня захочет принять, я войду. А пока я медленно вернулся к дому и стал ходить по дорожке вдоль стены. Прошло минут пятнадцать. Внезапно шестое чувство подсказало мне, что кто-то внимательно разглядывает меня из окна второго этажа. Я незаметно скользнул взглядом по окнам, но они были завешаны. Я ждал, ждал взволнованно, напряженно, и когда чиновник пришел за мной, я все понял по его виду. К величайшему сожалению, фельдмаршал не может меня принять. Чиновник рассказал ему суть дела, даже попытался отстоять его, но безуспешно. Я поблагодарил и попросил позвонить моим друзьям, которые очень скоро за мной приехали.
Итак, я увижу Смэтса завтра. Но завтра — поздно: мои сокровища сгниют. При всем том отказ не вызвал у меня озлобления, только разочарование. Я философски рассудил, что, вероятно, еще раз расплатился за свою моложавость: фигура и лицо не произвели достаточно солидного впечатления. А ведь Смэтс как будто должен был хоть немного слышать о моих работах и заслугах. При его интересе к науке он безусловно знает о целаканте, больше того, его подробно информировали о проекте АМЭЦ, когда он не позволил нам вести переговоры об использовании иностранного судна.
На следующий день я позавтракал в здании парламента вместе с Томом Боукером, потом он представил меня секретарю премьер-министра. Секретарь подтвердил, что встреча состоится в 14.15. Премьер принимает за ленчем американских журналистов и еще не вернулся в свой кабинет, но все будет в порядке. Вдруг послышался шум, секретарь вышел. Он тут же вернулся и стал на пороге, глядя на меня с некоторым замешательством, потом заговорил. Не помню точно слов, но он посетовал на то, что я не сказал ему сразу о своем вчерашнем визите в резиденцию. И почему я не обратился к нему, прежде чем идти туда?
Я вкратце изложил ему, что произошло, что мне советовали и как я действовал. Секретарь сухо и корректно попросил меня немного обождать, предупредив, что положение весьма сложное. Он вышел, а я сидел, совершенно сбитый с толку, наблюдая, как оживленные американцы проходят цепочкой в святая святых и возвращаются оттуда. В конце концов мне удалось поймать секретаря. Я потребовал от него ясного ответа. Он помялся и наконец объяснил, что Смэтс недоволен моим вторжением в его резиденцию и потому отказался меня принять. Секретарю явно было неловко, он сказал, что если только сможет переговорить с премьером, то постарается все уладить. Вызвав машинистку, он попросил меня составить письменное извинение за свой вчерашний шаг. Дескать, это может помочь.
Четыре часа... Мое терпение лопнуло. Я снова потребовал ясного ответа. Секретарь выразил сожаление: он сделал все, что мог, Смэтс наотрез отказывается меня видеть. Мне оставалось только уйти. На этот раз я уходил с глубокой досадой, поняв, наконец, что дело вовсе не в моей моложавой внешности, а в национальности. Будь я ученым какой-либо иной страны, вполне возможно, что в этот момент я уже собирал бы сокровища на берегу возле Свакопмунда. По вине Смэтса клад погиб. Ему было важнее принять дань восхищения иностранцев, чем выполнить настоятельную просьбу ученого-соотечественника. Я не первый встретил такой прием, мне были известны другие примеры... И мне вспомнилась притча о пастухе и овцах: до чего верно! Я ведь был одной из его собственных овец!... [12]
Спустя некоторое время состоялось заседание с членами Совета попечителей моей книги. Мы обсуждали финальную стадию работы, и у нас были все основания радоваться. Общественность хорошо встретила нашу инициативу, пробные оттиски получились отлично, расходы отвечали нашим возможностям. К концу заседания председатель поднял вопрос о предисловии и сказал, что мы, вероятно, все одобрим его предложение: просить Генерала оказать нам великую честь написать предисловие.
— Если вы подразумеваете Смэтса, — сказал я, — то должен, к сожалению, возразить. Я против того, чтобы моя книга как-либо была связана с его именем.
Мои слова произвели впечатление взорвавшейся бомбы, но я твердо стоял на своем. Не вдаваясь в долгие объяснения, я просто сказал, что, на мой взгляд, предисловие должно быть написано ученым, а не политиком, который вряд ли может основательно судить о рассматриваемом в книге предмете и об авторе.
Мы уже как-то говорили, кто бы мог написать предисловие. Кто-то предложил Смэтса, я же сказал, что предпочел бы видного ученого, подразумевая председателя Южноафриканского совета научных и промышленных исследований (этот пост тогда занимал Б. Ф. Шонланд[13]). Однако тогда я не придавал этому вопросу большого значения и не стал спорить. Теперь я выдвинул кандидатуру Шонланда, и мое предложение было принято.
После заседания секретарь Совета попечителей, ныне покойный Брэнсби Кэй, попросил меня задержаться и, как только мы остались одни, выразил свое недоумение. В чем дело, почему я против Смэтса? Поразмыслив, я в общих чертах посвятил его в произошедшее. К моему удивлению, он реагировал очень бурно, наградив Смэтса именами, которые, вероятно, родились на чикагской бойне. Потом он рассказал мне, что Смэтс и с ним однажды обошелся примерно так же, без какого-либо повода.
Еще одна из «его овец»!
Наше решение не преминуло вызвать определенную реакцию. Один из пожертвователей, который рассчитывал, что в книге будет имя Смэтса, пришел ко мне, чтобы сказать, что отсутствие подписи может отразиться на продаже книги. Теперь можно сказать, что если это и отразилось, то не так, как он ожидал. Мне говорили, что вскоре после выхода книги в свет в больших городах за ней стояли в очереди.
Когда стало известно, что партия Смэтса проиграла на выборах, для многих людей это было неожиданностью. Еще большей сенсацией для внешнего мира явилось сообщение, что Смэтс забаллотирован в своем собственном избирательном округе, причем его счастливый соперник до тех пор был почти не известен вне политических кругов. Однако подумав, я понял, что удивляться тут нечему, Ясно: его же агнцы обратились против него...
Глаза 10
Опять сначала
Из мира воспоминании я перенесся в действительность. 24 декабря 1952 года, я сижу за столом в салоне «Даннэттэра», рядом стоит Джордж Кемпбелл; его рука покоится на моем плече. Он встряхивает меня, и я возвращаюсь к суровой реальности, к проблеме целаканта. Глядя на мое удрученное лицо, он улыбается и говорит.
— Выше голову, Дж. Л. Б., ты победишь.
Так приводят в чувство больных.
На судне не было телефона для пассажиров, единственный аппарат стоял на мостике и был предназначен для служебного пользования, но капитан Смайс любезно предоставил и мостик, и телефон в мое распоряжение. Чувствуя, что мне предстоит чрезвычайно интенсивно поработать с телефоном, я первым долгом позвонил начальнику телефонной станции дурбанского почтамта, рассказал о своих затруднениях и попросил сделать все, что можно. Почтамт работал изумительно. Предупредительность и работоспособность всех его сотрудников оставили у меня самое приятное воспоминание; они нам очень помогли в это трудное, напряженное время. По-моему, когда нужно разыскать человека, почтовое ведомство ЮАС может успешно соперничать со Скотланд-Ярдом [14]и даже со знаменитой канадской конной полицией.
Все, или почти все, средства, на которые я существую, работаю, организую экспедиции, поступают от Южноафриканского совета научных и промышленных исследований: через него распределяются правительственные ассигнования на науку. Я нес ответственность перед СНИПИ и потому первым делом решил связаться с Советом, а именно с его председателем. Этот пост тогда занимал доктор П. Ж. дю Туа, который показал себя одним из лучших руководителей СНИПИ. Итак, звонить П. как мы его звали для краткости. Прошу телефонистов разыскать доктора П. Ж. дю Туа в Претории для срочного разговора. Пока я ждал на мостике, мысли нетерпеливо бежали вперед: что-то мне сулит будущее? Прошло полчаса... Когда же соединят? Я позвонил на почтамт, справился, как дела. Оказалось, доктора дю Туа еще не нашли, но преторийские телефонисты полным ходом продолжают розыски.
Пришла на мостик жена и заговорила со мной, вдруг зазвонил телефон. Я подскочил, но дежурный уже поднял трубку. Дежурный после еще одного «да» сказал: «Он здесь» — и обратился ко мне.
— Профессор, вас просит ваш секретарь.
Миссис Макмэстер звонила из Грейамстауна. Она сообщила, что пришла еще одна телеграмма от Ханта. Он адресовал ее в ректорат университета, на тот случай, если меня не застанут на месте.
«Есть экземпляр целаканта полтора метра обработан формалином тчк Случае отсутствия Смита вышлите самолет или советы адресу
Хант Дзаудзи Коморы».
Миссис Макмэстер хотела бы взять небольшой отпуск. Я не возражаю? Разумеется нет, ответил я, однако позже, конечно, эгоистично пожалел об этом.
Жена ушла, и я снова стал ходить взад-вперед на мостике. Матросы, украдкой поглядывая на меня, драили медяшку. Звонок. Прыжок — и я возле аппарата, но спрашивали старшего помощника.. Взад-вперед, взад-вперед... Старпом уходит, желая мне успеха. Телефон! К сожалению, доктор П. Ж. дю Туа словно провалился сквозь землю, невозможно найти.
Надо что-то предпринимать, притом быстро. Раз П. Ж. нет на месте, нужно действовать самому. Мысленно я одного за другим перебирал членов кабинета министров. Я остановил свой выбор на министре экономики Эрике Луве. Причин было несколько. Незадолго до этого Южноафриканский совет научных и промышленных исследований перешел в его непосредственное подчинение, он знал о моей работе, я был лично с ним знаком. По опыту я убедился, что это отзывчивый, деятельный и знающий человек, быстро схватывающий суть дела. Да, он подходит лучше всего!
Не будет ли телефонная станция так любезна возможно быстрее найти министра Эрика Лува? Полчаса спустя телефонисты сообщили, что министр Лув отбыл с официальным визитом в США, и связаться с ним — дело сложное.
Из Америки Лув мне вообще не мог помочь... Начнем сначала. Донгес? Зауэр? Решено: Донгес. Не будет ли телефонная станция так любезна найти министра Донгеса и передать, что я хочу говорить с ним по срочному вопросу?
Немного погодя телефонисты доложили, что узнали, где Донгес, но так как он сейчас в поезде, идущем из Претории в Кейптаун, мне придется подождать. Через несколько часов он будет на месте, и нас соединят. Снова ожидание, и новое сообщение: Донгеса удалось поймать на кейптаунском вокзале, и он обещал через полчаса переговорить со мной из дому. Полчаса... Они показались мне годом. Наконец я говорю с Эбеном Донгесом, министром внутренних дел, который в бытность студентом славился своими способностями и был опаснейшим оппонентом в дискуссиях. Он сменил успешную и прибыльную карьеру юриста на политику и вскоре занял выдающееся место в парламенте, где даже наиболее едкие замечания и выпады, хоть бы и самого Смэтса, не могли поколебать его нерушимого спокойствия — ценнейшее достоинство в таком звании.
Я быстро изложил ему суть дела, и он так же быстро ее схватил, так как знал в главных чертах историю первого целаканта. Донгес сказал, что будь он в Претории и не будь сейчас рождество, он еще смог бы что-нибудь сделать. Теперь же, находясь в Кейптауне, откуда в эти дни почти невозможно с кем-либо связаться, он вряд ли сможет достаточно быстро предпринять действенные меры. Я не пробовал обратиться к премьер-министру? Я объяснил, почему не сделал этого. Он согласился и сказал, что, может быть, министр транспорта Пауль Зауэр в состоянии помочь. Он сейчас как будто находится в Претории. Почему не попробовать? Желаю успеха.
Итак, я снова там, откуда начал. Праздники! Рождество!.. Не будет ли телефонная станция так любезна найти для меня министра Пауля Зауэра? Он должен быть в Претории.
Опять я меряю шагами ограниченное пространство, мысленно в тысячный раз перебираю произошедшее. С мостика уходить нельзя, есть не хочется, даже чай, который мне принесли, не лезет в глотку. Телефон! Телефонисты докладывают, что ни в министерстве, ни дома у министра Зауэра никто не отвечает. Продолжать поиски? Конечно! Сделайте все, только найдите его. Взад-вперед,, взад-вперед, голова работает так же интенсивно, как ноги. Зауэр!.. Солнце зашло, зажглись фонари, мне принесли еще чая. Наверно, я не один километр прошел по мостику. Было довольно поздно, когда телефонисты, наконец, разыскали министра Зауэра. Излагаю ему суть дела, он тут же решительно заявляет, что ничем не может помочь, не может санкционировать использование для этой цели гражданского самолета, к тому же свободных машин все равно нет. Почему не попробовать связаться с французской авиакомпанией? Очень возможно, что у них есть Коморская линия, а уж Мадагаскарская-то обязательно есть. Его же ведомство ничем мне помочь не может. Единственная надежда — на французов, Я не пробовал? Нет? Попытайтесь, желаю успеха.
Еще раз сначала. Заказываю номер французского консула в Дурбане — на всякий случай. Телефонная станция докладывает: к сожалению, никто не отвечает. И сейчас уже ничего не сделаешь, поздно. Я в тупике, озадаченный, растерянный; что делать дальше — не знаю.
Совершенно сбитый с толку, я пошел в каюту. Началась первая из многих беспокойных, бессонных ночей. Ворочаясь в постели, я видел целаканта в жаркой и влажной коморской атмосфере и Ханта, воротящего нос от интенсивного благоухания. А вдруг это вовсе и не целакант? То-то я окажусь в дураках со своими звонками министрам... Конечно, Хант достаточно опытен и осторожен, и моя жена не сомневается, что он в состоянии опознать целаканта, но ведь и лучшие знатоки ошибаются!
Полутораметровый целакант. Размеры — важный фактор. Меня, понятно, несколько утешало, что эта рыба такой же длины, как латимерия. Если бы Хант телеграфировал, что пойман пятнадцатисантиметровый целакант, было бы гораздо больше оснований сомневаться, но зато насколько все проще: достаточно, никому ничего не говоря, поместить рыбу в бутылку и отправить по почте, и мне не пришлось бы ломать голову.
...Я вздрогнул и проснулся; мне снился отвратительный запутанный кошмар про целаканта и Коморы, душу сжимал страх, что рыба сгниет, прежде чем я поспею туда. Но это, увы, и не сон, а горькая реальность...
В ту долгую ночь мой измученный, воспаленный мозг лихорадочно перебирал всех, кто бы мог помочь. В конце концов я остановил свой выбор на министре обороны.
Утро 25 декабря 1952 года (первый день рождества). Не будет ли телефонная станция так любезна попытаться найти министра обороны? Снова меряю шагами мостик... Накануне, поздно вечером, жена узнала, что на борту находится французский консул в Кейптауне, и спросила у него домашний телефон его дурбанского коллеги. Подождав, чтобы было не слишком рано, я попросил телефонную станцию связать меня с ним. Он оказался дома, я рассказал ему о случившемся и о своих трудностях, а также о том, что не знаю, как действовать. Он тоже не знал, что делать, однако заверил меня, что окажет любую посильную помощь. Приятно вспомнить, что все французские представители в ЮАС, к которым мы обращались, относились к нашим просьбам с величайшей предупредительностью и не жалели трудов, помогая нам.
Рождество: мир на земле и в человецех благоволение. Что же, может, это и верно, но кой черт дернул целаканта объявиться как раз перед рождеством? Рождество!.. Уж во всяком случае для меня праздника не будет.
Прождав бесконечно долго, я сам позвонил на станцию. Пока — ничего... Семь мучительных, невообразимо долгих часов этого рождественского дня я мерил шагами мостик.
Под вечер телефонная станция сообщила, что местонахождение министра Эрасмуса (министр обороны) установлено: он на своей ферме в Уайт-Ривер. Идеальное убежище! Ближайший телефон — за несколько километров и работает только в служебные часы. Подозреваю, что это говорилось специально для посторонних; трудно поверить, чтобы министр обороны был до такой степени отрезан от внешнего мира. Но ничего не поделаешь
Я снова очутился на линии старта. В этот момент почтамт сам предложил мне попробовать переговорить с каким-то важным начальником. Спасибо, не свяжете ли вы меня с ним? Я не знал о нем ничего, даже имя мне было незнакомо. В конце концов почтамт сообщил, что никак не может найти того начальника. Похоже, что это безнадежное предприятие: как-никак рождество, и дело идет к вечеру. Я поблагодарил их за беспокойство, телефонист предложил попробовать еще раз на следующее утро, я согласился. Рождество! Сумею ли я когда-либо снова радоваться этому празднику?..
декабря 1952 года.
На рассвете я совершил небольшую прогулку по берегу, потом занял свой пост на мостике и связался с почтамтом. Снова ожидание; наконец сообщение, что того начальника так и не удалось разыскать. Почтовый чиновник предложил еще какого-то высокопоставленного деятеля, фамилия которого ничего мне не говорила. Ожидание... неудача... начинай все сначала! Новое предложение: связаться с командующим одного из родов войск. Пожалуйста, соедините! С кем угодно, лишь бы был толк. На этот раз телефонисты быстро добились успеха, и вот уже откуда-то издалека доносится явно недоброжелательный голос сановного собеседника. Я представился и сразу начал рассказывать про ист-лондонского целаканта. Он прервал меня и нетерпеливо спросил, какое отношение имеет какая-то рыба к нему и к вооруженным силам Южной Африки. Я вежливо попросил проявить немного терпения — я объясню какое, но он снова в тех же выражениях прервал меня. Тогда я довольно резко сказал, что если он послушает, вместо того чтобы говорить, то все поймет. Следовало бы записать нашу беседу на ленту для потомства, она порой принимала очень оживленный характер. Я был вынужден спросить его: неужели он думает, что человек моего положения станет в такое время звонить человеку его положения по какому - нибудь легкомысленному поводу? Неужели он не понимает, что я говорю с ним по вопросу государственной важности!.