Моя работа над южноафриканскими рыбами особенно ясно показала мне, что для полного понимания их своеобразных черт необходимо изучить также и восточноафриканских рыб. Чем дальше, тем более я убеждался, как мало еще сделано, для научного исследования этого обширнейшего района. Трудно придумать более удачное приложение сил: совместить охоту за цела кантом с изучением других рыб неизведанного края, изобилующего чудесными рифами и проливами, которые как нельзя лучше отвечали моему представлению о месте обитания цела- канта. Южноафриканский совет научных и промышленных исследований доброжелательно отнесся к моим предложениям и выделил необходимые средства. Португальские власти также пошли нам навстречу.
В 1947 и 1948 годах состоялись экспедиции в южные районы Мозамбика. Описание рыб этих районов вошло в мой труд о южноафриканских рыбах, который начал печататься в марте 1948 года. В начале 1949 года труд был завершен, и в июле книга вышла..
К этому времени наша работа заинтересовала общественность ЮАС, и в дополнение к ассигнованиям СНИПИ мы стали получать деньги и снаряжение от частных лиц и различных фирм. Последовала серия экспедиций. С каждым годом мы забирались дальше и все время распространяли листовки, рассказывали о целаканте, расспрашивали местных жителей.
В 1948 году я встретил в районе Базаруто (Мозамбик) человека, который сразу же по фотографии опознал целаканта. Как же, он сам однажды поймал точно такую рыбу, это было вечером, в глубоком проливе южнее острова Базаруто; правда, с тех пор он не видел и не слышал больше о подобных рыбах. Сначала он ее принял за морского судака, но когда вытащил из воды, то сразу обратил внимание на необычайно крупную чешую и странные плавники. Он говорил о том, какая она была жирная, какое у нее мягкое мясо, совсем без костей; он не мог бы знать всех этих подробностей, если бы не держал в руках настоящего целаканта. Правда, он не приметил особенностей строения хвоста.
|
|
За все время наших долгих поисков вдоль восточного побережья Африки это было первое обнадеживающее известие. Оно оказалось единственным.
Итак, мы неуклонно продвигались вперед, расширяя свои познания о Восточной Африке, ее рифах, природных особенностях и рыбах, вскрывая неслыханные богатства для науки. Нас ожидало столько открытий, что я едва не пожалел о том, что поиски целаканта не позволяют мне целиком отдаться увлекательнейшей задаче — описанию богатейшей морской фауны Восточной Африки.
В 1950 году комитет «Дискавери» сообщил нам, что исследовательское судно «Уильям Скоресби» выходит в плавание, во время - которого зайдет в ЮАС и будет искать целаканта. Это было то самое судно, которое я надеялся арендовать для нашей экспедиции АМЭЦ.
В апреле 1950 года судно пришло в ЮАС, где должно было ремонтироваться. Тем временем научный руководитель экспедиции Роберт Кларк приехал в Грейамстаун, чтобы рассказать мне о планах экспедиции. Они надеялись поймать целакантов в районе Ист-Лондона. Меня просили сотрудничать и консультировать экспедицию.
Я предупредил Кларка об ожидающих их трудностях — течениях, сложном рельефе дна — и посоветовал обратиться к помощи рыбаков. Отложив поездку в Лоренсу-Маркиш, я сам отправился в Ист-Лондон, чтобы выйти с англичанами в море. Когда я прибыл, они уже несколько дней вели поиски. Роберт Кларк отличался невозмутимым характером, однако и он был несколько удручен. Они не поймали ни одного целаканта, и мне незачем было выходить с ними в море, потому что они остались без снастей. Неровное дно и сильные течения, которые на разных глубинах идут навстречу друг другу, оказались неодолимым препятствием. Ловушки унесло, яруса уплыли, сети были изорваны в клочья. Вместо лова меня пригласили в салон корабля, где открыли бутылку шампанского. Я предпочел довольствоваться ароматом...
|
|
Позже, в том же 1950 году, мы работали в районе острова Мозамбик, преимущественно у Пинды. Пинда — глухой, покрытый густыми зарослями полуостров с маяком на северной оконечности. Обширные рифы занимают здесь площадь не менее 10X15 километров, а дно имеет самый разнообразный характер — от песчаного до кораллового. Трудно назвать другое место, где ихтиофауна была бы так богата.
Нам приходилось нелегко — мало продуктов и пресной воды, жара; к тому же местное население терроризировали львы-людоеды. Чуть не каждую ночь они врывались в хижины и беспощадно расправлялись с обитателями. Ужасно было слышать торжествующий рык убийцы. Один из хищников явился рано утром на поросший кустарником утес и грозно рычал на нас — мы работали внизу, среди рифов. Нередко по утрам мы находили огромные следы у себя под окнами. Не могу сказать, чтобы это доставляло нам удовольствие.
Португальцы честно сдержали слово. Даже на самых отдаленных маяках на видном месте были вывешены для всеобщего обозрения наши листовки. Не раз вожди в деревнях показывали нам эти листовки, прибитые на столбах их хижин. Рыбаки доставали листовку из-за пазухи, где хранили ее как ценность. Теперь даже в глухих местах мало кто не слыхал о целаканте; все знали, что за эту рыбу обещано 10 тысяч эскудо. И поныне жители побережья называют целаканта «Дес Коитус Пеикс», что означает «стофунтовая рыба». Во время наших путешествий мы узнали, что многие сомневаются: действительно ли есть у нас такие деньги. Мы всячески старались рассеять эти сомнения.
|
|
В 1951 году мы работали в одной из наиболее диких и наименее изученных областей Восточной Африки, на севере Мозамбика, между Порту-Амелия и рекой Рувума. Изо всех наших экспедиций эта была едва ли не самой трудной. Вдоль побережья здесь множество островов, поросших густым кустарником, но лишенных пресной воды и необитаемых. Нет никаких коммуникаций и негде пополнить запасы экспедиции; условия для работы были крайне сложными. Здесь господствуют сильные ветры, нередко переходящие в шторм, и мощные течения, а высота прилива весной достигает 4,5 метра. Мы жили и путешествовали на небольшом суденышке, предоставленном португальскими властями, без помощи которых нам ничего не удалось бы сделать. Пользуясь редкими часами, когда ветер несколько стихал, мы спешили от одного острова к другому в' поисках не очень-то надежных убежищ. Зато рыбы исчислялись тут миллионами — удивительные и настолько неискушенные, что чуть ли не сами лезли на палубу. Мы собрали огромные коллекции, но за все время не видели никаких следов целаканта. Не знали о нем и люди, которые нам изредка встречались.
Все это время я оставался единственным в мире ученым, который считал, что латимерия появилась из тропических вод Восточной Африки. Мою убежденность приписывали скорее одержимости, чем логичности умозаключений. Меня считали даже сумасшедшим (несмотря на то, что «сумасшествие» привело к ценнейшим научным открытиям, касающимся современных рыб), и я отлично знал об этом.
А тут еще новые заботы.
К северу от Мозамбика сильное Южное пассатное течение, идущее из Индийского океана на запад, разветвляется. Одна ветвь идет на север, другая — Мозамбикское течение — на юг. Если цел акант обитает южнее места разветвления, легко объяснить, как латимерия — подобно многим другим тропическим рыбам — попала в Ист-Лондон.
Именно потому что целакант дошел до Ист-Лондона, вряд ли имело смысл искать его севернее мыса Делгаду, возле которого делится течение. А поскольку нам никак не удавалось найти его у африканских берегов, я все больше начинал интересоваться Мадагаскаром.
Как раз против изученного нами побережья Восточной Африки, сравнительно недалеко, простирался на тысячу миль мадагаскарский берег. Мадагаскар повседневно напоминал о своей близости, и не только потому, что мысли о целаканте все время уносили меня через пролив. В этой глуши мы находили на берегах удобных гаваней развалины укреплений, которые сначала вызывали у нас недоумение. Потом мы узнали, что это за развалины. Когда португальские колонизаторы обосновались на востоке африканского континента, по ночам к их поселениям стали бесшумно подходить целые флотилии лодок; с них высаживались воины, которые убивали, разрушали и так же бесшумно уходили обратно. Это были сакалавы, отважные мореходы с Мадагаскара.
Да, Мадагаскар был совсем близко, и его прибрежные воды и рифы вряд ли сильно отличались от мозамбикских. Меня утешало, что, хотя остров пока для меня недостижим, моя листовка проникла и туда. Я надеялся, что и там, как в Мозамбике, местные жители видели ее и знают, какое высокое вознаграждение сулит им поимка необычной рыбы.
При всей моей одержимости добываемые нами научные сокровища мало-помалу оттеснили целаканта на второй план, однако мы не переставали показывать нашу листовку местным жителям и расспрашивать их, не приходилось ли им видеть что-нибудь подобное? Нет, не приходилось. И к концу нашей последней восточноафриканской экспедиции мы уже почти не верили в то, что целакант обитает у побережья Мозамбика. Все подходящее места были изучены. И если даже тот житель Базаруто действительно поймал целаканта, то вполне вероятно, что эта рыба заплыла туда так же случайно, как случайно оказался в районе Ист-Лондона первый целакант. Словом, становилось все более вероятным, что ист - лондонский цел акант действительно совершил далекое путешествие. Хорош «вырожденец!»
Такой рыбе, даже учитывая попутное течение, нужен не один год, чтобы покрыть это расстояние, а ведь ее на каждом шагу подстерегают опасности. Нет, пусть кто хочет называет целаканта «вырожденцем» и «малоподвижным», я же ни капельки не сомневался в его способности проплыть через все восточное полушарие.
Мы продолжали поиски и продолжали надеяться, что наша листовка сделает свое дело на Мадагаскаре. Мы не знали тогда, что она не попала на Коморские острова; и всякий раз, планируя очередную экспедицию и изучая карту, я с надеждой обращал свой взгляд на этот архипелаг — таинственные точки среди безбрежной синевы океана, будто осколки могучего массива Мадагаскара, образовавшиеся во время его отторжения от Африки.
Скитаясь по диким уголкам Мозамбика, я постоянно думал о Коморах. То и дело я смотрел в ту сторону, пытаясь увидеть их через море. Коморские острова расположены к югу от места разветвления Южного пассатного течения; их омывает его южная ветвь. Как тут о них не думать! К тому же они так близко, куда ближе, чем Мадагаскар. До Гранд-Комора было всего каких-нибудь 200 миль — от силы день хода на нашем суденышке. У нас не было компаса — в прибрежных водах можно обходиться без него, — но я знал направление и скорость течений; при помощи часов, солнца и звезд мы дошли бы. Коморские острова гористы, их видно издалека...
Увы, слишком много было препятствий. Нам стоило таких трудов попасть в неизведанную область Восточной Африки, и она вознаградила нас таким богатством фауны, что было бы просто преступлением отправиться куда-то наугад, — ведь здесь мы на каждом шагу пожинали богатейшие плоды. Кроме того, у нас было мало пресной воды; и, наконец, не мог же я уводить судно на территорию другого государства без согласования с португальскими властями, а до них отсюда почти так же далеко, как до луны. В бурном море, среди уединенных островков мы были совершенно оторваны от мира. Недаром местные рыбаки спасались бегством при одном нашем появлении. Матросы смеялись: «Видно, не уплатили налога за лодку, вот и удирают, инспектора боятся….»
Глава 8
Близок локоть...
В первые мы познакомились с Эриком Хантом в 1952 году на Занзибаре,
Я работал тогда в составе большой экспедиции, которая вела исследования на Занзибаре, на Пембе, в Танганьике и Кении. Власти всех этих областей оказывали нам большую помощь, и перед тем, как оставить Занзибар, мы, по их просьбе, устроили для общественности выставку наших коллекций. С утра до вечера на выставке толпился народ. Пришел однажды и Хант со своим товарищем, который знал мою жену и представил его ей. Эрик Хант сам занимался рыболовным промыслом, и его очень интересовал целакант.
На выставке лежали кипы листовок с фотографиями целаканта. Увидев их, Хант немедленно погрузился в чтение. Моя жена заметила это. Оки разговорились, Хант спросил, можно ли захватить несколько листовок на Коморские острова. Коморы! Жена, понятно, чуть не подпрыгнула от радости. Мы сами туда собирались и, возможно, уже были бы там, если бы не настойчивые просьбы кенийских властей поработать в Кении. Что известно Ханту о Коморах? Оказалось, что у него есть судно, которое постоянно ходит между африканским материком и островами, что торговля с Коморами — его хлеб и он их знает совсем неплохо. Волнение моей жены не ускользнуло от внимания Эриха Ханта, и он спросил: допускает ли она возможность, что целакант обитает в водах Коморского архипелага?
Даже очень, ответила она и сообщила о моем давнем убеждении, что целакантов обнаружат где-нибудь в районе Мадагаскара. На Мадагаскаре найдено множество окаменелостей, а Коморы стали моей навязчивой идеей.
Она рассказала ему, как я мечтаю туда попасть, как искал какие-нибудь труды о природе этих островов, но, видимо, таких трудов еще нет. Вспомнила, как в прошлом году, когда мы работали на островах Керимба, на севере Мозамбика, я чуть не уплыл на Коморы на маленьком экспедиционном суденышке. А листовки, вероятно, уже давно там, ведь прошло несколько лет, как французские власти на Мадагаскаре направили туда целую кипу с просьбой распространить их среди населения. Тем не менее жена вручила Ханту пачку листовок. Он сказал, что если какой-нибудь курчавый коморец получит 100 фунтов за целаканта, то губернатор архипелага «будет на седьмом небе». Да и сам он не прочь оказаться причастным к такой находке.
Изучив листовку, Эрик Хант задал еще много вопросов, и моя жена рассказала все, что могло ему помочь в поисках. Ей понравилось, как быстро он схватывал суть вопроса. В заключение она показала ему раздел о цела- канте в моей книге о южноафриканских рыбах. Хант внимательно прочитал текст, рассмотрел иллюстрации и сказал, что теперь сразу узнает целаканта, если где- нибудь его встретит. Кроме того, Эрик Хант взялся попробовать добыть своеобразную рыбку, которую видел на Коморах, но которую мы не могли опознать по его описанию. Мы договорились о том, что на Занзибаре его обеспечат необходимым количеством формалина, однако он его так и не получил — довольно обычный пример нерадивости в этих краях.
Все это происходило в сентябре 1952 года. Вскоре Хант доставил листовку на Коморские острова, показал ее властям и рассказал о целаканте. Кто-то из чиновников, приехавший на архипелаг с визитом, подтвердил, что уже слышал об этой листовке, даже видел ее. Но он считал, что это пустая затея, здесь искать бесполезно: ведь известно, что подобные рыбы обитают на большой глубине, и никто из местных жителей никогда не видел ничего подобного. Все же Ханту довольно легко удалось заинтересовать губернатора, и тот разослал листовки на каждый остров.
Хант продолжал свои рейсы, торгуя различными местными продуктами. В частности, он сбывал сушеную и соленую рыбу. Соленая акула пользуется в западной части Индийского океана огромным спросом, и за нее хорошо платят. Это, кстати, немало осложняло нашу работу в Занзибаре: найдешь на базаре редкий экземпляр акулы, а рыбак заламывает такую цену, что не подступишься. Тогда акул и других крупных рыб стали брать просто «на прокат» для фотографирования, измерения и описания, а покупали лишь отдельные их части: например, зубы, голову, кожу. Все это действительно приходилось покупать, потому что в этих местах рыбу съедают почти целиком.
Между прочим, акул в Занзибаре засаливают, но не сушат на солнце, и запах из бетонированных засольных ям ужасен. При северном ветре от него просто нет спасения, он пристает ко всему, что вы едите.
Закончив работу в Занзибаре, мы перебазировались сперва на Пембу, потом в Кению, где провели несколько месйцев, исследуя обширные участки побережья. Экспедиция была очень увлекательной, но и утомительной.
Ихтиофауна оказалась столь богатой, что мы, спеша предельно использовать время, чуть не погубили себя в этом сыром жарком климате. Зато мы собрали огромную коллекцию — свыше 10 тысяч экземпляров, в том числе много редчайших, а то и совершенно новых для науки особей. Последние недели (шел уже декабрь 1952 года) были особенно тяжелыми. Днем — почти полное безветрие, ночью — штиль, духота; опасаясь малярии, мы лежали голые под противомоскитными сетками и обливались потом. Попробуй усни! Хорошо, если на несколько минут забудешься в тяжелой дреме.
Зато как раз тогда мне посчастливилось разыскать странную и чрезвычайно редкую рыбу-попугая размерами с человека и с большой шишкой на голове. Это удивительная рыба еще не была научно определена. Я искал ее очень настойчиво и объявил даже вознаграждение за нее. А накануне нашего отъезда из Шимони в Момбасу на мою долю выпала величайшая удача. В глубоком проливе возле острова Пунгутиачи (Южная Кения) мы обнаружили целый косяк — более 200 рыб-попугаев. После долгих усилий поймали восемь штук; самый крупный экземпляр весил почти 60 килограммов.
В середине декабря мы погрузились в Момбасе на борт рейсового судна «Даннэтэр Касл», Все наши коллекции, включая голову рыбы-попугая (ее поместили в холодильнике), были с нами.
По пути на юг мы, как обычно, зашли в Занзибар. Жена отправилась на берег, чтобы посетить рынок и обновить контакт со своими многочисленными «активистами» из самых разнообразных кругов — их помощь всегда была для нас важным подспорьем. Приближаясь на катере к пристани, она увидела шхуну Эрика Ханта и самого капитана. Он встретил ее у причала и сообщил, что недавно вернулся с Коморских островов. Машина только что прошла ремонт, и он собирался сделать небольшой испытательный рейс. Может быть, миссис Смит составит ему компанию? К сожалению, у миссис Смит нет для этого времени. Но она не упустила возможности спросить Ханта, напал ли он на след целаканта. Нет, не напал, но интереса не утратил.
Хант опять задал множество вопросов, судя по которым, можно было быть уверенным, что он сумеет безошибочно опознать целаканта, если где-нибудь его увидит. Листовки были уже распространены по всем островам, и сам губернатор очень живо отнесся к этому делу. Понятно, ведь открытие такой рыбы сразу сделает «его» острова центром всеобщего внимания.
Жена спросила Ханта, получил ли он формалин? Нет, но ему обещали, и он думает, что вот-вот его получит. Она пожелала Ханту удачи и собралась прощаться, но тут он спросил:
А как быть, если я найду целаканта, а формалина не будет?
Жена сказала, чтобы он даже не помышлял о столь ужасной возможности, но Хант (он бесспорно лучше нее знал Восточную Африку) настаивал:
Хорошо, а все-таки, как поступить? На Коморах холодильников нет.
Она ответила:
Не дай бог, чтобы так получилось, но уж в крайнем случае засолите его. Знаете, как засаливают этих зловонных акул.
Хорошо, — сказал Хант..— Так и сделаю. И, конечно, я пошлю вам телеграмму, как только раздобуду целаканта.
Оба рассмеялись. Видимо, судьба тоже решила посмеяться, ибо через десять дней все так и случилось: целакант, отсутствие формалина, соль, телеграмма.
Узнав от жены об этом разговоре, я снова стал думать о Коморах, о Ханте. И хотя мы опять направились в противоположную сторону, Коморские острова не давали мне покоя, я только о них и говорил. В пути мы были до предела загружены описанием собранных редкостей. Да и без того плавание, как всегда, было достаточно хлопотным, ибо в каждом порту нас осаждали интервьюеры и гости, официальные представители, друзья и газетчики. Капитан Патрик Смайс во всем шел нам навстречу. Он даже не сердился на нас, когда мы не стали обедать за его столом, так как знал, что мы слишком устали, чтобы занимать разговорами его гостей. Нам выделили отдельный стол.
Утром 24 декабря 1952 года мы с женой поднялись на мостик посмотреть огни Дурбана, которые мерцали в предрассветной мгле. Радостно было снова увидеть родную землю! Радостно было встретить на мостике лоцмана, не только нашего друга (большинство лоцманов восточного побережья Африки уже давно стали нашими друзьями), но и земляка. Опираясь на поручни рядом с прожектором, мы наблюдали, как судно входит в гавань, и искали друзей среди рыболовов, как всегда густо облепивших причалы. Я удовлетворенно вздохнул и сказал:
Как чудесно вернуться домой. Теперь уже меня не скоро выманишь в тропики!.
Должно быть, судьба в этот самый миг усмехнулась снова и более иронически, чем десять дней назад, потому что шесть часов спустя я больше всего на свете желал попасть в тропики — и чем скорее, тем лучше!
В семь утра мы пришвартовались. Едва был спущен трап, как нас окружили друзья и газетчики.
Спустя несколько часов мы сидели в кают-компании вместе со Стэнли Дэггером, нашим другом, представителем фирмы, которая поставляла снаряжение для наших экспедиций. Вошел младший офицер.
Сэр, вам телеграмма.
Я рассеянно протянул руку; в то утро телеграммы сыпались на нас градом. Как и многие другие, она была помечена «срочно». Вместе с офицером вошел молодой человек, он представился нам как репортер. Репортеров с утра тоже перебывало множество, и я попросил его присесть, обождать, пока я кончу разговор. Когда наступила очередная пауза, я развернул телеграмму и пробежал ее глазами. Сперва я не уловил смысла, затем поймал себя на том, что стою, оторопело рассматривая два слова: «целакант» и «Хант».
Что случилось? — воскликнула жена.
—Хант нашел целаканта, — ответил я.
Она вскочила, взяла телеграмму и прочла ее.
Телеграмма была переадресована в Дурбан из Грейамстауна. Она гласила:
«Повторяем только что принятую телеграмму есть полутораметровый целакант вспрыснул формалин пойман двадцатого телеграфируйте что делать Хант Дзаудзи».
Дзаудзи... Где это? Судя по названию, в Сомали или где-то там по соседству. Мы никогда не слышали такого; уж во всяком случае это не Коморы. Вошел еще один младший офицер с каким-то сообщением от старшего помощника; я спросил, не знает ли он, где находится Дзаудзи. Нет, никогда не слыхал такого названия. Однако он обещал немедленно все выяснить. Я был в полном смятении. Неужели это правда? Полутораметровый целакант, Хант... Уж кто-кто, а Хант должен узнать целаканта. Молодой репортер почуял сенсацию и задал несколько вопросов, которые остались без ответа. Вернулся младший офицер и крикнул с порога:
Дзаудзи — это на островке Паманзи, в Коморском архипелаге, сэр!
Значит, Хант нашел целаканта на Коморах. Все-таки на Коморах. Ай да Хант!
Коморы... Адская жара, он сам говорил. И ни одного холодильника. Формалин. Сколько? Если даже он использовал все, что ему тогда посулили, этого далеко не достаточно для полутораметрового целаканта. Надо же, какая досада! Постойте! Какое там число? Пойман двадцатого! Четыре дня назад. А в Дзаудзи вряд ли можно так просто пойти и купить формалин.
Я почти не мог говорить от волнения. Мысли вихрем проносились в голове, и не было никакой возможности их угомонить.
Острова Коморского архипелага. Стрелка показывает, где была поймана Malania
Дэггер, посидев еще немного, попрощался, но его почти сразу же сменили Ги Дрэммонд Сэттон, Фрэнк Эванс и доктор Джордж Кемпбелл, наши друзья-дурбанцы. Я отвел в сторону репортера и сказал ему, что он пришел как нельзя удачнее: произошло поразительное событие, которое вызовет сенсацию во всем мире. Если только он сделает все правильно, то принесет в редакцию настоящую «находку». Кратко изложив суть дела, я посоветовал ему пока ограничиться только этим изложением, ничего не прибавляя. Затем я вернулся к друзьям, а репортер ушел. Он был совсем молод, и я легко читал его далеко не лестные для меня мысли. И я не ошибся в оценке его скептического отношения к моей сдержанности. Интервью появилось на следующий день под огромным заголовком: «Недостающее звено — в море».
Сам я увидел газету гораздо позже, но жена рано утром встретила репортера на корабле (он пришел за новостями). Она только что прочитала его отчет и первым делом спросила, с какой стати он употребил выражение «недостающее звено». Мистер Смит будет очень недоволен, потому что цел а кант отнюдь не является каким-то «недостающим звеном», и мистер Смит не мог так выразиться. Репортер возразил, что это — легко запоминающийся оборот, отлично подходящий для заголовка...
Лишь на следующий день появилась статья Натали Робертс с правильным, на мой взгляд, изложением сути дела, но, к сожалению, злополучное выражение «недостающее звено» уже обошло весь мир. Такое искусственное раздувание было вовсе ни к чему: факты сами по себе были достаточно интересными.
Итак, проводив репортера, я вернулся к друзьям и поделился с ними нашей новостью. Они, естественно, были поражены и спросили, что я собираюсь делать. Не знаю... Прежде всего надо все как следует обдумать.
Как?! Разве я не отправлюсь за рыбой? На этот вопрос я ничего не мог ответить. Не так-то просто было отправиться за рыбой. Я знал эту часть Восточной Африки и местные средства сообщения, знал, что летать там очень сложно. Даже если найдутся деньги, чтобы нанять частный самолет (а их нет), летчик вряд ли справится с такой задачей. Положиться можно только на государственный самолет. В общем, в тот миг я не мог сказать ничего определенного. Надо было думать и думать,
Какая досада, что Смэтс[10]умер, — сказал кто-то,— он бы вам помог.
Смэтс! — одновременно воскликнули мы с женой:-— Смэтс!
Наша бурная реакция удивила гостей.
Нет уж, — сказал я. — Однажды я хотел обратиться к нему за помощью почти в таком же деле, так он даже не захотел меня видеть. Смэтс? Благодарю покорно.
Друзья приуныли.
Жена заметила, что если я сам не смогу своевременно попасть на место и спасти рыбу, то, может быть, это могут сделать французские власти на Мадагаскаре. Она напомнила мне, что я недавно встречался в Иоганнесбурге с руководителем мадагаскарских научных организаций. Как его фамилия?
Милло, — ответил я. — Доктор Милло.
Я уже подумал о нем, но, насколько мне было известно, он в это время находился в Париже, а не на Мадагаскаре. Во всяком случае, у нас был только его парижский адрес. Так, может быть, есть какой-нибудь другой французский ученый — на Мадагаскаре или где-нибудь еще, — который в состоянии помочь? Я, естественно, знал главным образом ихтиологов, и хотя мне приходилось читать несколько публикаций о морских рыбах Мадагаскара, авторы почти всех этих сообщений находились во Франции. За последние пятьдесят лет на Мадагаскаре не было ни одного видного ученого в моей области. Таким образом, насколько я мог знать, этот путь нам не сулил успеха. Нет, Мадагаскар ничем не поможет. На Коморских островах вообще никто не занимался биологией моря. Вряд ли там есть компетентный ученый, иначе Хант непременно упомянул бы о нем.
Было ясно, что обычные пути мне не помогут. Надо обращаться в самые высокие инстанции. Лучше всего — к премьер-министру. Но одна мысль о том, чтобы просить у премьер-министра самолет для доставки мертвой рыбы, пусть даже это целакант, отпугивала меня. Естественное нежелание, порожденное эпизодом со Смэтсом, усугублялось тем, что Малан [11], человек преклонных лет, наверное, в эти рождественские дни мечтал немного отдохнуть от своих многочисленных обязанностей. Поэтому на все упоминания о Малане я спокойно отвечал:
— Только после того, как мы исчерпаем все остальные возможности.
Жена продолжала настаивать, и когда я повторил: «Только как крайнее средство» — она предсказала, что все равно придется идти к Малану. Так оно потом и случилось.
Фрэнк Эванс сказал, что в Дурбане находится гидроплан «Сандерленд», который как нельзя лучше подошел бы для такого дела. Фрэнк был знаком с местным начальством и отправился на переговоры. Жена тоже сошла на берег, чтобы отправить Ханту составленную мной телеграмму:
«Если возможно доберитесь до ближайшего холодильника при всех обстоятельствах вспрысните возможно больше формалина подтвердите телеграммой сохранность экземпляра Смит»
Ох, до чего неприятно вспоминать эти часы, этот день — 24 декабря 1952 года... До сих пор целакант приносил нам кучу забот, а теперь я оказался в таком положении, какого еще никогда не было в моей жизни. Препятствий столько, что казалось выхода просто нет.
Драгоценная рыба за тридевять земель, и климат там такой, что трудно придумать хуже, и формалина, конечно, недостаточно... Насколько все было бы проще, если бы целакант появился, например, на португальской территории. Те места я знал, и меня там знали, но это случилось в совершенно незнакомом, чужом краю, все равно, что на другой планете, я не знал местных условий, не располагал там никакими связями. Мучительная неопределенность ситуации напоминала мне историю с первым целакантом, и тем не менее сейчас все было иначе.
В тот раз битва (целакант или не целакант?) разгорелась у меня в душе. Факты спорили с моим здравым смыслом, сама же рыба была в пределах досягаемости. Теперь сомнения порождались именно недосягаемостью рыбы. Пусть даже Хант не первый встречный, но все-таки мне в данном случае приходилось полагаться на мнение дилетанта, с которым я едва успел познакомиться. Делать такую ставку на такой ненадежной основе! К тому же я не дома, где мог бы рассчитывать на помощь университета и других учреждений, а в Дурбане, на судне, которое скоро должно отойти. Со мной огромный багаж — ценные коллекции и снаряжение, требующие присмотра. А впереди — рождественские праздники.
Я был в крайнем смятении. Еще немного, и усталость возьмет верх; под влиянием слабости, присущей всем людям, я был готов на все махнуть рукой — пусть дела улаживаются сами. Мной овладело какое-то безразличие; видит бог, это была вполне простительная слабость. Я ведь прекрасно понимал, что мне придется, неизбежно придется, брать на себя роль просителя. Эта роль всегда делает человека уязвимым, а я и без того смертельно устал.