Глава 1 Сцена подготовлена

Old Fourlegs

London, 1958

Перевод с английского Л. Л. ЖДАНОВА

Послесловие профессора Т. С. РАССА

Книга написана крупным ученым-ихтиологом. В ней рассказывается об одном из величайших биологических открытий нашего века — поимке живой кистеперой рыбы. Долгие годы ученые считали, что рыбы этой группы вымерли свыше 50 миллионов лет назад. Увлекательной живо повествует автор о своих тяжелых, но радостных поисках, предшествовавших этому открытию.

Книга печатается с небольшими сокращениями.

Художник С. Н. ТОМИЛИН

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПРОШЛОЕ ПОДНИМАЕТСЯ ИЗ МОРЯ

Глава 1 Сцена подготовлена

Мы живем в чудесное, увлекательное время, и все же мне было бы еще радостнее, если бы я знал, что буду жить на Земле сто или тысячу лет спустя: ближайшее будущее обещает быть чрезвычайно интересным, даже волнующим, особенно для ученого.

Но, хотя мое сознание постоянно обращено к чудесам, которые сулит будущее, мне выпало совершенно невероятное счастье открыть для мира живую частицу очень далекого прошлого, настолько далекого, что ум рядового человека едва ли в состоянии объять такой огромный период. В итоге замысловатое научное наименование Coelacanth (целакант) приобрело громкую известность, прочно войдя в обиходную речь человечества.

Не так-то просто рассказать о таком событии. Появление целаканта было подобно могучей приливной волне: она смыла меня с моего пути, сжала в железных объятиях и увлекла за собой на стезю исканий, которые определили течение лучших лет моей жизни. Из-за целаканта моя жизнь приобрела необычный характер, причем многим она, совершенно ошибочно, представлялась очень привлекательной: ученый-исследователь отправляется в увлекательные экспедиции на полные романтики тропические острова, где удивительные, неизвестные науке рыбы, только и ждут случая прыгнуть в его сети... Читатель газет видит во мне человека, который небрежно поднял трубку и позвонил премьер-министру, прося предоставить самолет для сенсационного полета за поразительной рыбой, прогремевшей на весь мир.

Когда я возвращаюсь из экспедиций, публика обязательно хочет узнать что-нибудь о моих, как им кажется, захватывающих похождениях. Меня буквально принуждали выступать с докладами по радио и непосредственно перед аудиторией. Я никогда не скрывал, что наша работа сопряжена подчас с неудобствами, лишениями, опасностями и упорным, настойчивым трудом, и, однако, все это не в состоянии заслонить романтический ореол. Молодые энтузиасты обоего пола непрерывным потоком идут ко мне с одним и тем же вопросом: «Моя нынешняя работа очень уж скучная. Как стать ихтиологом?»

И я им отвечаю. Сначала вы должны получить высшее биологическое образование и, желательно, научную степень, на это уйдет минимум пять лет. Далее вам предстоит не менее десяти лет трудоемкой и однообразной работы, как правило, низко оплачиваемой, в качестве ассистента того или иного светила; скучная, монотонная работа, вроде подсчета чешуи на сотнях и тысячах мелких рыбешек, что еще нуднее, чем считать монеты в банке (а монеты ведь не пахнут рыбой). Но и после этого может оказаться, что из вас не вышел ученый; к тому же хорошо оплачиваемая должность ихтиолога — большая редкость. Большинство, обескураженные, уходят в другие области. Но кое-кто преуспевает.

. Эта книга посвящена почти невероятной истории открытия целаканта. Но так как история эта неразрывно связана с моей собственной судьбой, следует сообщить вам кое-что о том, как сложилась моя жизнь.

С самого начала она была богата контрастами и переменами, и это во многом объясняется своеобразными условиями Южно-Африканского Союза. Я родился в английской семье, в 1897 году, в городке Граф-Рейнет (плато Карру). Мое детство пришлось на тяжелые и жестокие годы англо-бурской войны, когда окружавшие меня люди превозносили все британское и с ненавистью бранили не только буров, но и вообще все южноафриканское, включая саму страну.

Мне всегда было присуще не совсем удобное свойство критически относиться к чужим мнениям. Для моей ученой карьеры это оказалось бесспорным достоинством, зато далеко не во всех случаях способствовало сердечным отношениям дома и в школе.

Первые годы учения прошли в различных сельских школах, где мальчики учились вместе с девочками. Затем я попал в совершенно новую для меня атмосферу закрытого учебного заведения, устроенного по образцу английских «паблик скул» [1]. Следующей резкой переменой был колледж в Стелленбосе, где преобладали африкандеры и были в почете национализм и политика; впрочем, к моим неопределенным политическим взглядам относились вполне терпимо. Там я отдал свое сердце химии.

Разразилась первая мировая война, и 7 августа 1914 года меня вместе с тысячами сверстников призвали в армию, облачили в военный мундир и разместили в бараках в Винберге. Затем нас передали на нежное попечение полковой школы.

Через месяц кое-кого из нас сочли чересчур юными для сражений и вернули домой. Я продолжил свое учение в Стелленбосе, но мне хотелось непременно участвовать в войне, и, сдав в конце 1915 года очередные экзамены, я приготовился ехать в Англию, чтобы поступить в Королевские воздушные силы. Однако генерал Смэтс, на которого я смотрел тогда чуть ли не как на бога, призвал всех идти на завоевание Германской Восточной Африки. В итоге я, вместо того чтобы учиться бороздить воздушный океан, остался на земле в качестве обычного пехотинца. Тысячи полуобученных людей всех возрастов погрузили в Дурбане на транспортное судно, где нас кормили хлебом и консервированным кроличьим мясом и поили чаем. Большинство моих товарищей засели играть в карты, я же занялся подсчетом соотношения шлюпок и пассажиров и был слегка удручен получившимся коэффициентом. Впрочем, мы благополучно дошли до Момбасы, выгрузились на берег и включились в плохо руководимую кампанию.

После разного рода злоключений, в том числе малярии, дизентерии и острого ревматического воспаления суставов, я провел несколько месяцев в военных госпиталях, сначала в Кении, где чуть не отправился на тот свет, потом в ЮАС, в Винбергском госпитале, куда меня доставили в беспомощном состоянии. Наконец я, почти инвалид, возобновил учение в Стелленбосе. Мучимый лихорадкой, чаще больной, чем здоровый, я продолжал учиться до конца 1918 года, когда последовала новая резкая перемена: из африкандерского Стелленбоса я попал в Кембридж, в Англию, где стал вести научную работу в области химии. Университетская жизнь здесь сильно отличалась от той, к какой я привык. Порой студенты затевали бурные потасовки; урон, наносимый при этом общественному и университетскому имуществу, подчас достигал нескольких тысяч фунтов. Университет покрывал ущерб, взимая равные доли со всех студентов, даже с тех, кто был ни в чем не повинен.

' Я основательно познакомился с родиной моих родителей и ее жителями, а в каникулы любил путешествовать и немало побродил по Европе; я научился говорить по-немецки, объясняться по-итальянски, узнал много нового. Несмотря на мою английскую кровь и мое воспитание, я с огорчением слушал критику по адресу Южной Африки. Я впервые почувствовал себя южноафриканцем, и встречавшиеся в Англии люди из ЮАС были для меня уже не англичане или африкандеры, а соотечественники. Привычная с детства пропасть между британцами и бурами закрылась.

Вернувшись в 1923 году в Южную Африку, я поступил на работу в колледж университета имени Родса. Здесь я преподавал химию, которую любил по-прежнему, и, урывая время для исследований, опубликовал несколько работ.

Мой отец был заядлый рыболов. Помню, как в детстве, вооружившись забракованными снастями, я поймал в Книсне свою первую рыбку. Вид чудесного сверкающего создания, которое я извлек из неведомого подводного мира, подействовал на меня потрясающе — сильнее, чем что-либо позднее в моей жизни. С тех пор рыбная ловля стала моей страстью, манией, но она приносила мне не только радости. В Южной Африке в дни моей молодости удить рыбу на море считалось недостойным университетского преподавателя (странно 'вспоминать об этом сейчас, когда даже крупные ученые гордятся своими уловами). Я быстро узнал все основные виды рыб, но чем старше я становился, тем больше мне хотелось знать. Определить необычные виды — а их было немало - оказывалось очень трудно. Некому было мне помочь, а книги, которые я мог достать, были слишком сложны для меня. В терминологии определителя мог разобраться только знаток, которому определитель уже не нужен.

Я бился в одиночку, снова и снова забредал в тупик, но, в конце концов, разработал цифровую систему для определения рыб. На это ушло все мое свободное время на протяжении целого года с лишком, пришлось переписать более миллиона цифр, зато система оказалась эффективной. Она позволяла мне в несколько минут определять совершенно незнакомых рыб, опознавать их даже по фрагментам. Это был огромный шаг вперед, и он дал мне оружие, которым обычно овладевают после более длительных занятий.

Управившись с рыбами, попавшими на удочку, я стал систематически коллекционировать другие виды, характерные для восточного побережья Капской провинции, причем обнаружил, к своему удивлению, что в этом деле у меня не было предшественников. Чуть ли не каждый прилив приносил что-нибудь редкое, новое для Южной Африки, а иногда и для науки вообще. Я связался с музеем Олбэни в Грейамстауне; директор музея, Джон Хьюит, поддержал мои первые робкие шаги в области ихтиологии. В 1931 году я впервые выступил с коротким сообщением в записках музея, с собственными иллюстрациями, казавшимися мне вполне удовлетворительными. Но один мой знакомый по Кембриджу, зоолог, прислал письмо, в котором удивлялся тому, что химик пишет о рыбах: дескать, текст еще туда-сюда, зато иллюстрации ужасны. Так я впервые понял, насколько важны в биологии хорошие иллюстрации, и в дальнейшем они стали неотъемлемой частью моих публикаций; в последнее время главная заслуга в этом принадлежит искусству моей жены.

Мне постоянно помогала основательная математическая подготовка, которую проходят далеко не все систематики. Я преуспевал так быстро, что вскоре любители- рыболовы стали обращаться ко мне за справками, мне приносили и присылали все больше рыб для определения. Соответственно росла и переписка; работа приобрела такой объем, что временами я просто терялся. Куда ни повернись, всюду ждет что-то новое и увлекательное; мое время было заполнено настолько, что мало-помалу я оставил все прочие развлечения.

Химия охватывает огромную область; от нее в очень большой мере зависит наша жизнь и промышленность. Предмет и методы любой науки непрерывно изменяются, словно кадры в кино, и если вы не хотите отстать, то должны отдавать своей науке все силы.

Глубоко увлеченный двумя столь различными и широкими областями науки, я оказался в трудном положении. Разумеется, в рабочее время я занимался только химией, как бы ни манила меня какая-нибудь новая рыба. Зато все мои свободные часы, все каникулы были посвящены рыбам. Я одновременно печатал публикации по ихтиологии и по химии; мне удалось издать три учебника по химии.

Университеты Южной Африки складывались под сильным влиянием шотландской системы образования, где делается упор на высокий уровень преподавания. Кроме того, развитие университетов определялось необходимостью готовить молодых специалистов по отраслям, которые играли первостепенную роль в быстрорастущей экономике.

Научные исследования занимали в южноафриканских университетах второстепенное и не очень надежное положение. Сотрудникам платили обычно за выполнение их прямых обязанностей, то есть за преподавание, и хотя официально исследовательская работа поощряется, каждый, кто будет уделять ей чересчур много времени, рискует услышать обвинение в недостаточном внимании к своим основным обязанностям. Считалось странным и даже предосудительным, что человек преподает один предмет, а исследования ведет в совершенно другой области. Когда я занимался первым целакантом, мне недвусмысленно сообщили, что ректор университета вправе предложить своим подчиненным воздержаться от научных исследований даже в свободное время, если он считает, что это занятие снижает эффективность преподавания. Все это, конечно, разумно. Как правило, никто не может быть слугой двух господ, во всяком случае, долгое время.

На протяжении многих летя (следствие восточноафриканской кампании) страдал от недугов, которые ставили в тупик моих врачей. Эскулапы лишили меня зубов, гланд и аппендикса. Однако у меня нет никаких недобрых чувств к тем, кто принимал участие в этой вивисекции, напротив, я даже благодарен им за то, что они не заинтересовались другими органами. Не видя иного выхода, мы с женой решили искать исцеления в здоровой пище, и несколько лет я осваивал новый образ жизни; поэтому я и смог вынести лишения трудных экспедиций в тропических водах, которые увенчались приобретением второго целаканта.

К 1930 году самая обширная коллекция южноафриканских рыб была в Кейптаунском музее, ее собрал и частично обработал покойный Дж. Д. Ф. Джилкрист [2].

На основе этой коллекции большую монографию написал К. Бэрнэрд, заместитель директора Южноафриканского музея, в то время ведущий специалист по рыбам Южной Африки [3].

На востоке Капской провинции местные музеи были в Грейамстауне, Порт-Элизабете, Ист-Лондоне и Кинг - Вильямс-Тауне; их штаты состояли из одного заведующего, который выполнял административные функции, занимался наукой и был консультантом по всем вопросам. И поэтому все заведующие с радостью принимали мои услуги (я был почетным хранителем ихтиологических коллекций этих музеев), я регулярно их навещал, и они сохраняли или присылали мне для исследования редких рыб.

Я пытался убедить команды рыболовных траулеров в том, как важно выискивать необычных рыб в улове, особенно среди «сорной» рыбы. Но мое предложение не очень увлекало рыбаков, понадобился более тесный контакт. Пришлось самому переносить невзгоды плавания на маленьких траулерах по бурным морям Южной Африки. Часто из-за морской болезни я еле карабкался по скользкой, качающейся палубе, разбирая то, что забраковали рыбаки.

Но зато теперь я уже не был для них чужаком, который сидит на берегу в уютном музее, предоставляя им грязную работу, и безразличие сменилось интересом, даже энтузиазмом.

Я выходил в море на мелких суденышках, ведущих ярусный[4]лов вместе с жителями побережья ловил неводом. Навещал уединенные маяки, рыбачьи домики, склады и всюду говорил о рыбе, рыбе, рыбе... На все это уходило немало времени и усилий, но они окупались непрерывным потоком сокровищ.

Изучение рыб не оставляет человеку много свободного времени, даже если это занятие не совмещается с другими. Тем не менее, мне в самом начале моего увлечения удалось прочесть кое-что об ископаемых рыбах, и с тех пор я старался урвать часок-другой, чтобы исследовать этот захватывающий, новый для меня древний мир. Я получил общее представление о видах, которые жили и вымерли до нашей эры, и эта область науки показалась мне чуть ли не самой занимательной. У меня было много дел, и я не мог по-настоящему отдаться этому увлечению. Но все же загадочные представители далекого прошлого постоянно занимали мой ум, я буквально страдал от того, что они навсегда исчезли и их никто больше не увидит. Хорошо еще, что ископаемые рыбы сравнительно редкая находка в большей части Южной Африки. Если бы было иначе, я, наверное, все забросил бы ради них.

Таким образом, до 1938 года я словно нарочно готовил себя к появлению первого целаканта. Я поддерживал тесный контакт с музеями, установил теплые личные отношения с командами траулеров и рыбопромысловыми фирмами, хорошо знал многих рыболовов-любителей (ведь я и сам был в их числе). И в моем мозгу не только копились и быстро расширялись достаточно полные знания о рыбах, обитающих в наших водах, но и сложилась в общих чертах панорама, рисующая длинную цепочку разнообразных созданий, которые приходили друг другу на смену, начиная с древнего прошлого. В конце концов ведь одно из этих созданий было моим далеким-далеким предком!