На базаре бананы с Канарских островов. Ни хлеба, ни мяса, ни зелени, ни риса. В Малаге или в Уэльве много рыбы, в Кордове рыбы нет. В Галисии сколько угодно мяса, в Гранаде даже фалангисты сидят на соленой рыбе. Сахара нет нигде. Вместо кофе – суррогат. Мыло стало предметом роскоши, а вши повсеместным украшением.
Канарские острова поставляют табак, но папиросной бумаги нет. Люди побогаче покупают за двадцать пять сантимов книжечку папиросной бумаги, которая весьма напоминает упаковочную. Люди победнее крутят цигарки из газет. Республиканцы недавно раскидали книжечки хорошей рисовой бумаги с призывом к солдатам переходить на сторону правительства. Книжечки пользовались таким успехом, что фашистское командование обратилось по радио с предупреждением: «Бумага красных отравлена, и каждый, кто закурит сигарету, скрученную из этой бумаги, умрет через неделю в страшных мучениях». [192]
Поезда ходят как придется. Из Севильи до Кадиса – сто пятьдесят три километра – поезд идет восемь-девять часов. Из Кордовы в Гранаду – сто шестьдесят семь километров – поезд идет десять-двенадцать часов. После каждого налета партизан фалангисты расстреливают несколько железнодорожников. Билеты продают только по ордерам комендатуры. В поездах – военный контроль. На шоссе тишь да гладь – нет бензина. В Гранаде девятьсот машин, грузовых и легковых, бездействуют. Повсюду заставы. Крестьянина, который идет с поля, останавливают фалангисты: «Пароль?»
В витринах магазинов портреты Франко, обрамленные флагами – испанским (монархическим), германским, итальянским, португальским. Флагов много, зато мало товаров. Рубашка в Севилье стоит в три раза дороже, нежели в Мадриде.
|
|
В большие кафе Кордовы и Гранады солдатам вход запрещен. Там развлекаются фалангисты, рекете, итальянцы…
Заработная плата понижена. Женщины теперь получают за сто кило собранных маслин три сантима. Поденно: мужчина – три песеты пятьдесят сантимов, женщина – одну песету пятьдесят сантимов. Из жалованья удерживают на «патриотические нужды» пятнадцать-двадцать процентов. Лавочники стонут: «На фалангу вчера взяли сто песет, сегодня на рекете – пятьдесят…» Одну ночь в неделю крестьяне обязаны охранять железнодорожные пути и мосты; называется это: «Ночь в пользу Испании».
Жен расстрелянных фалангисты заставляют бесплатно чистить казармы или стирать белье. Они получают в день восьмушку хлеба. Многих женщин фалангисты для надругательства обрили наголо.
Итальянцы ведут себя как завоеватели. Недавно возле Кордовы они раздавили женщину и даже не остановились. В Монтилье пять итальянцев пристали на улице к испанке. Она успела добежать до дому. Итальянцы стучат, дверь заперта. Тогда один из них швыряет ручную гранату. Приходит гражданская гвардия: «Что здесь?» Арестовывают женщину. Автобус в Кордову. Садятся итальянцы. Кондуктор хочет получить за проезд. Его выкидывают, а за ним и шофера. В магазинах возле кассы итальянцы вынимают вместо кошелька револьвер. Каждый вечер скандалы в публичных домах: «Мы Малагу завоевали, а они с нас деньги требуют!..» В часы [193] передышки итальянцы занимаются торговлей: сбывают пишущие машинки, часы, охотничьи ружья, белье – все, что награбили в Малаге. Испанские офицеры ворчат: «На фронте они прячутся, а здесь как у себя дома…»
|
|
Там, где нет итальянцев, простор для фалангистов. Среди вождей фаланги немало людей с богатым прошлым. Местечко Векильяс. Несколько лет назад отставной унтер-офицер по поручению маркиза Льена убил местного врача: маркиз хотел пристроить в Векильяс своего человека. Унтера судили и осудили. Теперь он вождь фаланги и, не боясь больше никаких процессов, что ни день кого-нибудь расстреливает. В Магаросе хозяйничает фалангист Хуан Васкес, который знаменит тем, что накануне мятежа успел изнасиловать девушку. В Эскуриале-де-ла-Сьерре вождь фалангистов до июля сидел под замком: это сын кулака, он не мог дождаться смерти отца и прибег к топору: труп отца он бросил в колодец.
В Кордове по просьбе духовенства фалангисты согласились не расстреливать арестованных в воскресные дни. В городе Фрехеналь-де-ла-Сьерра одиннадцать тысяч жителей. По официальной статистике, фалангисты расстреляли двести пятьдесят восемь человек, среди них молодую учительницу и двух старух. В Миранде фалангисты… дают арестованным касторку; четыре женщины после этого умерли. В Гихуэро-де-ла-Сьерра фалангисты расстреляли женщину и прикладом убили ее восьмимесячного ребенка. Потом они повезли в Бехар другую женщину с двумя детьми. По дороге они выкинули детей из автомобиля.
В тылу фалангисты не расстаются с оружием. К фронту они скорее равнодушны. В мои руки попал документ:
«Испанская фаланга. Областной комитет Саламанки. 9 февраля 1937 года.
Сеньору Санта-Пау.
Дорогой полковник.
Это письмо вручит вам Габриэль Гомес Кабальо, наш товарищ, друг и земляк. Он имел несчастье потерять на фронте Витории своего брата, умершего за Испанию. Ввиду того, что он женат и является единственным кормильцем семьи, я прошу вас в той или иной форме удержать его при себе, так как он всемерно заслуживает доверия. Это не рекомендательное письмо, я только хочу [194] обратить ваше внимание на одного из людей, наиболее любящих Испанию.
|
|
С горячим национал-синдикалистским приветом делегат комитета.
Проснись, Испания!
П. Салинеро».
Фалангисты получают в день пятнадцать песет, рекете – три песеты; такова экономическая база конфликта. Что касается высокой идеологии, то рекете требуют немедленного восстановления монархии. Они кричат:
Que reine el rey de Espana en la corte de Madrid!
(«Да здравствует король Испании при мадридском дворе!»)
Генерал Франко учредил единую партию, чтобы помирить врагов. Однако партия эта называется фалангой, короля не видать, и рекете считают, что генерал их надул. Восемнадцатого января в Миранде произошел бой между фалангистами и рекете – стреляли из пулеметов. Десятого апреля в Пинос Пуэнте фалангисты обстреляли рекете из полевых орудий. В Карпио алькальд был фалангистом. Рекете недавно избили его насмерть.
Народ, не вдаваясь в талмудические тонкости, поет частушку:
Falange y requete
De la misma opinion.
Porque esta la diferencia
Entre asesino y ladron?
(«Фалангисты и рекете – одних взглядов. Какая может быть разница между убийцей и грабителем?»)
В одном фалангисты и рекете вполне сходятся: они равно ненавидят мобилизованных солдат: это «красные».
Мобилизованные получают в день не пятнадцать песет, даже не три песеты, а всего-навсего двадцать пять сантимов, причем они сами должны стирать белье и, следовательно, покупать дорогое мыло. Мобилизованных андалусцев отправляют в Марокко: военному делу их обучают подальше от родных деревень. Спят солдаты на соломе, едят горох. Офицеры бьют солдат, бьют не кустарно, но организованно: «десять палочных ударов». На фронте солдат лупят марокканцы: это жандармы [195] Кейпо де Льяно. Окопы напоминают каторгу: надсмотрщики с дубинками.
Кейпо де Льяно как-то заявил: «Пусть будет на свете меньше испанцев, лишь бы они были преданы нашему делу». Первую часть пожелания фашисты осуществили: они сильно уменьшили народонаселение Испании. Однако уцелевшие отнюдь не преданы фашистским генералам. В городах и деревнях люди поют:
Franco es el verdugo del pueblo
Y quiero un criminal
Y cabanellas un asesino
Vaya, un gobierno formal!
(«Франко палач народа, Кейпо преступник, Кабанельяс убийца – вот серьезное правительство!»)
В годы гражданской войны между северными и южными штатами Америки бывали тяжелые месяцы. Вместе со многими другими Энгельс опасался победы южан. Маркс напомнил ему, что в гражданской войне дело решают не только стратегические операции. Наше внимание справедливо направлено к Мадриду. Однако судьба Мадрида может решиться в севильской Триане или в гранадском Альбасине.
Южный фронт, май 1937
Битва за хлеб
На Арагонском фронте я видел старика и двух женщин. Они убирали хлеб на «ничьей земле». Солдат рассмеялся: «Вот дурачье – ведь пристрелить могут!» Потом он задумался: «Если наши – это хорошо, хлеба будет больше».
Помимо карт военных действий, существуют хлебные карточки. Голод – плохой советник и плохой союзник. Мирные нивы стали теперь полями сражений – здесь республика должна выиграть еще одну битву – за хлеб.
Испания пестра и сложна: одна провинция не похожа на другую. Переехав французскую границу, попадаешь в Каталонию. Виноградники; каждая лоза окружена вниманием, любовью. Дальше – огороды; три урожая картошки в год, экспортный салат, зеленый горошек. Если повернуть [196] к западу – нивы, потом безлюдье – сьерра Арагона; скудные поля, немного ячменя и ржи. Если поехать к югу – Уэрта – сады Леванта; искусственно орошаемая земля, воздух, оранжереи, диковинные плоды; семьдесят тысяч гектаров апельсиновых рощ, сладкий испанский лук, клубника, артишоки, помидоры, дыни, финики, гранаты. Меланхолично просвечивает вода – это рисовые поля – три миллиона квинталов99 в год. Возле Теруэля можно проехать десятки километров, не встретив ни одного человека. В окрестностях Мурсии один беленький домик – рядом с другим, поля людны, как площади в городах: на четырехстах квадратных километрах живут четыреста тысяч земледельцев. Дальше на юг – сожженная солнцем земля Альмерии, степи, камни; потом плантации сахарного тростника; и снова виноградники. В сердце страны Ла-Манча – житница Испании, плоская равнина с бездорожьем, с захолустными мечтателями, с грубоватым красным вином и с нежно-белым хлебом. Провинции Гвадалахара и Куэнка – деревни на холмах, а далеко вокруг шашечницы полей.
По-разному жили испанские крестьяне до революции. Полудикие пастухи Наварры спускались с гор один раз в год; они ждали прихода если не Мессии, то престарелого претендента карлистов; они выторговывали у продувного попа клочок земли в царствии небесном. Каталонские огородники, издавна объединенные в мощные кооперативы, толковали о девальвации в Англии или о таможенной политике Лаваля100. В бесплодных округах Авилы или Саморы у каждого крестьянина был кусок сухой каменистой земли; в богатой Андалусии почти все крестьяне были батраками; у них не было ни земли, ни огорода, ни дома; они снимали комнаты в больших поселках и чуть свет уходили на работу. Помещики жили в Мадриде, и тысячами батраков управляли алчные, неграмотные управляющие. Крестьяне Леванта ели обед из трех блюд; их жены щеголяли в модных платьях, обедням они предпочитали кино и патефон. Возле португальской границы в Лас-Урдесе я видел людей-карликов, дегенератов, никогда в жизни не евших мяса, не знавших ни печи с трубой, ни кожаной обуви. [197]
Об аграрной реформе заговорили давно – после падения монархии. «Институт аграрной реформы» роздал счастливцам несколько тысяч наделов. Батраки, никогда дотоле не владевшие землей, устроили comunidades – сельские кооперативы. Весной 1936 года крестьяне Эстремадуры, Андалусии, Новой Кастилии, не веря больше в труды института, запахали пустовавшие земли помещиков. Они составили торжественные акты о переходе имений разных герцогов и маркизов во владение сельских общин. Генерал Франко не стал ломать головы над разрешением аграрного вопроса. Он расстрелял сотрудников института, а в деревни послал карательные экспедиции. Жандармы проверяли подписи под «актами» и убивали «смутьянов». После этого управляющие на радостях понизили батракам заработную плату: мужчинам они платят четыре песеты в день, женщинам – две песеты пятьдесят сантимов – это жизнь впроголодь.
Революция отдала крестьянам землю, но пестрота экономических условий и соперничество различных политических направлений исключают возможность какой-либо общей установки. По-прежнему трудолюбиво возделывают свои сады мелкие хозяева Леванта. Каталонские крестьяне – рабасейрос – больше не платят аренды. Земли помещиков и фашистов конфискованы и переданы в ведение муниципалитетов. Кое-где местные «комитеты» заменили помещиков: они продолжают выплачивать батракам по шесть-семь песет в день. В других деревнях конфискованными землями распоряжаются действительно крестьянские общины. В третьих эти земли поделены между крестьянами. В Сиудад Либре, Гвадалахаре, Толедо, где имелись латифундии, крестьяне предпочитают обрабатывать землю сообща. Каждый из сельских кооперативов управляется на свой лад. В одном временно выплачивают всем членам заработную плату, как рабочим; в другом деньги, полученные за урожай, делятся по числу членов семьи, в третьем при распределении прибыли учитывается число рабочих дней. Я побывал в десятках сел. В одних крестьяне не нахвалятся на свое объединение, в других они ворчат – все зависит от руководителей.
Вот два больших села Ла-Манчи – Солана и Мембрилья. В Солане большой кооператив. Кто не хотел войти в него, получил надел. Члены кооператива увеличили в полтора раза посевную площадь, завели специальные [198] культуры, выписали агронома. Село цветет. От Соланы десять километров до Мембрильи. В Мембрилье деньги уничтожены. Председатель комитета после долгих вечеров работы установил, что «каждая семья состоит из 4,52 члена». На этом он успокоился, приказав выдавать столько-то хлеба и молока предполагаемым 4,52 члена.
В Арагоне я тоже видел две соседние деревни, не похожие одна на другую, – Сесу и Уэрто. В Сесе вместо денег талончики, установлена трудовая повинность, каждый крестьянин имеет право раз в неделю бриться, а врач должен ходить пешком за двадцать километров, чтобы лечить больных, – машину у него отобрали как предмет роскоши. В Уэрто превосходный кооператив. У каждого крестьянина теперь своя коза, начали есть мясо, обзавелись обувью, открыли читальню. Легко догадаться, что село Уэрто дало фронту втрое больше добровольцев, нежели Ceca, – людям есть что защищать.
Таких деревень, как Ceca или Мембрилья, немного. Это самые бедные, самые отсталые деревни. До революции в них хозяйничали «касики»101 и попы. Для огромного большинства крестьян республика – залог новой, лучшей жизни. Без поддержки крестьян республика не продержалась бы и месяца; ее армия на три четверти – крестьянская армия. В Каса-де-Кампо и в Ла-Гранха крестьянские части сражались с еще невиданным в испанской армии упорством. Всю зиму и весну крестьяне Леванта и Каталонии слали Мадриду хлеб, рис, картофель, апельсины. В эти дни испытаний сказались мужество, бескорыстность, человечность испанского крестьянина.
Тучи повисли над Испанской республикой. Бои под Уэской показали, что без единства в тылу Восточный фронт обречен на оцепенение, которое нельзя назвать даже обороной. Газеты занимаются традиционной полемикой, а корабли двух фашистских империй тем временем теснятся возле испанских берегов, грозя республике блокадой и голодом. В трудные дни идет битва за урожай. Но испанский крестьянин оказался мудрее многих политиков и стратегов. Глядя на убранные поля, мы вправе сказать, что он выиграл эту битву. [199]
Около четверти земледельцев на фронте, но нигде я не видел ни одного незасеянного поля – от Пиренеев до Эстремадуры, от Мадрида до моря. В этом году в той части Испании, которая находится под властью республиканского правительства, пшеницей засеян миллион семьсот тридцать шесть тысяч га – на шесть процентов больше, нежели в 1936 году. Число га, засеянных ячменем, увеличилось на пять процентов. Левант забыл о клубнике и об артишоках – он сеет хлеб для Мадрида. В провинции Валенсия до войны под пшеницу отводили двадцать четыре тысячи га, теперь шестьдесят три тысячи. Сейчас собирают «ардито»102. В 1936 году в провинциях, которые теперь свободны от фашистов, было собрано восемьсот тысяч центнеров «ардито». Урожай этого года даст не менее одного миллиона шестисот пятидесяти тысяч центнеров. За исключением некоторых округов Мурсии и Альмерии, где была засуха, урожай – выше среднего. Через несколько недель в амбарах республики будет шестнадцать миллионов центнеров пшеницы.
В деревне мало рабочих рук. Все сейчас в полях – женщины, старики, ребята. В прифронтовой полосе крестьянам помогают бойцы. Командующий Теруэльским сектором Франсиско Галан издал приказ: «Много тысяч земледельцев променяли серпы и цепы на ружья, чтобы сражаться за независимость и свободу. В страдные дни уборки хлеба мы должны прийти на помощь крестьянам, мы должны спасти священный урожай – это хлеб наших бойцов, наших детей, это хлеб Испании».
Я видел в Арагоне солдат, которые жали: это были добровольцы; крестьяне Ла-Манчи, они с радостью между двумя атаками отдавались любимому делу. Один, кончив полосу, пошел в деревню, поскреб осла, починил ставню дома, а когда хозяйка стала угощать его салом, задумчиво улыбнулся, поблагодарил и ушел к товарищам.
Крестьяне одной деревни возле Хаена послали письмо командующему Южным фронтом: «Спасибо тебе и всем бойцам! Вы спасли наши дома от фашистов, а теперь тоже выручили нас. Товарищ командир, теперь мы посеяли, так что ты можешь больше никого не присылать, а если нужно, мы пойдем в другую деревню вместе с бойцами. Еще сообщаем тебе, что Педро Гонсалес и [200] Хуан Алагире решили вчера уйти с бойцами на фронт, чтобы защищать свободу. Привет!»
Коммунистическая партия организовала бригады – в воскресенье тысячи рабочих едут на помощь крестьянам. Провинция Валенсия, деревня Маласавес. Прежде здесь сеяли только рис. Этой зимой засеяли пшеницу; сейчас собрали, и старики с гордостью говорят: «Два урожая – это две победы». Масаррохос – до революции здесь не было ни одного коммуниста, все ходили в церковь, голосовали за правых. Теперь крестьяне Масаррохоса по собственному почину организовали бригаду и вот уже третий месяц как работают по шестнадцать часов в сутки.
Вэнта-дель-Мора. Здесь все мелкие собственники. Они объединились и помогают друг другу. Когда приехала рабочая бригада из Валенсии, хлеб оказался убранным. Крестьяне сказали: «Мы с вами поедем в Вильягордо, там еще не убрали – там много женщин и стариков»… В Рекену приехали бойцы-добровольцы. Один старый крестьянин говорит: «Ты почему за меня работаешь? Мне и заплатить тебе нечем». Боец смеется. Старик смутился: «Это ведь земля не государственная, а моя». Боец хлопнул его по спине: «Понятное дело – твоя! Только теперь надо друг другу помогать – время такое». Вечером старик принес алькальду петуха и мешок бобов: «Держи. Это для фронта. Время теперь такое».
Я мог бы рассказывать о других людях, о других селах – повсюду сейчас идет работа, повсюду видишь примеры человеческой солидарности. Страшно после того, как поговоришь с крестьянами, взять в руки газету: «Риббентроп сказал…», «Пополо д' Италиа» пишет…» Какой прекрасный, трудолюбивый, добрый народ живет на этой земле, и вот жизнь его только ставка на зеленом сукне, вокруг которого расселось несколько профессиональных игроков.
Валенсия, июнь 1937
Под Уэской
Сегодня утром мне привелось быть свидетелем воздушного боя в районе к северу от Уэски. Фашистские бомбардировщики, сопровождаемые истребителями, пытались [201] бомбить расположения республиканцев. Четверть часа спустя прибыли республиканские истребители. Сбито пять «хейнкелей» и три «фиата», причем пять фашистских самолетов упали на республиканскую территорию. Республиканцы потеряли два истребителя. Летчик одного благополучно спустился на парашюте.
В районе Хаки правительственная горная пиренейская бригада атаковала линии неприятеля, захватив озеро Парачимания, а также поселки Санта-Елена и Сан-Рамон-де-Пасос. Железнодорожная линия в тридцати километрах южнее Хаки теперь находится под огнем республиканских батарей.
На фронте Уэски неприятельским снарядом убит один из самых доблестных бойцов интернациональных бригад генерал Лукач. Тело Лукача сегодня направляется в Валенсию, где состоится его погребение. Осколком снаряда, тяжело ранен революционный писатель Густав Реглер103. Жизнь Реглера вне опасности.
14 июня 1937
***
Сегодня с раннего утра возобновились бои вокруг Уэски. В пять часов десять минут семьдесят республиканских самолетов показались на северо-западе от города. Бомбардировщики сбросили большое количество бомб, на позиции неприятеля вокруг Чимильи – Террасы. «Фиаты» вынуждены были принять бой. Один из них сбит.
В семь часов пять бомбардировщиков под охраной истребителей начали бомбардировать республиканские, позиции. Однако, сбросив несколько бомб, они поспешно скрылись. Показались двадцать пять республиканских, истребителей. Последние пулеметным огнем обстреляли позиции неприятеля.
В десять часов тридцать минут произошел крупный, воздушный бой. Тридцать шесть республиканских бомбардировщиков бомбили фашистские расположения. Их сопровождали двадцать шесть истребителей. Восемнадцать «фиатов» напали на два республиканских звена, но были отогнаны, потеряв семь самолетов. Республиканцы заняли высоту 581, которая господствует над дорогой Узска – Хака. Они подошли вплотную к деревням Чимилья [202] (в четырех километрах северо-западнее Уэски) и Алерре (в двух километрах юго-западнее Чимильи), являющимися ключом к Уэске.
Сейчас привели пленных – двух офицеров и тридцать шесть солдат. Они захвачены при атаке высоты. Бои продолжаются. Противник в течение последних трех дней стянул к Уэске сильные резервы.
16 июня 1937
Арагонский фронт
Я впервые увидел Арагонский фронт в августе прошлого года. Крестьяне стреляли из охотничьих ружей в «юнкерсы». Девушки суетились вокруг допотопных пушек. Был знойный день, и бойцы преспокойно купались на передовых позициях. Все командовали, но никто никого не слушал. Уэска была рядом, и тысяча Панчо Вилья посматривали на нее с явным презрением.
Я снова увидел Уэску в ноябре. Вокруг города было немало свежих могил. Бойцы угрюмо рыли первые окопы. Они уже знали, что война – это война, они еще не знали, что победа – это наступление. Опять знакомые места. Лето, невыносимо жарко, но никто теперь не купается. Уэска, как прежде, рядом – за нее идет бой. Дивизии, танки, быстроходные бомбардировщики.
Для фашистов Арагонский фронт был надежным прикрытием. Он позволил Сории, Памплоне, Бургосу стать глубокими тылами. Он обеспечил наступление на Мадрид и на Бильбао. Ни разу фашисты не пытались провести здесь хоть сколько-нибудь серьезную операцию. Конечно, не из человеколюбия фашистские самолеты до самого последнего времени щадили города Арагона: они боялись пробудить ожесточение в сердцах республиканцев. Они хотели, чтобы Арагонский фронт был мертвым фронтом и чтобы бои шли не на подступах к Уэске, но на улицах Барселоны.
Много месяцев республиканцы были охвачены спячкой обороны. Возле передовых позиций они расставили указательные столбы с надписью: «Осторожно – к фронту!». Они на славу организовали санитарные пункты, продовольственные склады и передвижные типографии. Окопы они обжили, как дома. [203]
Дорога из Барселоны к фронту проходит мимо каталонских городов Игуалады, Тарреги, Лериды. Вечером на улицах светло, все кафе переполнены, магазины завалены товарами. В Тарреге, в баре «Кропоткин», местные энтузиасты толкуют об организации любительского спектакля. Вдруг окно, обклеенное тонкими полосками бумаги. Узор затейлив, хозяин окна явно думал, скорее, об искусстве, нежели о фашистской авиации. Иногда на уличных фонарях следы синей защитной краски, которая успела облупиться. Война стала бытом, но еще не стала жизнью, и кажутся полными злой иронии старые верстовые столбы с пометкой «в Мадрид».
Граница между Каталонией и Арагоном – это граница не только между двумя провинциями, но и между двумя мирами. Все вокруг зелено. Виноградники, огороды, сады – каждый клочок земли любовно возделан. Деревни, похожие на города. Прогуливаются нарядные девушки. Крестьяне перед обедом пьют вермут и рассуждают о политике мистера Идена104. Потом все сразу меняется. Рыжие камни, пустыня. Редко увидишь несколько пыльных маслин. Вот едет верхом на осле семья – отец, мать, девочка. Среди камней уныло трясет головой коза, разыскивая сожженную солнцем травинку. Деревни стоят на горах, как крепости, далеко одна от другой. Дома цвета камня, они повернуты глухими стенами к дороге и кажутся нежилыми. Внутри темно, голо. Кое-где поля, сейчас убирают хлеб. Возле одной деревушки в горячий полдень крестьяне остановили мою машину: «Нет ли у тебя глотка воды?» Они приносят воду издалека. Для металлиста, уроженца богатой и веселой Барселоны, для винодела из ТарраГоны, для огородника из-под Хероны это неизвестный материк. Каталонцы часто говорили мне: «У себя дома мы уничтожили фашизм». Это не сепаратисты; они великолепно знают, что судьба Каталонии тесно связана с судьбой Испании. Но на войне мало знать, надо еще чувствовать.
До начала весны на Арагонском фронте не было подлинной армии: колонны105 представляли ту или иную политическую партию. Я помню военный совет в августе. Над картой командиры, забыв про Уэску, спорили, кто [204] выше – Маркс или Бакунин? Теперь колонн нет, на фронте дивизии народной армии. Однако политический сепаратизм еще не изжит до конца. Каждая дивизия ждет указаний не только от главнокомандующего, но и от своего партийного комитета. Барселонские газеты описывают военные операции с оглядкой – какая дивизия взяла Санта-Крус или Торасу.
Не изжиты до конца и многие идеи, с которыми можно организовать спектакль в Тарреге, но не взять Уэску.
У фашистов на Арагонском фронте мало солдат. Сотни домишек и холмов они превратили в форты. Укрепленный пункт – сто солдат и пулеметы; потом километра два или три – ни живой души, и снова бетонированные укрепления. В предместье Уэски находится сумасшедший дом. Там засели фашисты. Окопы республиканцев – возле забора. За сумасшедший дом дрались осенью, за него дерутся и сегодня. В тылу фашисты держат ударные части, это три бандеры «Терсио»106. Недавно бандера «Санхурхо» контратаковала республиканцев под Теруэлем, позавчера ее привезли к Уэске. Возле Сарагосы у фашистов четыре аэродрома – пять «юнкерсов», с десяток истребителей. За последние дни республиканские летчики сбили над Уэской около десяти истребителей. Фашисты тотчас подкинули десяток новеньких. (Кстати, почему не предложить скучающим членам лондонского комитета заняться высоконаучной работой – о размножении путем почкования «хейнкелей» и «фиатов»?) Коммуникации у фашистов прекрасные: железная дорога из Сарагосы на Лонгроньо и на Сорию, шоссе Хака – Памплона – Сарагоса – Лонгроньо, Сарагоса – Сигуэнса.
Если у фашистов хорошие инженеры, то солдаты у них плохонькие: это мобилизованные крестьяне. Приходится позади ставить фалангистов с пулеметами. Вчера я видел много пленных, они улыбались, подымали кулаки. Конечно, наивно говорить о республиканских убеждениях этих людей, но одно бесспорно: им неохота умирать ни за генерала Франко, ни за величие Рима, ни за первенство чисто арийской расы. Они откровенно радуются, [205] что спасли свою шкуру. Каждый день к республиканцам приходят несколько перебежчиков…
Гражданская война в Испании развивается своеобразно: она то переходит в современную войну со всеми ее техническими усовершенствованиями, то ограничивается перебранкой и сердитыми выжиданиями. Испанцы слишком доверчивы, слишком благодушны для партизанской войны в тылу неприятеля. Однако даже этих миролюбивейших испанцев фашисты доводят до лютой ненависти. В тылу у фашистов люди начинают пошаливать: то перережут провода, то взорвут мост. В своих газетах фашисты любят говорить о чудодейственной богородице из Сарагосы; о населении этого города они предпочитают умалчивать. Сарагоса – крупный промышленный центр, фашисты расстреляли тысячи рабочих, всех расстрелять не смогли и они. Сарагоса – скрытый фронт в тылу Арагонского фронта.
Крестьяне Арагона жили бедно. Среди них больше половины неграмотных. Во многих деревнях местные комитеты107 чудачат как могут: в одной отменили денежную систему, в другой обобществили кур, в третьей выдают крестьянину десяток папирос после предварительного экзамена – курит ли он всерьез или прикидывается?.. Несмотря на самодурство некоторых невежественных или фанатичных заправил, крестьяне ненавидят фашистов. Революция дала им помещичьи земли, она освободила их от жандармов, от попов, от алчных и бездельных «сеньоритос». Сколько раз я видел в нищих деревушках крестьян, которые несли кто яйцо, кто кружку козьего молока: «Бойцам на фронт». Крестьяне ловят фашистских диверсантов и приводят их в штаб.
На Арагонском фронте десятки тысяч прекрасных бойцов. При умелой организации эта армия могла бы давно взять не только сумасшедший дом, но Уэску и Сарагосу. Внезапные ночные атаки стали теперь обычным приемом республиканской армии, они свидетельствуют о смелости и находчивости бойцов, они нервируют фашистов и разъедают их укрепления.
Бои под Уэской начались двенадцатого июня. Уэска – мешок, с тылом город соединяет полоска в три километра шириной. Нетерпеливые журналисты уже [206] много раз, сидя в редакциях, брали Уэску. По боям в Каса-де-Кампо или на Хараме мы знаем, что три укрепленных километра стоят иных тридцати. Значение недавних боев в том, что они пробудили Арагонский фронт. Каталонцы поняли, что защищать Каталонию надо под Сорией, а не под Леридой.
Какой восторг на лицах всех бойцов, когда тридцать республиканских самолетов кружат над позициями фашистов! Комендант аэродрома Альфонсо Рейес – один из лучших начальников республиканской армии; это старый кадровый офицер и старый коммунист. В августе у него был десяток туристических самолетов; он собрал смельчаков – так родились «Красные крылья». На ветхом «брегете» Рейес бомбил укрепления Уэски. Он говорит мне: «Помните?..» Взволнованный, он смотрит вверх: двадцать истребителей сейчас вылетели, чтобы защищать Торасу, утром захваченную республиканцами.
На позициях я встретил одного бойца, арагонского крестьянина. Я его узнал по шраму на щеке. В августе он рассмешил нас: он приехал в Барбастро с древним мушкетом и объявил: «Кабанов бил, теперь буду бить генералов». Мы разговариваем; вдруг он начинает радостно смеяться: «Видишь? Танки, настоящие танки. А ты помнишь мушкет?..»