С тех пор хозяйка глинобитной халупы превратилась для него то ли в домоуправительницу, то ли в рабыню. Она покупала продукты и готовила ему еду, купала его, когда он скидывал тяжелые доспехи вместе с одеждой. Каждый раз, когда Руфь видела своего постояльца обнаженным, она на мгновение замирала, и сердце ее начинало колотиться так сильно, что, казалось, готово было вырваться из груди. Она ненавидела чужеземца и одновременно восторгалась его могучей красотой. Проклинала себя за то, что вынуждена делить ложе с этим иноверцем, жестоким и равнодушным, и в то же время каждый раз с трепетом ждала, когда он молча привлечет к себе и начнет терзать ее тело.
Марк был действительно удивительно сильным, красивым, крупным самцом. Когда он стоял в строю, то прежде всего привлекал внимание высоким ростом. Потом в глаза бросалась атлетическая фигура солдата, затем – светлые, чуть золотистые вьющиеся волосы, которые тот специально не стриг коротко. Именно из‑за этих волос он и получил прозвище Златокудрый. А женщины, в которых Марк знал толк, восторгались шелковистостью его кожи и бездонностью голубых глаз. Весь облик этого двадцатипятилетнего мужчины выделял его среди остальных, в основном невысоких, темноволосых, смуглых воинов. Правда, в бою такая заметность была излишне опасной, но воин был удачлив и сумел избежать даже легких ранений.
Он знал, кто подарил ему такие волосы, голубые глаза и светлую кожу – его мать. Ее пленили где‑то на северной границе великой империи, и его будущий отец, отслуживший свой срок легионер, купил молодую рабыню на рынке в Риме. Потом, когда она родила ему сына, он подарил ей свободу и сделал своей женой. Родители успели дать своему единственному сыну кое‑какое образование, прежде чем почти одновременно ушли из жизни от неизвестной заразной болезни, выкосившей чуть ли не половину населения округи. Возраст юноши как раз позволял поступить в армию великой империи, что он и сделал, не видя для себя лучшего выхода.
|
|
Не входя в дом, Марк скинул доспехи и, оставшись в пропотевшей тонкой тунике, присел перевести дух на большой отшлифованный камень. Он равнодушно смотрел, как Руфь греет на костерке воду, как наполняет кувшины, выносит относительно чистое полотенце и другую тунику. Когда приготовления были окончены, он скинул одежду и предстал перед иудейкой во всей своей бесстыдной наготе. Марк чувствовал, как затрепетала Руфь, но не обратил на это внимания – он всегда руководствовался только своими желаниями. Наклонился, подставляя могучий торс под тонкую струйку тепловатой воды, стараясь побыстрее смыть с себя липкий пот, смешанный с песком, и капли крови на руках и лице.
Вытеревшись и переодевшись, он прошел в комнату и сел за стол, на котором дожидалась жареная курица, купленная за его деньги. За весь день ему так и не пришлось чем‑либо подкрепиться, и теперь Марк схватил румяную тушку, разорвал пополам и жадно впился зубами в сочное, хорошо прожаренное мясо. Но насладиться едой ему особо не удалось: он встретился взглядом с пятилетней Сарой, которая выглядывала из‑за стола и жадно провожала каждый отправляемый в рот кусок. Ее мать стояла, деликатно отвернувшись, но даже по спине можно было определить, что она дьявольски голодна.
|
|
– Держи, Руфь! – он швырнул половину курицы на противоположный край стола.
Незнание нелепого, почти непроизносимого для римлянина языка иудеев упрощало общение с женщиной. Он был избавлен от необходимости что‑то спрашивать или отвечать на вопросы, просто брал, что ему нужно, и делал то, что хотел.
Потом утомленный аквелифер возлежал на постели, наблюдая в свете масляного светильника, как мать и дочь завершают трапезу. На душе у него было скверно. Бойня в Желтых Скалах мало напоминала славное сражение, она не принесет ни золотого венца орлу легиона, ни фалер или браслетов ему и его подчиненным.
Марк с тоской обвел взглядом убогое жилище, тщедушное тело уже не молодой иудейки, с которой приходилось делить ложе, посмотрел на пустой стол, положил руку на тряпье, покрывавшее деревянную лежанку, и настроение его совсем испортилось.
Вот уже восемь лет он верой и правдой служил империи, неся нелегкую службу легионера. Трижды ему приходилось участвовать в сражениях, а все, чего удалось добиться – пусть почетного, но невысокого звания аквелифера. На жалованье это звание почти не отразилось, а вот условия жизни ухудшились заметно. Особенно после того, как легион был переведен из Рима в Иудею на подавление восстания. И теперь он должен был неизвестно сколько жить в этой Богом проклятой провинции, постоянно участвуя в рейдах по подавлению бесконечных вылазок проклятых зелотов и прочих врагов империи. Изменит ли что‑либо его сегодняшняя успешная операция? Вряд ли! Если б начальство хотело его возвысить, то оснований было предостаточно: он смел, находчив, неглуп. Но должности и звания обходили его стороной.
|
|
«Неужели, – думал Марк, – мне еще десять лет таскать эту амуницию, прежде чем я получу жалкий клочок земли и смогу обосноваться на одном месте? Да и что за место определят мне? И чем буду заниматься, если все, что могу, это убийства? Чем стану зарабатывать на жизнь?»
От этих мыслей стало еще муторнее, он откинулся на спину и уставился в черный потолок своего временного жилища.
Кто‑то робко притронулся к руке. Марк повернул голову и увидел большие черные глаза Руфи.
– Чего тебе? – спросил он, сознавая, что его вопрос не будет понят.
Женщина молча протянула ладонь, на которой лежал добытый днем перстень, очевидно, выпавший из одежды. Марк нехотя поднялся, подошел ближе к масляному светильнику и стал рассматривать свой трофей, приблизив его к дрожащему язычку пламени.
«Забавная штуковина, – пробормотал он себе под нос. – Лев как живой, и камень необычный… Но это не драгоценность… Может, подарить Руфи, тем более что ободок явно рассчитан на тонкие пальцы…»
Но чем дольше он смотрел, тем больше завораживало тусклое мерцание угольно‑черного камня. Перстень просился на руку, Марк машинально поднес его к правой кисти – и вдруг тот легко наделся на толстый безымянный палец с не очень чистым ногтем.
По убогой комнатке пробежал порыв ветра, огонек светильника погас, вскрикнула Руфь, заплакала Сара. В кромешной тьме Марк попытался нащупать меч, и тут произошло то, что повергло в трепет сильного, бесстрашного воина. На стене, напротив его убогого ложа, будто в сизой дымке проступило лицо человека.
– Не жалей, что сделал…
Видение исчезло, снова возгорелся тусклый огонек светильника. Но исчезнувший образ запечатлелся в памяти Марка навсегда.
– Кто это сказал? – спросил легионер, но тут же понял, что отвечать некому. Руфь не понимала вопросов, к тому же она была до смерти напугана.
Какое‑то время Марк пребывал в оцепенении, тупо глядя на стоящую на коленях и раскачивающуюся иудейку, губы которой бормотали слова неведомой ему молитвы. Спустя какое‑то время, он попытался восстановить в памяти мимолетно явившийся образ. Это был лик с тонкими чертами, узкими, но рельефно очерченными губами, чуть тронутыми презрительной улыбкой, холодными глазами, усами и остроконечной бородкой. То ли один глаз был больше другого, то ли на одном имелось бельмо, но они казались разными. Может, поэтому или по другой причине, но красивое лицо выглядело страшным. И взор был обращен на него, Марка. Что же сказал ему этот человек? Неужто он знает про Желтые Скалы? И про неприятное чувство от избиения безоружных иудитов? Кто он – мудрец или Бог, а может, Дьявол?.. И был ли он вообще, быть может, ему все просто привиделось? Ни на один вопрос у Марка не было ответа.
Не обращая внимания на истерические бормотания Руфи и тихий плач Сары, Марк вновь опустился на ложе и прикрыл глаза. Он чувствовал: что‑то в нем изменилось, но не мог понять – что именно. Он лежал с сомкнутыми глазами, и мелкая дрожь била его мускулистое молодое тело, покрытое противным липким потом. Сколько времени он провел в таком состоянии, было не ясно. В конце концов он почувствовал, что Руфь тихо, как змея, вползает к нему в постель, и обрадовался этому. Обхватив маленькое худое тельце иудейки, он подмял ее под себя, обхватил руками и ногами… Постепенно пришло спокойствие. И улетучился страх, который, хоть в этом было стыдно признаться даже самому себе, овладел его сердцем.
Когда петух – единственная живность во дворе Руфи, прокричал первый раз, Марк уже спал, и спал так крепко, что, пожалуй, впервые за последние годы не слышал пронзительный крик предвестника зари.
* * *
Солнце светило вовсю, когда Марка разбудил сильный стук в дверь и недовольное женское бормотание. Руфь стояла на пороге, за ней виднелся блестящий легионерский шлем с гребнем из конского волоса.
– Аквелифера Марка вызывает примипил Авл Луций! – громко объявил посыльный.
В другое бы время Марк насторожился и стал вспоминать возможные прегрешения, но сейчас он не сомневался, что командир желает его поблагодарить за отличное выполнение задания по ликвидации врагов империи. Он вообще чувствовал себя гораздо увереннее, чем обычно.
Он быстро облачился в доспехи, накинул сверху красный сагум, чтобы как положено предстать пред начальником столь высокого ранга, и, не положив ничего в рот, быстрой пружинистой походкой направился в лагерь. Строительство еще продолжалось, немногочисленные рабы и некоторые легионеры возили в тачках каменистую землю и насыпали высокий оборонительный вал. Марк мысленно возблагодарил богов за то, что оказался не задействованным в этих нескончаемых, изнурительных работах.
Во дворе крепости несколько легионеров весело играли в жестокую игру «Заколем свинью»: один везет проигравшего в кости или просто провинившегося сотоварища в тачке, а другие попадают в него деревянными тренировочными копьями. Сейчас в тачке, сжавшись дрожащим испуганным комочком, сидел Кфир. Он был весь в синяках, лицо разбито…
– Почему взяли без спросу моего раба?! – угрожающе рявкнул Марк.
Солдаты перестали веселиться.
– Они пытались бежать, аквелифер! И вели себя очень дерзко. Особенно тот, второй!
У входа в караульное помещение, раскинув руки, лежал без сознания избитый Яир.
Марк пришел в ярость.
– Это мои рабы! Мои!
Он оттолкнул одного из легионеров, вырвал тренировочное копье из рук другого и с треском сломал о колено.
– Кто позволил их трогать?! Тот будет иметь дело со мной!
Легионеры отступили.
Златокудрый вынул Кфира из тачки. Тот дрожал все телом и громко плакал. За прошедшие сутки он заметно осунулся.
– Не бойся, никто тебя не тронет! – сказал Марк и погладил ребенка по голове.
Мальчик не понял слов, но смысл осознал. Он перестал плакать и даже попытался улыбнуться.
– Подожди здесь!
Оставив малыша у дверей претория, Марк вошел внутрь. В небольшой чистой комнате не было ничего лишнего: стол, стулья, шкаф, кушетка. В углу висел красный плащ примипила, на стуле – перевязь с мечом, в углу стоял маленький круглый щит и метательный дротик.
Сорокалетний Авл Луций сидел за столом и что‑то писал. Он был грузен, краснолиц, с коротким ежиком седеющих волос вокруг загорелой лысины. Вскинув к плечу сжатый кулак, Марк доложил о своем приходе.
Примипил встретил его легкой улыбкой, встал и двинулся навстречу.
– Я знаю, что ты выполнил приказ, и доволен. Я видел тебя в деле под Кейсарией, знаю, что ты смел, инициативен, хладнокровен… А теперь знаю, что ты способен командовать!
Авл подошел вплотную, оказавшись немногим выше плеча аквелифера, и произнес уже более тихим голосом:
– Раньше я тебя поощрял только взглядом или улыбкой, но вот теперь…
Горячая рука легла на спину Марка, чуть ниже панциря, и медленно стала сползать вниз.
– Но теперь у меня есть желание возвысить тебя по достоинству, как по службе, так и по дружбе, – главный центурион легиона снизу вверх смотрел на молодого офицера, в то время как его ладонь скользнула по подтянутому заду.
– У тебя твердые ягодицы, как орехи…
Марк мягко, но решительно отстранил руку командира. Он чувствовал, что лицо заливает краска. Но не стыда, а ярости, которая опасно разгоралась в его душе. Он постарался сдержаться, чтобы она не выплеснулась наружу.
В легионе все знали о пристрастии Авла Луция к молодым и сильным воинам. Для Марка также не было тайной это порочное влечение. Но до сих пор оно его никак не касалось, и ему было все равно, кто дарит первому в легионе центуриону минуты радости. Теперь же циничный жест, масляные глазки и откровенная улыбка Авла не оставляли сомнений в том, на кого пал выбор сегодня.
Марк помрачнел и стал судорожно соображать, как выйти из ситуации, не потеряв лица и не испортив отношения с командиром. И спасительная мысль пришла.
– Позвольте подарить вам раба, примипил! – почтительно сказал он. – Вчера я пленил его в бою у Желтых Скал. Это очень симпатичный молоденький мальчик…
– Мальчик? – оживился Авл Луций. – И он сражался, как взрослый?
– Во всяком случае, я едва увернулся от его кинжала, – обтекаемо сказал Марк.
И, подойдя к двери, позвал Кфира. Тот, с надеждой глянув на своего заступника, робко вошел в преторий.
– Прекрасный подарок, Марк, – осмотрев мальчика, захохотал примипил. И счел нужным пояснить:
– Ты еще молод, мало жил в Риме, и, ясное дело, не вращался среди патрициев. Кое‑какие традиции могут показаться тебе странными. Но теперь у тебя есть шанс существенно изменить свое положение и лучше изучить столичную жизнь. Ты хочешь этого?
Легионер молчал, не зная, что первый центурион подразумевает под словом этого. Командир многозначительно потрепал его по плечу.
– Меня вызывают в Рим, – сказал он и выдержал многозначительную паузу. Потом продолжил:
– Я должен доложить обстановку в Иудее и получить новое назначение. Скажу по секрету – я намереваюсь жениться и навсегда осесть в Риме…
Примипил снова захохотал и цинично подмигнул.
– Некоторые вольности не могут помешать семейному счастью!
Марк принужденно улыбнулся. Он не мог понять – к чему клонит первый центурион.
– Через два дня я отбываю и предлагаю тебе ехать со мной начальником личной охраны…
Авл Луций замолчал и уставился на него, явно ожидая благодарностей. Марк представил свое убогое жилище, Руфь, шагистику под изнуряюще палящим солнцем, постоянные стычки с бунтовщиками, тоскливое существование и неопределенное будущее. А на другой чаше весов – блестящий Рим, почетная служба и широкие перспективы. Да, предложение действительно заслуживало благодарности!
Он поклонился своему командиру и твердо произнес:
– Спасибо, мой примипил! У тебя не будет более преданного воина и охранника, чем я.
Наверное, это были именно те слова, которые от него хотел услышать Авл Луций.
* * *
Через двадцать дней Марк Златокудрый, в легком кожаном панцире под красной пенулой, ступал по римским мостовым, не опасаясь змей и скорпионов под ногами или выпущенной из засады стрелы. Полтора года он не был в этом городе, не видел его обитателей, столь не похожих друг на друга и в то же время отмеченных какой‑то печатью общности. Полтора года не слышал он какафонию разноязычной речи, не вдыхал не очень‑то приятный, но столь знакомый запах улиц. И хотя в Риме Марк в общей сложности прожил не более полутора лет, это был город, с которым он не собирался расставаться. Здесь он непременно добьется успеха и признания. Теперь он в этом не сомневался. Наступила полоса везения, его подхватила волна успеха, и надо только удержаться на гребне этой волны!
Авл Луций, к удивлению своего молодого охранника, владел весьма неплохой виллой недалеко от Колизея. Марку была отведена комната в одной из пристроек. И хотя его быт мало чем отличался от быта немногочисленных слуг и рабов, по сравнению с жизнью в Хале это было райское существование. Нормальная еда, щадящий климат, отсутствие тягот походной службы, а главное – мирная обстановка, без тревог, нападений и засад.
У него в подчинении находились четыре бывших легионера, которые, сменяясь, постоянно охраняли дом и сопровождали Луция во время выходов в город. Кроме того, он фактически командовал и рабами, захваченными в Желтых Скалах. Яир находился при нем, а Кфир – при Луции, но поскольку все жили в одном дворе, это отличие не ощущалось.
Служба была необременительной и приятной. Первое время охрана почти каждый день сопровождала хозяина к важным сановникам при дворе императора Веспасиана. Конечно, в триклиниум, где за ужином подавали по семь блюд, их не пускали, но зато они спокойно сидели в саду под деревьями и предавались отдыху.
Насколько мог судить Марк, дела примипила шли успешно. Однажды, опьянев после очередного симпозиума, тот похвастал, что император помнит его по службе в Иудее, относится весьма благосклонно, и вскоре он войдет в почетное сословие всадников и породнится с префектом преторианцев, женившись на его дочери.
* * *
Через несколько дней Авл Луций собрался с визитом в дом будущей невесты. Он умаслился благовониями, надел белую, расшитую золотом тогу, приготовил в подарок огромную, отливающую перламутром жемчужину. Четыре черных, как ночь, нубийца несли ослепительно‑белые носилки, стража шла вокруг, возложив руки на рукояти мечей.
Вилла, в которой жил префект преторианцев, потрясла воображение Марка. Скорее, это был небольшой дворец с террасами, балкончиками и фонтаном у входа. Мраморные ступени и колонны, портики, увитые цветущей зеленью, весь двор и дорожки, уходящие в глубь сада, были уложены керамической плиткой. Сам же сад двумя небольшими уступами спускался вниз, сквозь сочную свежую зелень просвечивали мраморные тела статуй.
Никогда прежде молодому воину не приходилось бывать в столь великолепном месте. Здесь все поражало воображение: прекрасное здание, благоухающий сад, спокойная и умиротворенная атмосфера. В укромных углах, не бросаясь в глаза, стояли гвардейцы, надежно перекрывая подходы к зданию. Личной охране гостя пришлось сдать мечи, только Марку в порядке исключения оставили оружие.
Авла Луция встречали с почетом. На террасе у входа его приветствовал немолодой, плотного сложения, курчавый человек в пурпурной тоге, выдающей его высокое положение. У него было властное, слегка обрюзгшее лицо, прямой короткий нос, холодный надменный взгляд.
«Это и есть Публий Крадок – префект преторианцев, отец невесты», – догадался Марк.
Сердечно поздоровавшись, гость и хозяин поднялись по нескольким мраморным ступеням. Луций сделал небрежный знак рукой, и Марк понял, что должен остаться здесь. В общем‑то, так всегда и было, но форма, в которой был отдан приказ, его покоробила. Так приказывают собакам. Впрочем, он привык не обращать внимания на такие вещи.
Он поставил двух легионеров по обе стороны мраморных ступеней, в тени кипарисов, двух под окна, а сам занял место у второго входа – с открытой веранды. Тут же рядом с каждым охранником стал преторианец с копьем в руке и мечом на поясе. Видно было, что гостям здесь не очень доверяют, хотя стараются явно этого не проявлять.
Минуты ожидания плавно перетекали в часы. Только когда солнце стало прятаться за второй этаж здания, на ступеньках появился Авл Луций вместе с некрасивой худощавой брюнеткой. У нее была праздничная прическа в виде башни, розовая туника из египетского полотна широкими складками ниспадала с плеч до щиколоток, под грудью ее перехватывала серебристая лента. Очевидно, такая одежда должна была скрыть нескладную фигуру. Женщина старательно выпячивала грудь, чтобы она казалась больше. Марку она чем‑то напомнила Руфь. Он даже усомнился: неужто примипил в огромном Риме не нашел невесту покрасивее? Это ведь не забытая Богом Хила…
Но тот выглядел вполне довольным и даже влюбленным.
– В такую чудесную погоду, Варения, я люблю гулять в своем саду и надеюсь, что отныне ты будешь составлять мне приятную компанию… – ворковал он.
Пара проследовала мимо, и если явно опьяневший Луций лишь вскользь бросил взгляд на охранника, то женщина резанула его черными, маленькими, как бусинки, глазами, в которых читался живейший интерес. Марк двинулся следом за ними. Он старался никогда не выпускать хозяина из поля зрения, хотя тот иногда возражал против слишком плотной опеки. Они спустились в нижний сад и вошли в тень аккуратно подстриженных деревьев. Варения еще раз оглянулась на красавца блондина, и взгляд ее был красноречив, как немой призыв.
И вдруг раздался дикий крик: навстречу, по засыпанной красным песком аллее, бежал здоровенный полуголый раб с мечом в руке! Изо рта у него шла пена, глаза вытаращены и налиты кровью. Что с ним происходит? И откуда мог оказаться меч у раба, если оружие отобрали даже у охранников уважаемого гостя? И почему его не перехватила местная охрана?
Мысли безответно крутились в голове, а Марк уже доставал свой меч.
– Пусть проклянут тебя Боги! – бессвязно крича, раб налетел, как хамсин в иудейской пустыне, Авл Луций шарахнулся и отбежал назад, женщина на миг осталась беззащитной. Но выпрыгнувший вперед Марк занял его место и неловко отразил предназначенный ей удар. Настолько неловко, что клинок обрушился на руку, сжимающую оружие. Он сжался, представляя, как полетят наземь отрубленные пальцы и меч выпадет из изуродованной кисти…
Но ничего подобного не произошло: ни острой боли, ни потока крови, да и гладий крепко сидит в сжатом кулаке. В следующую секунду клинок вошел в живот нападающему с такой силой, что окровавленное острие выскочило из спины. Искаженное яростью лицо передернула гримаса боли, вытаращенные глаза застлала пленка наступающей смерти, раб согнулся, и Марк секущим ударом отрубил ему голову. Не потому, что был слишком кровожаден – просто легионеров так учили, ибо этот штрих придавал сделанной боевой работе законченность и исключал удар в спину.
Тут же, будто из‑под земли, выросли местные стражники, они посмотрели на потемневший красный песок, откатившуюся в сторону голову со страшно вытаращенными глазами и переглянулись, уважительно поглядывая на Марка. А тот с удивлением рассматривал собственную руку, которая, по всем законам природы, должна была быть искалечена, но осталась невредимой. Только на перстне виднелась небольшая зарубка. Неужели тонкая металлическая полоска остановила острый меч? Но такого просто не может быть! А ведь если бы раб выбил оружие, то следующий удар раскроил бы златокудрую голову и сейчас Марк бы лежал мертвым на красном песке аллеи…
Он перевел дух и вытер окровавленный клинок о набедренную повязку убитого раба.
– Ты цела, Варения?! – заплетающимся языком проговорил опомнившийся Луций. Он покрылся багровыми пятнами и как будто немного протрезвел.
Но женщина повернулась и, сопровождаемая двумя преторианцами, быстро побежала к дому. Правда, на ходу обернулась и одарила Марка благодарным взглядом. Сейчас ее некрасивое лицо показалось ему даже симпатичным – наверное, от нахлынувшего чувства благодарности…
Вскоре появился озабоченный хозяин дома. На Луция он не обратил никакого внимания, зато приветливо улыбнулся Марку. Но улыбка тут же исчезла с каменного лица.
– Что произошло, Александр? – грозно спросил он.
Тут же от кустов отделился начальник местной стражи – высокий, подтянутый, бравый. Накинутый на правое плечо красный плащ открывал украшенный золотыми розетками кожаный нагрудник.
– У Макрипора была любовь с Квартой, – почтительно доложил он. – Но госпожа узнала и продала Кварту в лупанарий. Вот он и взбесился…
– О времена, о нравы! Патрицианка должна учитывать чувства рабов! – префект за волосы поднял отрубленную голову, впился тяжелым взглядом в безумно вытаращенные глаза и плюнул в окровавленное лицо.
– У кого этот пес взял меч?
– У Лутория, – мрачно ответил стерегущий труп гвардеец.
– Взять Лутория под стражу! Завтра он будет сурово наказан!
– Слушаюсь, мой префект! – Александр кивнул.
Крадок отбросил голову в кусты, и стражник поспешно вытер его окровавленную руку полой собственного плаща. Теперь префект повернулся к Марку. Каменное лицо вновь смягчилось.
– Отличный удар и смелый поступок, легионер! Ты спас мою дочь! – произнес он и еще раз взглянул на молодого воина, на этот раз оценивающе. Так смотрят перед покупкой на жеребца или на молодую рабыню.
– Хочешь поступить в преторианскую гвардию?
Марку показалось, что он ослышался. Жалованье преторианцы получали в три раза больше, чем обычные легионеры, а служили на десять лет меньше, к тому же служба в гвардии считалась почетной и сулила продвижение по карьерной лестнице.
– Ну же? – Публий Крадок ободряюще улыбнулся.
– Почту за честь! – ответил Марк и четко приложил кулак к груди.
Авл Луций кашлянул. Он молчал, но испепелял своего охранника ненавидящим взглядом. И Крадок это заметил.
– Возвращайся домой, Авл! – холодно приказал он. – Когда будет нужно, я тебя призову. А этот благородный юноша останется у меня.
Луций поклонился, бросил еще один испепеляющий взгляд на Марка и, пятясь, удалился.
– Сегодня твой командир струсил, – произнес префект преторианцев. – И такой хотел жениться на моей дочери…
Только сейчас Марк заметил, что хозяин тоже пьян, но крепко держится на ногах.
– К тому же я слышал, он любит всех подряд. Вернее, любит, когда его все любят. Это так? – Крадок почти вплотную приблизился к Марку.
Тот вконец растерялся.
– Я благодарен богам за то, что они позволили мне служить под знаменами этого мужественного воина… – забормотал он, но громкий смех хозяина виллы прервал его речь.
– Ты сказал мужественного?.. Ты либо лжешь, либо заблуждаешься. Только что он испугался взбесившегося раба.
Префект оборвал смех так же внезапно, как и рассмеялся. Затем тихо, будто самому себе, пробормотал:
– Одно можно сказать наверняка: кровь этого мужественного воина не добавит здоровья и благородства роду Крадоков. Ты знаешь, солдат, что даже самым породистым лошадям периодически нужна свежая кровь диких скакунов?
– Я пехотинец и не разбираюсь в лошадях, – пробормотал белокурый легионер и понял, какую глупость сморозил.
Но префект преторианцев либо не расслышал его реплики, либо не хотел слышать.
– Ты грамотен?
– Да.
– Жена есть?
– Нет.
– Твой отец римлянин? – Да. Был.
– А мать?
– Она была с севера империи, – замялся Марк.
– Понятно, – хозяин смотрел куда‑то мимо красавца‑блондина. – Род Крадоков всегда славился горячей кровью и неукротимым нравом…
Он помолчал, а потом заговорил вновь:
– Как звать тебя?
– Марком.
– И это все имя?
Аквелифер даже покраснел и, не глядя на собеседника, тихо произнес:
– Злотокудрый. Марк Злотокудрый.
– Злотокудрый, говоришь? А почему бы, собственно говоря, и нет?! – префект вновь разговаривал сам с собой. – Разве Крадокам помешала бы парочка златокудрых внуков?
Префект поднял руку, и вновь рядом с ним оказался Александр. На лице начальника охраны была написана готовность выполнить любую команду.
– Это Марк – новый гвардеец, он будет служить в третьей когорте! – приказал Крадок. – Отведи Марка в казарму и распорядись, чтобы его покормили!
* * *
Лагерь преторианцев располагался на северной окраине Рима. Пребывание Марка в императорской гвардии началось с лицезрения наказания стражника Лутория, оплошность которого позволила Макрипору завладеть мечом.
Около тридцати гвардейцев выстроились в две шеренги с палками наготове. Наказуемый бросился по узкому проходу, и на него тут же обрушился град ударов. Пробежав половину пути, он зашатался и пошел медленней, закрывая голову разбитыми в кровь руками. Палки с треском впивались в его тело. За экзекуцией наблюдали все свободные от службы преторианцы и лично префект. Поэтому гвардейцы не могли щадить своего товарища и лупили изо всех сил. Несчастный еле держался на ногах, он шел все медленней и упал, не дойдя до конца шеренги. Окровавленное тело унесли.
После этого Публий Крадок наградил Марка серебряным браслетом за смелость, и выстроенные когорты троекратно ударили тупыми сторонами копий в землю, приветствуя отличившегося новичка.
Хотя многие преторианцы ворчали, что нет никакого подвига в том, чтобы зарубить раба, но явное покровительство префекта заставляло недовольных скрывать свое настроение.
На первое время Марк получил должность начальника охраны семьи префекта Крадока. Кроме того, ему было поручено персонально охранять Варению. Он жил в доме префекта, расставлял и проверял посты, сопровождал дочь префекта во время выходов в город. И всегда ловил на себе ее горячие взгляды и обещающие улыбки.
Варения полюбила гулять по саду в вечерних сумерках в сопровождении златокудрого красавца, расспрашивала его о жизни, бывшей службе и будущих целях. Но молодому человеку все время казалось, что рядом с ним идет Руфь, только занимающая высокое положение. Поэтому он не отличался красноречием и избегал прикосновений, которые так естественны, когда проходишь по узким тропинкам…
А через месяц Крадок позвал нового стражника к себе на веранду. Он был в пурпурной тоге и имел вид важный и торжественный. Какое‑то время префект смотрел себе под ноги, будто раздумывая о чем‑то, а затем резко вскинул голову и, глядя в глаза собеседнику, спросил, четко выговаривая каждое слово: