В действительности Ци Юэчжай давно уже был знаком с этим письмом. Еще второго августа заведующий канцелярией укома Цю Бинчжан обнаружил среди почты не совсем обычную анонимку и услужливо принес ее второму секретарю.
— Эту писульку стоит почитать! — сказал он, усаживаясь напротив секретаря и почесывая в затылке. Ци Юэчжай внимательно прочел письмо, на его бледном лице не появилось никакого особого выражения. Тогда Цю Бинчжан осторожно продолжил: — Похоже, что разоблачение Ли Ваньцзюя здесь только ширма. На самом же деле…
Ци Юэчжай пододвинул к себе кружку со свежезаваренным чаем и уже хотел отхлебнуть из нее, однако, услышав последнюю фразу, остановился и, приподняв опухшие веки, пристально взглянул на Цю Бинчжана. У того сразу слова застряли в горле.
За последнее время второй секретарь пребывал в дурном расположении духа и вел себя довольно странно: ничего не говорил, не выражал никаких чувств, а все больше походил на запечатанную тыкву-горлянку, у которой неизвестно что внутри. Цю Бинчжан работал с ним уже почти двадцать лет, за это время поднялся от обыкновенного делопроизводителя до заведующего канцелярией, и все благодаря Ци Юэчжаю. Работники укома говорили, что завканцелярией умеет угадывать по крайней мере восемь из десяти мыслей второго секретаря, но в последнее время Цю Бинчжан чувствовал, что ему все труднее угадывать мысли начальства.
Видя, что секретарь все-таки не затыкает ему рта, Цю Бинчжан снова почесал в затылке и тихо произнес:
— Я думаю, что это письмо направлено против вас!
Ци Юэчжай хмыкнул, отхлебнул наконец глоток чаю и слегка скривился. По его холодному выражению лица по-прежнему невозможно было понять, о чем он думает. Цю Бинчжан наклонился к нему через стол:
— Что такое Ли Ваньцзюй? Всего лишь деревенский партийный работник! Ну обвинили его, что он умеет все время числиться красным, но суть-то ведь не в этом, а в том, кто помогает ему числиться, кто до сих пор выдвигает его! Кто за это несет ответственность?
Секретарь широко раскрытыми глазами смотрел на полное лицо и лысую голову Цю Бинчжана и вроде бы внимательно слушал. Завканцелярией указал пальцем на письмо:
— Разве здесь нет на это намека? Тут говорится, что у Ли Ваньцзюя есть покровители в укоме. Кто же это? Только что имя не названо…
Цю Бинчжан не решился продолжать. Секретарь тоже взглянул на письмо, дернулся, будто его укололи, и устремил взор в окно. Его тонкие губы крепко сжались, но на лице по-прежнему не было никакого выражения.
— Еще примечательнее то, в какое время написана эта анонимка. — Цю Бинчжан так налег на стол, что почти коснулся своей головой лица начальника. — Почему этот подонок настрочил ее не раньше и не позже, как через несколько месяцев после прихода нового секретаря, да еще после того, как на партийном активе Наследниково было названо образцовой деревней? Не смотрите, что он пишет не очень грамотно, по-моему, у него тоже есть покровители. Эта анонимка — прямой донос секретарю Фэну, подстрекательство против вас!
Цю Бинчжан был старым канцеляристом, буквально напичканным всякими сведениями: старыми, новыми, открытыми, закрытыми… Несмотря на свою полноту и любовь подремать, он обладал ясным умом, быстрой реакцией и прекрасно ориентировался в любой обстановке. «Культурная революция» еще больше научила его вынюхивать информацию о предстоящих политических переменах даже из разрозненных фраз в газетах. Трудно поверить, но и такое крупное событие, как арест «банды четырех», он сумел предсказать и предостеречь своих сторонников. Впоследствии некоторые шутили: «Центральный комитет, разгромив «банду четырех», спас партию и революцию, а Цю Бинчжан, догадавшись о предстоящем разгроме, спас уком, и в первую очередь Ци Юэчжая». Подвиг завканцелярией еще больше укрепил его положение в укоме и его собственную уверенность в том, что он может предвидеть любые новые повороты и тенденции.
Однако за последних два года обстановка менялась так быстро, что голова шла кругом, и за новыми тенденциями было просто не поспеть. Вчерашние ошибки сегодня становились подвигами, вчерашние преступники — сегодняшними героями. То, что вчера нельзя было доверить даже подушке, сегодня спокойно произносилось за обеденным столом, и еще странно, что не трубилось. Цю Бинчжан чувствовал себя безнадежно отставшим, высказывался все реже и понимал, что уже не может играть большой роли для Ци Юэчжая.
Тот тоже чувствовал, что полагаться на Цю Бинчжана в работе и в улавливании тенденций руководящей политики не очень остроумно. Ему ведь иногда хотелось хорошо работать, добиться каких-то успехов, но при «банде четырех» таких возможностей было мало. Тогдашнего первого секретаря недаром прозвали вечным больным. Некоторые считали, что болезнь у него только политическая: при каждом неблагоприятном или малопонятном повороте политики он немедленно укладывался в больницу. Другие утверждали, что он действительно болен, да еще несколькими болезнями: стенокардией, отеком легких и циррозом печени. Как бы там ни было, но он два с половиной года провалялся в областной больнице, а уездом за него фактически правил Ци Юэчжай. Это было поистине страшное время! Повсюду зияли волчьи ямы: при малейшей неосторожности люди падали в них и больше уже никогда не выбирались. Он и хотел бы сделать что-нибудь полезное, да трудно было.
После октября 1976 года Ци Юэчжай очень надеялся, что теперь, в новое, блаженное время, можно будет пожить хотя бы несколько лет спокойно. Однако, присмотревшись, он увидел, что наверху по-прежнему идет борьба и если рассчитать неверно, то опять-таки пропадешь. Поэтому он удвоил свою осторожность и снова стал полагаться на аналитические способности Цю Бинчжана. К сожалению, тот, всегда улавливавший малейшие изменения погоды, уже не успевал за ее капризами. Многие его прогнозы попросту не оправдывались, и он вместе со своим начальником еле-еле выпутывался из положения. Ци Юэчжаю пришлось вспомнить старые правила транспортников: «Гляди в оба, не спеши, проезжай без остановки»; «Лучше упустить три минуты, чем поторопиться хотя бы на секунду». Так он и начал действовать: медленно, не спеша, стремясь не к успеху, а к тому, чтобы не наделать ошибок.
Когда в уком пришел новый первый секретарь, он вовсе не облегчил ноши Ци Юэчжая, а, наоборот, утяжелил ее. Его и без того худая фигура превратилась в худосочный росточек; бледное лицо стало совсем белым. Работники укома видели, что он ходит вечно нахмуренным, рта не разжимает и все дни проводит в печальных раздумьях.
Цю Бинчжан был уверен, что обком прислал Фэн Чжэньминя первым секретарем специально для того, чтобы захватить в укоме власть, а может быть, и перетряхнуть весь состав. Ци Юэчжай тоже считал это обидным свидетельством недоверия к себе, хотя вслух этого не высказывал. Поразмыслив так и эдак, он приготовился к серьезной проверке. В предшествующие годы ему от имени «пролетарского штаба» приходилось бороться и с Линь Бяо, и с «бандой четырех», и с конфуцианцами, и даже с классическим романом «Речные заводи». Поди попробуй, не поборись! Но сейчас всем начинают предъявлять счет, и держать ответ будет трудно. В последние два года, читая в газетах о разоблачении кого-либо или срывании масок, он каждый раз вздрагивал и думал: когда же очередь дойдет до него? Временами он даже порывался опередить события и выступить с самокритикой, но не знал, с какого конца безопаснее подступиться.
Ци Юэчжай был уверен, что если в их уезде станут искать людей, связанных с Линь Бяо и «бандой четырех», то никого не найдут, однако его непременно приплетут. Кто велел ему торчать на виду и безропотно подчиняться взмахам дирижерской палочки? Он бил себя в грудь, доказывая самому себе, что он вовсе не приспешник «банды четырех», что она и не приняла бы его… А если он говорил или делал что-нибудь лишнее, то так поступали по крайней мере восемь человек из десяти! Эти мысли несколько успокаивали его, и он даже осаживал дрожащего от страха Цю Бинчжана: «Тому, кто не грешил, черт в дверь не постучит!» Но, сказав это, он почему-то все же чувствовал себя неуверенно, все больше мрачнел и худел.
Считая, что Фэн Чжэньминь только и думает о проверке, он привел в порядок все протоколы за многие годы, чтобы их в любой момент можно было предъявить. Но первый секретарь против его ожидания ни о чем подобном не заикался: его больше всего интересовали производство, верная политика по отношению к крестьянам и реабилитация несправедливо обвиненных. Обо всех этих делах он советовался с Ци Юэчжаем и другими членами укома, не обнаруживая ни малейшего намерения выгонять или преследовать своих подчиненных. Ци Юэчжай был немало изумлен и тронут этим. Он чувствовал, что с первым секретарем вроде бы можно работать, что тот по своему уровню гораздо выше окружающих. Но может быть, Фэн Чжэньминь ведет себя так только потому, что еще не утвердился и ему неудобно сразу перетряхивать аппарат?
Цю Бинчжан тем более советовал своему патрону сохранять бдительность, говоря, что в море часто бывают скрыты рифы и лишняя осторожность никогда не помешает. Этот давний специалист по «связям укома с революционными массами» теперь несколько поблек, но по-прежнему имел всюду своих соглядатаев. Он всегда был готов снабдить массой подлинных и лживых новостей, только слушай. Чувствовалось, что ему нельзя полностью верить, но нельзя и совсем не верить. Анонимку он преподнес так, будто это была бомба с часовым механизмом, а с бомбой, как известно, шутки плохи.
— Это письмо написано необычно, — щуря глаза и загадочно улыбаясь, перебирал он листки бумаги в красную клетку. — Поглядите, стиль наполовину литературный, наполовину разговорный, старые слова идут вперемешку с новыми: человек явно старался замести следы и скрыть свое происхождение.
— Как ты думаешь, кто его мог написать? — спросил Ци Юэчжай, чувствуя, что это сейчас главная проблема. Он понимал, что если установить автора, то можно докопаться и до его целей — против кого направлено острие.
— Я полагаю, какой-нибудь старый негодяй! — убежденно произнес Цю Бинчжан. — Лет около пятидесяти, немного начитанный в старых книгах. Он хорошо знает обстановку в укоме, да и в Наследникове. Ясно, что он участвовал в собрании партактива — стало быть, кадровый работник. Если пойдем по этой ниточке, наверняка не заблудимся…
Но Ци Юэчжай, казалось, и не собирался начинать расследование. Напротив, он сказал:
— Отдай это письмо первому секретарю, пусть он разбирается!
— Как же так? — потрясенно молвил Цю Бинчжан и уставился на патрона. Неужто он так поглупел, что сам хочет дать врагу кинжал в руки?
Ци Юэчжай сделал нетерпеливый жест, показывая, чтобы тот унес письмо, и больше ничего не объяснил.
Теперь анонимка вернулась к Ци Юэчжаю, но уже с руководящей резолюцией. Ци вызвал завканцелярией и с улыбкой сказал ему:
— Выполняй распоряжение первого секретаря.
Ци Бинчжан прочел резолюцию и погрустнел. В этих скупых фразах явно содержался потаенный смысл. До улыбки ли тут? Ему хотелось сказать очень многое, но он не решился и, почесав в затылке, спросил только:
— Как же проверять эту чертову анонимку?
— Со всем усердием, отправившись в Наследниково, — невозмутимо ответил Ци Юэчжай, как будто это дело не имело к нему никакого отношения.
— Кто же отправится?
— Ты.
— Я?! — Цю Бинчжан застыл с письмом в руке.
Патрон даже не взглянул на него и углубился в какие-то документы. Прочитав около страницы, он наконец поднял голову и внушительно произнес:
— У тебя ведь есть множество соображений насчет этого письма, вот сам и проверь их!
Цю Бинчжан пытливо смотрел на него, стараясь уловить каждый оттенок выражения лица, каждый звук, в котором бы содержалось что-нибудь необычное. Потом медленно, с расстановкой закивал, как будто понял глубокий смысл начальственных слов.
Протокол заседания
Время — 19 августа 1978 года. Место — правление объединенной бригады деревни Наследниково. Председатель — завканцелярией укома Цю Бинчжан. Участники — У Югуй (бригадир и член партбюро объединенной бригады), Сяо Мэйфэн (секретарь комсомольского бюро), Гу Цюши (бригадир полеводческой бригады, демобилизованный), тетушка Лю (свинарка, из бедняков), дядюшка Ма (сторож на току, из бедняков), Чжан Гуйлянь (член бригады побочных промыслов, из бедняков), тетушка Лу (коммунарка, из бедняков). Протокол вел счетовод объединенной бригады Ян Дэцюань.
Выступления:
Заведующий Цю: Сегодня мы устроили это заседание главным образом для того, чтобы послушать мнения товарищей, посмотреть, как в деревне идет работа, какой накоплен опыт, какие есть недостатки. Уже почти два года, как арестована «банда четырех», и ЦК партии призывает нас развивать демократию, прислушиваться к голосу масс. Наше сегодняшнее заседание и есть развитие демократии, изучение мнений, так что все могут говорить свободно. Говорить о том, хорошо ли идет производство, нет ли каких-нибудь жизненных трудностей и, разумеется, активно ли разоблачаются приспешники «банды четырех». Ли Ваньцзюй отсутствует, он на собрании в коммуне, но это ничего, за глаза о нем будет говорить даже легче. Итак, пусть каждый выступит: сколько ни скажет — все хорошо.
У Югуй: Позвольте мне сказать два слова. Заведующий Цю уже все объяснил. У нас сегодня заседание. Об чем же мы заседаем? Исключительно об делах нашей деревни. Все, кто хочет сказать, пусть говорят! Сейчас положение нормализовалось, цзаофаней уже не видно, так что бояться нечего. Кто что хочет, то пусть и говорит. Ведь заведующий Цю ясно сказал? Один скажет одно, а другой — другое. Если есть хорошее, это будет достоинствами, а если плохое, это будет недостатками. И не надо навешивать никаких веток или листьев! Если есть претензии к Ли Ваньцзюю или к другим работникам объединенной бригады, говорите открыто, мстить никто не будет. Вот все, что я пока хотел сказать.
Заведующий Цю: Ну, кто следующий? Не будем тянуть время!
Тетушка Лю: Ладно, раз других нет, я скажу. Чего тут страшного? Нас же призывают высказать свое мнение, а это дело хорошее. Заведующий Цю спросил: хорошо ли мы работаем, хорошо ли живем. Я отвечу: очень хорошо! Разве после ареста «банды четырех» можно жить плохо? Когда эта банда зверствовала, людей сегодня критиковали, завтра били. Даже курицы и собаки не могли жить спокойно, не то что люди. Разве не так? И еще: нынешний уездный секретарь лично приезжал в нашу деревню, сидел с нами, разговаривал. Разве это не демократия? Так что мы хорошо живем — пусть все скажут, если я соврала!
Тетушка Лу: Правильно! Мне нравится, как сказала тетушка Лю. Сейчас действительно хорошо. Все мы так думаем: эти ребята из «банды четырех» были большими сволочами! А Линь Бяо еще сел в самолет и хотел погубить нашего председателя Мао…
Сяо Мэйфэн: Эк, куда вы загнули, тетушка Лу! Линь Бяо не входил в «банду четырех». И председателя Мао он хотел погубить не тогда, когда сел в самолет.
Тетушка Лу: Правда? Ну, я так слышала. Времени уже много прошло, я и запамятовала. Но что б ни говорили, а одно я помню: он сел не то в самолет, не то в поезд, в общем, во что-то опасное!
Заведующий Цю: Давайте не отвлекаться! Конечно, выступавшие товарищи продемонстрировали свои горячие пролетарские чувства, революционную ненависть к преступлениям Линь Бяо и «банды четырех», я тоже почерпнул немало для себя. Но об этом мы можем поговорить и позже. Сейчас давайте сосредоточимся на работе объединенной бригады, на кадровых работниках бригады, ну, к примеру, на Ли Ваньцзюе, и поговорим обо всем этом. Только так мы можем двинуть вперед нашу работу.
У Югуй: Верно! Давайте сосредоточимся и поговорим. Обо всем поговорим, и бояться не надо. Я уже сказал, что мстить никто не будет.
Тетушка Лю: Если говорить о жизни нашей бригады, то я снова скажу: она очень хорошая. Кадровые работники с рассвета до темна вкалывают вместе с коммунарами, так что говорить не о чем, все очень хорошо!
У Югуй: Нельзя только хвалить, надо и недостатки называть.
Тетушка Лю: Недостатки надо? Пожалуйста! У кого их нет? Вон в соседней деревне, откуда я родом, партийный секретарь всем хорош, но характером крут, чистая хлопушка: только спичку поднесешь, а он уже взрывается! Все едва увидят его — и в сторонку норовят. Люди его не любят, даже на Новый год к себе не позовут, и немудрено — он никому покою не дает, всю власть в бригаде захапал. А наш Ли Ваньцзюй совсем другой. Он сызмала людям нравился. Увидит кого — и сразу величает: «тетушка», «невестушка», «дядюшка». Не то что некоторые — едва выйдет в кадровые работники, как зенки в потолок, надуется и воняет, никого для него вокруг нет. С тех пор как Ли Ваньцзюй поднялся, уже без малого двадцать лет, а характером он не изменился, все такой же уважительный. Придет за чем-нибудь к нам в свинарник и обязательно поговорит, как, мол, тетушка, у тебя дела, да как поживаешь, и все время ласковый такой. Пусть все скажут, правильно я говорю?
Дядюшка Ма: Таких кадровых работников, как Ли Ваньцзюй, и в самом деле немного. Я уж не говорю об его уме, а главное, что он справедлив. В нашей деревне несколько сот ртов, есть и старики, так он, когда разговаривает с ними, как будто ниже ростом становится! Если в эти годы мы не наделали крупных ошибок, то это благодаря ему. Он хоть возрастом и невелик, а глазом зорок, умеет добро от зла отличить. Не знаю, как к другим, а ко мне, одинокому старику, он всегда внимателен. Я с молодости страдаю ревматизмом, так он позаботился обо мне, поставил сторожем на ток и трудодни дает хорошие. В общем, я ни голода, ни холода не знаю. У меня к нашей бригаде нет претензий, а Ли Ваньцзюй, как я считаю, вообще очень хорош.
Гу Цюши: После демобилизации я работаю в бригаде уже два года и чувствую, что коллектив у нас хороший. Кадровые работники бригады, в том числе товарищ Ли Ваньцзюй, разбираются в производстве, всегда исходят из практики и ведут себя правильно, поэтому коммунары им доверяют. И в зерновых, и в подсобных промыслах наша деревня на высоте.
Тетушка Лю: Он правду говорит. Если не верите, сравните нашу деревню с другими! И в госпоставках, и в продаже излишков мы все годы первые. Наше опытное поле на всю округу знаменито. И в политучебе мы ни разу не отставали. Во всем этом чувствуется руководство со стороны кадровых работников, так что лично у меня нет претензий к Ваньцзюю.
Тетушка Лу: Верно! Ваньцзюй умеет о людях заботиться. Когда мы пропалывали пшеницу, он велел дать каждому по две большие лепешки, жаренные в масле, да еще гороховый суп в поле посылал.
Тетушка Лю: Ты уж не ври, говори только то, что знаешь! Я в первый раз слышу о жареных лепешках, а на прополку каждый год хожу. Правда, дядюшка Ма?
Дядюшка Ма: Я ведь на току работаю, а что там в поле делается, не очень знаю.
Тетушка Лу: Ладно, Лю, не разведывай! Мне, наверное, приснились эти лепешки. Как живые их вижу, вот и сказала.
Сяо Мэйфэн: Приснились так приснились — обмана тут никакого нет. В городах рабочих на ночной смене даже обедом кормят! А крестьяне во время страды по нескольку дней с поля не уходят, так что можно и жареных лепешек поесть, все законно.
Дядюшка Ма: Вот именно! До революции богачи, когда нанимали батраков на уборку, тоже кормили их получше, чем обычно. А иначе никто работать не смог бы!
Заведующий Цю: Товарищи, успокойтесь. Не будем сейчас говорить об этом, хорошо? Вернемся к объединенной бригаде и ее кадровым работникам.
Чжан Гуйлянь: Наша бригада подсобных промыслов во время «культурной революции» совсем развалилась, впору распускать было. Говоря по правде, только на Ваньцзюе и удержались. В коммуне его много раз чистили за поддержку нашей бригады. Он — человек, всем сердцем преданный делу, это чистая правда, а о другом я говорить не буду.
Сяо Мэйфэн: Товарищ Цю, я что-то не пойму, для чего созвано сегодняшнее заседание? Чтобы выдвинуть Ваньцзюя в герои труда или на работу в уезд?
У Югуй: Нечего столько вопросов задавать! Это вашей комсомольской организации не касается. Тебя просят высказать свое мнение. У тебя к Ваньцзюю есть претензии?
Сяо Мэйфэн: Нет. И другие то же говорят.
Заведующий Цю: Тогда я задам вопрос. У вас в деревне проводили кампанию критики Дэна?
Тетушка Лю: Дэна? Это заместителя председателя Дэн Сяопина? Нет, такими темными делами в нашей деревне не занимались. Я вам вот что скажу, товарищ Цю: когда нашей деревней руководил Ваньцзюй, у нас ничего такого не бывало. Это время я очень хорошо помню. Тогда у дверей школы устроили собрание коммунаров. Ваньцзюй поднялся на крыльцо и говорит: «Сейчас стало хорошо, заместитель председателя Дэн вернулся к власти». Что же дальше было? Ага, он стал убеждать нас больше выращивать зерна и откармливать свиней. Еще он сказал: «Заместитель председателя Дэн призывает нас быть активнее». Потом он пришел в свинарник и опять стал говорить о свиньях. Правильно, нас после этого еще вызвали в уезд на совещание свинарок. А критики Дэн Сяопина в нашей деревне никакой не вели!
Дядюшка Ма: Я лично не помню такого дела. Я работаю на току. Когда в деревне устраивают собрания, иногда хожу, а иногда не хожу. В те времена было немало собраний по критике, чуть не каждый день. То и дело в колокол били, созывая народ, я едва не оглох. Все кричали: критикуйте такого-то, критикуйте такого-то! И еще на стенде критики двух кошек нарисовали — черную и белую…
Тетушка Лю: Ты ври, да не завирайся! Какой там стенд критики — просто перед свинарником поставили две доски, и все. А что там рисовали да наклеивали, никто и не смотрел. Однажды даже красотку какую-то намалевали. Если не верите, товарищ Цю, сами поглядите — она и сейчас там висит! Кошек, собак тоже рисовали, но когда это было. В общем, я скажу так: в нашей деревне не выступали против заместителя председателя Дэна! Разве нет?
Тетушка Лу: Да, она не врет. Говорят, в те годы заместителя председателя все время жучили, а нашей деревне он ничего плохого не сделал — зачем нам его критиковать? Не было такого! Вы, товарищ Цю, приехали к нам издалека, из уезда, мучаетесь с заседанием, с расследованием, вот мы вам все как есть и говорим. Стенд критики у нас есть, да еще получше, чем в других деревнях. Коли не верите, загляните в соседнюю деревню, Кладбищенскую, там даже доски не смогли поставить, потому что у бригады денег нет! А на нашем стенде так здорово и похоже рисуют, что я сама часто хожу смотреть. Те кошечки были ужасно симпатичными, всем нравились. Еще недавно нарисовали Духа белых костей, с двумя лицами. С одной стороны — красавица, а с другой — голый череп…
Чжан Гуйлянь: Тетушка Лу, это уже критика «банды четырех»! Чего вы ее сюда приплели?
Гу Цюши: Когда критиковали Дэн Сяопина, я был в армии и не знаю, что делалось в деревне. Но думаю, что она не была исключением — ведь в то время на всех оказывали политическое давление. Наверное, и у нас критиковали заместителя председателя, хотя бы притворно.
Тетушка Лю: Ты столько лет в отлучке был, чего ты знаешь? Сегодня к нам из уезда приехали с серьезным расследованием, так что нечего зря рот разевать и зубы скалить! Притворно или не притворно, а в нашей деревне не критиковали Дэн Сяопина. Ну скажите все, разве не так?
Сяо Мэйфэн: Дайте мне слово! Да, из уезда приехали с расследованием, и мы должны говорить правдиво и не сочинять небылицы. В нашей деревне критиковали Дэн Сяопина, и не только его, но и многих других важных людей! Едва в газетах начнут разоблачать, вот мы и критикуем. Организовывало это партбюро, а наше комсомольское бюро присоединялось. Более того, стенд критики поставили как раз комсомольцы. Но со дня ареста «банды четырех» прошло уже больше двух лет; никто из кадровых работников нашей деревни не был связан с этой бандой, не получил от нее никакой выгоды. Так позвольте спросить: почему обследуют именно нас? Мы не связаны не только с «бандой четырех», но даже с цзаофанями из уезда и коммуны. Зачем же это расследование?
Заведующий Цю: Это вовсе не расследование. Я с самого начала сказал, что сегодня у нас обычное заседание. Люди свободно говорят, вот и все. Ли Ваньцзюй уже многие годы секретарь партбюро, и уком хочет послушать мнения масс о нем. Что тут дурного?
Сяо Мэйфэн: Дурного ничего нет, а смысла сегодняшнего заседания я все-таки не понимаю. Почему это уком вдруг решил собрать материал о Ли Ваньцзюе? Может, он совершил какой-нибудь проступок или на него донесли? Товарищ Цю обмолвился, что присутствие Ваньцзюя необязательно, что за глаза о нем будет говорить легче. Мне не нравится такая постановка вопроса! Почему мы должны говорить за глаза? И из коммуны никто не пришел — видно, оттуда на него и наплели. Вы, наверное, знаете, товарищ Цю, что правление коммуны нас ненавидит, при каждом случае называет нашу деревню независимой империей, заявляет, что наше партбюро не слушает коммуну, не подчиняется руководству! Это всем известно. Так что, товарищ Цю, выкладывайте начистоту, какой у вас материал в руках. Я считаю, что для настоящей проверки этого заседания из нескольких человек мало, нужно общее собрание объединенной бригады, вот там и поговорим в открытую. Если уж проверять кадровых работников, то проверять серьезно, а на одной «критике Дэн Сяопина» тут не выедешь! Если по этому судить, то всех партийных секретарей надо смещать — и не только в деревне, а прежде всего в коммуне и уезде.
У Югуй: Мэйфэн! Ты чего разошлась? Это же обычное дело, когда начальство хочет проверить обстановку, и орать тут нечего! Мы всего лишь выясняем истину: что было, а чего не было. Все мы прошли через «культурную революцию» и уж такую пустяковину соображаем. Говорить, будто мы совсем не критиковали Дэн Сяопина, конечно, нельзя, но нельзя сказать и то, что мы критиковали его очень активно. Ведь в то время требовали всюду создавать стенды критики! Вот мы и поставили его у себя в деревне, а на нем, ясное дело, нарисовали двух кошек — это я помню.
Тетушка Лу: Правильно! И кошки эти получились совсем как живые. Черная — точь-в-точь как в доме у Лю. Верно я говорю, Лю?
Тетушка Лю: Я этой нарисованной кошки не видела!
(Поскольку время подходит к полудню, заведующий Цю прерывает заседание на обед.)