Обедал Цю Бинчжан в доме тетушки Лу. Сама она готовила лапшу на кухне, а ее муж сидел в комнате на кане и занимал гостя беседой за чаем. Разговор по-прежнему вращался вокруг Ли Ваньцзюя.
— А вы с самим Ваньцзюем говорили? — спросил дядюшка Лу, улыбаясь и поглаживая свою реденькую бороденку. — Он человек стоящий, много для коммунаров добра сделал!
После длинного заседания Цю Бинчжану сначала хотелось спать, но крепкий чай взбодрил его. Услышав про добрые дела Ли Ваньцзюя, он подумал, что один-два примера было бы очень важно внести в отчет, и поспешно сказал:
— Что же он сделал? Расскажите!
— Ладно! — почему-то обрадовался хозяин и подлил гостю чаю. — Сегодня утром, когда наш бригадир позвал мою старуху на заседание, я грешным делом подумал: что она может рассказать? Все дела Ваньцзюя у меня в голове!
— А ты спроси товарища Цю, мало ли я сегодня говорила! — крикнула из кухни тетушка Лу.
Ее муж пренебрежительно взглянул в ее сторону и тихо продолжал:
— Чего они могут сказать, эти бабы? Света не видали! Вот я вам действительно расскажу такое, что вы сразу поймете Ваньцзюя. Осенью шестьдесят второго года моя старуха тяжело заболела и наверняка не дожила бы до сегодняшнего дня, если бы не Ваньцзюй!
— Вот еще, вспомнил про залежалое зерно и гнилую коноплю! Чего их ворошить-то? Хоть бы человека постыдился! — бросила тетушка Лу, вытирая столик на кане и кладя на него палочки для еды.
— Это тебе стыд, а Ваньцзюю честь! — Хозяин снова повернулся к Цю Бинчжану. — В тот год у нее, не знаю почему, брюхо заболело, да так сильно, что она по кану каталась. Я волновался ужасно, а тут как раз Ваньцзюй пришел. Встал перед каном, поглядел и говорит: «Надо отвезти ее в уездную больницу!» Я совсем очумел: где деньги-то на больницу взять?! Тогда самое трудное время было, мякины и то не достать, хорошо, что хоть с голоду не помирали, а тут больница! Но Ваньцзюй мужик сообразительный, все свое твердит: «Твоя жена серьезно больна, время упускать нельзя, едем сейчас же!» Я подумал: и то правда, нельзя смотреть, пока она умрет на кане. Ваньцзюй пошел запрягать, а я говорю ей, чтоб вставала и собиралась, в больницу едем.
Дядюшка Лу опять бросил взгляд на кухню, немного покривился и сказал:
— Бабы же, они бестолковые. Догадайтесь, что она сделала? Первым делом стала прихорашиваться. Она ведь много дней пролежала на кане, волосы спутаны, лицо грязное, вот и испугалась, что люди засмеют ее. С трудом приподнялась, умылась, причесалась, порылась в сундуке, надела на себя всю лучшую одежду — будто молодая жена в первый раз к матери едет. Чувствуете, какой ерундой занялась?
Вошла тетушка Лу с жареной соей в одной руке и большой горстью чеснока — в другой. Положив все это на стол, она засмеялась:
— Разве это ерунда? Ты сообрази: я за всю жизнь ни разу в город не ездила. С трудом вырвалась — как же не нарядиться в чистое? А вы что скажете?
Цю Бинчжан кивнул, подумав, что оба супруга довольно забавны.
— Всю дорогу, — продолжал хозяин, — она стонала и аж кричала от боли, а как въехали в ворота больницы, вдруг замолчала и ни звука. Врач спрашивает ее: «Сильно болит?» А она отвечает: «Не очень, можно терпеть». Тоже мне героиня нашлась, черт бы ее драл! Ну, врач, конечно, дал ей каких-то таблеток, сказал, что ничего серьезного, и выставил нас.
Тетушка Лу принесла мелко нарубленной капусты и снова засмеялась:
— Я ж никогда не видала такого! Полный дом людей в белых халатах, в белых намордниках, меня положили на кушетку, раздели почти догола, один мнет, другой слушает… У меня аж душа в пятки ушла, я и стонать боялась!
Цю Бинчжан слушал внимательно, но про себя думал: какое отношение все это имеет к Ли Ваньцзюю?
— Когда вернулись домой, — не унимался хозяин, — и она сняла свои наряды, вдруг опять начала стонать. Таблетки ничуть не помогли. Я думаю: что же делать? Снова везти в больницу, откуда нас только что выставили? Но Ли Ваньцзюй поглядел, видит, она еле дышит, и решительно говорит: «Поедем снова!» Я спрашиваю: «А нас примут?» Он отвечает: «Это уж мое дело». Я старуху приподнял, она, полуживая, все думает о своей прическе, а Ваньцзюй успокаивает ее: «Тетушка Лу, вы не трепыхайтесь, слушайте, что я вам скажу. Ни причесываться, ни мыться, ни наряжаться не надо — иначе вас не примут в больницу!» С этими словами он снова пошел запрягать, а вернулся с большой корзиной и велел моей старухе туда сесть. Старуха очень не хотела лезть в корзину, все стыдилась. Но Ваньцзюй не отставал от нее: «Тетушка Лу, вы ведь не на ярмарку едете, зачем вам красиво выглядеть? Мы вас в больницу везем, а там в любом виде показаться не стыдно!»
Цю Бинчжан закрыл глаза, представил себе тетушку Лу в корзине и невольно усмехнулся.
— С трудом мы засунули ее в корзину, погрузили на телегу, но едва въехали в ворота больницы, как моя старуха лезет из корзины, хочет сама идти. Мы не дали ей вылезти, подняли корзину и несем прямо в больницу. Ваньцзюй наказывает старухе: «Вы побольше стоните, ни в коем случае не терпите!» А та уже и сама терпеть не может. Ваньцзюй кричит: «Посторонитесь, тяжелая больная!» Весь народ шарахается от нас, как от чумных, а мы чуть не бегом тащим ее в приемный покой. На этот раз нам повезло. Сразу пришли три врача, тут же взяли кровь на анализ, посовещались и говорят: «У нее непроходимость кишечника, надо срочно делать операцию!»
Тетушка Лу внесла две большие миски с дымящейся лапшой и, строго поглядев на мужа, улыбнулась Цю Бинчжану:
— Товарищ Цю, ешьте скорей, пока горячая! Не слушайте этого враля!
Но дядюшка Лу не собирался уступать:
— Когда я услышал, что ей надо делать операцию, да еще потом остаться в больнице, я страшно испугался. Откуда взять столько денег? Если б я продал нашу мазанку — и то не расплатился бы! Стою я как дурак, слова не могу вымолвить, а Ваньцзюй спокойно берет счет за лечение и, даже глазом не моргнув, говорит врачу: «Вы лечите, как считаете нужным. Самое главное — спасти человека. Мы вам целиком доверяем!» Подходит медсестра, увозит мою старуху на каталке, а нам велит заплатить в окошечке. Вы бы посмотрели на Ваньцзюя: он бьет себя кулаком в грудь и говорит: «Ладно, вручаем вам больную! Я кадровый работник бригады и отвечаю за оплату!» А какая, к черту, оплата, когда в то время наша бригада до того обнищала, что счетовод даже пузырька чернил не мог купить?
— Ну и как же вы обошлись без денег? — спросил Цю Бинчжан.
— Послушайте, сейчас расскажу! — засмеялся дядюшка Лу. — Едва медсестра увезла каталку с моей старухой, как Ваньцзюй написал на счете долговую расписку, сунул ее в окошечко, повернулся ко мне и шепчет: «Ну чего стоишь? Идем скорей!» Мы побежали сломя голову, залезли в телегу и помчались, как будто за нами милиция гонится. А потом в больницу и не совались, не знали даже, жива моя старуха или померла. Я немного волновался, а Ваньцзюй меня успокаивал: «Не бойся, мы с тобой бедняки, так неужели народная медицина о нас не позаботится?» Я подумал: и то правда.
— И больница не потребовала оплаты? — спросил Цю Бинчжан, уплетая лапшу.
— Лучше не спрашивайте! — с улыбкой вмешалась тетушка Лу. Она тоже взяла себе лапши и уселась на край кана. — Нахулиганил, да еще рассказывает, бесстыдник! Бросил меня одну в больнице и глаз не кажет. Хорошо, что врачи пожалели меня: и операцию сделали, и лекарства давали. А одна врачиха увидала, что ко мне никто не ходит, так даже купила мне фунт сахару, вот!
— А потом вы заплатили больнице? — продолжал допытываться Цю Бинчжан.
— Какое там! Ведь скоро началась новая политическая кампания, и о нас все забыли, — пояснил хозяин.
— Выходит, от беспорядков тоже иногда бывает толк! — со смехом заключила тетушка Лу.
Цю Бинчжан опустил голову и замолчал. Он думал о том, что эту историю даже рассказать кому-нибудь неприлично, а не то что включить в отчет.
Окончание протокола
Участники — те же, что утром. Протокол ведет Гу Цюши.
Когда заседание началось снова, заведующий Цю первым делом разъяснил политику укома, подчеркнув, что это заседание созвано не для того, чтобы кого-то преследовать, а чтобы улучшить работу и развивать дух партийной демократии.
Потом выступил Ян Дэцюань и сказал: «Утром я вел протокол и не мог выступать, а сейчас хочу честно сообщить, что кошек на стенде во время критики Дэн Сяопина нарисовал я. К товарищу Ли Ваньцзюю они не имеют отношения».
Товарищ Сяо Мэйфэн вставила: «Об этом совершенно необязательно было рассказывать, и тем более неуместно было подчеркивать свою честность».
Все участники заседания согласились с выступлением товарища Ян Дэцюаня и дополнением товарища Сяо Мэйфэн.
В заключении товарищ Цю подвел итоги заседания, согласившись с мнением всех выступавших, и указал, что сегодняшнее заседание носило закрытый характер. Никто из участников не должен рассказывать о нем, чтобы не подорвать сплоченности коллектива.
Встреча в пути
Река Наследниковка тихо несла под летним солнцем свои зеленовато-голубые волны. Плакучие ивы на берегах образовали над ней длинный прохладный навес. Ребятишки, сбросив одежду, плескались в реке, точно стайка утят.
Дорога в уездный центр шла по берегу реки. Цю Бинчжан, продолжая держать одну руку на руле велосипеда, другой рукой расстегнул свой френч и, обдуваемый ветерком, весело катил по дороге. Он был очень доволен сегодняшним заседанием, потому что сам не проявил никакой активности. Кандидатуры для этого заседания выделило правление объединенной бригады, причем со всех трудовых участков. Цю Бинчжан отнюдь не покрывал Ли Ваньцзюя; напротив, он даже поднял самый острый вопрос, затронутый в анонимке, — о критике Дэн Сяопина. Ну и каков результат? То, что в деревне нарисовали двух кошек? Это не бог весть какое преступление. Правильно сказал этот демобилизованный: в то время на всех оказывали административное давление и не критиковать было просто нельзя!
Единственное, что несколько удивляло Цю Бинчжана, — всеобщая любовь деревенских к Ли Ваньцзюю. Такого он не ожидал. Действительно, как говорилось в письме, о нем хорошо отзываются и старые, и малые! Вы поглядите хотя бы на тетушку Лю: просто верноподданная какая-то, защищала Ли Ваньцзюя преданно, лихо, ловко, ни одного дурного словечка о нем не проронила. Все это выглядело и смешно, и глупо, но что возьмешь с крестьян — они ведь люди простые, даже туповатые. Вот если первый секретарь вытащит на ковер меня да припомнит за многие годы все делишки, в том числе и те, которые я не совершал, то кто меня защитит? Боюсь, что и выступить-то никто не решится, разве что Ци Юэчжай возьмет на себя хотя бы часть вины.
Вспомнив о втором секретаре, Цю Бинчжан немного помрачнел. Последнее время он ходит, словно морозом побитый, и вроде бы сторонится меня. Заговоришь с ним — он почти не реагирует, как будто я и в самом деле что-то совершил, а он боится замараться. Но что такого я совершил? Я в укоме всего лишь исполнитель. Другие могут не знать этого, а уж ты-то знаешь! Тебя и меня никакие загородки не разделяют: если одного из нас начнут чистить, то кусать друг друга будет глупо!
К счастью, Ли Ваньцзюй крепко стоит на ногах. Попытавшись сделать из него отмычку, наши враги просчитались. Сюда бесполезно тыкать ножом — кровь не выступит. Кстати, а кто же наши враги? Кто написал эту проклятую анонимку? Кто-нибудь из деревенских? Не похоже. В деревне у Ли Ваньцзюя нет врагов, никто не станет на него доносить. Может быть, из уезда? Теперь вроде бы и это не подходит. В анонимке все описывается очень конкретно, а уездные не могут знать таких фактов. Из коммуны? Вот это не исключено. Даже на сегодняшнем заседании кто-то говорил, что Ли Ваньцзюй враждует с правлением коммуны.
Цю Бинчжан нажимал на педали и думал: это дело нужно проанализировать всесторонне. Если анонимку сочинил кто-нибудь из уезда, то ее острие направлено не на Ли Ваньцзюя, а на Ци Юэчжая. Зачем уездным кадровым работникам нужен какой-то деревенский партийный секретарь? Если же анонимка послана из коммуны, тогда другое дело. Деревня, объявленная передовой, всегда ходит в любимцах укома, а в коммуне могут найтись недовольные. К тому же Ли Ваньцзюй остер на язык, кого-нибудь там не пощадил или просто зазнался, вот на него и навесили ярлык человека, не подчиняющегося руководству. Если это так, то более правдоподобной версии и искать не нужно.
Погруженный в свои мысли, Цю Бинчжан замедлил ход. Внезапно до него донесся крик:
— Товарищ Цю! Куда это вы едете?
Завканцелярией вздрогнул от испуга и поднял голову: перед ним был не кто иной, как Ли Ваньцзюй — герой его неустанных размышлений. Он уже слез со своего велосипеда и, ведя его рядом, с улыбкой шел к Цю Бинчжану. Невысокого роста, дочерна загорелый, он был одет сегодня в рубашку с галстуком, но на галстуке виднелись пятна от пота, а синие полотняные штаны были завернуты до колен, обнажая смуглые волосатые ноги со вздувшимися венами. Его вытянутое лицо с впалыми щеками действительно напоминало обезьянью мордочку, о которой упоминалось в письме.
Цю Бинчжан тоже сошел с велосипеда, сделал несколько шагов, и они оба остановились в тени ив, росших вдоль дороги.
— Вы возвращаетесь в уезд? — спросил Ли Ваньцзюй.
— Да, — улыбнулся завканцелярией. — Я ездил в вашу деревню.
— Вот как! — немного оторопел Ли Ваньцзюй, но тут же улыбнулся в ответ. — Так куда же вы спешите? Наверное, меня искали? Тогда едем снова к нам!
— Нет, я уже закончил все свои дела.
— Ну а раз закончили, надо отдохнуть с нами! Мы ведь вас не часто видим! — воскликнул Ли Ваньцзюй. Он не спрашивал, что за дела привели завканцелярией в деревню.
— А ты в коммуну ездил? — невольно спросил Цю Бинчжан, вспомнив о вражде Ваньцзюя с правлением коммуны.
Ли Ваньцзюй вытащил из кармана смятый носовой платок, вытер им пот со лба и снова улыбнулся:
— Точно, на собрание ездил. Когда-нибудь я, наверное, помру на этих собраниях в коммуне!
— Ты бы лучше наладил с ней отношения…
Ли Ваньцзюй скользнул взглядом по лицу Цю Бинчжана и вздохнул:
— Невозможно. Нечего налаживать. Они только в собраниях и видят работу. В месяц самое меньшее раз по двадцать заседают, так что тут я с ними не договорюсь. Для меня самое главное — пораньше с собрания смыться. В деревне куча дел — чего я тут сидеть буду? Кто за меня станет работать? Хлеб на земле вырастает, а не на собраниях. Недавно мы тут прикинули и послали сидеть на заседаниях одного старого члена партбюро. Несколько раз он сходил, а потом в коммуне это дело раскололи и спрашивают людей: «А ваш Ли Ваньцзюй что, помер? Или еще больше зазнался?» Пришлось мне снова идти, раз они так говорят. Ну скажите, можно такие отношения улучшить?
— Ладно, ладно, нечего передо мной плакаться. Как будто я не знаю твоей склонности к либерализму! Добра тебе желаю, поэтому и говорю. Чем выше дерево, тем больше его ветер колышет. У тебя в последние годы есть успехи, вот некоторые и норовят подобраться к тебе со спины да ногой пнуть!
— Что, кто-нибудь донес на меня?
— Об этом не полагается спрашивать.
Ли Ваньцзюй внезапно схватил свой велосипед и пошел, бросив на ходу:
— Терпеть не могу таких вещей! До свиданья!
Цю Бинчжан в волнении крикнул:
— Ваньцзюй, вернись!
Тот остановился. Завканцелярией подошел к нему и, взвешивая каждое слово, сказал:
— Ты умный человек, поэтому я не буду обманывать. Да, на тебя донесли, но ты не волнуйся…
Ли Ваньцзюй не дожидался, пока Цю Бинчжан закончит:
— А почему я должен волноваться? Я всю жизнь радуюсь, когда к нам приходит начальство! Критиковать так критиковать, бороться так бороться, расследовать так расследовать. Откройте собрание — я сам готов звонить в колокол, чтоб людей созвать. Если хотите проверить доходы, я кликну счетовода — пусть все свои книги принесет. Если счетоводу нашему не верите, могу учителя пригласить, он у нас иногда помогает трудодни начислять…
— Хватит, зачем ты все это говоришь? Я ведь не чистку пришел проводить, а просто хочу посоветовать тебе в дальнейшем быть осторожнее, не задевать зря людей!
— Только статуи в храмах никого не задевают! — усмехнулся Ли Ваньцзюй, и его глаза, полыхнув холодным огнем, стали похожи на лунные серпики. — А в деревне руководитель для того и существует, чтобы всяких бездельников задевать. На такой работе надо смотреть жизни в глаза, а не искать легкой судьбы. Я даже рад, что на меня донесли: по крайней мере поживу теперь в свое удовольствие, ни о чем не буду беспокоиться, никого не стану задевать. И жена не будет целыми днями ругать меня, что я совсем в чиновника превратился, скоро в гроб всех загоню!
— Ладно, хватит, не говори ерунды. Давай лучше посидим в холодке, я тебе еще кое-что скажу.
Отобрав у Ли Ваньцзюя велосипед, Цю Бинчжан увел рассерженного секретаря под ивы, усадил на толстый сук, сел сам и вытащил сигареты. Ли Ваньцзюй вынул зажигалку. Они отрешенно закурили, выпуская клубы дыма, но каждый продолжал думать о своем. Цю Бинчжан вспомнил, что надо бы еще кое о чем спросить, и, немного помолчав, произнес:
— Ваньцзюй, скажи мне честно, вы свой урожай точно указываете?
— Что вы имеете в виду?
— Приписок не делаете?
— А зачем? Чтобы меньше излишков продавать? Я не такой дурак! Если припишу, мне, что ли, потом за землю родить?
— Выходит, с цифрами у вас все в порядке…
— Конечно! — Ли Ваньцзюй скользнул по Цю Бинчжану прищуренными глазами и, откинувшись назад, прислонился спиной к стволу ивы. Теперь он смотрел не на собеседника, а куда-то вдаль. Но Цю Бинчжан не отрывал своего взгляда от его лица.
— Тогда еще один вопрос. Как ваша деревня добивается повышения урожайности?
— Благодаря заботам укома и верному руководству со стороны правления коммуны!
— Ну это еще не факт, — засмеялся Цю Бинчжан. — Почему же тогда Кладбищенская и Княжеская не могут догнать вас? Ведь руководство у всех вас одно.
Ли Ваньцзюй тоже засмеялся:
— Вы меня совсем загнали своими вопросами! Спрашивайте об этом у Кладбищенской и Княжеской, а мне откуда знать?
— Брось валять со мной дурака! Я сейчас спрашиваю тебя, как вы добиваетесь повышения урожайности и вообще производства?
— Товарищ Цю, чего это вы сегодня? У меня ничего нового нет, о нашем скромном опыте я уже доложил на партактиве.
— Ах, ты о том своем выступлении! — криво улыбнулся Цю Бинчжан. — Откровенно говоря, именно после того выступления на тебя и донесли.
Ли Ваньцзюй оторопел.
— Скажи, — продолжал завканцелярией, — ты тогда искренне говорил или не совсем?
— Искренне или не совсем? — сердито повторил Ли Ваньцзюй, округлив глаза. — Да как же я мог врать перед таким количеством народа, перед руководством укома, сидевшим в президиуме?
— Но некоторые не вполне согласны с тобой, считают, что тебе везет потому, что ты ловко сочетаешь производство с политическими кампаниями. Когда критиковали Линь Бяо и Конфуция, ты одновременно занимался производством, когда критиковали Дэн Сяопина — то же самое, сейчас критикуют «банду четырех» — ты снова нажимаешь на производство. И нигде не теряешь ни минуты, а окружающие деревни не могут догнать тебя ни в том, ни в другом…
— Выходит, я и есть «вечно красный»!
— Да, ты сам себе подходящий ярлык наклеил! — рассмеялся Цю Бинчжан.
— Ну что ж, товарищ Цю, я рад, что вы обследуете нашу деревню, — холодно сказал Ли Ваньцзюй, вставая. — Красный я или не красный, а это прозвище я не сам себе дал. И критические кампании не я выдумал. У меня для этого нет ни способностей, ни прав, я всего лишь деревенский партийный секретарь и подчиняюсь начальству. Что начальство скажет, то я и делаю, кого велит критиковать, того и критикуем. Критика прошла — и верхи, и низы довольны; работа идет хорошо — коммунары счастливы…
Цю Бинчжан тоже встал:
— Ваньцзюй, ты не волнуйся — твое дело разбираю я.
Ли Ваньцзюй взялся за руль велосипеда и еле заметно усмехнулся:
— Товарищ Цю, я ценю вашу доброту, но, если разобраться, я ведь никого не избил, не ограбил, к «банде четырех» не принадлежу, так что чего мне волноваться?
— Ну и человек! — покачал головой Цю Бинчжан. — Учти, что уком не считает тебя «вечно красным».
— Вот в это я верю, — ухмыльнулся Ли Ваньцзюй. — Когда руководство не поддерживает, начальство не заботится, то и красный может перестать быть красным! Скажу вам откровенно, что я и не мечтаю о такой славе. Не ищи беды, тогда и врагов не будет, я уже всего досыта натерпелся!
— Ты еще долго будешь мне дерзить? — рассердился Цю Бинчжан. — Я же все честно тебе сказал: на тебя донесли. Но я уже провел расследование и выяснил, что ничего серьезного за тобой нет. Единственное, чего я не понимаю, — как в вашей деревне поднимают производство.
— Ну это легко уладить, — сощурился Ли Ваньцзюй. — Вы ведь сегодня торопитесь? А когда будете посвободнее, заезжайте снова в нашу деревню, прямо в мой дом, захватите с собой бутылочку доброго вина, я приготовлю закусок, вот и поболтаем! Я подробно вам все доложу.. Согласны?
Цю Бинчжан засмеялся, а сам подумал: «Ну и ловкая обезьяна этот Ли Ваньцзюй!»
Паника на дворе
В деревне ничего не скроешь. Любая весть — величиной хоть с горошину, хоть с конопляное зернышко — неизвестно как, без всяких крыльев долетает до всех домов. А тем более такая важная весть, как приезд заведующего канцелярией укома, об этом мигом начали судачить во всех дворах. Не спасло и то, что заведующий предупредил: «Заседание носит закрытый характер, никому о нем не рассказывать!» Вся деревня сразу узнала, что на Ли Ваньцзюя подан донос.
Когда к вечеру Ваньцзюй добрался до дома и поставил свой старенький велосипед под крышу, его дородная и мощная супруга Линь Цуйхуань тут же вылезла на крыльцо и, точно колода, загородив собой дверь, заорала:
— Сколько раз я тебе говорила, чтоб бросил свое секретарство! Ты меня не слушал, все славы хотел, насладился, но теперь баста! На тебя в уезд донесли, дождался! Так тебе и надо, обормоту! Поглядим, что теперь с тобой будет!
Никого и ничего не боялся Ли Ваньцзюй — кроме гнева своей «колоды». На этот раз он снова прибег к испытанному методу и, не произнеся ни звука, прошмыгнул в дом. Зачерпнул ковшом холодной воды, с шумом умылся и, украдкой взглянув на жену, осторожно спросил:
— Вы уже поели?
— Нет, будем тебя ждать, пока с голоду помрем!
Ли Ваньцзюй вытерся, тихо вошел в комнату и сел на кан. Достал трубку, медленно закурил. Он прекрасно знал, что жена тоже вошла, но притворился, будто не видит этого.
— Ну как, досыта назаседался? — злобно продолжала Линь Цуйхуань.
— Даже поесть не успел. Не осталось ли чего? — все тем же извиняющимся тоном спросил он.
Лицо жены потемнело:
— Как же, осталось! Жареные пельмени, свинина с лапшой, яичница да фунт печенья!
— Ну что ж, для меня довольно, — заискивающе улыбнулся Ли Ваньцзюй.
— Вот посадят тебя в тюрьму, никто передачи не будет носить!
— Ты сама говорила, что там два раза в день кормят. А если хорошо работаешь, так еще деньги платят!
— Ну и иди туда, коли неймется!
С этими словами она повернулась и вышла. Некоторое время гремела в кухне кастрюлями и мисками, потом вдруг принесла миску пахучей кукурузной каши, тарелку жареной лапши с луком, тарелку соленых овощей и швырнула все это на стол:
— Жри, пока еще в тюрьму не сел!
— Успокойся, меня туда не возьмут! Я столбов на дороге не рубил, мешков из бригады домой не таскал, так что в тюрьме мне делать нечего, — пробормотал Ли Ваньцзюй, поглощая еду, будто волк или тигр. Он был так голоден, что даже не разбирал, что ест.
— Если б воровал или грабил, было бы хоть не обидно посидеть! А так за что? Ни славы, ни денег, крутится с утра до вечера. Ты посмотри на свои руки — точно хворост, впору на дрова разрубить!
— Больно жалостлива…
— Тьфу! — Глядя на осунувшееся лицо мужа, Линь Цуйхуань уже больше не могла злиться. Она снова вышла, достала из шкафа уже нарезанную редьку, щедро полила ее маслом, приложила к ней утиное яйцо и грохнула миску на стол перед Ваньцзюем. — Ешь!
Ли Ваньцзюй со смехом подцепил палочками горку редьки, сунул ее в рот, взял яйцо и начал его рассматривать:
— Оставь детям, пусть они съедят!
— Не болтай попусту!
— Ладно, съем. — Ли Ваньцзюй поспешно стал чистить яйцо.
— Я с тобой не шутки шучу. Подумай хорошенько, чего ты добиваешься? Бегаешь туда-сюда, корчишь из себя невесть кого, за все хватаешься, врагов себе наживаешь. Совсем в чиновника превратился. И себя, и других готов в гроб вогнать!
— Хватит, чего тут особенного? — примирительно сказал Ли Ваньцзюй, отставляя миску. — Ты поменьше слушай, что в деревне треплют. На обратном пути я встретил заведующего Цю. Видишь, он мне хорошую сигарету дал. Так он сказал, что все проверил и ничего за мной нет.
— Он так и сказал? — Линь Цуйхуань и верила, и не верила, но как следует допытаться не успела, потому что снаружи послышались шаги и в комнату, откинув дверную занавеску, вошла тетушка Лю.
На ее широком лице и на кончике носа блестели капельки пота.
— Ваньцзюй, ты вернулся! — воскликнула она и, обмахиваясь веером, тяжело уселась на край кана. — Ну и денек сегодня!
— Вы не волнуйтесь, говорите спокойно! — сказал Ли Ваньцзюй, шумно уплетая горячую кашу.
— Как же не волноваться? Из уезда человек приезжал, все наши дела выпытал!
— А чего у нас выпытывать? — поинтересовался Ли Ваньцзюй, с трудом сдерживая смех.
— Как мы Дэн Сяопина критиковали! — понизив голос, ответила тетушка Лю и блестящими вытаращенными глазами уставилась на секретаря.
— Ну и чего тут особенного? — невозмутимо спросил Ли Ваньцзюй, выковыривая палочками желток из яйца.
— Да ты, я вижу, тоже поглупел! — Тетушка Лю с удивительным для своих шестидесяти лет проворством забралась на кан, свернула ноги калачиком и хлопнула себя по коленям. — Какое сейчас время? Критиковать Дэн Сяопина — все равно что самому себе беды искать!
Ли Ваньцзюй усмехнулся и не ответил. Тетушка Лю наклонилась к нему через столик — так, что ее седые волосы заблестели под лампой, — и продолжала:
— Человек из уезда вовсю допытывался, критиковали ли мы Дэн Сяопина. Я стиснула зубы и стояла насмерть, ничего не выдала. Только одно твердила, что не было этого. Но я же там не одна сидела! А эти Ма и Лу болтали, болтали и проговорились. Потом Мэйфэн и Дэцюань тоже проболтались. Все черными иероглифами на белой бумаге написано, а бумагу эту заведующий Цю в уезд увез. Ну, каково?
— Ничего, тетушка Лю, не волнуйтесь! — с прежней беспечностью сказал Ли Ваньцзюй.
— Все с этой Лу началось. Я ей и раньше много раз твердила: все, что надо, говори, а что не надо — не говори. Но она ужас какая упрямая, все людям разбалтывает. Насчет жареных лепешек заведующий не спрашивал, так она и это выболтала…
— Каких жареных лепешек? — не сразу понял Ли Ваньцзюй.
— А когда пшеницу пропалывали, каждому выдали по две большие лепешки. Как же ты забыл? — Тетушка Лю смотрела на него большими глазами.
Ли Ваньцзюй втянул голову в плечи, прыснул и хлопнул себя по лбу:
— Да, изменяет мне память! Но это тоже пустяки.
— Пустяки? А разве не ты перед всем народом говорил: прополка дело важное, каждый коммунар должен ради нее последнюю шкуру с себя спустить. В бригаде тогда посовещались и решили каждому для подкрепления выдать по две жареные лепешки. Пожарили, съели, рты вытерли, и дела как не бывало. Ты еще говорил: если кто спросит, никто ничего не знает. А если б узнали, донесли — тогда бы тебя притянули за материальное поощрение. Было такое? Я все отлично помню.
— Да, у вас память что надо! — был вынужден согласиться Ли Ваньцзюй.
— Еще бы, без памяти я б пропала! Тут уж если появится дырка, так не заштопаешь.
— Но сейчас этого случая с лепешками можно уже не скрывать, за него не накажут.
— Что, и его можно не скрывать? — Тетушка Лю, казалось, была разочарована. — Тогда ты как-нибудь выбери время и расскажи народу, что еще нужно скрывать, а что не нужно. Пусть каждый все в точности знает.
Ли Ваньцзюй тихо вздохнул: старуха затронула тяжелый вопрос. Сейчас прежние ошибки исправляются, но кто знает, какая мерка верна, а какая не совсем. Что он мог сказать об этом коммунарам? Еще в древних книгах говорилось: «Если зеркало скрести, оно не станет яснее; если весы трясти, они не станут точнее». И ему пришлось заключить:
— Мы не делали ничего ужасного, так что скрывать нам нечего.
— И о зерне можно говорить? — снова перегнувшись через столик и понизив голос, спросила старуха.
Палочки Ли Ваньцзюя застыли в воздухе. Он помрачнел:
— Вот об этом ни в коем случае нельзя болтать. Так и скажите всем!
Старуха осталась довольна. Выходит, она не зря пришла, кое-что соображает. Она тут же спустилась с кана, пригладила растрепавшиеся седые волосы и направилась к выходу, готовясь немедленно донести до масс устные указания секретаря.
— Не волнуйся, это дело я беру на себя, — успокоила она Ли Ваньцзюя. — Первым делом пойду к самым говорливым, у которых рты как ворота. К Лу пойду!
— Только не кричите об этом на весь мир, по всем улицам да переулкам! — остановил ее Ли Ваньцзюй.
— Более надежного человека, чем я, ты не найдешь, — отрезала старуха и тяжелыми, большими шагами поплелась на улицу.
Линь Цуйхуань поглядела, как она выходит за ворота, убрала миски и палочки для еды, вытерла стол и ревниво бросила:
— Хорошо еще, что у тебя такие солдаты есть! Нечего сказать, нашел понимающего человека!
Ли Ваньцзюй закурил сигарету, которой его угостил Цю Бинчжан, и задумчиво ответил:
— А кто сейчас понимающий человек? Я и сам во всем запутался!
Отчет о проверке
Через три дня после своей поездки Цю Бинчжан представил укому письменный отчет, в котором говорилось:
Первому секретарю Фэну, второму секретарю Ци и другим членам укома
Недавно к нам поступило анонимное письмо, освещающее некоторые стороны деятельности секретаря партбюро деревни Наследниково Ли Ваньцзюя. Согласно распоряжениям секретарей Фэна и Ци, мне было поручено съездить в эту деревню и проверить факты, изложенные в письме. Ниже сообщаю результаты проверки.
Стараясь пробудить инициативу масс и выяснить истину, я сразу по прибытии в деревню устроил заседание, в котором участвовали кадровые работники, члены партии и комсомольцы, рядовые коммунары и демобилизованные воины. Чтобы люди могли говорить откровеннее, была избрана заочная форма обсуждения — Ли Ваньцзюй в заседании не участвовал. В соответствии с содержанием письма на заседании затрагивались следующие вопросы:
1. О стиле работы товарища Ли Ваньцзюя. Все единодушно заявили, что работает он довольно хорошо: поддерживает тесные связи с массами, демократичен, заботится о людях. Например, когда коммунарка Лу, вышедшая из бедняков, серьезно заболела, Ли Ваньцзюй лично определил ее в больницу. Свинарка Лю сообщила, что он прислушивается к мнениям масс, часто советуется с народом и вообще поддерживает с ним довольно хорошие отношения. Случаев грубого администрирования со стороны Ли Ваньцзюя не отмечалось.
2. О критике товарища Дэн Сяопина. Стенд критики, о котором говорилось в письме, в деревне действительно есть, на нем в свое время помещалась реакционная карикатура на известное изречение: «Неважно, какая кошка — черная или белая, лишь бы ловила мышей». Но, согласно всем выступлениям, в деревне не устраивалось собрания по этому поводу, критика носила формальный характер, примерно как в других деревнях. Счетовод Ян Дэцюань, рисовавший карикатуру, сам по собственной инициативе признал свою ошибку, и собравшиеся простили его. К товарищу Ли Ваньцзюю эта карикатура не имеет отношения.
3. О прозвище Ли Ваньцзюя «вечно красный». Этот вопрос сравнительно сложен. Производство в деревне поставлено довольно хорошо, что неразрывно связано с активной работой товарища Ли Ваньцзюя. Недаром его в течение многих лет хвалили уком и уездный ревком. Таким образом, ироническое прозвище «вечно красный», которым наградили Ли Ваньцзюя, недостаточно справедливо.
На основании проведенной проверки я лично считаю, что товарищ Ли Ваньцзюй принадлежит к хорошим или сравнительно хорошим кадровым работникам. Прошу дальнейших указаний.
Цю Бинчжан
24 августа 1978 г.
Второе анонимное письмо
В УЕЗДНЫЙ КОМИТЕТ ПАРТИИ
Уважаемые товарищи!
Прежде всего хочу сказать, что я очень тронут тем, что вы откликнулись на мое письмо. Несмотря на свою занятость, вы послали человека для расследования того, как секретарь партбюро деревни Наследниково Ли Ваньцзюй обманывает партию и массы. Уже один этот практический шаг показывает, что первый секретарь укома Фэн Чжэньминь глубоко понимает чувства, народа, живет с ним одной жизнью и заслуживает доверия. Поэтому я по-прежнему исполнен надежды на то, что это дело будет доведено до конца.
Но я должен откровенно заметить, что на сей раз укомовская проверка не только не имела успеха, а закончилась полным провалом. Она не разрешила ни одного вопроса и ничего не прояснила. Я и другие простые люди, конечно, не знаем всех подробностей и не обязаны знать, но правильно говорит поговорка: «Не бывает стен, через которые не проникал бы ветер». Я смотрю из-за стены и все-таки кое-что вижу, поэтому и решаюсь вторично высказать свое мнение, а уком уже сам все рассудит.
Заведующий канцелярией Цю под флагом расследования совершил обыкновенную прогулку. Он совсем не поговорил с крестьянами, а просто собрал нескольких человек, рекомендованных правлением объединенной бригады, и провел заседание, которое продолжалось до и после обеда. На второй половине заседания заведующий Цю даже клевал носом, а когда оно кончилось, сразу уехал. За последние годы крестьяне видели много всяких комиссий и никогда не решались рассказывать им всю правду. А это расследование вообще было проведено только для виду, разве от него могла сойти вода и обнажить камни? Товарищ Цю несет ответственность перед народом всего уезда, и эту ответственность с него никто не снимал.
Еще возмутительнее то, что заведующий Цю вопреки всем организационным правилам сообщил Ли Ваньцзюю, что кто-то разоблачил его темные делишки, и еще спросил, не обижал ли он кого-нибудь. Хорошо, что я в прошлый раз проявил осторожность и не подписался своим именем — иначе после такого сообщения мне бы плохо пришлось!
Из-за поддержки заведующего канцелярией укома Ли Ваньцзюй совсем распоясался. Он повсюду говорит людям: «Не беспокойтесь, за мной ничего нет». Вы только подумайте, как это нахально! Если за тобой ничего нет, то почему люди должны беспокоиться? И почему об этом нужно говорить с пеной у рта, мешая другим работать? Он явно хочет замазать свои грехи.
У меня такой характер, что я обычно ни во что не вмешиваюсь, но если уж вмешиваюсь, то иду до конца. Чтобы помочь уважаемым товарищам из укома, я даю им еще одну ниточку: Ли Ваньцзюй нечетко проводит классовую линию. Говорит-то он красиво, а на самом деле все получается наоборот. Он живет душа в душу с реакционными помещиками и кулаками, сватает их сынкам невест и пьет на их свадьбах. Распределяя работу, он посылает этих сынков на самые легкие участки. Я привожу только факты, без всякого вранья — уком сам может их расследовать. Кто поверит, что человек, до такой степени утративший классовую позицию, может быть настоящим революционером, настоящим работником и успешно поднимать сельскохозяйственное производство?
Председатель Мао учил нас: «Вы должны беспокоиться о крупных делах государства». Я каждый день читаю газеты и знаю, что народ очень поддерживает политику Центрального комитета, который призывает покончить с беззакониями. Нарушений за эти годы было столько, что мириться с ними нельзя. Убедительно прошу новое руководство укома выявить перед массами подлинное лицо Наследникова и под сегодняшним ярким солнцем показать им — красная это деревня или белая!
В предыдущем письме уже говорилось, что я человек робк