– Мэгги! Присматривай за ней! – щебечет нам вдогонку Фреда. – Вспомни свой первый раз.
– Да уж помню, не хуже, чем последний! – нараспев отзывается Мэгги, клацая замком входной двери.
Я кажусь сама себе одним из тех семи гномов, что в сказке топают на работу, насвистывая бодрую песенку.
– Сначала поедем в один шикарный отель, к Норрису. Он у меня уже года три, такая лапочка. Держу пари, он с ходу на тебя западет.
Мэгги останавливает такси и называет шоферу адрес, которого я слыхом не слыхивала. Мне очень нравится Мэгги. Она уверена в себе и точно знает, чего хочет. Говорит, к двадцати годам скопит денег, чтобы уехать в Калифорнию и стать актрисой. Может, поедем втроем – Мэгги и мы с Руби.
Через пятнадцать минут останавливаемся у отеля, Мэгги платит водителю и просит чек.
– Правило номер один! – объясняет она. – Всегда бери чек. Если Бекко решит, что ты его обжулила, – разозлится до чертиков и ни шиша не заплатит.
Хорошенько взбив локоны, она вскидывает голову, подходит к портье и что‑то шепчет ему на ухо. Он вызывает для нас лифт, Мэгги сует ему в руку десять фунтов. Интересно, а у портье за эту десятку тоже надо просить чек?
– Сегодня он в номере четыре‑восемь‑семь, Мэг, – говорит портье.
Из лифта мы ступаем на мягкий толстый ковер и идем по коридору. Остановившись, Мэгги поворачивается ко мне, хорошенькая и очень серьезная.
– Он совсем старик, возни много, но ты делай как я – не ошибешься. По сравнению с другими он просто душка.
Я теряюсь в догадках. Мы что, будем убирать в его комнате? Или прислуживать за столом? Может, писать под диктовку? А вдруг… вдруг он хочет секса? Перед глазами возникает дядя Густав, его обрюзгшая фигура тащится по коридору. Хотя я могла и обознаться – он тут же исчезает за углом.
|
|
Мэгги сильно стучит в дверь.
– Дедуля туговат на ухо.
Она барабанит еще несколько раз, и только тогда мы заходим.
Норрису лет семьдесят, лысая голова и щеки в темных пятнах, а кожа висит, как брюхо старой собаки.
– Мэгги, Мэгги… – Он отступает от двери, чтобы дать нам дорогу. – Однажды ты убьешь меня своей красотой. – У него ирландский акцент, а стариковский запах напоминает мне о дяде Густаве, его вонючей трубке и сальном черепе. – А это кто? Твоя подружка? Ну‑ка, ну‑ка, познакомь нас.
Тонкая, как сухая ветка, рука Норриса ложится на плечи Мэгги, ладонь проходится по ее спине. Мэгги сбрасывает пальто и садится на кровать, вытянув длинные ноги в сторону Норриса. Я мнусь у самой двери, возле шкафа, – жду, когда Мэгги меня представит, и пытаюсь угадать, что надо будет делать.
– Норрис, это наша прелестная малышка Милли. Она новенькая, только начала работать, вот Фреда и подумала, что ты захочешь взглянуть на нее первым.
– Дебютантка, значит. – Норрис шаркает ко мне, трогает волосы. – Сколько лет?
Со мной он говорит не так ласково, как с Мэгги. Я чуть было не сказала, что пятнадцать, но вовремя прикусила язык.
– Девятнадцать, сэр. – В этом своем новом наряде и накрашенная я наверняка выгляжу почти на девятнадцать.
– М‑м‑м… – Лицо Норриса разочарованно вытягивается.
– Запросто может быть и меньше. – Мэгги подскакивает и за руку тянет меня к кровати. – Сам погляди – на вид каких‑нибудь пятнадцать, верно? Сядь! – шепотом добавляет она, пользуясь тем, что Норрис плохо слышит. – И улыбайся. Он за нас кучу бабок выкладывает.
|
|
Как только я опускаюсь на кровать, Мэгги поддергивает мою коротенькую юбку еще выше.
– Настоящая красотка, – бормочет Норрис. Он усаживается между мной и Мэгги, берет каждую за руку и размышляет вслух: – Ну? Кто первая? – и вертит головой туда‑сюда, то ко мне, то к Мэгги. А потом уже смотрит только на меня, и я съеживаюсь под взглядом точь‑в‑точь как у дяди Густава, когда он оставался со мной наедине.
Норрис прижимает мою ладонь к ширинке. Там почти ничего нет, не то что у Густава. Но я знаю, чего он ждет. Я знаю, что в жизни иногда такое приходится делать. Я снова представляю себе Руби в больнице. Мечтая о том, как моя девочка выздоровеет, я двигаю ладонью. У меня все получается само собой, да еще Мэгги иногда подсказывает, как надо, и Норрис наконец твердеет.
– Ты просто супер. – Перед следующим клиентом Мэгги угощает меня молочным коктейлем. – Он от тебя без ума. Клянусь, Фреде и не снилось, сколько ты ей будешь приносить. – Мэгги шуршит банкнотами, которые ей дал Норрис, платит за коктейли и смеется: – Чур, Бекко ни слова!
Я присасываюсь к трубочке, но ничего не могу вытянуть, коктейль очень густой. А мне так надо чем‑нибудь заглушить вкус во рту.
До второго клиента недалеко, и мы идем пешком, опять в гостиницу. Он бизнесмен, очень любезный, аккуратный, красивый. После всего он разрешает нам что‑нибудь выпить из мини‑бара в своем номере. Я выбираю шоколадный батончик и крошечную бутылочку джина. Вообще‑то он хотел в меня войти, но Мэгги вежливо отказала, предложила себя.
|
|
Он настаивал, даже давал лишних двести фунтов, поэтому Мэгги пришлось объяснить, что я недавно родила и еще пару недель меня нельзя трогать. Он угомонился, когда увидел, что у меня груди молоком сочатся, и сказал, что в восторге от меня. А я салфеткой промокнула молоко с его подбородка.
Следующим был тот самый политик Мэгги. Я его имени никогда не слышала, но Мэгги все равно взяла с меня клятву молчать. Он ждал нас в своей лондонской квартире, где всю неделю живет. На выходные он уезжает к жене. Политик тоже меня захотел, и Мэгги опять отказала. Потом смеялась – мол, я ее без работы оставлю.
У Мэгги в пальто уже столько денег, что я начинаю понимать – эта работа лучше, чем у уборщиц или официанток. А кем бы я еще могла работать, если бы не Фреда и Бекко? Вдобавок тут я не новичок, много лет этим занималась и, значит, смогу платить за лечение Руби. А попозже и коляску куплю.
Интересно, что будет, если мы оставим одну или две бумажки из кармана Мэгги для себя?
Последнее задание. Мы сидим в баре гостиницы и разговариваем с иностранцем. Вообще‑то одет он как женщина, но сразу видно, что мужчина. Лет пятидесяти, в сиреневой юбке, белых туфлях. Говорит с таким акцентом, что я то и дело наклоняюсь поближе – иначе ничего не разобрать. Он заказывает для нас с Мэгги синие коктейли в высоких бокалах, мы сидим по обе стороны от него на скрипучем кожаном диванчике и слушаем пение очень красивой дамы на сцене.
Переодетый мужчина просит нас ругаться, и Мэгги – она его раньше не встречала – корчит мне смешные рожи, когда он не смотрит. Еще он расспрашивает, какие мы без одежды, что делаем в туалете и все такое.
Мэгги, я знаю, в душе хохочет, как и я, но за сегодняшний вечер она мне несколько раз напоминала правило: мы уважаем любое желание клиентов, потому что они платят много денег. И все‑таки он нас очень смешит. Потом он отсылает меня в туалет, я послушно иду писать, а когда открываю дверь, чтобы выйти, сталкиваюсь с ним. Он толкает меня обратно, дверь захлопывается, мы остаемся одни, и Мэгги рядом нет. Он дергает мою юбку, рвет мои новенькие чулки и трусики, разворачивает меня, силой сгибает над унитазом. Я не вижу, но знаю, что он задрал свою юбку и спустил трусы, потому что чувствую запах соли и подогретого цыпленка. Я вижу, что пол начинает качаться, слышу утробный рык на чужом языке. Мне должно быть больно, ведь я снова и снова стучусь головой о стену, но я машинально, по привычке, ускользаю туда, где я всегда в безопасности, где никто и ничто меня не может обидеть.
Все кончилось, он ушел. Я подбираю разорванные трусики и возвращаюсь в бар. Иностранца там нет, а Мэгти допивает коктейль и украдкой пересчитывает купюры. Я стою перед ней, по ногам течет от того, что он во мне сделал, и Мэгги понимает. Она обнимает меня, я падаю на диван, и лежу головой у нее на плече, и думаю о Руби, медленно выкарабкиваясь из своего убежища.
– Хоть заплатил… – вздыхает Мэгги.
Следующие дни я работаю так усердно, что даже Фреда поражается. Откуда ей знать, что я целую жизнь только и делала, что подчинялась и выполняла приказы.
В конце моей первой рабочей недели Бекко протягивает мне конверт. Он смотрит на меня слишком долго, мне не по себе, я сглатываю и молчу, сжимая в пальцах пухлый конверт. Потом мчусь наверх, в спальню, и вытряхиваю деньги. Пятьдесят фунтов. Я заработала пятьдесят фунтов! Первый раз держу в руках столько денег. Родители еле сводили концы с концами: отцу в его конторе платили мало, а мать говорила, что ее работа – содержать в порядке дом, хотя отец часто допоздна возился на кухне со счетами и бубнил про то, что одной его зарплаты не хватает.
Я упросила Мэгги съездить со мной в Вулворт, за шкатулкой с замком, и мы находим то, что нужно. Коробочка черная, блестящая и не открывается без ключа. Я складываю туда деньги на лечение Руби. Мэгги говорит, что у нее есть счет в банке, а я молчу. Даже Мэгги я не признаюсь, что не могу пойти со своими деньгами в банк, потому что тогда меня сцапает полиция.
В конце второй недели Бекко опять дает мне конверт.
– Ну, остаешься? – Длинный столбик пепла чудом держится на его сигарете.
Я киваю. Я страшно благодарна ему за то, что он тогда подобрал меня на улице, но признаться в этом боюсь.
Улизнув от него в спальню, я пересчитываю бумажки – еще пятьдесят фунтов – и в уме прикидываю, сколько мы с Мэгги принесли Бекко за эту неделю. Семь ночей по восемьсот или даже тысяче фунтов… В тот момент я и решила отщипывать по крошечке от пирога каждого клиента. Для Руби.
Когда я не думаю о Руби – она очень, очень больна, говорит Фреда, и ее даже навещать нельзя, – то думаю о родителях, тете Анне, дяде Густаве и как все они мечутся, ищут меня. Я убежала из дома шесть недель назад, а им так и не удалось ничего про меня разнюхать.
Я думаю о нашем доме, о своей комнате, где меня столько месяцев держали взаперти, пока я ждала Руби. Думаю о том, как уютно и спокойно было моей девочке, пока она жила клубочком внутри меня, а с минуты, когда она появилась на свет, все пытались ее забрать. Думаю о ребятах из моего класса, о том, как про меня будут шушукаться, сочинять байки одна страшней другой, вроде я калека или заразная. Думаю о Густаве с его жирным волосатым телом и о том, как я сдерживала рвоту, когда он приближался. Думаю о том, как выпрыгнула из окна – когда узнала, что мою девочку хотят забрать у меня навсегда. Думаю о том, как рожала и ни единой души не было рядом. Думаю о возвращении. Я не вернусь.
Глава XXI
Луиза на крыльце его дома радовала глаз, как букет полевых цветов. Роберт посторонился, пропуская ее. Шагнув через порог, Луиза сморщила нос, и по безупречной глади лба пробежала рябь.
– Открой окно, Роб! Вонь страшная. – Оставляя за собой шлейф сладкого аромата, она прошла на кухню. Груду постельного белья на диване в гостиной и грязные тарелки на полу явно заметила, но не остановилась. – У тебя бывали времена и похуже, верно? Ну и нечего раскисать. – Луиза расстегнула молнию на сумке, вынула тоненький ноутбук и сразу подключилась к Интернету. – Хочу кое‑что показать.
Роберт послушно открыл окно, и в кухню повеяло свежестью, запахом скошенной травы. Сблизив лица, оба ждали, пока машина загрузится.
– На фотографии, которую ты нашел в медальоне, довольно необычная фамилия. Польская, как выяснилось. A babka перед ним означает «бабушка». То есть babka Wystrach была чьей‑то бабушкой. – Луиза улыбнулась и, щелкнув мышкой, выбрала ссылку в «Избранном».
«Чьей‑то бабушкой», – беззвучно повторил Роберт. Но чьей? Бабушкой Руби? Или Эрин? Или женщина со старого фото не имеет к ним никакого отношения, а Эрин просто‑напросто купила медальон на блошином рынке в подарок дочери? Сердце кольнула тоска: Роберт представил Эрин склонившейся над уличным прилавком. Самодельные бусы, сережки, браслетики и прочие безделушки были ее слабостью.
– «Кроникл и Эко»? – с недоумением прочитал Роберт адрес сайта.
– Погоди, – бросила Луиза и продолжила, когда страница полностью открылась: – А теперь слушай: «Шестидесятилетний житель Нортгемптона был арестован по подозрению в жестоком обращении и растлении несовершеннолетних. Сегодня ранним утром полиция взяла под стражу Густава Вайстраха в его собственном доме, на основании заявления матери четырнадцатилетней девочки, в отношении которой Вайстрах предположительно совершал насилие. Густав Вайстрах, родом из семьи польских беженцев, которая на протяжении последних семнадцати лет владела „Клубом молодежи“ в Ноуль‑Хилл, завтра будет освобожден под залог вплоть до дальнейшего расследования».
Роберт со вздохом распрямил спину.
– Июнь две тысячи первого. Как ты это нашла?
– Легко! Вбила фамилию Вайстрах в строку поиска Google. – Луиза улыбнулась. В солнечном свете ее «конский хвост» вспыхнул рыжим пламенем. – Поисковая система выдала сотни ответов, но стоящий, на мой взгляд, только этот. История, похоже, наделала шуму. Остальные ссылки связаны с генеалогией. Понятно, что информация, которую хотелось бы выжать из медальона, могла вообще не попасть в Сеть, поскольку устарела до появления Интернета.
– Напомни‑ка, сколько я тебе плачу за то, что ты роешься в Интернете? – Роберт принялся кружить по кухне. – Ладно, а почему, собственно, тебя не заинтересовала генеалогия? История семьи Эрин, по‑моему, неплохая зацепка. Лично я не представляю, каким образом этот подонок может быть связан с Эрин. Думаешь, есть смысл копать дальше?
Роберт открыл заднюю дверь, выглянул в сад, где трава вымахала до колена и колыхалась на ветру, как заливной луг.
– Разумеется, смысл есть. Я ведь как‑никак сыщик. – Луиза остановилась у него за спиной. – Подниму все публикации по этой истории, прослежу судьбу негодяя, добуду его адрес. Съездим к нему, если захочешь. Женщина на снимке вполне может оказаться его родственницей. Имя‑то уж очень редкое. – Она стояла так близко, что Роберт чувствовал ее теплое дыхание. – А может, мы занимаемся ерундой и уже сегодня вечером Эрин будет обнимать тебя и просить прощения.
– Думаешь? – рассеянно бросил Роберт. Он многое отдал бы, чтобы сейчас у него за спиной стояла Эрин. Он скучал по Эрин и Руби так, что даже думать об этом боялся. – Спасибо! – искренне сказал он, сжимая ладони Луизы. – Без тебя я ни за что не справился бы.
Луиза с улыбкой освободила пальцы.
– Ладно, приводи себя в порядок, завтракай, сразись в сквош. Словом, займи себя, пока я не накопаю побольше об этом красавце. Обещаю, я быстро. – Она вернулась к компьютеру. – Да, Роб! Только не расстраивайся, если мы выловили пустышку.
– Постараюсь. Но очень надеюсь, что это не так. – Роберт отправился в душ.
Позже они вместе доехали до «Маргаритки», на машине Роберта разыскали паб, где Роберт оставил мобильник, – вопросов Луиза не задавала – и за каких‑нибудь два часа добрались до Нортгемптона.
К низенькому, непримечательному городку подъехали около полудня и остановились перекусить. Роберт взял два хот‑дога, кофе и пачку сигарет. Пока он жевал сосиски, Луиза потягивала кофе и от предложенной сигареты отказалась, выразительно пфыкнув, словно все же затянулась.
Голова у Роберта с похмелья гудела, но головная боль не шла ни в какое сравнение с болью душевной. Луиза запаслась картой города с точным маршрутом к нужному адресу. Роберт и сам без проблем скачал бы подобную информацию из Интернета, но с другой стороны, это оправдывало гонорар Луизы, а Луиза помогала ему не обезуметь от близкого развала второго брака.
– А что, если он в тюрьме? – Роберт сидел на капоте машины, Луиза же устроилась на скамейке, подальше от сигаретного дыма. Покончив с сосисками, Роберт стряхнул крошки с рубашки, докурил сигарету и медленно раздавил окурок каблуком. – Ты рассматривала такой вариант?
– Он не в тюрьме. – Луиза покачала головой, глядя на окурок: – Это обязательно?
Роберт и бровью не повел.
– Ты же сказала, ему дали четырнадцать лет.
– Верно.
– Если я пообещаю больше не курить, ты поделишься тем, что накопала? – Роберт надел темные очки – Луиза сидела спиной к солнцу, а ему оно било в глаза.
– Густав Вайстрах умер. – Луиза встала со скамьи, подтянула джинсы с кожаным поясом, яркая пряжка которого как‑то не сочеталась с простой белой футболкой. – Повесился в тюрьме.
– Тебе не пришло в голову сообщить мне об этом до выезда из Лондона? – Роберт вытащил из пачки следующую сигарету, сунул в уголок рта.
– Ты обещал…
– Я пока и не закурил. Ну? Кому мы, черт побери, собрались нанести визит?
– Спроси чего полегче. Его матери? Тетушке, жене, дочери? Понятия не имею. – Луиза выдернула сигарету из губ Роберта, метнула ее в урну и, открыв дверцу, с улыбкой похлопала по откидной крыше «мерседеса». – Я не прочь прокатиться топлес. Нет возражений?
Пока они ехали через город, легкий летний ветерок заметно усилился. Если бы не тоска по жене и дочери, Роберт от души наслаждался бы солнцем, что ласкало шею и лицо, припекало нос. Добравшись до северной окраины городка, Роберт затормозил, чтобы Луиза сверилась с картой.
– Совсем рядом, через две улицы. – Луиза прищурилась, вглядываясь в ряд унылых казенных домов.
Роскошный «мерседес» в этом нищенском районе – как бельмо на глазу, подумал Роберт.
– Следующий поворот налево.
Дом номер 72 по Белл‑Гроув‑Гарденз оказался самым неприглядным на улице. Бетонный, с галечным крошевом фасад не оставлял сомнений в том, что здание как принадлежало муниципалитету, так и осталось в собственности городских властей, в отличие от соседних домов. Если другие жильцы пытались хоть как‑то приукрасить свои владения – корзинами с грязно‑оранжевыми и голубыми цветами на стенах, облупленными гномами и декоративными камнями на лужайках, – то номер 72 был убог и неухожен настолько, что, скорее всего, необитаем.
– Мило, – хмыкнула Луиза, оценив участок перед домом, буквально засеянный мусором. – Может, я в машине подожду?
– Туфельки боишься замарать? – съязвил Роберт, поднимая крышу машины. – Кто из нас детектив, я или ты? Вот и работай. Откуда мне знать, что спрашивать у жильцов… если они там вообще есть.
– Думаешь, я знаю? – Луиза зацокала вслед за Робертом, а тот шагал по дорожке с таким мрачно‑решительным видом, словно уродливый дом был хранителем всех секретов Эрин.
На стук никто не отозвался, и Роберт с Луизой двинулись дальше, вокруг дома, в задавленный сорняками садик и вдоль стены жалкой пристройки. С соседнего двора неслись смех, детские голоса, стук мяча. Задняя дверь была распахнута, где‑то внутри едва слышно играло радио. Роберт побарабанил по открытой двери:
– Есть кто‑нибудь?
В темном проеме, будто материализовавшись из ниоткуда, появилась старуха с бельевой корзиной в руках. Хозяйка и гость застыли, изучая друг друга.
Роберт видел чью‑то жену, за долгие годы брака смирившуюся со своей судьбой – стирать, убирать, печь пироги и всеми забытой окончить жизненный путь в скудном убожестве дома престарелых. Кожа то ли жирная, то ли влажная от пота, глаза – когда‑то явно синие – поблекли, словно она выплакала из них всю краску.
А старуха, должно быть, видела угрозу в незнакомце, возникшем на пороге ее дома. Роберт поспешил сдвинуть темные очки на макушку.
– Миссис Вайстрах? – произнес он неуверенно – кто знает, как на самом деле звучит чудная фамилия. Ответный кивок он едва уловил. – У вас найдется несколько минут? Мы к вам с важным разговором.
Брови старухи сошлись, взгляд, тревожный и испуганный, метнулся к Луизе.
– Точнее, хотели бы поговорить кое о чем интересном, – быстро исправился Роберт. Так добрый дядя на улице предлагает конфетку чужому ребенку.
«Ждите!» – каркнула она, растворилась в темноте дома, а пару секунд спустя вернулась, вместе с крупным мужчиной, тоже в летах и тоже крайне неприветливым. Заполнив собой весь дверной проем, тот навис над Робертом – порог дюймов в шесть высотой добавлял преимущества в росте.
– Добрый день. – Роберт протянул руку. – Я Роберт Найт. Вы позволите задать вам несколько вопросов?
Мрачный старик нехотя встряхнул ладонь незваного гостя. Недоверчивое рукопожатие, отметил Роберт, жидковатое для человека таких размеров, и кожа ледяная.
– Можно войти?
Две пары настороженных глаз продолжали всматриваться в чужаков, взгляды метались между Робертом и Луизой. Наконец мужчина шагнул в сторону и коротко кивнул, приглашая в сумрак кухни, обставленной годах в шестидесятых, да и ремонта с тех пор явно не видевшей. Миссис Вайстрах опустила корзину с бельем на пол, расправила цветастую юбку и замерла рядом с мужем у синего пластикового стола. Роберт остановил на ней взгляд и постарался сосредоточиться, как делал это в зале суда, перед допросом свидетеля. Серый свитер, вытянутый на локтях, весь в катышках свалявшейся шерсти; грязный фартук поверх юбки; желтые с сильной проседью волосы стянуты в пучок на затылке; россыпь старческих пятен на щеках, будто ей плеснули чаем в лицо… Где та ниточка, что могла связывать ее с Эрин, с Руби, с недостающим звеном прошлого его жены, которое он так стремился отыскать?! Нет такой ниточки.
– Вы из полиции? – спросил старик с заметным акцентом.
– Нет‑нет, вовсе нет. Я хотел показать вам вот это.
Тускло блеснувший на его ладони медальон потряс пожилую чету. Миссис Вайстрах ахнула и, пошатнувшись, ухватилась за спинку стула. Ее муж не издал ни звука, но кадык несколько раз дернулся, плечи напряглись, косточки стиснутых кулаков побелели, под редким седым пушком на черепе проступили капли пота. Роберт не упустил ни одной мелочи.
– Вам знакома эта вещь?
Ответ, впрочем, был очевиден. Сердце заколотилось в безумной надежде, но Роберт одернул себя: даже если старики и узнали медальон, это совсем не обязательно связывает их с Эрин.
– Эдита… – прошептала миссис Вайстрах. На кухне повеяло холодом, словно иноземное имя воззвало к призракам былых времен.
Роберт открыл медальон. При виде блеклого снимка внутри миссис Вайстрах одной рукой зажала рот, а другой быстро перекрестилась. Старик что‑то прорычал, отворачиваясь, но и он видел фотографию – и тоже узнал. Роберт не сомневался в этом, глядя на его внезапно побагровевшую, со вздутыми венами шею.
– Мистер Вайстрах… Вы ведь мистер Вайстрах, не так ли? Женщина на фотографии вам знакома?
Вместо ответа старик выключил радио.
– Еще бы не знакома. – Женщина придвинулась к Роберту, не отрывая глаз от медальона. Смахнула слезинку со щеки. – Это ведь его мать, Эдита Вайстрах. Она умерла.
– Извините. Мне очень жаль.
– Она была старая и…
– Где вы это взяли? – Ее муж сжал кулаки.
– Не хотел вас расстраивать. – Роберт сделал полшага назад. – Я не знал, что ваша мать умерла.
– Он не из‑за фотографии так разволновался. – Миссис Вайстрах налила в чайник воды, поставила на плиту и включила газ. Вздохнула с такой унылой покорностью, словно что‑то до чрезвычайности важное, чего они с мужем ждали всю жизнь, вдруг само легло им в руки, просто и буднично, как ложится письмо на коврик у двери. – Его интересует медальон.
– Вот. – Роберт протянул украшение оцепеневшему старику. – Взгляните поближе.
– Или точнее будет сказать, мужа интересует, где вы его взяли. Кто вам его дал. – Миссис Вайстрах вытерла руки о фартук. – Понимаете… Этот медальон был у Рут.
Глава XXII
Когда Энди ушел, я поняла, что получила по заслугам и отныне моя участь – одиночество, душевные муки, вечная скорбь и целое море горькой вины. Хочешь, плавай в нем, хочешь, иди ко дну. Солнце даже краешком не заглядывало в мой новый мир, и случались дни, когда я не разговаривала ни с единой душой. Кроме Наташиной души, конечно. Время от времени я обращалась к ней – «прости», говорила, или «люблю тебя», – только она не отвечала. Дрожь пробежит по телу, да холодок дунет в лицо – вот и все, что доставалось мне от общения с ней. Поначалу мне хватало. Позже я начала писать ей письма. Все они и сейчас в коробке с пометкой «Наташа» на чердаке. Но я все равно не ощущала связи со своей малышкой. Отчаянное желание услышать ее и подтолкнуло меня однажды к встрече с медиумом. Ее объявления в течение нескольких недель появлялись в моем районе: «Вхожу в контакт с дорогими вашему сердцу усопшими».
Позвонив мадам Люне, я получила приглашение на сеанс в ее доме на другом конце города. Я добралась на автобусе, захватив с собой двадцать пять фунтов и блокнот с ручкой. Она провела меня на второй этаж, в спальню, напоминающую цыганский шатер гадалки на ярмарке: сплошь алый, фиолетовый, золотой шелк, сотни горящих свечей и хрустальный шар на низеньком столике. Мадам Люна предложила мне сесть в кресло у стола, а сама устроилась напротив. Мадам Люна была мужеподобна и необъятно толста, но именно она изменила мою жизнь.
– Кто‑то очень вам дорогой пытается войти с вами в контакт, – произнесла она низким, хриплым голосом, и я утонула в черных глазах, мечтая вновь соединиться с Наташей. Руки мадам Люны зависли над хрустальным шаром. Клянусь, я воочию видела искры, что проскакивали между ее ладонями и потусторонним миром. Слезы покатились по щекам. – Она говорит – не нужно плакать, или ей тоже будет грустно.
– Она?..
– Девочка. Маленькая. Которая вас очень любит.
Как только мышцы мои напряглись, в тот самый миг, когда зрачки мои расширились, в то самое мгновение, когда на моей верхней губе блеснули бисеринки пота, я стала жертвой мадам Люны. Она тянула из меня информацию, как сорняк тянет соки из земли. Позже я поняла, что она всего лишь делала свою работу.
– Сколько ей? – выдохнула я.
– Два года… или три.
Я разочарованно сникла.
– Хотя… секундочку… – Пальцы мадам Люны тряслись над хрустальным шаром, а неотрывный взгляд ловил мельчайшие отклики моего тела, складывая в строчки биографии. – Наверное, чуть младше… или старше… – Должно быть, сама того не осознавая, я подала ей сигнал, и мадам Люна возликовала: – Совсем маленькая! Думаю, младенец.
Она не сообщала, она спрашивала, но что мне до того? Я неистово закивала, и мадам Люна разразилась потоком фактов – и близких к правде, и настолько далеких, что я их просто отбрасывала. Наташа на небесах, она меня любит и прощает, она будет общаться со мной через мадам Люну – каждый раз, когда я приду к ней и заплачу за сеанс.
Выплакав глаза, я уже собралась уходить, когда мадам Люна совершила большую ошибку – сказала, что у меня необычайно развита интуиция и, скорее всего, я не лишена способностей медиума. Видно, хотела таким образом гарантировать мое возвращение, лестью завоевать мое доверие. А в итоге собственными руками направила меня на стезю оккультизма, и вскоре уже я сама рекламировала на витрине соседнего магазина услуги ясновидения. Не прошло и недели, как у меня появились первые клиенты. Наконец‑то я чувствовала себя нужной – и в то же время связанной с Наташей.
Конечно, я не настоящий медиум. Просто умею разглядеть ниточку скорби, что вплетена во многие жизни. Стоит лишь потянуть за кончик, и человек раскроется перед тобой.
Настал день очередного визита Сары. Она опаздывает на два часа. Я уже вся в тревоге, и мне совсем не нравится, как жилка на виске болью отмеряет каждую лишнюю секунду без Сары.
А вдруг она родила и просто забыла обо мне? Я не перенесу. Я не выживу, если не смогу видеть ее крошку, щекотать носом шейку, подрезать ноготки, когда отрастут. «Только не бросай меня, Сара!» – умоляю я вслух и мечусь между плитой и входной дверью. Взглянув на кексы, которые поставила в духовку к приходу Сары, уже в следующую минуту высовываю голову на улицу в надежде заметить яркое сари девочки.
Меня на миг отвлекает полоска солнца, рискнувшего заглянуть в открытую дверь. Мне кажется, это мостик между унынием моего мира и светом, где живет Наташа вместе с другими малютками. Я поднимаю глаза к небу и мечтаю, что прохожу по мостику. К своей девочке.
Месяцы без Наташи перетекли в годы, а мое общение с инспектором Джорджем Ламли и констеблем Мирандой Хоббс перетекло в ежегодные встречи. Бесплодные встречи. Три года без Наташи – и полиция официально объявила ее дело безнадежным. Пусть не желанный, но тоже результат. Разрешение забыть Наташу и продолжать жить. Полиция больше не терзала меня расспросами о шерсти и пирогах и сняла все обвинения, признав эту версию ошибочной. Я очень старалась идти дальше по жизни. Но воспоминания не отпускали меня, я таскала их за собой как привязанный к лодыжкам груз, они тормозили каждый мой шаг.
Всякий раз, проходя мимо детского садика, я представляла, что иду забирать Наташу и сейчас она выбежит ко мне с акварелью, еще не просохшей, или чудищем, слепленным из мокрой туалетной бумаги. Я смотрела, как другие мамы поджидают свои сокровища, и меня тянуло пройти в ворота – а вдруг найдется ничейный ребенок? Ни разу не рискнула. Так всегда и проходила мимо.
Развод с Энди, не отняв много времени, расколол мою жизнь, как витражное стекло. Все было кончено. От прошлого ничего не осталось. Я с головой ушла в новую профессию и работала с постоянными клиентами, доведенными до отчаяния и лелеющими свою скорбь. Собственно, потому мне и сопутствовал успех в деле, в котором я объявила себя докой: я тоже лелеяла свою скорбь. Мне не составляло труда ухватить ниточку тоски, а обнаружив ее, я на каждом сеансе разматывала ее все дальше, и получала свои двадцать пять фунтов, и жила, и кормилась за счет чужого горя.