Василий Иванович Елисеев
По джунглям Конго (Записки геолога)
В.И. Елисеев
ПО ДЖУНГЛЯМ КОНГО
Записки геолога
ОТ АВТОРА
В Народной Республике Конго я занимался поисками алмазов, а до этого работал в нашей стране: в Сибири и Казахстане.
Конголезское правительство, пришедшее к власти после революции в 1963 году, не знало, богата его страна алмазами или бедна. Нам, советским специалистам, и предстояло решить эту задачу. Правда, контрактом предусматривалось провести исследования только в южной части республики, поэтому и рассказ будет идти именно об этой части Конго. Во время исследований нам предстояло также научить конголезцев вести поиски алмазов самостоятельно.
В Африке я пробыл два с половиной года: с декабря 1965 по сентябрь 1968. Перед отъездом из Москвы начитался всяческих ужасов о джунглях: ядовитые змеи, мухи цеце, разносящие смертельную болезнь; реки, кишащие крокодилами; непроходимые заросли, нашпигованные ползучими тварями; невыносимая жара… Но поиски алмазов – моя профессия…
Мне пришлось провести много дней в джунглях Конго южнее экватора: на плоскогорье Шайю и в горах Майомбе. Я проехал на газике сотни километров по саваннам, раскинувшимся между горами Майомбе и плоскогорьем Шайю, и вдоль побережья Атлантического океана.
Так каково же оно, Конго, в котором мы, из числа советских специалистов, побывали первыми?
В ГОРОДЕ БРАЗЗАВИЛЕ
Мое знакомство со столицей Народной Республики Конго – Браззавилем началось с веселого эпизода. Во время прогулки по зоопарку я остановился у вольера с двумя буйволами. Навожу фотоаппарат на одного из них. Зверь с яростью бросается на меня, со всей силой ударяя рогами по решетке. Непрочная решетка зашаталась, и я, напуганный, отбегаю в сторону. Мои спутники, находясь по соседству, около мирных антилоп, заразительно хохочут. Смотрю, буйвол вроде бы успокоился, мирно щиплет траву. С некоторой робостью снова подхожу к вольеру, осторожно поднимаю фотоаппарат, и буйвол снова бросается, с еще большим остервенением вонзая рога в решетку… В третий раз я не стал испытывать судьбу.
|
|
А крокодилы вели себя спокойно. Несколько огромных чудовищ, вылезших из воды, медленно ползали по траве за невысокой бетонной оградой и не обращали на нас никакого внимания. Но вот кто‑то из посетителей дотрагивается до чудовища палкой: раскрывается огромная пасть и так лязгает зубами, что по телу пробегают мурашки.
Ряд клеток с обезьянами… Тут и скачущие длиннохвостые мартышки, и мирно сидящие мандрилы, и степенные шимпанзе. Шимпанзе просовывают через решетку передние лапы и ждут подачки, глядя на посетителя по‑человечьи грустными глазами. А вот очень трогательная семейная сцена: мать‑шимпанзе крепко прижимает к себе детеныша, словно боясь, что его кто‑то отнимет.
Из зоопарка идем на берег Конго. Браззавиль расположен на правом берегу реки, около ее озеровидного расширения Стэнли‑Пул, напротив Киншасы – столицы Республики Заир. Центральная часть города красива: широкие асфальтированные улицы утопают в зелени. Они обсажены то рядами кокосовых пальм, увешанных могучими плодами, то стройными масличными пальмами, то пышнокронными манго, иногда акациями, сплошь усыпанными ярко‑красными цветами. Здесь расположены административно‑правительственные и финансовые учреждения, Пастеровский институт, соборы и гостиницы. Одна из гостиниц – отель «Космос» – построена с помощью Советского Союза. Это красивое воздушное здание, сверкающее широкими окнами‑витринами. С помощью Советского Союза построена и научно‑исследовательская ветеринарная лаборатория. Это первое подобного рода учреждение в Центральной Африке. Его значение для страны огромно: ведь оно позволяет развивать животноводство на научной основе, чего раньше никогда не было.
|
|
К центральной части города примыкают перенаселенные кварталы Баконго и Пото‑Пото. По имени последнего квартала получила название всемирно известная художественная школа. Ее основатели – выдающиеся конголезские мастера живописи – начинали свою творческую деятельность в Пото‑Пото. Живопись этой школы поражает зрителя фантазией, смелостью изображения фигур и необыкновенным сочетанием красок. Картины своеобразны и изумительны по своей красоте. Сейчас художественная школа размещается в стилизованном под африканскую хижину помещении на площади Мира.
Полдень. Нестерпимый зной. Жизнь в городе замерла. Закрылись магазины, не слышно шума автомобилей, почти не видно пешеходов. А мы наконец‑то добрались до реки Конго. Стоим на правом берегу, у переправы, и любуемся ее полноводностью[1], ее величаво‑спокойным течением. Конго полноводна круглый год, поскольку дважды пересекает экватор (она имеет в плане форму дуги, обращенной выпуклостью к северу). Одна треть бассейна Конго находится в северном полушарии и две трети – в южном. Когда в южном полушарии наступает засушливый период (март – октябрь), в северном льют дожди. Северные притоки Конго, напоенные дождевыми водами, спасают ее от обмеления. Во время засушливого периода в северном полушарии (октябрь – март) Конго питается полноводными притоками южного полушария,
|
|
И все же здесь, в Браззавиле, на реке бывает два заметных подъема уровня воды и два спада: первый подъем – в мае, в разгар дождливого сезона в северном полушарии; второй подъем, более высокий, – в декабре, в середине дождливого сезона в южном полушарии, когда в Конго стекают дождевые воды из многочисленных южных притоков.
Ширина реки здесь около трех с половиной километров. По реке плывут «островки» трав, деревья. Вода темно‑серая. На левом берегу отчетливо виден город Киншаса, купающийся в золотистых лучах солнца. От причала отходит паром, но идет он не прямо в Киншасу, а вверх по реке. Течение снесет его точно к пристани.
Браззавиль – крупный речной порт. Суда следуют вверх по реке Конго в северные районы республики. Ниже Браззавиля судоходству мешают водопады Ливингстона, протянувшиеся на 350 километров. На этом участке реки около семидесяти порогов и водопадов. Стиснутая скалистыми берегами, река не превышает 200–500 метров ширины. Вода бурлит, пенится, грохочет и, как песчинки, хватает и уносит огромные валуны.
Браззавиль основан на месте селения Нтамо в 1880 году французским моряком Саворньяном де Бразза – исследователем и колонизатором этой части Африки. На юго‑западе города, на высоком берегу реки Конго, ему воздвигнут памятник. Отсюда открывается величественная панорама: внизу, под нами, несет свои воды могучая африканская река. Спокойная, ласковая, она вскоре, ниже устья реки Джуе втиснувшись в узкое ущелье, начнет свой стремительный бег к океану.
Раньше Браззавиль был столицей Французской Экваториальной Африки, в которую входили: Габон, Среднее Конго, Чад и Убанги‑Шари. В 1958 году они получили статут автономных республик, и Убанги‑Шари стала именоваться Центральноафриканской Республикой (в настоящее время – Центральноафриканская империя), а Среднее Конго – Республикой Конго. В 1960 году все республики провозгласили независимость. После революции 1963 года страна, в которой мы находились, пошла по некапиталистическому пути развития и стала называться Народной Республикой Конго.
Изумляясь виденным, не забывал, что я не турист, а приехал в Конго искать алмазы и научить этому конголезцев.
ИЗ ОКНА ВАГОНА
(по железной дороге Конго – Океан)
Ранним утром подъезжаем к вокзалу. На платформе около поезда много народу. Через толпу пеших проскальзывают провожающие на велосипедах и даже… мотоциклах. Шумно. Заходим в головной вагон. Это вагон первого класса. В нем мягкие, немного откидывающиеся кресла, есть буфет. В вагоне стоит гул: громко разговаривают взрослые, плачут дети. Душно. Наконец раздается гудок, и поезд трогается. В открытые окна врывается свежий ветер. В вагоне сильно качает, поэтому при ходьбе надо держаться за спинки кресел, чтобы не упасть.
В мыслях уношусь на родную землю, по которой немало пришлось поездить на поездах. Из Москвы они мчали меня в Иркутск и Душанбе, Ленинград и Ташкент, в Актюбинск, Алма‑Ату и Фрунзе. И в голову как‑то не приходило, что могут быть другие, отличные от наших, поезда. Теперь я ехал именно в таком поезде: четырехвагонном, трясущемся, окрашенном в ярко‑оранжевый цвет и… без проводников.
После станции Мадингу, которая находится приблизительно на полпути между Браззавилем и Пуэнт‑Нуаром, начинаются рисовые поля. Они зеленеют на склонах по обе стороны от железной дороги. У нас рис вызревает на заливных полях, здесь же он растет без полива. Вскоре рисовые поля сменяются обширными плантациями сахарного тростника.
Станция Долизи. На платформе много народу. Стоит гомон. Воздух пропитан пылью. Привлекают внимание грациозные, разряженные женщины с малышами за спинами. Видны корзины и тазы с бананами и ананасами и большие бутыли с пальмовым вином. Подходит покупатель, поднимает бутыль и делает несколько глотков – хорошо ли вино? Наблюдаю сцену отправления поезда.
От станции бежит мужчина со свистком во рту и громко свистит. Пассажиры спешно поднимаются в вагоны. Затем отправляющий выдергивает стоящую перед вагоном поезда стойку с квадратной дощечкой вверху, и поезд, просигналив, быстро набирает скорость.
Тянется почти идеальная равнина, а впереди синеют горы Майомбе. После станции Тао‑Тао поезд как бы «вгрызается» в горы, покрытые джунглями. Дорога сильно петляет, изобилует туннелями, подъемами и спусками. Растительность кое‑где вплотную подступает к окнам вагона, высовываться из окон опасно! Вот поезд врывается в дорожную выемку, и джунгли скрываются от взора, уйдя ввысь. Выемка настолько узка, что пешеходу надо прижаться к ее стене, чтобы не быть зацепленным вагоном. Стенки выемки испещрены надписями имен. И здесь, оказывается, есть любители увековечить себя. За выемкой поезд неожиданно выскакивает на мост через ущелье и некоторое время висит над сине‑зеленой бездной. На какое‑то мгновение показывается серебристая лента реки и исчезает. После ущелья открывается новая долина. Поезд мчится вдоль реки. Здесь джунгли раздвигаются: уходят ввысь бирюзовые холмы, к подножию которых лепятся хижины, прижатые одна к другой. Мальчишки и девчонки криком и помахиванием рук приветствуют проходящий поезд.
Показались огни Пуэнт‑Нуара[2], где находится база нашей геологической экспедиции. На перроне нас тепло встречают коллеги‑геологи, которые раньше прибыли в город.
ЕДЕМ В ДЖУНГЛИ
Садимся в наш газик… Я встретился с ним как со старым хорошим знакомым. Много месяцев верой и правдой служил он на родной земле во время геологических изысканий. И в стужу, и в зной, по хорошим и плохим дорогам, а нередко по бездорожью безотказно мчался газик! Однажды нестерпимый полуденный зной застал меня и шофера в глубине пустыни Бетпак‑Дала. А кочковатое бездорожье сильно измотало. Свернули на ближайший такыр[3], чтобы перекусить и переждать жару. После обеда, состоявшего из рыбных консервов и чая, я засел за дневник, а шофер растянулся на кошме. Через некоторое время он почувствовал себя плохо: появились боли в животе, подступила тошнота. Прошло еще несколько минут, и шофер, стеная, катался по земле. Было ясно, что он отравился рыбными консервами. С минуты на минуту я ждал того же, но, как говорится, пронесло. А шоферу становилось все хуже. С трудом я усадил его в машину, сел за руль и помчался к ближайшему селению, в котором находился медпункт. Часа через два врач оказал больному необходимую помощь. Приехали вовремя. Выручил газик.
Не скрою, было приятно сесть в нашу машину. И встреча с джунглями уже не так пугала. Ведь родные стены, хотя и движущиеся, всегда помогают.
Наш газик не подкачал и на просторах Конго. Там, где хваленые «лендроверы» и «тайоты» застревали в грязи, наш газик их обходил и вытаскивал на сухое место.
…Мчимся на северо‑восток. Вокруг расстилается низменная слабо расчлененная приокеанская равнина, покрытая саванной. Густая слоновая трава, высотой в два человеческих роста, подступает к самой дороге. Видны одинокие баобабы, знакомые с детства по картинкам, кокосовые и масличные пальмы. Торчат термитники, похожие на огромные грибы.
Если ехать от Пуэнт‑Нуара вдоль берега океана на север, то отчетливо видно, как низменная равнина поднимается и на расстоянии 15–20 километров от города достигает высоты 100–130 метров, в непосредственной близости от океана. Небольшие реки, спускающиеся в этом месте к океану, расчленили ее на глубину 80–100 метров, создав чарующие глаз циркообразные впадины. Их крутые, подчас вертикальные склоны, пестро окрашенные и увенчанные «столбами», «башнями» и другими причудливыми формами, чем‑то напоминают стены древних разрушенных замков.
Спуститься на дно цирка довольно сложно. Ноги скользят, подгибаются; приходится все время держаться за выступы пород, чтобы не упасть. К тому же солнце немилосердно палит, пот льется ручьями. Однако жители окрестных деревень, мужчины и женщины, спускаются в цирки легко и непринужденно. Но делается это не по прихоти. Они спускаются в цирки… за водой. На дне цирков струятся небольшие потоки; из них местные жители и набирают для своих нужд воду в большие бутыли или тазы. Затем, водрузив бутыли на головы, преспокойно поднимаются вверх… Не уверен, что жонглер смог бы подняться с бутылью на голове искуснее конголезца.
Чем дальше удаляемся от Пуэнт‑Нуара в северо‑восточном направлении, тем чаще в саванне встречаются деревья; постепенно она сменяется лесосаваннои, а на расстоянии около 60 километров от города нас плотной стеной окружают джунгли гор Майомбе. Дорога, сильно петляя, то круто спускается, то поднимается. Приходится часто сигналить, чтобы не столкнуться со встречной машиной. От недавних дождей дорога раскисла, машину заносит, ветки деревьев бьют по лобовому стеклу, рвут брезент.
Перевалив через горы, ширина которых достигает 50 километров, въезжаем на необозримые просторы саванны со слабо расчлененным рельефом. Это – впадина рек Ниари и Ньянга шириной до 140 километров, подковообразной формы; в западной части простирается на северо‑запад, а в восточной – на северо‑восток. Она сложена, как и горы Майомбе, очень древними протерозойскими породами – известняками, доломитами, песчаниками, аргиллитами и конгломератами. Рельеф – грядово‑холмистый. Гряды и холмы возвышаются над окружающей равниной на 20–40 метров.
Газик, попав на хорошую дорогу, неожиданно перестал оглушительно реветь и с легкостью антилопы понесся на восток, оставляя за собой столб пыли. Справа от дороги, точно сказочный страж, стоит великан‑баобаб де Бразза. Огромнейший полый ствол его испещрен надписями, самые ранние из которых относятся к 1887 году. Голый, без листьев и плодов, он оправдывает свое название дерева, растущего корнями вверх. Сбросив листья, с поверхности которых испаряется много влаги, он приготовился к длительной засухе. Теперь толстая кора баобаба спасет от испарения обильную влагу, скопившуюся в его древесине.
В дождливый сезон зеленая крона баобабов провисает под тяжестью плодов. Плоды баобаба имеют кисловато‑освежающий вкус. Их очень любят обезьяны, поэтому баобаб называют «хлебным деревом обезьян». А древесина баобаба, богатая кальцием, – лакомство слонов. Иногда они так увлекаются долблением дерева, что оно падает и погребает их под собой.
У селения Лудима нам путь преградила река Ниари. Это одна из наиболее крупных рек Народной Республики Конго, целиком протекающая в ее пределах. Она тянется на 800 километров и называется в нижней части Квилу, в средней – Ниари и в верхней – Ндуо. Переправляемся через нее на пароме и держим путь на Мосенджо – центр префектуры (области) Ньянга‑Луессе.
На другой день к вечеру прибыли в Мосенджо, окрестности которого нам предстояло обследовать. Нас поселили в заезжий дом при жандармерии.
В Мосенджо и его окрестностях много масличных пальм. Масличная пальма кроме масла, получаемого из внешней оболочки плода и ядра, дает сладкий сок, из которого конголезцы приготовляют вкусное кисловато‑сладкое вино. С помощью деревянного обруча мужчина забирается под крону пальмы, надрезает соцветия и подвешивает бутыль, в которую стекает сок. Когда она наполнится, ее заменяют другой. Соку надо постоять несколько дней, и вино готово.
Как‑то вечером, обрабатывая образцы горных пород, я выглянул в окно и увидел необычную для наших мест картину. Под кронами акаций сидели малыши‑школьники и готовили уроки. У них не было ни столов, ни стульев. Они сидели прямо на земле, на дощечке или на циновке, а перед ними стояли скамеечки с тетрадями.
В конце мая 1966 года обследование окрестностей Мосенджо было закончено. Но ни один алмаз не попался. Это нас не огорчило. Нас ждали другие места, где мы надеялись найти алмазы. Теперь нам предстояло направиться на ручей Бикелеле, вглубь джунглей. Мы знали, что в этом ручье имеются алмазы, поэтому хотелось поскорее до них добраться. К ручью Бикелеле вела тропа от деревни Мосана, что в 45 километрах от Мосенджо. Сколько километров от деревни Мосана до ручья – никто не знал. Говорили, что очень далеко.
ПОХОД В ДЖУНГЛИ
Ранним утром 1 июня едем в деревню Мосана с визитом вежливости к шефу кантона[4]. Около хижины нас встретил совсем дряхлый, высохший старик. После вручения ему подарков он любезно разрешил нам идти на ручей Бикелеле.
2 июня во второй половине дня начался поход. Было поздновато трогаться в путь, но нам хотелось побыстрее добраться до алмазоносного ручья. Мои мысли целиком были поглощены алмазами. Рабочие, взвалив груз на головы, шагают по тропе. С ними идут их жены и дети; те, которые постарше, – сами, малышей матери несут либо за спиной, поддерживая куском материи, обмотанной вокруг талии, либо на шее, когда за спиной висит корзина со скарбом. Начальник нашего геологического отряда по поискам алмазов, или шеф, как называют его рабочие на французский манер, Габриель Нгуака и топограф Гома Бернар шагают позади; мы, трое из Советского Союза, – геологи Павлин Потапов, я и наш переводчик Вячеслав Зверев – в середине. Шеф отряда Габриель Нгуака ведает финансами, снабжением, нанимает и увольняет рабочих. Он учился во Франции и в Западной Германии, хорошо владеет французским языком, говорит по‑немецки. Габриель родом из расположенной неподалеку отсюда деревни Киселе. Он – представитель народности батеке, ему 24 года, а его очаровательной жене Жанне – шестнадцать.
В этом месте позволю себе сделать небольшое отступление. Когда я собирался ехать в Африку, то моему воображению представлялись вожди племени в красочном одеянии, вооруженные копьями… И я несколько был разочарован тем, что вождей не увидел и даже ни разу не услышал слова «вождь». На каждом шагу слышались слова «шеф» или «патрон», с которыми рабочие обращались к Габриелю. Как‑то грустно было слышать эти казенные слова, навязанные конголезцам колонизаторами.
Деревня Мосана осталась позади. Мы вступили в таинственный мир джунглей. Кто не мечтал и не мечтает побывать в нем? Первое впечатление от джунглей – это «хаос» в природе. Почти непроходимая стена из деревьев, кустарников, трав и бамбуков, перевитых травянистыми и одеревеневшими лианами разной толщины и длины. Какая‑то невероятная растительная путаница! Лианы цепляются за голову, руки и ноги, как щупальца спрута. Кое‑где деревья даже над тропой так смыкаются, что мы идем, словно по узкому туннелю. Продвигаемся медленно. Приходится пробивать плотную пелену паутины, по которой бегают гигантские пауки; она застилает глаза, а лица и куртки становятся от нее белыми. На заболоченных участках, вымощенных тонкими и скользкими от грязи жердями, мы идем еще медленнее. Чтобы не очутиться в черной жиже, приходится осторожно пробираться, опираясь на длинную палку. В этот день я два раза рисковал окунуться в черное месиво, но чудом удерживался, балансируя руками, как заправский канатоходец.
За мной по бревнышкам идет молодая женщина‑конголезка с большой корзиной за плечами (я поднимал потом корзину – в ней было не менее 40 килограммов груза) и ребенком на шее. Она идет уверенно, я бы сказал, горделиво, плавно ступая босыми ногами. Нельзя не залюбоваться ею. «Зачем идут женщины и их дети на несколько недель, перенося большие лишения в пути?» – задавал я себе вопрос и не находил ответа. Их мужья отвечали так: «Мы будем работать, а они будут готовить нам пищу».
Душно. Гниют огромные упавшие деревья, преют листья, всюду сырость и полумрак. Солнце не проникает сквозь завесу буйной растительности. Ни малейшего ветерка. Пот льется ручьями. Но стоит остановиться и немного посидеть, как начинает пронизывать легкая дрожь, можно простудиться… И я действительно простудился. Всякие сюрпризы ожидал встретить в джунглях, но только не простуду… как‑то это не укладывалось в голове.
Когда уже почти стемнело, остановились на ночлег. Мужчины, сбросив груз, растянулись на траве. А женщины, сняв поклажу и детей, принялись таскать воду, рубить дрова, готовить ужин. «Какие у вас сильные женщины, какие они великие труженицы», – заметили мы. «Да, они у нас такие», – ответили мужья, не подняв головы.
Каждый из нас лег спать на раскладушку под небольшим навесом из пальмовых листьев, не забыв натянуть марлевый полог. Он хорошо защищает от насекомых. Светит полная луна, стоят не шелохнувшись деревья, словно обсыпанные серебром, высоко в небе мелькают светлячки, напоминая искры фейерверка.
Глядя на светлячков, вспомнил Крым, где студентом проходил геологическую практику. И вот перед моими глазами летают не эти, чужие светлячки, а наши. Мы тогда радовались, как дети, когда ловили их в теплые летние вечера, испытывали удовольствие от общения с красочной крымской природой – ведь многие из нас впервые попали в этот необычный мир. Мы были горды от сознания того, что выбрали такую увлекательную профессию и что нам в жизни предстоит еще увидеть немало интересных уголков на Земле…
Потом, на Родине, я больше не встречал светлячков. И вот, находясь теперь в джунглях Конго, я словно встретился со своей юностью…
…Утром снова в путь! Утренний воздух джунглей бодрит. Перешагиваем через корни, с трудом перелезаем через деревья‑великаны. На тропе лежат, свернувшись спиралью, черные, с синеватым оттенком, тысяченожки размером с бублик, валяются плоды. Над нами так низко нависают ветки деревьев, что приходится сильно наклоняться, чтобы не удариться головой о сук и не повредить глаз.
Лишь над заброшенными хижинами, какие встречаются иногда на пути, можно увидеть небо.
Приблизительно через четыре километра пути подошли к заброшенному лагерю. Сели под навес передохнуть и вскоре почувствовали, как по нас поползли какие‑то насекомые. Осмотревшись, ахнули: по нас прыгали сотни блох. Подошли конголезцы и стали нам помогать их вылавливать. Один из них заметил: «Нас блохи не трогают. Почему же они набросились на вас?» Около лагеря много ярких цветов. По ним ползают, собирая нектар, огромные черные пчелы, размером с нашего навозного жука. Конголезцы уверяли нас, что укус такой пчелы очень болезнен. Нам вовсе не хотелось быть укушенными, и мы благоразумно отошли в сторону.
Продолжаем путь. Вдруг слышим испуганные крики впереди идущих рабочих: «Фурми, фурми, боку!» (Муравьи, муравьи, много!) Осматриваемся. Муравьи заняли несколько метров тропы, которые надо форсировать. Рабочие переходят на бег. Муравьи с остервенением кусают их за голые ноги. Челюсти у сторожевых муравьев – настоящие кусачки. И впиваются они мертвой хваткой. Приходится разрывать тело муравья на части, т. е. отрывать вначале туловище, а потом извлекать голову.
На очередном из привалов, когда до конца пути оставалось около пяти километров, подходит ко мне рабочий и просит: «Месье, сделайте мне укол, а то у меня спина заболела». Да, устали все мы здорово. Сильно мучила жажда, но есть не хотелось.
Когда на джунгли стала опускаться ночь, мы достигли лагеря на ручье Бикелеле. Лагерь представлял собой несколько низких хижин, сколоченных из грубых, необструганных досок и крытых травой. Он расположился на водоразделе ручьев Бикелеле и Маута, на «пятачке», отвоеванном у джунглей. Здесь почва суше, а воздух свежее. Рядом с хижинами лежали и гнили огромные деревья. Их срубили тогда, когда готовили площадку для лагеря. Нам отвели одну из лучших хижин, состоящую из двух комнат. В одной из них мы поставили раскладушки, а из второй сделали продовольственный склад и столовую. Пока устраивались, небо вдруг затянулось тучами, засверкали молнии, хлынул тропический ливень. Мы были рады, что вовремя добрались до лагеря. Дождь лил всю ночь, и под его аккомпанемент мы спали как убитые.
На другой день рабочие занялись устройством лагеря: расчищали территорию, строили легкие хижины из пальмовых листьев. Мы приводили в порядок свою хижину, распаковывали ящики, намечали полевые маршруты на ближайшие дни.
Население нашего лагеря – рабочие, их жены и дети – составляет человек шестьдесят. На «пятачке» тесно и шумно. Ко мне подошел рабочий с грудным ребенком на руках. Ребенок тихо всхлипывал.
– Месье, он болен, у него болит голова, – сказал рабочий, показывая мне ребенка. – Дайте ему лекарство.
Взглянув на ребенка, я ужаснулся. Вся голова в струпьях, а из прорвавшегося чирия на ягодице вытекает гной. Разыскал в аптечке цинковую мазь и передал рабочему, объяснив, как надо смазывать голову. Кроме того, дал ему таблетку белого стрептоцида. Через два дня ребенку стало лучше.
Вечером, подкрепившись жареной антилопой и проглотив по две таблетки хлорахина (профилактическое средство от малярии), вышли на площадку лагеря. Кругом костры, около которых сидят группами конголезцы и громко беседуют. Каждая группа говорит на своем языке. В отряде собрались представители различных народностей: батеке, бандаса, батсанги, вили, бабембе, бакомба, бамбамба, бакута и семья пигмея Виктора Тсиба.
…Неожиданно среди вечерней тишины раздались знакомые слова: «Фурмй, фурми, боку!» (Муравьи, муравьи, много!) С электрическими фонарями мы бежим на голоса и ужасаемся: на лагерь наступает черная копошащаяся полоса шириной около шести метров. Муравьи уже успели занять хижины, расположенные ближе к лесу. До нашей хижины с продовольствием остается шесть‑семь метров, надо что‑то делать! Бросаем перед муравьиной ордой раскаленные угли, головешки, обливаем землю керосином и поджигаем. Но муравьи находят обходные пути и продолжают атаку! Разводим, хлорамин, поливаем им землю… Борьба идет уже часа полтора. Наконец, муравьи отступают, исчезают внезапно и бесследно. А мы долго не можем заснуть, опасаясь нового нападения.
Где‑то я читал: для того чтобы сохранить от муравьев сахар и другие продукты, надо вокруг рюкзаков с продуктами насыпать тонкий валик из древесной золы от костра. Тогда ни один муравей не осмелится преодолеть это препятствие, но тропические муравьи этого не знают и преодолевают его.
Отправляясь в джунгли, мы опасались встреч со змеями, крокодилами, буйволами, но… нам досаждали муравьи. Сначала мы недооценивали их. «Подумаешь, муравьи», – рассуждали мы с иронией. Но теперь пришли к выводу, что иметь дело с муравьями неприятно и, если хотите, страшно. Вот так началась для меня работа в джунглях – сначала простуда, потом муравьи.
НЕМНОГО О ПИТАНИИ
Конголезцы едят все, что дают джунгли: всевозможные травы, листья, плоды, мышей, лягушек, крокодилов, змей, антилоп и обезьян. Но основная их пища – маниока. Маниока – это кустарник с клубневидными корнями продолговатой формы, весом от одного‑двух до пяти килограммов каждый. Клубни созревают через полтора года после посадки. Когда их выкапывают, тут же сажают черенок, отрезанный от верхушки растения. Существуют две разновидности маниоки: горькая и сладкая. Большим распространением в Конго пользуется горькая маниока, быстрее вызревающая. Собранную горькую маниоку в пищу употреблять нельзя: она ядовита, поэтому ее вымачивают в воде в течение четырех ‑пяти дней, потом очищают от кожуры и сушат на солнце. Только после этого маниоку можно употреблять в пищу. Высушенную маниоку размалывают в муку, которая называется маниоковой или тапиоковой. Из муки выпекается хлеб, готовятся супы и другие блюда.
В отряде – два охотника, которые снабжали нас дичью: антилопами, газелями, обезьянками (преимущественно мартышками), дикобразами. Дичь не свежевалась, а опаливалась над костром, разрубалась на куски и раздавалась рабочим. Затем куски мяса либо варились, либо пеклись на углях. Если не было необходимости в тот день есть мясо, оно коптилось над костром и в дальнейшем шло в пищу в копченом виде или после дополнительной варки.
Как‑то охотники принесли на палке большого, килограммов в шестьдесят, мандрила‑самца[5]. Сбежались все жители лагеря: взрослые и дети. Трогают мандрила за уши, за ноги, выдирают клочки шерсти. Общее ликование, шум, визг, радостные крики… Настоящий праздник. Один из охотников рассказал:
– Я убил мандрила не на дереве, а на земле. На его теле была большая рваная рана. Я думаю, что он дрался с другим самцом, был побежден и изгнан из стада.
Не опалив, мандрила разрубили на куски, и Габриель Нгуака раздал их рабочим.
Наше меню состояло из мяса антилоп и всевозможных супов. Пробовали мясо мартышек, ели маниоку. Из муки выпекали хлеб, готовили лепешки, оладьи. Помню, как наш повар Шарль первый раз выпекал хлеб. Он вырыл яму и зажег в ней дрова. Когда образовалось достаточное количество углей, поставил на них формы с тестом. Хлеб получился сырой. Но, как говорится, первый блин комом. Следующую выпечку Шарль обещал сделать лучше. И он сдержал слово.
Наши охотники обычно охотились ночью с электрическим фонарем, укрепленным на лбу. Они прекрасно ориентировались в джунглях. Ни разу не было случая, чтобы хоть один заблудился.
Каждый раз, когда охотники приносили дичь, меня поражали ее небольшие размеры: серая газель, например, размером с нашего зайца; дикобраз в сравнении с тем, что обитает в нашей стране, выглядит детенышем. В деревнях Конго пасутся взрослые козы ростом с козлят.
– В чем же дело?
ПОЧЕМУ ЖИВОТНЫЕ ДЖУНГЛЕЙ МАЛЕНЬКИЕ?
Действительно, почему? На первый взгляд получается парадокс: в лесу изобилие пищи, а животные имеют ненормально малый рост. Было подмечено также, что животные джунглей значительно меньше своих собратьев, обитающих в саваннах. Так, окапи – жирафы экваториальных лесов – ростом полтора‑два метра, а жирафы саванн – шесть метров. Лесные гиппопотамы также невелики: их длина до полутора метров. Гиппопотамы же саванн длиной четыре метра. Охотники за слонами свидетельствуют, что бивни лесных слонов меньше и качество их хуже по сравнению с бивнями саванных слонов. В чем причина этих различий? На мой взгляд, они обусловлены следующим.
В джунглях идет очень интенсивное химическое выветривание. Дождевые воды, насыщенные органическими кислотами гумусового ряда и углекислым газом (в результате отмирания и разложения огромного количества растительности), – активные разрушители горных пород. Твердые горные породы быстро превращаются в глину – кору выветривания, верхняя часть которой называется почвой. Почвы имеют большую мощность и кислый характер. Здесь господствует так называемый промывной режим. Обильные дождевые воды, просачиваясь в почву, вымывают из нее такие легкорастворимые элементы, как калий, натрий, кальций. Даже малорастворимые соединения железа, алюминия, кремния и то частично растворяются и усваиваются из почвенных вод некоторыми растениями. Так, соединения кремния накапливаются в стволах бамбука, в листьях и плодах некоторых деревьев. Поэтому листья таких деревьев жесткие, их плоды «каменные», а ствол бамбука очень твердый.
Известно, что известь – необходимая составная часть скелетов животных, но как раз в джунглях и ощущается острый ее недостаток. Вероятно, небольшой размер животных влажных лесов – прямое следствие недостатка извести, выразившееся в уменьшении скелетов животных.
В саваннах выпадает меньше осадков. Почва промывается до определенной глубины, а затем влага из нее испаряется в атмосферу. В подобных условиях вынос из почвы даже достаточно подвижных веществ затруднен. Соли кальция остаются в почве, из которой усваиваются растениями и животными. Поэтому животные саванн значительно крупнее.
Интересно, что недостаток некоторых важных элементов в пище отрицательно сказывается и на человеческом организме. Так, советский геохимик А. И. Перельман полагает, что низкое содержание натрия в пище у жителей тропиков не обеспечивают потребностей человеческого организма[6]. Кроме того, во влажном экваториальном лесу много поваренной соли выделяется из организма с потом, что создает ее дефицит. Недостаток соли должен постоянно пополняться, ибо клетки нашего организма могут жить только в осолоненной среде. Потеря соли опасна для организма! Известный зоолог из ФРГ Б. Гржимек определил, что при температуре 50°С у человека в течение часа выделяется 1,14 литра пота. При потере 10% веса своего тела он глохнет и теряет сознание, при 12% – умирает[7]. Поэтому наши врачи в Конго рекомендовали нам употреблять побольше поваренной соли.
Но что любопытно, рабочие‑конголезцы предпочитают есть, на наш взгляд, пресную, совершенно безвкусную пищу. Мне не раз приходилось видеть, как испеченные на костре батат, таро и иням конголезцы с удовольствием ели несолеными, хотя соль в отряде была.
Как‑то, когда я работал на Памире в верховьях реки Язгулем, из‑за снежных завалов нам не смогли вовремя подвезти соль. И мы какое‑то время, неделю, а может быть, и больше, сидели без соли. У нас было мясо, рис, масло и сахар, но мы мучились, пережевывая жареное мясо или рисовую кашу с маслом, в которых не было ни крошки соли. И когда соль наконец была доставлена, мы съели по щепотке ее просто так, без ничего.
Середина июня. Стоит пасмурная, прохладная погода. В сухой период в джунглях почти всегда пасмурно, солнце проглядывает редко. Облачно, а дождей нет. По утрам рабочие выходят из хижин, закутавшись во что попало – одеяла, брезентовые плащи, – и греются у костров. Спать рабочие ложатся поздно, а встают с рассветом. Костры горят и в хижинах. Нам тоже холодно. Мечтаем погреться на солнышке, а ночью – залезть в спальный мешок. Но спальных мешков у нас с собой нет. У каждого только по одному одеялу! Ведь, если рассказать в Москве о том, что мы мерзли под экватором, а самый страшный «зверь» в джунглях – муравей, не поверят, наверняка рассмеются.