Переговорив с пигмеями, я выяснил, что тропу на реку Нгеи знает Рафаэль Иссанга. И вот мы снова в пути: Рафаэль Иссанга, Виктор Тсиба, его брат Дером Тсиба, Луи Бунгу, его брат Даниель, Франсуа Мукаса, Сунат Нишанбаев и я. Меня удивило одеяние Мукаса. Он шел в отлично отутюженных тергалевых брюках, остроносых штиблетах и в черном спецовочном халате, накинутом на голое тело.
Часа через три медленного продвижения по зарослям масисы (на языке батеке – нзоомо) устроили короткий привал. Луи достал термос с кофе и стал всех угощать. Наши с Сунатом кружки лежали где‑то на дне рюкзака, искать их не хотелось. Мы сорвали по «листу джунглей», сделали кружки и с удовольствием выпили кофе, приготовленный супругой Луи.
Снова шагаем через заросли масисы. Не один час прошел, прежде чем мы достигли небольшой реки и стали нромывать шлиховую пробу. В это время Виктор Тсиба на одном из деревьев увидел дыру, около которой кружились пчелы.
– Там мед, – сказал Виктор.
Луи, взглянув на дерево, приказал его срубить. Пигмеи Рафаэль и Жером, вооружившись мачете, стали рубить дерево. Минут через сорок оно с оглушительным треском, ломая соседние деревья и разрывая лианы, рухнуло на землю. Луи сел на него верхом и стал расширять отверстие. По нему ползали пчелы, но почему‑то не жалили. Они были какие‑то вялые, словно мухи после зимней спячки. Наконец, Луи просунул в «улей» руку и стал мачете разрезать соты на отдельные куски. Извлекал их и раздавал нам. Лакомясь душистым медом, не обратил внимание, что соты были раза в четыре больше наших.
Отмыв в реке руки от липкого меда, двинулись дальше через бесконечные заросли масисы. Внезапно тропа исчезла. Возвращаемся назад и ищем тропу. Но она как в воду канула. Между тем ушедший вперед Виктор крикнул: «Здесь река». Спускаемся по склону к небольшой реке и решаем здесь заночевать. Было около пяти часов вечера, все мы сильно устали и повалились на землю, присыпанную мягкими листьями. Только Луи не чувствовал усталости. Он, даже не поев, отправился на охоту. «Двужильный какой‑то», – заметил Сунат, глядя на уходившего Луи.
Отдохнув, рабочие принялись устраиваться на ночлег. Притащили несколько бревен. Два из них застелили жердями и забросали листьями. Постель для меня и Суната была готова. Из остальных устроили костер. Вскоре забулькал чайник. После трудного перехода и доброй порции съеденного меда чай показался восхитительным напитком. Стемнело. Послышались шорохи, и около костра выросла фигура Луи. Мы знали, он вернулся без дичи: выстрелов не было.
После раскладушек спать на жердях было непривычно жестко. Я ворочался с боку на бок, а Сунат лежал на спине и смотрел вверх сквозь марлевый полог. Последовал его примеру. Сквозь просветы деревьев был виден кусок неба. Звезды то появлялись, как‑то необыкновенно искрясь, то прятались в облаках.
Я долго лежал неподвижно,
В далекие звезды вглядясь, –
Меж теми звездами и мною
Какая‑то связь родилась.
Мысленно прочел я стихотворение Фета, заменив в первой фразе слово «стоял» словом «лежал».
Одиночные светлячки залетали так высоко, что напоминали падающие звезды. На востоке кричала антилопа, подзывая друга‑самца. С громким треском падали плоды. Когда плод падал близко от нашей постели, по телу пробегала легкая дрожь. С шуршанием, похожим на шум дождя, летели листья.
Наши спутники расположились вокруг костра на тонких лианных циновках. Одеялом, подушкой и пологом им служили костер да ветки деревьев. Нам было видно, как костер то угасал, то вспыхивал с новой силой, раздуваемый кем‑то из лежавших. Его пламя выхватывало кусок зловещих джунглей, певших на разные голоса.
Около часу ночи нас разбудил резкий крик, напоминавший крик осла. «Кто это?» – спросил я проснувшегося Франсуа. «Шимпанзе», – ответил он.
В ту ночь мне казалось, что на свете вообще нет ничего, кроме этих джунглей, этого сумрачного трехъярусного леса, удручающе действовавшего на психику и растворившего нас среди деревьев‑великанов, в хаосе буйной растительности. В сибирской тайге, и особенно в подмосковном лесу, я никогда не чувствовал себя так угнетенно.
В шесть часов утра Луи и Жером Тсиба отправились снова искать тропу, указав место, где мы должны с ними встретиться. Через некоторое время вышли и мы. Часа через полтора пришли к условленному месту. Луи и Жером еще не вернулись.
Отлучился, никому ничего не сказав, Виктор Тсиба. Вскоре он вернулся с огромной гроздью плодов масличной пальмы. Я приподнял ее: в ней было не менее 10–12 килограммов. Виктор рассказал, что поблизости срубил масличную пальму и отрезал гроздь.
– Зачем же надо было рубить пальму? – задал я недоуменный вопрос.
За Виктора ответил Франсуа:
– Если бы он срубил пальму в деревне, то заплатил бы штраф. Здесь, в джунглях, рубить можно; все равно пальму сломали бы слоны.
Плодами засыпали кастрюли и стали варить; часть побросали на угли, чтобы испечь. Когда стали пробовать их готовность, появились радостные Луи и Жером. Они нашли тропу на Нгеи и видели упавшее дерево, в котором, возможно, прячется панголин.
Мы с Сунатом отведали и вареных и печеных плодов. Оболочка плода не очень приятна на вкус: приторна и жестковата, особенно если есть ее с кожурой. Поэтому мы высасывали мякоть, а кожуру выбрасывали. Наши спутники ели плоды с кожурой. Вскоре все плоды были съедены, вокруг валялись только косточки…
В полдень подошли к упавшему дереву. В середине его зияла дыра, в которую свободно мог пролезть человек. Виктор влез на дерево и спустился в дыру.
– Панголин там, – сказал он уверенно.
Луи приложил ухо к дереву, послушал и заметил:
– Панголин очень большой.
Я тоже приложил ухо к дереву и услышал внутри шорох: зверь медленно двигался. Итак, осталось прорубить отверстие в том месте, где находился панголин, и извлечь это неуклюжее безобидное животное. Рафаэль и Жером, наточив мачете, ударили по стволу. Но мачете отскочили от ствола дерева, словно резиновые мячики.
– Дыру не пробить, это дерево железное, – заметил Луи.
И хотя сердцевина дерева сгнила, наружная часть его была словно каменной, ее как будто не коснулось время.
– Дерево пролежало не менее 50 лет, – сказал Луи. Не берусь судить, насколько это было верно. Но на железном дереве лежало другое, упавшее позднее, древесина его рассыпалась в порошок от легкого удара геологическим молотком.
– Как же достать панголина? – рассуждал вслух Луи, осматривая дерево. Около корневой системы дерева он обнаружил еще одно небольшое отверстие, расположенное на нижней стороне дерева. – Панголина будем выкуривать, – сказал он. И все дружно принялись за дело. Натаскали сухих веток и развели костер под отверстием. Из большой дыры, около которой сидел на страже Виктор, повалил густой и едкий дым. Я стоял около дерева и прислушивался к шорохам. Вначале в дупле было тихо, но через несколько минут панголин пополз. Но полз он не к выходу, не к большой дыре, а к маленькой, навстречу дыму, где ему невозможно было выбраться наружу. А минут через тридцать дым, валивший из дыры, внезапно прекратился, хотя костры продолжали гореть.
– Что за чертовщина? – воскликнул бывалый охотник Бунгу. Но в это время около дыры, где сидел Виктор, послышался какой‑то шорох. Виктор молниеносно наклонился, кого‑то схватил и спрыгнул на землю. Я подошел к нему и увидел у него в руках маленького извивающегося панголина, явно детеныша. Когда Тсиба стал его связывать, он заскулил: точь‑в‑точь как щенок.
– Но куда же девался большой зверь? – ни к кому не обращаясь спросил Луи. – Ведь он там был!
Чтобы разрешить загадку, решили все же проковырять дыру. Рафаэль, взяв лом, стал расковыривать небольшую трещину в стволе, отрывая прядь за прядью. С большим трудом, но все же ему удалось пробить небольшую щель. Заглянув в щель, мы увидели обгоревшую голову панголина. Зверь был мертв. «Но почему же он не выбрался на волю, как его детеныш?» – подумал я. И когда наконец отверстие в стволе стало больше, я увидел картину, глубоко меня поразившую. Дупло в этом месте дерева суживалось на конус, и панголин закрыл его своей конусообразной головой, поэтому дым перестал идти по дуплу. Ни у кого не оставалось сомнения: панголин‑самка, спасая своего детеныша, пожертвовала жизнью!
Грустная картина воскресила в памяти стихотворение в прозе И. С. Тургенева «Воробей». Помните, как старый черногрудый воробей, спасая выпавшего из гнезда детеныша, камнем упал перед зубастой раскрытой пастью собаки…
«Он ринулся спасать, он заслонил собою свое детище… но все его маленькое тело трепетало от ужаса, голосок одичал и охрип, он замирал, он жертвовал собою!
Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь».
После долгих усилий извлекли наконец панголина из дупла. При разделке туши рабочие съели по куску сырого мяса, ибо сильно проголодались. Завернув куски мяса в листья, тронулись дальше. В пути я думал о панголинах, или ящерах, как их еще называют. Ящеры ведут ночной образ жизни, охотясь за термитами и муравьями. Днем они спят в норе или в дупле дерева, свернувшись в клубок. Расположение чешуи у панголинов такое, как в сосновой шишке. Джеральд Даррелл образно назвал панголина ожившей сосновой шишкой с хвостом. Ящеры сохранились только в тропиках, где климат на протяжении длительного времени мало менялся. В других районах нашей планеты они вымерли. Потом мои мысли перекинулись к железному дереву. Не скрою, оно показалось мне чудом природы. Я до сих пор сожалею, что не захватил тогда на память кусочек древесины. Надеялся увидеть еще не раз. Но больше не встретил. Но не думайте, что такие деревья растут только в тропиках. На юге Приморского края растет «железная» береза, или береза Шмидта, древесина которой по прочности на изгиб действительно приближается к прочности сварочного железа. Ее не берет ни самый острый топор, ни пуля.
Когда подошли к Нгеи, совсем стемнело. Луи, разжигая костер, заметил: «В этой реке водятся сирены. У них голова и туловище, как у человека. Но туловище оканчивается хвостом, как у рыбы или как у змеи. Сирены имеют трехцветную окраску: красную, желтую и зеленую. Если сирена поднимается, в небе возникает радуга. Я все это видел сам».
К тому времени я стал уже «бывалым конголезцем». Теперь меня, как говорится, на мякине не проведешь. Я ему, естественно, не поверил.
Подоспел ужин. Франсуа подал нам мясо ящера, запеченное на углях. Мясо очень вкусное, напоминало по вкусу мясо дикой свиньи. После мяса мы с наслаждением пили крепкий, пахнущий дымом чай.
Готовя на траве постель, мы с Сунатом заметили вокруг нас много светящихся точек, пятен и целых полос. Исходивший с земли свет был схож со светом светлячков. Осветили одну из полос электрическим фонарем и увидели сухие листья и веточки с белым налетом. Они‑то и светились. Не оставалось сомнения, здесь поселились светящиеся бактерии. В процессе жизнедеятельности некоторые бактерии выделяют вещества, которые, соединяясь с кислородом воздуха, дают яркое свечение. «Наши» бактерии излучали фосфорический свет. Существуют бактерии и других окрасок – красные, желтые и фиолетовые. Все эти бактерии, я знал об этом раньше, не болезнетворные. Поэтому мы спокойно расположились на мягких светящихся листьях.
Скрежетала, перекатываемая рекой, галька, квакала лягушки, пели птицы, трещал костер, отбрасывая причудливые блики на наш полог. Наша постель оказалась неровной, бугристой, но мы быстро заснули крепким сном.
Утро приветствовало нас таким разнообразием звуков, что разобраться в том, кто их издавал, не было никакой возможности. Слышался плач ребенка и дикое протяжное завывание, до слуха долетали какие‑то стоны и храпение спящего человека, перемежаемое всевозможными переливами…
Во время завтрака на берегу реки к нам пожаловали пчелы, много пчел. Они садились на сахар, на сгущенное молоко и, пожалуй, больше всего на обыкновенную соль. Выходит, что пчелы любят не только сладкое, но и соленое!
Две ночи и один день провели мы на Нгеи. Осмотрели реку, отобрали из нее шлиховые пробы, выбрали место для будущего лагеря. И хотя в шлихах пиропа не оказалось, Луи заверил, что в этой реке обязательно найдем алмазы. Такая же надежда была и у меня.
Двинулись в обратный путь. Луи, я, Сунат и Франсуа вышли пораньше, рабочие несколько задержались с упаковкой груза. Пройдя около километра по знакомой тропе, внезапно услышали дикие вопли Франсуа, шедшего позади. Он пулей пронесся мимо меня, крича благим матом: «гэп, гэп». Луи, не поняв быстро произнесенных слов, стал лихорадочно перезаряжать ружье – с дроби на пули, подумав, что на Франсуа напала горилла. Я тоже вначале не понял, что случилось, и кинулся бежать за Франсуа, чтобы быть подальше от опасного места, и тут в мою шею вонзилось что‑то острое, вызвав нестерпимую боль. «Осы», – подумал я, ускоряя бег. Пробежав метров пятьдесят и не чувствуя больше укусов, мы остановились, чтобы успокоить бешено колотившиеся сердца. Осы покусали Франсуа и меня. Луи и Суната не тронули.
Продолжаем путь. На тропе видны свежие царапины.
– Пантера расцарапала, – поясняет Луи. – Она здесь помочилась, а потом расцарапала землю, – добавил он.
Шагах в десяти от этого места на тропе валяются какие‑то зеленые комочки.
– Здесь пантеру вырвало, – сообщает Луи. Она дав‑но не ела мяса, поела листьев, вот ее и вырвало.
Пройдя еще несколько километров, мы услышали возглас Луи: «Смотрите, вон лягушка‑чудесница». И он показал пальцем на сухие, слегка пожелтевшие листья. Внимательно смотрю на то место, куда показывает Луи, но никакой лягушки не вижу. Валяются листья, и только. Вдруг один лист зашевелился. Теперь вижу, что лист прилип к лягушачьей спине. Подхожу к лягушке и пытаюсь смахнуть его геологическим молотком, не выходит. «Сильно приклеился», – мелькнуло в голове. И только когда рассмотрел лягушку повнимательнее, ахнул от удивления: ее спина по форме и окраске была точной копией пожелтевшего листа. Листа, совершенно не отличимого от упавших листьев с деревьев. Мимезия[15]у лягушки‑чудесницы (так называют ее конголезцы) достигла совершенства. Не меньшее удивление вызывают и некоторые бабочки, по своей форме в сидячем положении сходные с чуть потемневшим листом. У них даже жилки есть точь‑в‑точь как у листа. Такая бабочка подвешивается на ветке дерева или кустарника и в миг становится «листиком», не отличимым от других.
– Почему эта лягушка считается чудесницей? – спросил я Луи.
– В народе существует поверье, что человек, обладающий лягушкой‑амулетом, будет избавлен от болезней, укуса змей и нападения зверей.
В тот день все сильно устали. Не доходя километров двух до лагеря, Виктор Тсиба остановился и стал раскапывать зачем‑то термитник. Смотрим, достает из него две пригоршни орехов кола и дает каждому по штуке, чтобы подкрепить силы. «Холодильник пигмеев, – сказал Виктор, показывая на термитник. – Орехи в нем хорошо сохраняются длительное время». Орехи дерева кола не очень приятны на вкус, но удивительно быстро снимают усталость.
Вблизи лагеря из безразличного состояния меня вывел крик Тсиба: «Внимание, месье». Я остановился и увидел перед собою на тропе змею – тонкую и длинную, напоминающую казахстанскую окжилан, змею‑стрелу. Виктор чуть не наступил на нее босыми ногами, но вовремя перепрыгнул, предупредив меня. Теперь он спокойно прикончил ее и швырнул в кусты.
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ НА БИСЕМЕ
Середина сентября. Деревья сбрасывают листья. Их много желтовато‑зеленых под ногами, на палатке, на раскладном столе… Но пора увяданья как‑то не радовала глаз. Да и можно ли это назвать увяданьем? Лес в общем оставался таким же. То ли дело наш лес, он словно живой. Действительно по‑настоящему увядает осенью, а зимой погружается в спячку; спит себе, как косолапый в берлоге… Он пробуждается весной, благоухает летом и снова увядает осенью. Он то наполнен птичьим многоголосьем, то многие дни стоит притихший, словно все его обитатели вымерли. Нет, р таком лесу не заскучаешь в любое время года.
А тут среди чужих листьев на меня напала грусть, тоска по Родине, по родной природе. Вспомнился осенний подмосковный лес, щедро осыпанный листьями‑самоцветами. Пламенеют посыпанные рубиновой крошкой листья кленов, сверкают червонным золотом листья дубов и берез, радуют глаз малахитовые ветки елей. И здесь, в джунглях, мне захотелось прислониться к березке, подышать смолистым сосновым воздухом.
Лагерь в этот воскресный день гудел, словно растревоженный улей: слышался говор, смех, женский визг, треск горящих поленьев, музыка транзисторов. Все, кроме охотников, дома. Уйти некуда.
Во второй половине дня загрохотал гром. Обитатели лагеря, особенно женщины, стали громко кричать, указывая руками на небо. Они боялись ливня. Тогда Луи сказал: «Успокойтесь, дождя не будет. Дождливый сезон начнется еще не скоро, потому что с больших деревьев листья не начали падать». Он оказался прав. Дождя не было.
Когда стало темнеть, в лагерь прибыл Сластушенский. Георгий Михайлович сильно устал, лицо его было бледно. И было от чего: в этот день он отмахал с полевой сумкой и ружьем за спиной более тридцати пяти километров по пересеченной местности, а ведь ему перевалило за пятьдесят. Не каждый и помоложе сумеет одолеть такое расстояние за один день в условиях очень высокой влажности. Я был несказанно рад приходу Георгия Михайловича, принесшего новости о наших советских коллегах, письма от родных и знакомых, газеты и журналы. За последние дни мы не имели радиосвязи с Пуэнт‑Нуаром, так как радиостанцию оставили на Бикелеле.
Не успел Георгий Михайлович рассказать все новости, как около нашей палатки неожиданно раздались звуки, напоминавшие женское пение. Четко были слышны слова: «Ой, да, ой, да, да». «Что это значит?» – спросил я одного рабочего. «Это плачет жена Даниеля. Ей только что сообщили о смерти отца». Вместе с матерью плакал четырехмесячный малыш, ползая по земле у ее ног.
Едва рассвело, жена Даниеля снова запричитала, подняв лицо к небу. Ее слезы скатывались по обнаженной груди. Жалобно пели неизвестные мне птицы, будто перекликаясь с убитой горем женщиной. Ее сын, трехлетний Огист, сидел рядом с матерью, хлебал суп из консервной банки и улыбался. Жена Даниеля не пошла хоронить отца. Куда ж ей тащиться с грудным и малолетним за несколько десятков километров по джунглям? На похороны ушел Даниель, взяв отпуск на четыре дня.
ПРЕБЫВАНИЕ НА РЕКЕ НГЕИ
Без сожаления покинули мы Бисеме, не давшую нам ни одного алмаза, и перебрались на Нгеи. Казалось, что эта река порадует нас своими сокровищами.
В Центральноафриканской империи, в Заире, в Габоне, во всех странах, окружающих Народную Республику Конго, алмазов довольно много. Должны же и в Конго быть реки, богатые алмазами!
И вот мы шагаем с Георгием Михайловичем вдоль Нгеи. Он с ружьем впереди, за ним я, позади нас – Луи и двое рабочих. Лес в этом месте удивил нас обилием толстых лиан‑канатов (до сорока сантиметров в диаметре). Подобно гигантским удавам, свешиваются они с деревьев, оплетают стволы. Подлезая под одну из лиан, нависшую над тропой, услышал резкий удар над самым ухом. Оглянулся назад и увидел на мачете Луи длинную, тонкую, зеленую, извивающуюся змею с отрубленной головой. Она была на той самой лиане, под которую мы со Сластушенским подлезали. Луи заметил ее и вовремя обезвредил.
Близ тропы много термитников – на земле, на стволах деревьев, на ветках. Над головами с шумом и криком проносятся стада обезьян. Их крики напоминают барабанный бой.
Отбираем шлиховые пробы по Нгеи и ее притокам, с нетерпением рассматриваем шлихи – не появится ли в них пироп или алмаз! Но напрасно – ни пиропа, ни алмазов. В одном из притоков Нгеи Луи увидел дерево, около которого кружились пчелы, и приказал его срубить. Мы с Георгием Михайловичем, усевшись на упавшем дереве, беседуем о геологии. Глядя на опавшие листья, я заметил, как один из них подпрыгнул. Ба! Старая знакомая: лягушка‑лист, догадался я.
– Георгий Михайлович, вы не замечаете здесь среди листьев какого‑либо живого существа? – спросил я Сластушенского. Он долго вглядывался в опавшие листья, но так ничего и не приметил. Тогда я подошел к лягушке и дотронулся до нее геологическим молотком. «Лист» подпрыгнул и снова исчез на ковре из упавших листьев. Георгий Михайлович только тогда убедился, что это лягушка, когда рассмотрел ее совсем вблизи. И был поражен ее сходством с листом, пожалуй, больше, чем я в первый раз. Это было заметно по выражению его лица.
Услышав треск упавшего дерева, идем отведать меду. Подходим и видим картину: на дереве сидит Луи, окутанный клубами дыма, вокруг него летают пчелы, а он спокойно достает из дупла плитку за плиткой. На сей раз пчелы оказались злыми, и, чтобы спастись от их укусов, нужен был костер. И все же нашлась одна храбрая пчела и тяпнула Луи. Об этом красноречиво свидетельствовала шишка под левым глазом. Лакомясь медом, Георгий Михайлович обратил мое внимание на листья срубленного дерева. Они были толстыми и кожистыми, с глянцевитой блестящей поверхностью.
– Но ведь такие листья свойственны деревьям‑ксерофитам, растущим в пустынных и полупустынных местах, где влаги не хватает и деревья должны очень бережно ее расходовать, – высказал я свое недоумение. Но здесь, в джунглях, влаги хоть отбавляй! Что же это за парадокс?
– Никакого парадокса нет, – сказал Георгий Михайлович, улыбнувшись. – Ботаники полагают, что таким вот гигантским деревьям трудно поднимать влагу на высоту пятидесяти – шестидесяти метров. И если бы листья щедро ее испаряли, деревья оказались бы под угрозой засыхания. От этого их выручают приспособления для экономного расходования влаги.
Нельзя было не согласиться с таким объяснением.
Продолжая маршрут, попали в какое‑то узкое и темное ущелье. Воздух настоен на сырости и гнили. На дне ущелья тут и там гнили деревья, кое‑где ущелье походило на древесное кладбище.
– Откуда их здесь столько? – недоумевали мы. Но, посмотрев вокруг себя, ахнули от изумления:
справа и слева нас окружал «пьяный» лес. Деревья были наклонены к реке, словно их разбирало любопытство: им почему‑то захотелось заглянуть в воды стремительно бежавшей реки. Нетрудно было догадаться: деревья ползли вниз по склону. Но какая сила заставляла их ползти? А вот какая. Обильные дожди пропитывают глинистые породы склонов; получается тестообразная масса, которая ползет вниз и увлекает за собой деревья. На дне долины деревья опрокидываются, нередко образуя естественные мосты через реки. По ним удобно переходить на другой берег.
Когда возвращались в лагерь, то попали в такой бурелом, что Георгий Михайлович уколол ноги даже через резиновые сапоги. И можно только удивляться мастерству хождения конголезцев, которые, бродя по джунглям босиком, отделывались легкими царапинами или вовсе обходились без них.
В тот вечер вернулся из Мосенджо Андре Тукаса. Он принес для нас продукты. Андре отсутствовал больше, чем мы рассчитывали. Зайдя в палатку, он сказал, что задержался из‑за болезни сына.
– А как вы назвали сына? – спросил я.
– Я назвал его в честь родственника Самюэлем. Кроме того, у нас, у батеке, существует обычай давать имена новорожденным в зависимости от тех обстоятельств, при которых родился ребенок. Когда во время родов присутствует знахарь, новорожденного называют «Малюно», то есть благодаря знахарю. Если женщина родила в лесу, ребенка нарекают «Суага», что означает джунгли. Когда отец охотится на зверей с сетью, новорожденному дают имя «Сиа», что значит «сетка». Однажды около хижины роженицы стоял военный, и малыша нарекли «Бита» (в переводе – «армия»). Если малыш появился на свет у реки, его величают «Нзеле», что в переводе на русский означает «река».
Конец сентября. По ночам идут дожди, днями все чаще и чаще проглядывает солнце. Досаждают мокрецы. Здесь они не показались мне такими «смирными», как в прошлом году на Бисеме. От их укусов горят уши, появляется зуд на руках и на лбу; они набиваются в волосы, также вызывая сильный зуд.
Идут дни. Промываем пробу за пробой, а алмазов все нет и нет. Уже совсем собрались покинуть эту реку, но вдруг Марсель обнаружил четыре мелких истертых алмаза. Передав мне алмазы, Марсель не торопился уходить из палатки. Я почувствовал, что Марсель хочет что‑то рассказать. Пригласил его выпить кофе. Мне всегда было приятно побеседовать с Марселем – спокойным, умным, добросовестным рабочим, интересующимся геологией и мечтающим поехать учиться в нашу страну. Он пользовался неизменным авторитетом у рабочих.
Отхлебнув кофе, Марсель заговорил:
– Месье Базиль, я люблю Адель. Но ее родители не хотят, чтобы она стала моей женой, потому что я из народности батсанги, а она – из бандаса. Ее родители заявляют: «Если мы, бандаса, будем выдавать девушек в другие народности, то что станет с нашей? Она вымрет».
– А если у Адели появится ребенок от тебя?
– Это не меняет дела.
– А если Адель не послушается родителей и выйдет за тебя замуж вопреки их воле?
– Тогда ее отец приготовит с помощью знахаря такой фетиш (амулет), что Адель заболеет. Она будет болеть долго‑долго. И я сам отведу ее к родителям.
«Исповедь» Марселя сильно взволновала меня. Прощаясь с ним, сказал: «Будем надеяться, что родители Адели смилостивятся».
– О, месье Базиль, это было бы здорово! – воскликнул Марсель.
После ухода Марселя я стал раздумывать: что же делать, уходить с Нгеи или отобрать еще несколько проб? Решили еще поработать, чтобы потом не было сомнений. Но дополнительные пробы не дали ни одного алмаза. Не оправдала наших надежд Нгеи!
Перед уходом на Бикелеле в один из вечеров рабочие и их жены собрались около хижины Луи и стали петь песни. Солистами были братья‑пигмеи Виктор и Жером. Вначале один из них что‑то говорил, потом все хором заунывно пели. Слышалось нечто вроде: «Ой, я, я. Ой, я, я, я». А также: «Ой, ее, ой, ой, ой, ее, ой, ой». Они спели две песни. Я спросил у Франсуа:
– Есть ли какой смысл в песнях?
– Да, есть, – ответил он и поведал следующее. Первая песня шуточная. В ней говорится: когда молодой человек задумал жениться на пожилой женщине, он должен отрастить ногти. Зачем? Чтобы чесать свою супругу. Пожилые женщины любят, когда их чешут.
Во второй рассказывается: если больному не помогает доктор, к нему приглашают знахаря. Знахарь в танце произносит над больным заклинания, дает ему снадобья, изгоняющие хворь. Потом он называет злого человека, его сглазившего. «Виновника» приглашают к знахарю, и он выплачивает знахарю деньги, затраченные им на лечение больного.