При вилле, в которой мы поселились (переводчик Игорь Язон, повар Франсуа Кицику с женой и тремя детишками и я с женой, приехавшей ко мне на несколько дней из Пуэнт‑Нуара), был сад. В нем зрели авокадо, грейпфруты и плоды хлебного дерева. Хлебное дерево принадлежит к семейству тутовых. Его плоды, размером с тыкву, имеют неровную, шероховатую поверхность. По виду они напоминают огромных ежей. Плоды висят на короткой плодоножке прямо на стволе дерева или у основания ветвей. Они богаты крахмалом, а их семена – маслом. Чтобы приготовить из плода хлебного дерева еду, ею разрезают на пластины – лепешки и поджаривают. Отсюда и пошло название «хлебное дерево». Иногда плоды протыкают палкой, и они начинают бродить. Образуется похожая на тесто масса, из которой также приготавливают лепешки. Повар Франсуа Кицику уверял меня, что одно хлебное дерево может прокормить в течение года семью из трех человек.
За садом сразу же начинались джунгли, окружавшие виллу с трех сторон. Ночной лес был полон самых разнообразных, порою неприятных звуков. На фоне сплошного звона цикад вдруг раздавался резкий крик, как будто кто‑то звал на помощь. Как‑то мы услышали чей‑то храп со свистом. Через некоторое время свист прекратился, и был слышен только храп. Храп со свистом мы слышали несколько ночей подряд. Потом он прекратился. Однажды услышали какой‑то металлический звук, как будто кто‑то ударял молотом по наковальне…
Как‑то под вечер ко мне пришел топограф Гома Бернар с лапой гориллы. Он рассказал, что наш охотник убил гориллу. А чтобы ему поверили, принес лапу. Завтра охотник и несколько рабочих пойдут за гориллой.
В тот день я пораньше пришел из маршрута. Хотелось посмотреть на процессию с гориллой. Игорь Язон, моя жена, Франсуа и я спускаемся в деревню и прохаживаемся по улице, ожидая рабочих с гориллой. Прошло несколько часов, а рабочих еще не было. Наконец, появился охотник с двустволкой за плечом и сказал: «Рабочие скоро придут». В Конго охота на горилл запрещена. Единственный оправдательный мотив убийства – защита от ее нападения. Когда стало темнеть, появились рабочие с гориллой. Пришло много жителей Димоники – мужчин, ребятишек, женщин с детьми – посмотреть на зверя. Труп положили на землю, и топограф Гома приступил к его обмеру. Данные обмера полагается сообщить в полицию. (Рост гориллы оказался равным ста сорока восьми сантиметрам, длина передней конечности – восьмидесяти сантиметрам, а задней – пятидесяти двум.)
|
|
Когда замеры были сделаны, жители Димоники стали отрезать от зверя небольшие кусочки мяса – с головы и ног; отрезали пальцы, дергали шерсть.
– Для чего все это делается? – спросила моя жена. Франсуа пояснил:
– Кусочки мяса и пальцы сушат, заливают водой и настаивают. Настой дают пить ребенку, иногда настоем его обмывают. Ребенок вырастет сильным и здоровым.
– А для чего берут шерсть гориллы?
– Шерсть гориллы сжигают, а пепел заливают водой. Потом этот настой дают пить ребенку. Ребенок не будет болеть, а когда вырастет, будет сильным, как горилла, – заявил совершенно серьезно Франсуа. Потом Франсуа добавил: «Лекарство для взрослых готовит знахарь. У него свой секрет. Когда больной обращается к знахарю за помощью, то знахарь делает надрез на коже больного и смазывает его настоем, приготовленным из мяса гориллы».
|
|
Домой возвращались в темноте. Жена была грустна. «Мне неприятно было смотреть на эту картину, – сказала она. – Казалось, что у моих ног лежал не труп зверя, а человек». Я согласился с ней. В пути Франсуа сказал, что многие жители поселка еще ни разу не видели гориллы и им было интересно посмотреть на нее.
Когда я ехал в Конго, то думал, что для жителей джунглей горилла так же привычна, как панголин или дикобраз, а оказалось, что многие из них никогда ее не видели. И я увидел гориллу впервые, хотя в джунглях провел много дней.
К РЕКЕ БИТЕФЕТЕФЕ
Лесная дорога, по которой мы едем на газике, с обеих сторон обсажена бананами, раскинувшими свои могучие, в серебристых каплях дождя листья. Кое‑где на них видны гроздья плодов. Банановая гроздь иногда насчитывает до трехсот плодов и весит около 50 килограммов. Но такие гроздья встречаются редко. Обычно гроздь весит 15–20 килограммов. Бананы – многолетние травы, размножающиеся черенками или вегетативно. После созревания плодов ствол банана срубают (если его не срубить, он отомрет сам). Из корневища вырастает новый. Иногда вырастает несколько стволов. Тогда лишние стволы срезают и сажают рядом.
В высокой мокрой траве лениво ползают кузнечики. Свободно беру руками одного, потом другого (а попробуйте так же легко поймать где‑нибудь в Подмосковье кузнечика!) и рассматриваю. Они очень пестры: черные с белыми крапинками и ярко‑желтые полоски тянутся вдоль туловища и поперек ножек. Краски настолько ярки и свежи, словно только что наложены кистью художника.
|
|
У дороги видим женщин, обрубающих сучья с поваленных деревьев. Это они готовят участок для посадки маниоки. У каждой женщины за спиной малыш с непокрытой головой, а солнце палит немилосердно.
Вот и нужная деревня. Отсюда мы пойдем пешком. Ко мне подходит рослый конголезец привлекательной наружности и представляется:
– Этьен. Я буду вас сопровождать к реке Битефетефе.
Карабкаемся по мокрым глинистым склонам, осторожно ступаем по скользким, словно смазанным жиром, валунам, загромождающим реку. Через час добрались до нужной реки. Ее пойма была изрыта ямами: дело рук золотоискателей. Берем шлиховую пробу, и сразу же удача: в лотке оказалось несколько золотинок и небольшой самородок. Решаем пройти здесь линию горных выработок, чтобы выяснить содержание золота.
Не успели рабочие приступить к работе, как до нас донесся душераздирающий крик, от которого по спине побежали мурашки. Подумал, что какой‑то хищник напал на человека. Вместе с рабочими бегу на крик. Но он внезапно смолк. Пробегаем еще несколько десятков метров и видим следующую картину. В реке стоит мальчик и держит за задние ноги антилопу, голова которой уткнулась в воду. Около антилопы кружатся шесть собак, кусая ее с разных сторон. Один из рабочих подошел к антилопе, еще живой, и ударил ее мачете по голове, прекратив страдания животного.
Было ясно, что собаки настигли антилопу в реке. В этот момент мы и услышали ее жуткий крик.
Мальчик, взвалив антилопу на плечи, направился в деревню, а я и двое рабочих стали подниматься вверх по реке. Ее долина внезапно сузилась до двух‑трех метров, а дальше простирался глубокий плес. Обходя его, мы карабкались по крутому, местами отвесному и скользкому склону, цепляясь за траву, кустарники и тонкие деревья. Опустившись снова на дно долины, попали в папоротниковый лес. Почудилось на какое‑то мгновение, что добрый волшебник отбросил меня на тысячелетия назад, в те далекие времена, когда по лесам бродили гигантские безрогие носороги (индрикотерии) и другие давным‑давно вымершие животные. Древовидные папоротники, которыми я любовался, достигали высоты пяти метров. В европейской части нашей страны они вымерли 30 миллионов лет назад, а в Африке существуют и по сей день. Климат в этих приэкваториальных районах, видимо, мало менялся, иначе не выжить бы древовидным папоротникам.
В СУНДЕ
Сунда – живописный поселок, раскинувшийся на холмах горного хребта Майомбе, на левом берегу реки Квилу. Из Пуэнт‑Нуара до него около трех часов езды. Несколько лет тому назад здесь строилась электростанция. После революции в Конго строительство было прекращено. Владельцы, испугавшись революционных преобразований, покинули Сунду. Остались добротные виллы, нелепо выглядевшие среди диких джунглей. У виллы, в которой расположились геолог Саша Таран (проработавший здесь уже больше года), Игорь Язон и я, широкая и длинная веранда. На целый метр над ней выдается крыша. Под этой крышей висит паутинный полог, окутывающий почти всю веранду. Мы его не трогаем. Он защищает нас от всякой живности: мух, бабочек, мокрецов. А паукам поставляет обильный корм. Больше всего пауки предпочитают лакомиться мухами. Вот одна запуталась. Паук тут как тут и уже опутывает муху паутиной. Затем ползет под самую крышу и тянет за собой муху на паутинке‑аркане. Ударившись о паутину, зашуршала крыльями небольшая бабочка. И снова паук ее оплетает и отправляется с жертвой по радиальной паутинке под крышу. (Чтобы самому не запутаться в паутине, паук бегает только по радиальным паутинкам.) Но как же ест паук свою добычу? Ведь рот у него очень мал (микроскопическая щель), а зубов нет. Оказывается, пауки переваривают пищу не внутри своего организма, а в специальных паутинных мешочках. Поймав жертву, паук оплетает ее паутиной, затем в эту шелковистую «миску» напускает пищеварительные соки из кишечных и ротовых желез. Соки разжижают и переваривают ткани жертвы. Разжиженную часть тела мухи или бабочки паук сосет глоткой‑трубочкой, как мы коктейль через соломинку.
С веранды хорошо виден правый берег реки, оканчивающийся наверху грядой, напоминающей спину гигантского верблюда. Гряда понижается в южном направлении. Создается впечатление, будто верблюд наклонил голову, чтобы напиться или пощипать травку. Деревья, освещенные лучами заходящего солнца, кажутся огненными. Над деревьями висят оранжевые облака. Яркие, сочные, непривычные нашему глазу краски! Долину заполнил туман. Над молочно‑белым маревом видны округлые вершины холмов. Вдруг из‑за туч появилось солнце, и мы видим перед собой не туман, а огромное плещущееся озеро. Оно блестит и переливается разноцветными красками.
На яркий свет керосиновой лампы в комнату залетела ночная бабочка. Когда она затрепыхалась в моей руке, с нее полетели чешуйки, напоминающие тополиный пух. Ночная бабочка обладает желтовато‑серебристой окраской, сходной с бликами лунного света. Лункой ночью она как бы растворяется среди окружающей природы, становится незаметной. Распрямив крылья бабочки, положил в книгу. Открыв книгу утром, увидел: около бабочки копошатся сотни мелких муравьев. От бабочки остались только прозрачные крылышки.
В тот день к нам в гости пришли жандармы, знакомые Саши Тарана: Антуан и Леон. Разговорились. Леон рассказал, что его родная сестра учится в нашей стране в медицинском училище. Недавно мы получили газеты. Я вспомнил об одной заметке в «Известиях». В ней говорилось, что ставропольское медицинское училище готовит специалистов и для ряда стран Африки. Из Конго в училище приехали две подруги – Тереза Буити и Анна Бувала. На фельдшерском отделении этим девушкам помогает учиться их новая подруга – отличница Татьяна Пшеничная. В газете была помещена фотография трех девушек. Разыскал газету и показал фотографию Леону. Он узнал свою сестру и запрыгал от радости.
ТЕНИ ПРОШЛОГО
Возвращаясь однажды из маршрута, увидели на крыльце дома в Какамоэка супрефекта. Остановились его поприветствовать. Он пригласил нас в дом. У него за столом сидел дряхлый старик, грудь которого была увешана орденами. Наливая виски, супрефект заметил: «Перед вами король Майомбе. Ему около ста лет. Живет в деревне Луака».
Итак, перед нами сидел один из бывших вершителей судеб конголезского народа, виновник слез и неимоверных человеческих страданий, торговец людьми. В Конго есть еще два короля: король Маккоко, проживающий в деревне Мбе, к северу от Браззавиля, и король Малоанго – его резиденция в деревне Лоанго, недалеко от Пуэнт‑Нуара. Все они – тени жуткого прошлого.
Королевство Маккоко когда‑то было могущественной империей. Оно простиралось до Мадингу и Франсвиля на западе, до реки Алима на севере и до реки Конго на юге. Короля Маккоко окружали именитые люди. Двое из них находились постоянно при короле, другие в провинциях, где представляли короля. Они передавали указы вождям земель, собирали налоги: орехи кола, шкуры животных, слоновую кость, продукты питания, и все это привозили королю.
…Декабрь 1879 года. Саворньян де Бразза отправился во второе путешествие в Экваториальную Африку. Он прибыл в Габон, на лодке поднялся по реке Огове, потом шел пешком и попал в истоки реки Лефини. Спускаясь по ней, Бразза встретил посланцев короля Маккоко. Они отвезли его к королю, с которым он в сентябре 1880 года подписал соглашение. По этому соглашению земли империи отдавались под протекторат Франции. В селении Нтамо, на правом берегу реки Конго, Бразза основал город – будущий Браззавиль.
До Бразза дошли слухи, что до океана можно добраться, не только следуя по реке Конго, но и другим путем – по реке Ниари‑Квилу. Бразза оставил сержанта Маламина для охраны базы, а сам отправился на запад. Около Миндули ему преградили путь враждебные племена. Тогда Бразза повернул на юг и продолжил путь вдоль реки Конго, где встретил Стенли. Стенли прибыл в Нтамо десятью месяцами позже Бразза – в июле 1881 года. Чтобы завладеть землями правобережного Конго, он пытался подкупить сержанта Маламина, применял угрозы, но тщетно. Маламин остался на посту до возвращения Браззы, а Стенли вынужден был примириться с фактом, что его опередили.
В 1883 году Бразза прибыл в Среднее Конго с полномочиями правительственного комиссара французского правительства в Западной Африке. Он посетил реку Алиму, королевство Маккоко, Браззавиль и Долизи. В то же время капитан‑лейтенант Кордье по поручению французского правительства вел переговоры с королем Малоанго в его резиденции Лоанго и вождями Пуэнт‑Нуара и подписал с ними соглашения, по которым их земли перешли под протекторат Франции.
Лоанго был самым крупным портом работорговли на конголезском побережье. За три с половиной столетия отсюда было отправлено 600 тысяч рабов.
В 1885 году Бразза покинул Конго, но в 1886 году возвратился снова в звании генерального комиссара Французского Конго. Бразза хотя и был колониалистом, но порицал жестокости, которые достигли апогея в соседнем Бельгийском Конго. О зверствах колонизаторов в Бельгийском Конго нельзя читать без содрогания, от этих ужасов леденеет кровь… О них частично поведал нам известный писатель Конан Дойль в книге «Преступление в Конго», вышедшей в 1909 году.
…Две тысячи белых агентов должны были заставлять жителей через посредство наемников‑африканцев из самых диких племен собирать каучук. Наемники‑африканцы, или «головы», как их называли, вооруженные огнестрельным оружием, грабили и жгли деревни, истязали, уродовали и убивали, кого им заблагорассудится, заставляли членов одной семьи публично сожительствовать друг с другом, чтобы поразвлечься этим зрелищем, требовали для себя женщин и пальмовое вино. Все это бесчеловечное, звериное творилось с одобрения, а зачастую и в присутствии белого начальства. Чем больше зверствовала «голова», тем больше жители собирали каучука, тем больше было жалованье белого агента. Когда сбор каучука уменьшался, «голова» испытывал варварские, чудовищно‑жестокие муки от белых агентов. Поэтому «голова» вовсю старался внушить ужас жителям деревни.
Для сбора каучука жителей загоняли в заросли, а тех, кто оказывал сопротивление, расстреливали. Убитым отрубали левую руку, и эти трофеи сдавались в комиссариат. Солдаты даже не смотрели, в кого стреляли. По большей части они убивали несчастных, беспомощных женщин и ни в чем не повинных детей. Отрубленные руки – мужские, женские и детские – раскладывали рядами перед комиссаром, он считал их, чтобы убедиться, что солдаты не расходовали патроны на сторону. Комиссар получал премиальные – около одного пенса за фунт каучука. Он был заинтересован в том, чтобы сбор каучука был как можно больше (из показаний американского миссионера Мэрфи).
О случае в деревне Ибера рассказал шведский священник Шублом: «Только я хотел было начать проповедь, как в толпу ринулись караульные и схватили какого‑то старика. Они оттащили его в сторону, и их командир, подойдя ко мне, сказал: «Я застрелю этого человека, потому что он сегодня удил рыбу на реке, вместо того чтобы искать каучук…» Через несколько минут караульный застрелил старика у меня на глазах. Потом он снова зарядил ружье и навел его на толпу. Всех сразу же словно ветром сдуло. Караульный подозвал мальчика лет восьми и велел ему отрезать у старика правую руку. Человек этот был еще жив и, почувствовав, как нож вошел ему в тело, отдернул руку. Мальчик после некоторых усилий все же отрезал руку и положил ее у поваленного дерева. Немного позднее руку прокоптили на костре, чтобы потом отправить комиссару».
После того как Бразза покинул Конго и поселился в своем имении в Алжире, во Франции распространились слухи о беззакониях колониальных властей в Конго.
Целые народности этой страны обращались в рабство, с непокорными колонизаторы жестоко расправлялись. Народ Франции был возмущен. Со всех концов страны посыпались требования о проведении расследования. И тогда Саворньян де Бразза, здоровье которого уже было расшатано, согласился возглавить комиссию по расследованию злодеяний в Конго. Бразза отправился туда в апреле 1905 года.
Несколько месяцев на коне и в пироге он разъезжал по стране, выслушивая рассказы о бесчисленных зверствах колонизаторов. В Браззавиль он вернулся еле живым и больше уже не вставал. В сентябре 1905 года Бразза скончался в Дакаре по пути во Францию.
НА РЕКЕ ДОЛЯ
В первых числах мая я поселился на реке Доля. Один среди конголезцев. Моя хижина стояла на пригорке, примыкая ко двору с постройками, в которых жили пигмеи. Рабочие отряда и жители близлежащих деревень – мужская половина – пришли меня приветствовать. Рукопожатиям, казалось, не будет конца…
После полудня, когда с устройством в хижине было покончено, решил взглянуть на окрестности. Шагаю по дороге вдоль реки. Вскоре меня догоняет рабочий Жан‑Пьер Гимби, помогавший мне по устройству хижины. Он решил меня сопровождать. Около одного из деревьев Жан‑Пьер остановился, сорвал несколько листьев и протянул мне. Листья как листья. Правда, показались жесткими и имели необычно шероховатую поверхность. «Эти листья, – заметил Жан‑Пьер, – употребляются при изготовлении мебели, они царапают как настоящий наждак». Итак, «наждак» в Конго растет на деревьях. Около одной из хижин маленькой деревушки увидели, как женщина разбирала гроздь орехов масличной пальмы. Жан‑Пьер рассказал, что стержни от гроздей орехов не выбрасываются, из них изготовляют палочки для игры на тамтаме. У народностей басунди и лари бытует поверье, что только такими палочками надо играть на барабане при отпевании покойника. Тогда остальные члены семьи будут долго жить. Если же пользоваться палочками из другого дерева при отпевании, в семье через один‑два месяца будет новый покойник.
Вернулся затемно. В хижине горела керосиновая лампа. Сел ужинать. На меня накинулась всякая «живность». Тьма‑тьмущая. Она садилась на лицо, лезла в волосы. Обжигалась о раскаленное стекло лампы и падала на земляной пол, где пожиралась муравьями. На огонек прилетела летучая мышь, на стол прыгнула лягушка. И тут я почувствовал жгучую боль в ногах и в голове. Посмотрел на пол и обомлел: он кишел муравьями. Вероятно, они почувствовали, что им можно здесь полакомиться, и приползли в огромном количестве. Выбежал на улицу и стал их сбрасывать. Потом рабочие облили в хижине пол керосином и подожгли. Через час муравьев стало меньше. Я пробрался к кровати и залез под марлевый полог, надеясь хорошо отдохнуть. Но… среди ночи был разбужен громким собачьим лаем. Собаки лаяли буквально у моего изголовья. Тихонько встал, набрал с пола камней (хижина стояла на галечниковой террасе) и, крадучись, подошел к двери. Но собаки, учуяв меня, скрылись. Успокоенный, ложусь в постель. Но через несколько минут лай раздался с новой силой.
– Какое‑то наваждение, – подумал я и натянул одеяло на голову. Может быть, так засну. Но заснуть было невозможно! Взбешенный, встаю и снова крадусь к двери с галькой в руках. И снова собаки исчезли. Слышу, лают около реки. Наугад бросаю камни, ложусь и, несмотря на лай, около двух часов ночи засыпаю.
А в пять утра меня поднимает заливистый петушиный крик. Петухи моих соседей‑пигмеев ночевали на дереве, крона которого касалась крыши хижины. Встал с головной болью.
День выдался пасмурным. Накрапывал дождь. На одной из речек, где мы вели поиски золота, он разразился с необычайной силой. Я встал под большое дерево и укрылся металлическим лотком. Дождь шел уже полчаса, и никому не известно было когда он кончится. Рабочие промокли до нитки, а шурфы до краев наполнились водой. Работать стало невозможно. Решаем идти к машине, которая ожидала нас около дороги, примерно в двух километрах. Только снял с головы лоток, как на меня обрушились потоки воды, и я моментально промок, а резиновые сапоги доверху наполнились водой.
После дождя особенно свирепствовали мокрецы, которые могли, как мне показалось, довести человека до сумасшествия. От них страдали все, за исключением пигмеев. Они спокойно ходили в одних шортах, словно заколдованные от укусов проклятых мошек. Мне показалось невероятным, чтобы фуру кого‑то щадили, и я спросил шедшего мне навстречу пигмея:
– Вы чувствуете укусы фуру?
– Нет, – спокойно ответил он.
Вечером мои «злоключения» скрасил приезд Марселя Мунзео, с которым не виделся больше полугода. Оба были несказанно рады встрече. Пока Франсуа готовил кофе, Марсель рассказывал, что Луи Бунгу и Виктор Тсиба добывают алмазы на Бикелеле. Андре Тукаса заделался коммерсантом: открыл в деревне кофейню. Франсуа Мукасу работает помощником охотника: выносит из джунглей дичь и продает в окрестных деревнях.
– А как живет Адель, где она? – не вытерпел я.
– Адель родила сына. Живет с родителями. Когда сын подрастет, Адель приедет ко мне. Родители согласились выдать ее за меня замуж.
От души поздравил Марселя и задумался. Кажется, я уже совсем стал конголезцем. На моих глазах проходили людские судьбы: люди женились, рожали детей, умирали.
Выпив кофе, решили с Марселем порыбачить. В пойме Доля накопали червей, но они какие‑то странные: берешь рукой – и червь разваливается на куски… Около часа простояли мы на берегу реки, но ни одна рыбешка не клюнула ни у меня, ни у Марселя, хотя рыбы стаями плавали вокруг наживок. В это время к нам подошел сосед‑пигмей. В руках у него было несколько крупных рыб, выловленных сеткой‑накидушкой. Увидев, что мы ничего не поймали, он отдал нам своих рыб. Мы с благодарностью приняли его дар, и на ужин у нас была вкусная уха.
ЧИКУМБИ
Как‑то в воскресенье повар Франсуа Кицуку и я вышли на прогулку. Около деревушки Нзобо Франсуа спросил:
– Не хотите ли, месье Базиль, взглянуть на чикумби?
– А что это такое?
– Это девушка лет четырнадцати – шестнадцати, на выданье. У народностей вили и иомбе, заселяющих горы Майомбе, – продолжал Франсуа, – существует такой обычай. Когда девочка становится девушкой, ее называют чикумби. С этого момента ее пытаются выдать замуж, соблюдая определенный ритуал. Девушке стригут наголо волосы. Затем краской, приготовленной из глины, раскрашивают голову, лицо и спину в кирпично‑красный цвет. Краска очищает тело от грязи. Когда девушка выходит замуж, краска смывается, и невеста предстает перед супругом во всей первозданной чистоте! Срок пребывания в раскрашенном виде длится от шести месяцев (у девушек народности иомбе) до одного года (у девушек народности вили). Если в течение этого времени девушку никто не засватает, она смывает краску и возвращается к обычному образу жизни.
Мне очень захотелось взглянуть на нее. Заходим в деревню и видим около хижины раскрашенную девушку, плетущую циновку. «Это и есть чикумби», – подсказывает Франсуа. Она действительно выглядела так, как ее обрисовал Франсуа. Голова, лицо и спина были выкрашены в ярко‑красный цвет. И еще бросилось в глаза: на запястьях рук у чикумби было по многу браслетов. На мое приветствие: «Добрый день», произнесенное по‑французски, она ответила не словами, а перезвоном браслетов (ударив друг о друга запястьями рук): дзинь, дзинь, дзинь. – Что это значит? – обратился я к Франсуа. – Она ответила на ваше приветствие.
– Как поживаете? – спрашиваю ее. И снова перезвон: дзинь, дзинь, дзинь (ответ я понял так: «хорошо»).
Франсуа между тем сказал: «Здороваться с чикумби за руку нельзя. Когда она ест, мужчинам присутствовать не полагается. Впрочем, эти условности в последнее время утрачивают силу».
Во время нашего разговора к чикумби подошла молодая женщина (жена одного из рабочих отряда) и стала дополнительно красить ей спину. Мне захотелось сфотографировать чикумби на память. Но я не знал, удобно ли это сделать. По совету Франсуа обратился с просьбой к ее родителям, которые находились поблизости под навесом (ее отец был иомбе, а мать – пигмейка). Они любезно согласились. Отец сказал дочери что‑то на своем языке, и Жоржетта (так звали чикумби) удалилась в хижину. Через некоторое время она вышла принаряженной, и я запечатлел ее на фоне хижины.
Прошло несколько дней, и как‑то во время ужина Франсуа сказал: «Сегодня вечером Жоржетта будет танцевать во дворе наших соседей‑пигмеев. Приходите смотреть». И добавил: «Чикумби не все время сидит в хижине, а нередко появляется на людях, чтобы показать свое искусство в танце».
В восемь часов вечера, захватив керосиновую лампу, идем к месту танца. Собравшиеся зрители образовали круг, внутри которого находились музыканты. Оркестр состоял из двух длинных тамтамов (исполнители на них сидели), деревянной трубки, по которой музыкант ударял палочкой (звук этого инструмента напоминал звук кастаньет), и двух пар палочек в руках женщин, ударявших ими друг о друга в такт тамтамов.
В круг вошла Жоржетта. На ней был пояс‑юбочка, увешанный раковинами, а грудь ее прикрывала полупрозрачная кисейная ткань. Один амулет она зажимала в левой руке, а другой был привязан к правой выше локтя. «Амулеты приготовлены знахарем из каких‑то частей гориллы, с ними Жоржетта не устанет во время танца», – пояснил Франсуа. Жоржетта посвистела в бамбуковый свисток. Это означало: «Внимание». Начался первый тур танцев. От резких движений бедер раковины, украшавшие пояс‑юбочку, обрывались, и одна из женщин поспешно их подбирала.
В круг внесли циновку. Жоржетта сняла пояс‑юбочку, а на шею надела лоскут материи с бубенцами. Села на циновку и посвистела. Это означало: «Начинается второй тур танцев». Сидя, она в такт музыки двигала плечами, ее упругие и необыкновенно красивые груди колыхались, вызывая мелодичный перезвон бубенцов. Потом подвинулась к краю циновки, кувыркнулась через голову, еще раз кувыркнулась и, сидя на сырой земле (перед этим прошел дождь), снова заиграла бубенцами. Много раз она кувыркалась, вся испачкалась и стала похожей на чертика. Менялись музыканты, а она продолжала кувыркаться. Затем легла на спину и стала вращать бедрами. Потом приподнялась на колени и начала проделывать какие‑то непонятные мне манипуляции руками. И снова кувыркалась…
К чикумби стали подходить зрители и класть ей в рот монеты. Таков обычай. Жоржетта пододвинулась ко мне. Я передал Франсуа несколько стофранковых монет, и он положил ей в рот. Чикумби выплюнула их в руку подошедшей женщине и, довольная, опять завертелась в танце. Неожиданно в круг вошел отец Жоржетты. Он скрестил ее руки и поднял кверху. Франсуа пояснил: «Отец проделал это для того, чтобы придать ей силы».
Танец продолжался… но теперь с гримасами. За круг выбежала одна из женщин и стала гримасничать. Жоржетта, изображая испуг, затряслась, словно в лихорадке. Затем убежала из круга, спряталась за спины зрителей, низко наклонившись к земле. Очень правдоподобное изображение страха! Стоявшие женщины временами напевали. Их мелодичные звуки неожиданно срывались на резкие крики… Стала гаснуть керосиновая лампа: кончился керосин. Часы показывали половину одиннадцатого ночи. Жоржетта снова вышла в круг в первоначальном наряде – в поясе‑юбочке с раковинами, чтобы начать все сначала.
Я пошел к себе и лег, но сон не шел. Эротический танец Жоржетты под звуки тамтама не вызвал во мне восхищения. Мне было грустно. Вышел на улицу. Небо было усеяно крупными звездами. Слева, высоко в небе, горел Южный Крест. Справа, низко над горизонтом, красовалась Большая Медведица. От взгляда на родное созвездие как‑то теплее стало на душе, будто здесь на чужбине встретил старого друга… Однажды на Родине оно меня здорово выручило. Это было в тайге, в верховьях Бирюсы – притока Ангары. Возвращаясь из маршрута в лагерь, попал в болото. Пока из него выбирался, стемнело. Отдышавшись на сухом месте, полез в сумку за компасом. Хотелось поскорее сориентироваться и шагать в лагерь. Но… о ужас, сумка оказалась пустой. Я потерял компас в болоте. На миг меня, мокрого и продрогшего, охватило отчаяние. Я не знал, в какой стороне лагерь. Не мог развести костер, чтобы обсушиться: спички отсырели.
– Что же предпринять? – размышлял я. А на небе уже появились звезды. И вдруг меня осенила мысль: ведь я могу сориентироваться по Большой Медведице. Поворачиваясь кругом, искал это созвездие. Но за деревьями его не было видно. Тогда полез на высокое дерево. Озябшие руки плохо слушались. Но чем выше я забирался, тем мне становилось теплее. И, наконец, я увидел Большую Медведицу. Потом быстро нашел Полярную звезду. Теперь я твердо знал, где север и юг. Спустился и зашагал к лагерю.
К рассвету пришел в лагерь, озаренный большим костром. Мои коллеги, утомленные ожиданием, мирно спали в палатках.
Прошло несколько дней после памятной ночи. Работа и другие впечатления стали сглаживать из памяти чикумби. И вдруг Франсуа неожиданно сообщил: «Жоржет‑та очень сильно больна. Возможно, скоро умрет. У нее болит грудь. А ее родители, – продолжал он, – не хотят обращаться к фельдшеру, лечат сами». – «Простудилась во время танца», – пронеслось у меня в голове.
Прошло еще два дня. Франсуа сказал: «Жоржетте еще хуже. Родители отправили ее в глубь джунглей, к знахарю». Я очень волновался из‑за Жоржетты, но ничего поделать не мог. Прошла неделя. И Франсуа сообщил радостную весть: «Жоржетта поправляется». Вздохнул с облегчением: «Молодость свое взяла». Как‑то направляясь в Сунду, я навестил Жоржетту. Она была еще бледна, но уже выздоравливала…
В полдень миновали Какамоэка. Сидя рядом с шофером, я клевал носом. Вдруг меня оглушил звон разбитого стекла и скрежет железа. Мгновение – и я почувствовал сильную боль в голове, из глаз посыпались искры. Я потерял сознание. Когда пришел в себя, то увидел, что наш газик столкнулся с «лендровером». Между шоферами шла перепалка, а наш рабочий пошел в жандармерию доложить о случившемся. Часа через два приехали супрефект и жандарм. Не менее часа ушло на разбирательство, но я так и не понял, кто из шоферов был виноват. К вечеру мы вернулись в лагерь.