Тиффани разбудили голод и звуки смеха. Эмбер уже проснулась и была, вопреки всему, кажется, счастлива.
Протиснувшись сквозь туннель в курган, Тиффани поняла, почему. Девушка лежала на боку, а молодые Фиглы развлекали её, исполняя сальто‑мортале, хождение на руках и прочие трюки, порой, ради шутки, сталкиваясь друг с другом.
Смех звучал звонко и молодо, Эмбер заливалась, словно дитя, увидевшее забавные разноцветные погремушки. Тиффани не знала, как именно действуют «утешалки», но они работали лучше, чем любое ведьмино лекарство; похоже, они действительно успокаивали и утешали душу. Они радовали и, главное, заставляли забыть о плохом. Иногда Тиффани казалось, что кельда говорит о них, как о живых существах: словно это были ожившие мысли, или какие‑то добрые зверьки, забиравшие прочь печали и боль.
– Она здрава будет, – сказала вдруг возникшая поблизости кельда. – Ей уже лучше сталось. Хотя предутренние кошмары никуда не денутся. Утешалки не всемогущи. Но она приходит в себя, возрождается, и то доброе дело.
Вокруг ещё царила тьма, но рассвет уже окрасил горизонт пурпуром. Тиффани предстояла неприятная работа.
– Можно оставить её у вас пока? – спросила она. – Мне тут нужно сделать кое‑что.
«И почему я заснула? – корила она себя, вылезая из меловой ямы. – Мне надо поскорее вернуться обратно! Нельзя было оставлять бедняжку там одного!»
Она вытаскивала метлу из колючих кустов, окружавших курган, как вдруг замерла на месте. Кто‑то следил за ней; это ощущение чужого взгляда на шее… Она резко обернулась, и увидела старуху в чёрном, высокую, с тростью. Старуха исчезла прямо под её взглядом, словно растворившись в воздухе.
– Мистрис Ветровоск? – произнесла Тиффани, но тут же поняла, что это глупо. Матушка Ветровоск скорее померла бы, чем стала пользоваться тростью, а уж при жизни тем более. Краем глаза Тиффани заметила какое‑то движение. Она ещё раз резко обернулась и увидела зайчиху[9], сидящую на задних лапах, она смотрела на Тиффани с любопытством и без всякого страха.
Впрочем, чего ей бояться? Фиглы на зайцев не охотились, а пастушья собака нипочём не догонит, у неё скорее лапы отвалятся, прежде чем у зайчихи хотя бы собьётся дыхание. У зайчихи нет душной норы, в которой её могли бы поймать в ловушку; она живёт скоростью, носится по полям, словно ветер… поэтому порой вполне может позволить себе спокойно посидеть на месте и понаблюдать, как неспеша течёт мимо весь остальной, медленный мир.
Вдруг зайчиха полыхнула огнём. Секунду она сияла, а потом, совершенно невредимая, вихрем унёслась прочь.
«Так, – подумала Тиффани, вытаскивая из кустов метлу. – Рассмотрим ситуацию с точки зрения здравого смысла. Земля не обожжена, да и вообще зайцы редко самовозгораются, значит…»
Тут её мысль остановилась, потому что в памяти словно открылась маленькая дверка.
Зайчиха мчится, огня не боится.
Где она читала эту фразу? А может, слышала, например, в какой‑нибудь песне? В старой колыбельной? Причём тут вообще зайцы? Ладно, неважно. Тиффани была ведьмой, и у неё были обязанности. Загадочные предзнаменования могут и подождать. Ведьмы знают, что загадочные предзнаменования так и кишат вокруг. Их повсюду хоть пруд пруди. В любой момент достаточно просто выбрать подходящее случаю.
Тиффани пронеслась над спящей деревней, летучие мыши и совы без труда уворачивались от её метлы. Дом Пустов стоял у самой околицы. Его окружал сад. У каждого деревенского дома был сад. В нём обычно росли овощи, или, если в доме командовала жена, овощи вперемешку с цветами. Дом Пустов был окружён четвертью акра жгучей крапивы.
Это всегда злило Тиффани до самых подошв её крепких деревенских башмаков. Что мешало Пустам выдрать сорняки и посадить, например, картошку? Для хорошего урожая требовался лишь навоз, а уж этого добра в скотоводческой деревне хватало с избытком; не натащить его в дом – вот это была вправду трудная задача. Мистеру Пусту нужно было лишь совсем немного потрудиться.
Видимо, он возвращался в амбар, или кто‑то другой, по крайней мере. Тело ребёнка лежало теперь на кучке соломы. Тиффани загодя припасла кусок старого, но ещё крепкого холста, это было, во всяком случае лучше, чем мешковина. Но кто‑то уже побеспокоил маленький трупик, разложив вокруг него цветы. Точнее, в данном случае, крапиву. Загадочный посетитель даже поставил рядом и зажёг свечу в жестяном подсвечнике, такие были в каждом деревенском доме. Свеча. Огонь. На куче соломы. В амбаре, полном пересохшего сена и, опять‑таки, соломы. Тиффани с ужасом взирала на эту сцену, как вдруг услышала у себя над головой хрип. На стропилах амбара висел какой‑то мужчина.
Стропила потрескивали. Вниз сыпались клочья сена. Тиффани быстро поймала сухие травинки и поспешно взяла свечу, пока весь амбар не занялся пламенем. Она уже собралась задуть огонёк, как вдруг сообразила, что тогда останется в темноте наедине с этим человеком, который мог быть, а мог ещё и не быть трупом. Она осторожно поставила свечу на пол у двери и принялась лихорадочно искать что‑нибудь острое. Но это же амбар Пуста, здесь всё было тупым, кроме, разве что, пилы.
Наверняка это он! А кто же ещё?
– Мистер Пуст? – спросила она, осторожно взбираясь на пыльные стропила.
В ответ раздался только хрип. Это хорошо или плохо?
Тиффани умудрилась сесть верхом на одно из стропил, сжимая в руке пилу. Проблема в том, что ей требовались ещё минимум две свободных руки. Вокруг шеи мужчины была туго затянута толстая верёвка, тупые зубья пилы лишь отскакивали от неё, заставляя тело ещё сильнее раскачиваться в воздухе. Вдобавок, этот идиот тоже начал дёргаться, отчего верёвка не только раскачивалась, но и начала перекручиваться, а Тиффани чуть не свалилась вниз.
Вдруг в воздухе сверкнул металл, и Пуст камнем рухнул на пол. Тиффани пошатнулась, но смогла удержать равновесие, она обхватила стропило и наполовину слезла, наполовину соскользнула вниз, к неподвижному телу.
Её ногти царапали обвившую шею мужчины верёвку, но та была тугой и не поддавалась… в этот момент должна была, по идее, зазвучать торжественная музыка, потому что прямо перед Тиффани, сжимая в руке свой блестящий клеймор, вдруг появился Роб Всякограб. Он вопросительно взглянул на Тиффани.
Она мысленно застонала. Да что ж ты за урод такой, мистер Пуст? Что ты за тюфяк, если даже повеситься толком не можешь? Какой от тебя прок? И не оказала бы я миру большую услугу, позволив тебе закончить то, что ты начал?
Вот в этом беда с мыслями. Они будто сами собой возникают, а потом пролезают тебе в голову, в надежде, что ты их подумаешь. Такие мысли надо гнать прочь; иначе они тебя одолеют, сломают, и ты превратишься из ведьмы в хихикающую старую каргу.
Есть такая поговорка: «Чтобы понять человека, нужно пройти милю в его ботинках». Довольно глупая, с точки зрения Тиффани, потому что после этого владелец ботинок, скорее всего, нагонит тебя и предъявит обвинение в краже обуви… если ты только не удерёшь от него, воспользовавшись тем обстоятельством, что он босиком. Впрочем, она понимала, что эта поговорка означает на самом деле, и вот перед ней лежит человек, который буквально в одном вздохе от смерти. У неё не было выбора, вообще никакого. Пусту следовало дать этот вздох, хотя бы ради пучка крапивы, которую тот принёс к трупу своего внука; где‑то внутри этого несчастного идиота скрывалась маленькая частичка добра. Очень маленькая, но она была. И спорить здесь не о чем.
В глубине души проклиная себя за мягкотелость, Тиффани кивнула атаману Фиглов:
– Ладно, давай. Постарайся не порезать его слишком сильно.
Сверкнул меч; разрез был нанесён с хирургической точностью, хотя хирург, в отличие от Роба, хотя бы иногда моет руки.
Рассечённая верёвка хлёстко развернулась и отлетела прочь, словно живая змея. Пуст с такой жадностью втянул в себя воздух, что пламя стоявшей у двери свечи на секунду стало горизонтальным.
Тиффани поднялась с колен и отряхнула платье.
– Зачем ты вернулся? – спросила она. – Что ты искал здесь? И что надеялся найти?
Мистер Пуст лежал молча. Он даже ничего не прохрипел в ответ. Он выглядел таким жалким, что его было трудно ненавидеть теперь.
Быть ведьмой означает постоянно делать выбор. Такой выбор, который обычные люди не хотят делать, или даже вообще не догадываются о его существовании. Тиффани протёрла лицо Пуста клочком тряпки, смоченной у колодца рядом с амбаром, и завернула мёртвого ребёнка в кусок холста, который принесла с собой для этой цели. Не лучший в мире саван, но, в общем приличный. Отстранённо напомнив сама себе, что нужно будет пополнить запасы перевязочного материала, она вспомнила, что пора выразить благодарность.
– Спасибо, Роб, – сказала она. – Без тебя я бы, наверное, не справилась.
– Куда там, справилась бы, – проворчал Роб, хотя они оба знали, что это неправда. – Я, ведаешь ли, случайно мимо проходил, и не шпионил за тобой ни чуточки. Это, как его, чистое сов падение.
– Что‑то много совпадений в последнее время, – заметила Тиффани.
– Айе, – улыбаясь, кивнул Роб. – Тако есть. Вот и ещё одно сталося.
Смутить Фигла было невозможно. Такие мысли просто не умещались у них в голове.
Роб посмотрел на неё.
– Теперя что?
Вот это всем вопросам вопрос. Ведьма всегда должна иметь такой вид, будто знает, что делать дальше, даже если на самом деле ни малейшего понятия не имеет. Пуст, видимо, будет жить, а бедный малыш жить уже не будет ни при каких обстоятельствах.
– Мы всё уладим, вот что, – сказал Тиффани.
«Только на самом деле не „мы“, а „я“, – думала она, направляясь сквозь утренний туман к заросшей цветами полянке. – Всегда есть только „я“. Как я хотела бы, чтобы хоть раз всё было иначе».
Эта поляна в каштановом лесу цвела всегда, с ранней весны до поздней осени. Здесь росли медовники, лисья перчатка, штаны старика, Джек‑попрыгун, дамская сумка, Трижды Чарли, мудрецы, южная пролеска, розовый тысячелистник, дамская соломка, первоцвет, примула и два вида орхидей.
Именно здесь была похоронена старушка, которую все считали ведьмой. Если знать, куда смотреть, можно было разглядеть остатки хижины, если очень хорошо знать, куда смотреть – и саму могилку тоже. А если очень‑очень хорошо знать, куда смотреть, то можно было заметить и то место, где Тиффани похоронила старушкного кота: там росла кошачья мята.
Однажды, давным‑давно, за старушкой и котом пришла злая музыка, о, да, и крестьяне выволокли её в снег и спалили ветхую хижину, а также её книги, потому что в них были нарисованы звёзды.
А всё почему? Потому что сын Барона пропал, а у миссис Язвы не было семьи и зубов, а ещё, честно говоря, она порой премерзко хихикала. Этого хватило: все решили, что она ведьма, а народ Мела ведьмам не доверяет. Так что они выволокли её на снег, и, пока горела её хижина, и книги искрами взлетали к небу, мужчины насмерть забили камнями кота. Той зимой старуха умерла, потому что она стучала в двери, но никто не открыл ей; а поскольку её где‑то надо было похоронить, Тиффани выкопала неглубокую могилу на том месте, где прежде стояла сожжённая хижина.
Но ведь старуха не имела никакого отношения к пропаже баронского сына, верно? Он попал в страну эльфов, и разве не сама Тиффани ходила туда, чтобы спасти его? Но никто больше о той старушке не вспоминал, так? Если пройти мимо её могилы летом, цветы наполняли воздух ароматом, а пчёлы – цветом мёда.
Об этом предпочитали помалкивать. Да и что тут скажешь? Невиданные цветы выросли на могиле старушки и кошачья мята на могилке кота? Это тайна, а может, и приговор, хотя чей приговор, кому и за что, лучше даже не думать, и уж точно – не говорить. Тем не менее, над останками предполагаемой ведьмы постоянно цвели цветы – как такое возможно?
Тиффани никогда не произносила этот вопрос вслух. Семена обошлись недёшево, и топать за ними пришлось аж в дальние Дверубахи, но она поклялась себе, что каждое лето эта красота будет напоминать крестьянам о старухе, которую они затравили до смерти. Она сама не знала, зачем поступила именно так, но в глубине души ощущала, что это правильно.
Закончив копать глубокую, но маленькую могилку посреди быстролюбок, Тиффани огляделась, чтобы убедится, что её не увидит какой‑нибудь ранний путник. Потом двумя руками закопала ямку, прикрыв её листьями и посадив сверху забудки.
Не то чтобы тут было для них очень подходящее место, но зато эти цветы растут быстро, и, что важно… за ней кто‑то следил. Главное, не оглядываться. Она точно знала, что её невозможно заметить. За всю свою жизнь Тиффани встретила лишь одного человека, более искусного в маскировке, и это была Матушка Ветровоск. Кроме того, вокруг всё ещё клубился туман, а если бы кто‑то пошёл по тропе, она бы его услышала. Но это была явно не птица или зверь, их взгляды ощущались иначе.
Ведьмы никогда не оглядываются, потому что предполагается: они и так знают, кто стоит за спиной. Обычно об этом нетрудно было догадаться, и на этот раз все чувства говорили ей, что здесь нет никого, кроме Тиффани Болит, но, каким‑то странным образом, она ощущала, что чувства ошибаются.
– Слишком много дел, слишком мало сна, – сказала она вслух, и ей послышался тихий ответ:
– Да.
Похоже на эхо, только неясно, эхо чего.
Она полетела прочь со всей возможной скоростью метлы, и то, что эта скорость была невелика, сослужило ей, наконец, добрую службу: она надеялась, что её уход не выглядит, как бегство.
Безумие. Ведьмы предпочитают не говорить о нём, но никогда не забывают, что оно всегда рядом.
Безумие, или, точнее, его отрицание, было главным секретом и душой ведьмовства, так это работало. Со временем ведьма, которая, согласно традиции, почти всегда делает свои дела одна, становится немного… странной. Разумеется, время это зависит от силы ведьмы, но рано или поздно ты начинаешь путать добро и зло, правильное и неправильное, правду и её последствия. Очень опасное состояние. Поэтому ведьмы всегда присматривают друг за другом, чтобы сохранить здравый рассудок или, по крайней мере, то, что считается таковым среди ведьм. Ничего особенно сложного: просто попить вместе чаю, попеть песни, прогуляться по лесу – и вот ты уже можешь спокойно смотреть на рекламу пряничных домиков, не делая сразу же первого взноса за покупку.
Потенциальное безумие изрядно беспокоило Тиффани. Миновало уже два месяца с тех пор, как она навещала подружек в горах, и целых три месяца после её последней встречи с мисс Тик, единственной ведьмой, которая рисковала спускаться на равнины. Ходить по гостям было некогда. Слишком много дел. «Может, в этом и хитрость, – думала Тиффани. – Если ты постоянно занята, тебе становится просто некогда сходить с ума».
Когда она подлетела к кургану Фиглов, солнце уже стояло высоко; Тиффани была потрясена, увидев, что Эмбер сидит на кургане в окружении фиглов и смеётся. Когда Тиффани припарковала свою метлу в кустах, кельда её уже поджидала.
– Надеюсь, не сердишься ты, – сказала кельда, увидев лицо Тиффани, – солнце великий целитель есть.
– Дженни, твои утешалки просто чудо, но ей нельзя вас часто видеть, она может кому‑нибудь рассказать.
– О, мы ей покажемся лишь сном, утешалки позаботятся о том, – спокойно возразила кельда. – Да и кто послушает мал‑мала девицу, болтающую небылицы про фей?
– Ей уже тринадцать! – возмутилась Тиффани. – Это опасно!
– Разве она не весела есть?
– Да, но…
Взгляд Дженни стал твёрдым, словно сталь. Она всегда уважала Тиффани, но уважение требует взаимности. В конце концов, курган был владением Дженни, и прилегающие земли, вероятно, тоже.
Тиффани ограничилась лишь замечанием:
– Её мать будет волноваться.
– Неужто? – сказала Дженни. – Вельми ли волновалась она, когда колотили бедняжку?
Тиффани была вынуждена признать, что кельда вновь её победила.
Многие считали Тиффани вострой, как бритва, но твёрдым серым взглядом Дженни сейчас можно было рубить стальные гвозди.
– Ну, мать Эмбер, она… Как бы сказать… Не слишком умна.
– И я то слыхала, – кивнула Дженни. – Звери тоже не больно умны, но олениха завсегда заслонит от беды оленёнка, а лиса за своих лисят станет против собаки, не дрогнув.
– Люди устроены сложнее.
– То заметно, – ледяным голосом сказала кельда.
– Твои утешалки, кажется, помогли. Не пора ли вернуть девочку в сложный мир людей?
«Где всё еще бродит её отец, – мысленно добавила Тиффани. – Я не сомневаюсь, что он выжил. Да, заработал пару синяков, но дышал хорошо и, надеюсь, хотя бы протрезвел. Господи, когда же вся эта история закончится? У меня полным‑полно других дел! Например, после обеда надо навестить Барона!»
Отец Тиффани встретил их во дворе своей фермы, куда девушки вошли пешком. Тиффани обычно привязывала метлу к дереву где‑нибудь неподалёку. На двор она старалась не залетать; официальная версия гласила, что полёты вызывают панику среди цыплят, но на самом деле она так и не научилась приземляться с должным изяществом, и просто не желала, чтобы её позор кто‑нибудь видел.
Мистер Болит посмотрел вначале на Эмбер, потом на свою дочь.
– Как она? Выглядит какой‑то… вялой.
– Ей дали успокоительное, – сказала Тиффани. – И лучшей ей не шататься по округе.
– Миссис Пуст ужасно волновалась, знаешь ли, – с упрёком продолжал отец Тиффани, – но я заверил её, что Эмбер в безопасном месте, и ты за ней присматриваешь.
«Это ведь правда, верно?» – вопрос не прозвучал вслух, но отчётливо подразумевался. Тиффани решила его проигнорировать, просто заметив:
– Так и было.
Она попыталась представить себе «ужасное волнение» миссис Пуст, но не преуспела. С точки зрения Тиффани, эта женщина постоянно пребывала в состоянии некоего смутного недоумения, словно окружающий мир был полон таинственных загадок, от которых она ежесекундно ожидала коварного подвоха.
Отец отвёл Тиффани подальше и понизил голос:
– Ночью Пуст вернулся, – прошипел он. – и, говорят, кто‑то пытался его убить!
– Что?
– Истинная правда, как то, что я стою перед тобой!
Тиффани взглянула на Эмбер. Девушка задумчиво таращилась в небо, словно терпеливо ждала, пока произойдёт что‑нибудь интересное.
– Эмбер, – осторожно спросила Тиффани, – ты умеешь кормить цыплят?
– О, да, мисс.
– Тогда покорми наших, ладно? Зерно в амбаре.
– Мать покормила их час назад… – начал отец, но Тиффани быстро оттащила его в сторонку.
– Когда это случилось? – спросила она, глядя, как Эмбер покорно бредёт к амбару.
– Миссис Пуст сказала мне, что ночью. Он был сильно избит. В том самом амбаре, где мы с тобой сидели вечером.
– Миссис Пуст вернулась к мужу? После всего, что случилось? Что она в нём нашла?
Мистер Болит пожал плечами.
– Он её муж.
– Но все же знают, что он её бил!
Отец явно смутился.
– Ну, – пробормотал он, – некоторые женщины считают, что любой муж лучше, чем вовсе никакого.
Тиффани уже открыла рот для резкого ответа, но посмотрела отцу в глаза и поняла, что он прав. Она видела таких женщин в горах, рано постаревших от нищеты и постоянного деторождения. Разумеется, знай они Нянюшку Ягг, по крайней мере, с деторождением можно было бы что‑то сделать, но некоторые семьи были так бедны, что продавали мебель в обмен на еду. И ничем тут не поможешь.
– Никто мистера Пуста не бил, папа, хотя, возможно, это и стоило бы сделать. Он пытался повесится, но я перерезала верёвку.
– У него два ребра сломаны, и синяки по всему телу.
– Упал с приличной с высоты, пап… он же чуть не задохнулся! Что мне ещё оставалось? Так и оставить его висеть? Заслуживает он этого или нет, но он остался в живых, хотя бы! Я не палач! Там был букет, папа! Из сорняков и крапивы! У него даже руки опухли от ожогов! В нём есть частичка добра, которая требует снисхождения, понимаешь?
– Но ты унесла ребёнка.
– Нет, папа, я унесла труп ребёнка. Послушай и пойми меня. Я похоронила мёртвое дитя и спасла умирающего мужчину. Я всё это сделала. Может, остальные и не поймут… начнут сочинять небылицы. Мне наплевать. Я делаю то, что должна.
Раздалось кудахтанье, и через двор прошла Эмбер, за которой строем маршировали цыплята. Кудахтала девушка, а цыплята шагали взад и вперёд, как новобранцы под командой сержанта. Эмбер невинно взглянула на Тиффани с отцом и тихо хихикнула между очередными «ко‑ко», выстроила птиц в круг, а потом увела обратно в амбар, как ни в чём не бывало.
После минутной паузы отец Тиффани тихо спросил:
– Я правда это видел, или мне померещилось?
– Нет, не померещилось, – ответила Тиффани. – И я понятия не имею, как ей это удаётся.
– Я тут потолковал с парнями, – сказал отец, – а твоя мать поговорила с женщинами. Мы будем присматривать за Пустами. Случилось то, чего не должно было произойти. И нельзя допустить, чтобы всё свалили на тебя. Люди не должны думать, что ты можешь справиться с чем угодно, и ты, кстати, тоже не должна так думать, поверь мне. Бывают проблемы, которые вся деревня должна решать сообща.
– Спасибо, пап, – сказал Тиффани. – А теперь мне пора проведать Барона.
Она уже и не помнила, когда видела его последний раз в добром здравии. Никто так и не понял, что с ним произошло. Однако, подобно многим другим инвалидам, он всё жил и жил, цепляясь за привычный распорядок и ежедневно ожидая смерти.
Она слышала, как один из крестьян назвал Барона «старой дверью, которая всё скрипит, но никак не захлопнется». В последнее время ему стало хуже, и, по её мнению, теперь он мог «захлопнуться» в любой момент.
Но Тиффани умела, по крайней мере, забрать его боль, и даже слегка напугать её, так что та некоторое время не возвращалась.
Тиффани поспешила в замок. Сиделка, мисс Скряб, со встревоженным лицом уже поджидала её у входа.
– Сегодня у него тяжёлый день, – сказала мисс Скряб, и добавила с застенчивой слабой улыбкой: – я всё утро молилась.
– Как мило с вашей стороны, – ответила Тиффани.
Она постаралась свести сарказм к минимуму, но сиделка всё равно нахмурилась.
Комната, в которую проводили Тиффани, пахла, как комната любого тяжелобольного: слишком много людей, слишком мало свежего воздуха. Сиделка застыла в дверях, словно на страже. Тиффани ощущала на себе её подозрительный взгляд. В последнее время напряжение постоянно росло. Порой в окрестностях появлялись бродячие священники, которым сильно не нравились ведьмы. К сожалению, люди прислушивались к их проповедям. Иногда Тиффани казалось, что крестьяне живут в каком‑то искажённом алогичном мире. Все мистическим образом знали, что ведьмы крадут детей и портят урожай. Тем не менее, за помощью неизменно шли к тем же ведьмам.
Барон лежал на сбившихся простынях. Его лицо посерело, а волосы побелели, там, где они совсем выпали, просвечивала розовая кожа черепа. Тем не менее, он выглядел аккуратно. Он всегда таким был, и каждое утро один из стражников приходил, чтобы побрить его. По общему мнению, эта процедура его бодрила, но сейчас Барон глядел прямо сквозь Тиффани. Впрочем, она к такому привыкла; Барон был человеком, что называется, «старой закалки». Он был весьма горд и порой раздражителен, но всегда держал себя в руках. С его точки зрения, боль пыталась сломить его, а что делать с теми, кто пытается тебя сломить? Нужно бороться, и тогда агрессор отступит, в конце концов. Проблема в том, что боль об этом правиле не знала. Она просто усиливала натиск день ото дня. А Барон молча боролся, лёжа с побелевшими губами; Тиффани буквально слышала его молчаливый крик.
Она села на стул рядом с постелью, размяла пальцы, глубоко вздохнула и позвала боль, вытягивая её из ослабевшего тела Барона в небольшой шарик у себя над плечом.
– Не люблю я эту вашу магию, – проворчала от двери сиделка.
Тиффани вздрогнула, словно канатоходец, когда кто‑то лупит по туго натянутому канату здоровенной дубинкой. Медленно и осторожно она перекрыла поток боли, понемногу за раз.
– То есть, не спорю, от магии ему лучше, – продолжала ворчать сиделка, – но где источник этой целительной силы, хотела бы я знать?
– Может, в ваших молитвах? – сладким голосом предположила Тиффани, и с радостью увидела проблеск злобы на лице женщины.
Впрочем, мисс Скряб такой ерундой не проймёшь, она была толстокожей, словно слон.
– Мы должны быть уверены, что не прибегаем к тёмным демоническим силам. Лучше немного боли на этом свете, чем бесконечные мучения на том!
Высоко в горах есть лесопилки на водяной тяге, с большими круглыми пилами, которые вертятся так быстро, что выглядят, словно размытые серебристые круги… пока какой‑нибудь человек по неосторожности не сунет туда руку. Тогда диск становится красным, и во все стороны летят пальцы.
Тиффани сейчас ощущала себя таким человеком. Ей нужно было сосредоточиться, а сиделка явно не собиралась молчать, в то время как боль лишь поджидала удобного момента, чтобы вырваться на свободу и натворить бед. Ох, ладно, к чёрту всё… Тиффани швырнула боль в подсвечник около постели. Он немедленно разлетелся на куски, а свеча вспыхнула и упала на ковёр; Тиффани поспешно затоптала её и повернулась к потрясённой сиделке.
– Мисс Скряб, я уверена, что вы намерены сообщить мне ценную информацию, но, в общем, мне совершенно наплевать на ваши мысли по какому‑либо поводу, мисс Скряб. Стойте здесь, сколько хотите, мисс Скряб, но имейте в виду, мисс Скряб, что я занята трудным и весьма опасным, ели что‑то пойдёт не так, делом. Уходите, мисс Скряб, или оставайтесь, мисс Скряб, но, главное, заткнитесь, мисс Скряб, потому что я только начала, и мне предстоит забрать ещё немало боли.
Мисс Скряб вперилась в неё яростным взглядом.
Тиффани ответила ей тем же, а уж если ведьмы что и умеют, так это смотреть.
Наконец, взбешённая сиделка ушла, громко хлопнув дверью.
– Говори потише, она станет подслушивать.
Это был голос Барона, но почти неузнаваемый. Обычно он был громким и командным, а сейчас звучал хрипло и тихо, будто каждое слово опасалось, что оно последнее.
– Извините, сэр, но мне нужно сосредоточиться, – ответила Тиффани. – Будет ужасно, если я что‑то сделаю не так.
– Ну разумеется, я помолчу.
Забирать боль было опасно, трудно и чрезвычайно утомительно, но старику явно становилось лучше, и это искупало все труды. Его кожа слегка порозовела, с каждой секундой он выглядел всё более живым, по мере того, как боль уходила из него через Тиффани и собиралась в маленький шарик над её правым плечом.
Равновесие. Главное, держать равновесие. Это было то, чему она научилась прежде всего: центр качелей не движется ни вверх, ни в низ, однако подъём и спуск перетекают сквозь него туда и сюда, в то время как сам он остаётся неподвижным. Ты должна стать таким центром, пусть боль течёт через тебя, но не в тебя. Очень непросто. Но она знала, как это делается! Тиффани гордилась своим мастерством; даже сама Матушка Ветровоск однажды одобрительно хмыкнула, увидев, как ловко Тиффани проделывает этот трюк. А одобрительное хмыканье Матушки значило больше, чем бурные аплодисменты любого другого человека.
Барон улыбнулся.
– Спасибо, Тиффани Болит. А теперь я хотел бы сесть в своё кресло.
Это была необычная просьба, и Тиффани призадумалась.
– Вы уверены, сэр? Вы всё ещё слишком слабы.
– Да, мне все так говорят, – отмахнулся Барон. – Удивительно, неужто они думают, я сам не знаю? Помоги мне встать с постели, мисс Тиффани Болит, мне нужно с тобой поговорить.
Выполнить просьбу оказалось нетрудно. Для девушки, которая вышвырнула из постели мистера Пуста, справиться с Бароном было проще простого, она обращалась с ним осторожно, словно с фарфоровой статуэткой, на которую старик стал очень похож в последнее время.
– Кажется, мисс Тиффани Болит, все наши беседы были крайне примитивными и сугубо практическими, – сказал он, устроившись поудобнее и взяв в руки палку.
Барон был не из тех, кто откидывается на спинку кресла, если можно сидеть на краешке, опираясь руками на трость.
– Пожалуй, да, сэр, вы правы, – осторожно ответила Тиффани.
– Этой ночью мне вроде бы явился некий посетитель, – сказал Барон, криво улыбнувшись. – Что ты об этом думаешь, мисс Тиффани Болит?
– Честно говоря, не знаю, – сказала Тиффани, мысленно застонав: «О господи, нет, только не Фиглы! Только бы не Фиглы!»
– Приходила твоя бабушка, мисс Тиффани Болит. Она была чудесной женщиной, очень красивой. Я изрядно расстроился, когда она вышла замуж за твоего дедушку, хотя оно и к лучшему, как я теперь понимаю. Но я скучаю по ней, знаешь ли.
– Неужели? – удивилась Тиффани.
Старик улыбнулся.
– После смерти моей любимой жены, Бабушка Болит осталась единственной, кто осмеливался спорить со мной. Даже тот, кто облечён властью и ответственностью, порой ведёт себя как полный идиот, и ему необходим человек, который не побоится сказать об этом вслух. Бабушка Болит исполняла свои обязанности с похвальным энтузиазмом, должен заметить. И не напрасно, потому что я действительно частенько был полным идиотом, и мне требовался хороший пинок по жопе, метафорически выражаясь. Надеюсь, мисс Тиффани Болит, что когда я сойду в могилу, ты будешь оказывать аналогичные услуги моему сыну Роланду, который, как тебе известно, порой ведёт себя крайне эгоистично. Ему точно понадобится некто, способный пнуть его по жопе, метафорически выражаясь, или не метафорически, если он слишком уж обнаглеет.
Тиффани постаралась скрыть улыбку, а потом потратила пару секунд на то, чтобы отрегулировать вращение шарика боли, по‑прежнему висевшего над её правым плечом.
– Спасибо за доверие, сэр. Сделаю всё, что смогу.
Барон вежливо кашлянул и продолжил:
– Разумеется, некоторое время я лелеял надежду, что вы с моим сыном сможете построить, может быть, более… близкие отношения?
– Мы с ним добрые друзья, – осторожно ответила Тиффани. – Мы были добрыми друзьями прежде, и, я надеюсь, останемся… добрыми друзьями в будущем.
Боль опасно заколыхалась, и Тиффани торопливо её успокоила.
Барон кивнул.
– Прекрасно, мисс Тиффани Болит, надеюсь, дружба не помешает тебе дать ему пинка по жопе, если потребуется.
– Полагаю, это даже доставит мне некоторое удовольствие, сэр, – заверила его Тиффани.
– Отлично, юная леди, – улыбнулся Барон. – Позволь также поблагодарить тебя, за то, что не стала фыркать при слове «жопа» и не спросила, что значит «метафорически».
– Спасибо, сэр. Я знаю значение слова «метфора», а «жопа» вполне традиционное выражение, тут нечего стыдиться.
Барон кивнул.
– Весьма мудро и очень по‑взрослому. Лицемерный «зад» оставим старым девам и малым детям.
Тиффани обдумала свой ответ и сказала:
– Да, сэр. Полагаю, тут вы ухватились за самую суть.
– Прекрасно. Кстати, мисс Тиффани Болит, я заметил, что ты в последнее время перестала делать реверанс в моём присутствии. Интересно, почему?
– Я теперь ведьма, сэр. Мы не делаем реверансов.
– Я твой барон, юная леди.
– Да. А я ваша ведьма.
– Но у меня тут солдаты, которые прибегут по первому сигналу. А ещё я уверен, ты знаешь, что наши крестьяне порой недолюбливают ведьм.
– Да, сэр. Я знаю, сэр. Но я всё равно ваша ведьма.
Тиффани посмотрела Барону в глаза. Они были бледно‑голубыми, но сейчас в них горел лисий огонёк озорства.
«Главное, – сказала она себе, – не показывать ни малейших признаков слабости. Он словно Матушка Ветровоск: постоянно проверяет людей».
Именно в этот момент, словно прочитав её мысли, Барон рассмеялся.
– Когда ты успела стать такой самодостаточной, мисс Тиффани Болит?
– Не знаю, сэр. Однако мне в последнее время кажется, что меня, наоборот, недостаточно.
– Ха, – сказал Барон. – Я слышал, ты трудишься, не покладая рук.
– Я ведьма.
– Да, – ответил Барон. – Я заметил. Это ты выразила чётко, ясно и отнюдь не однократно.
Он сложил руки на трости и пристально посмотрел на неё.
– Значит, это правда? – спросил он. – Я слышал, примерно семь лет назад ты вооружилась сковородкой и отправилась в некую волшебную страну, где спасла моего сына от Королевы Эльфов, весьма неприятной особы, как мне дали понять?
Тут Тиффани призадумалась.
– А вы хотите, чтобы это было правдой?
Барон хихикнул и указал на неё худым пальцем.
– Хочу ли я? Ничего себе! Отличный вопрос, мисс Тиффани Болит, ведьма. Дай подумать… скажем… я хочу знать правду.
– Ну, насчёт сковородки… так и было, вынуждена признать, а Роланд, он, как бы это сказать, оказался немного не в форме, так что я, хм, взяла ответственность на себя. Частично.
– Частично? – переспросил старик, улыбаясь.
– Прилично, но не слишком, – быстро поправилась Тиффани.
– И почему же, интересно, никто не рассказал мне об этом тогда? – спросил Барон.
– Потому что вы Барон, – просто ответила Тиффани. – Это юноша с мечом должен спасать девушку, а не наоборот. Таков порядок вещей. Так устроены сказки. Никому не хотелось думать иначе.
– И ты не разозлилась? – Он не сводил с неё пристального взгляда. Неудачный момент для вранья.
– Разозлилась, – признала она. – Частично.
– Прилично, но не слишком?
– Пожалуй, что так. Но потом я отправилась учиться на ведьму, и всё это стало неважно. Вот вам правда, сэр. Извините, сэр, но кто рассказал вам обо всём?
– Твой отец, – ответил Барон. – И я ему за это благодарен. Он приходил вчера, чтобы выразить свое почтение, потому что я, как ты знаешь, умираю. Вот и тебе правда взамен. И не смей ругать его, юная леди, ведьма ты или нет. Обещаешь?
Тиффани знала, что отец страдал от несправедливости, приключившейся с ней много лет назад. Она, честно говоря, не очень из‑за неё волновалась, а вот отец другое дело.
– Да, сэр, обещаю.
Барон минуту молча смотрел на неё.
– Знаешь что, мисс Тиффани Болит, ведьма (как ты не раз утверждала)? Мой взгляд затуманен нынче, но разум, как ни странно, видит гораздо дальше, чем ты предполагаешь. Многое позади, но ещё не поздно вознаградить верность. У меня под кроватью стоит окованный медью сундук. Иди и открой его. Давай! Сейчас же.
Тиффани вытащила из‑под кровати сундук, тяжёлый, словно набитый свинцом.
– Внутри несколько кожаных кошелей, – сказал у неё за спиной Барон. – Возьми один из них. Там пятнадцать долларов. – Барон закашлялся. – Спасибо, что спасла моего сына.
– Послушайте, я не принимаю… – начла Тиффани, но Барон прервал её, стукнув по полу тростью.
– Заткнись и послушай, пожалуйста, мисс Тиффани Болит. Когда ты билась с Королевой Эльфов, ты ещё не была ведьмой, и, следовательно, ваше ведьминское правило не брать в награду денег к этому случаю не относится, – резко сказал Барон, его глаза сияли, словно синие сапфиры. – В благодарность за услуги, оказанные мне лично, тебе, полагаю, платили едой, чистым старым холстом, подержанной обувью и дровами. Надеюсь, моя управительница была достаточно щедрой? Я велел ей не скупиться.
– Что? О, да, сэр.
Это, в общем, была почти правда. Ведьмы жили в мире подержанной одежды, старых холстов (пригодных на повязки), ещё крепких ботинок, и, разумеется, всяких прочих подобных х/б, б/у. В этом мире доступ к б/у из замка был практически равноценен ключам от монетного двора. Что же до денег… она задумчиво покрутила в руках кожаный кошель. Он был весьма тяжёл.
– Как ты поступаешь с теми вещами, которые тебе дают за работу, мисс Тиффани Болит?
– Что? – отсутствующе переспросила она. – А, ну, обычно меняю или дарю тем людям, кому они действительно нужны… типа того.
– Мисс Тиффани Болит, ты внезапно стала слишком рассеянной. Наверное, размышляешь о том, что пятнадцать долларов совсем немного за спасение жизни баронского сына?
– Нет!
– Это значит, «да», как я понимаю, верно?
– Извольте понимать «нет» как «нет», сэр! Я ваша ведьма! – Тиффани сердито уставилась на него, тяжело дыша. – К тому же, прямо сейчас я пытаюсь сбалансировать весьма непростой сгусток боли, сэр.
– А, узнаю внучку Бабушки Болит. Смиренно прошу твоего прощения, как, бывало, просил у неё. Тем