Тем, чьи способности к эмоциональному и интеллектуальному росту выше среднего, требуется больше времени для достижения зрелости. Для них психологическая юность продолжается и в двадцать лет (22).
Существует три стадии развития человека: детство, юность и зрелость. Мы должны успешно решить задачи предыдущих стадий, прежде чем переходить на следующие.
Задача детства — научиться доверять (23); юности — освободиться от родительской зависимости, найти собственную идентичность. Настоящий взрослый уверен в своих силах, легко принимает себя и окружающих. Задача юности складывается из трех подзадач:
1. Разлюбить родителей
«Это несправедливо, — пожаловалась мне как-то младшая дочь, — ты вышла замуж за папу, а мне придется выходить за незнакомого человека». Молодой человек должен разлюбить родителей, чтобы освободить себя для любви к незнакомому человеку. Ему нужно отстраниться от тех людей, кого он любил с детства, чтобы достичь подлинной близости с другими.
Одним из признаков этого изменения является оценочное отношение к родителям. Я гордилась мачехой, когда была маленькой. Она была такой обаятельной и остроумной. А в юности я уже стыдилась появляться с ней на людях: она так громко сморкалась! Обе мои дочери прошли через похожие переживания в подростковом возрасте, когда они терпеть не могли ходить куда-нибудь вместе со мной. Они стыдились моей одежды («Такая невыразительная! »), быстрой походки, откровенного смеха, громкого голоса («Мам, на нас все смотрят! »).
Родителям больно, когда в один прекрасный момент они узнают, что дети их стыдятся. Детям еще больнее: стыд порождает чувство вины. И тем, и другим стало бы легче, если бы они поняли, что мы можем стыдиться только тех людей, которых любим (см. «Стыди вина», 4).
|
|
Юноша расторгает близкие отношения прошлого. «Моя дочь всегда мне доверяла свои переживания, все рассказывала, но сейчас стала все держать в секрете»; «Мы с папой всегда могли поговорить, но сейчас это почему-то изменилось». Родители, чрезмерно реагирующие на подобное отвержение, шантажирующие своих детей чувством вины, усложняют их юношеский период. Иногда дети вынуждены прибегнуть к обману: «Я общаюсь с матерью ровно столько, чтобы у нее сложилось впечатление, что я ей доверяю, но на самом деле я не рассказываю ей ничего значимого».
2. Бороться за независимость
Молодой человек одной ногой стоит в безопасном детстве, а другую проносит через опасный вакуум неизвестности, нащупывая свой путь к независимости. Часть его хочет еще ненадолго остаться в привычном безопасном мире, в то время как он борется за достижение уверенности в себе. Он стыдится своей зависимости и иногда скрывает ее от себя, проецируя на родителей: «Вы слишком меня опекаете, не позволяете мне жить своей жизнью. Перестаньте меня контролировать». Родители, которые в действительности стараются дать ребенку свободу, обижаются, их возмущают обвинения, не имеющие под собой никакого основания.
Ребенок нуждается в любви и одобрении родителей. Юноша все еще борется с некоторыми из этих потребностей и боится, что они потянут его назад. Чтобы доказать себе и родителям, что он перерос эти потребности, подросток обращается к опасным способам действий: рискует, поступает импульсивно, проявляет упрямство.
|
|
Молодой человек, которому в детстве приходилось прикладывать много усилий, чтобы получить любовь и одобрение, научился хорошо управлять родителями: задабривать, лгать, манипулировать, скрывать истинные мысли и чувства. Так как в первые годы жизни он столкнулся с депривацией, его старые потребности остались неудовлетворенными, он испытывает большие трудности с их преодолением в юношеском возрасте. Он может откладывать выполнение решающей задачи — тогда происходят невротические задержки, которые длятся до среднего возраста, или посвятить свою жизнь тому, чтобы задабривать, манипулировать, лгать и зависеть от любви и одобрения других людей, и тогда застревает на детском уровне отношений со всеми.
Ребенок, переживший опыт глубокой депривации, будет слишком остро реагировать на скрытую зависимость в юности, отрицая ее в преувеличенной манере. Он компульсивно отыгрывает негативные чувства к родителям и лицам, обладающим властью, — становится высокомерным, бунтует, наказывает, унижает. Возможно, ему никогда не удастся перерасти эту стадию. Он бессознательно ненавидит скрытую зависимость, сознательно ненавидит родителей, с которыми связаны эти чувства. Ребенок, который в детстве совсем не получал любви и одобрения, так и не научился доверять, станет психопатом (10).
3. Найти идентичность
Маленький ребенок воспринимает себя как члена семьи: он дитя родителей, брат или сестра других детей в семье. В юности он должен освободиться от старого образа себя и найти новый; ему предстоит открыть свою индивидуальность. Он начинает отрываться от семейных традиций, но еще не готов встать на собственный путь. В этот переходный период он нуждается во временной идентичности, образе «я», который поможет преодолеть сложности отречения от старых путей. Он временно усваивает чужой стиль жизни: взрослого, которым восхищается (но не родителя), друга, группы сверстников, возможно, писателя или литературного героя. Родители, которые высмеивают подростковый конформизм в одежде и манерах, желание «быть как все», не понимают, что их ребенок просто на время обращается к новой идентичности, примеряет ее к себе, чтобы затем найти собственную.
|
|
Некоторые родители поднимают столько шума из-за мелочей, что это толкает и их самих, и их детей на ложный путь повторяющихся глупых перебранок — так, будто ведется серьезная борьба. Мать, переоценивающая важность одежды или прически, заставляет сына сконцентрировать все мысли и силы на борьбе за внешний вид. Он тратит столько энергии на эту поверхностную проблему, что главные задачи юношеского периода остаются нерешенными: молодой человек не может найти своего места в мире и свой путь в жизни. Мать и сын обманывают сами себя: оба лелеют иллюзию, что он решает важную задачу своего возраста. На самом деле он тратит драгоценное время и силы, которые нужны для истинного роста, на пустые насмешки и перебранки.
Чтобы достичь зрелости, индивиду нужно избавиться от некоторых семейных традиций и сформировать собственные. В юношеский период это может выглядеть так, будто вместе с водой он выплескивает и ребенка, отрицая все стандарты и намеренно действуя наперекор родителям. Вообще-то, люди наследуют от родителей значимые ценности, хотя в годы юношеской неразберихи это может и не быть очевидным. Некоторых родителей охватывает паника, и они стараются навязать свои идеи детям. Пытаясь избежать чувства беспомощности, они становятся жестче, авторитарнее как раз тогда, когда их детям больше, чем обычно, нужна свобода. Эта отчаянная попытка установить контроль над ребенком усиливает его бунт и увеличивает пропасть в отношениях. Иногда восстановлению они уже не подлежат. Неистовствующие родители обращаются за помощью в полицию, объявляют себя врагами ребенка и навсегда лишаются его доверия.
Когда вы передаете ребенка в руки правоохранительных органов, подвергая его тем самым унижению, запугиваете тюремным заключением, то наделяете его представлениями о себе как о преступнике. Фриденберг (24) описал, как мы категоризируем молодых людей. Как раз в тот период, когда молодой человек находится в поисках своей идентичности, наше общество загоняет его в угол. Его поведение помечается совершенно определенными ярлыками: хорошо адаптированный, больной (невротичный) или делинквент — и нет речи об индивидуальных различиях, нет признания конфликтных мотивов, понимания юности как переходного, экспериментального периода. Трагедия заключается в том, что молодой человек принимает такой ярлык и отдается на волю судьбы.
Некоторые родители пытаются контролировать детей эмоциональным шантажом, вынуждая их чувствовать себя виноватыми: «Ты разбиваешь матери сердце»; «У отца будет сердечный приступ из-за тебя»; «У меня случится нервное расстройство». И если им не удается саботировать юношеское становление, то они сеют семена хронического негодования. Другие используют более прямые угрозы: «Пока я тебя кормлю, ты будешь поступать по-моему»; «Я тобой больше не занимаюсь»; «Ты мне больше не сын».
Особенно сегодня, когда целое поколение экспериментирует с наркотиками, ведет образ жизни хиппи, некоторые истеричные родители отыгрывают самые ужасные фантазии своих детей, связанные с отвержением и одиночеством. Родители толкают их к важным решениям в тот момент, когда им нужно поэкспериментировать с новыми идеями, попробовать новые виды поведения, найти собственный стиль жизни и свою философию. Вместо того чтобы дать молодому человеку время на встречу с внутренним конфликтом между зависимостью и независимостью, его вынуждают переживать проблему как решающую битву между Родителем и Ребенком. Такой порядок вещей либо сильно замедляет его рост и стремление к зрелости, либо совсем останавливает его, и юноша навсегда застревает на стадии подросткового бунта.
Юноша должен найти свою сексуальную идентичность. В нашей культуре маленький мальчик, окруженный женщинами дома и в школе, практически не имеет возможности идентифицироваться с мужчиной. Он может войти в юношескую стадию со спутанным образом собственной сексуальности, которая его пугает. Ему известно, как наша культура принижает, наказывает и ограничивает свободу муж-чин- гомосексуалистов.
Маленькая девочка, которую в школе учили соревноваться с мальчиками, вдруг узнает, что ей нужно их соблазнять, а не конкурировать. Культура и средства массовой информации угрожают ее самооценке и постоянно напоминают, что она должна быть привлекательной для мужчин.
Родители, которые хотят помочь взрослеющим детям добрым советом относительно внешнего вида и поведения на людях, должны помнить, что в этом возрасте ребенка терзают сомнения. Почти каждый их комментарий созвучен внутреннему голосу подростка, вещающего ему, что он безобразно выглядит или неадекватно себя ведет.
Юноша пытается найти свое место на профессиональном поприще. В отличие от мальчиков из более примитивных сообществ, большинство современных сыновей лишены возможности помогать отцам и одновременно учиться у них тем навыкам, которые они могли бы применить в зрелом возрасте. Эти дети имеют скудные представления о деятельности отцов. В механизированном обществе трудно найти достойную работу, что усложняет обретение профессиональной идентичности (24, 25).
Девочка получает хорошее образование, позволяющее ей внимательно отнестись к собственному потенциалу и рассмотреть возможности профессиональной творческой деятельности, но одновременно с этим ей приходит незаметное, но мощное послание, которое заставляет ее думать только о том, как завлечь мужчину, и забыть об остальных интересах.
Хелена Дойч (26) пишет, что женщине ровно настолько трудно понять и принять свою дочь-подростка, насколько она не решила собственные проблемы в отношениях с матерью. Это справедливо и для отношений с отцами. Скрытые чувства, связанные с нашими родителями, живыми или уже умершими, затуманивают наше видение. Остатки страха, гнева, ревности, зависимости искажают мышление и портят отношения с взрослеющими детьми.
Проблема отцов и детей существует с незапамятных времен, но сегодня она стоит особенно остро. История меняется так быстро, происходит настолько радикальный слом ране почитаемых устоев и нравов, что молодые люди видят мир совсем иным, нежели его видели их родители и дедушки с бабушками. Юноша всегда стремился к отвержению некоторых родительских ценностей, но современные дети называют бессмысленным весь наш уклад жизни. Поколение депрессивных, озабоченных безопасностью родителей свидетельство тому, как молодежь общества изобилия игнорирует их предостережения и насмехается над ценностями среднего класса. Неудивительно, что родители испуганы. Именно страх объясняет их осуждающий настрой и воинственность (30).
Еще одним фактором, который увеличивает разрыв между поколениями, является современная семья, центрированная на ребенке. Мы, воспитанные в старомодных авторитарных семьях, где подразумевалось, что детей должны видеть, но не слышать, переключились на Гезелла и Илг', доктора Спока и либеральную школу воспитания детей в целом. Мы научили детей чувствовать и выражать эмоции, требовать соблюдения их прав. Вы можете не волноваться, когда ваше четырехлетнее чадо топает ногой и кричит: «Ты плохая мама, я тебя ненавижу! » Но если он продолжит поступать так же, став выше, сильнее и членораздельнее вас, сохранять спокойствие уже сложнее. Мой собственный опыт самотерапии показал, что часто, когда дети выражали негативные чувства в отношении меня, за моим внешним гневом скрывалось нечто совершенно иное.
В ходе самотерапии мне удалось обнаружить следующее: я чересчур идентифицируюсь со своим ребенком.
В детстве я никогда не осмеливалась сердиться на родителей и, испытав на себе ежовые рукавицы моей ригид-
Речь, по-видимому, идет о книге Арнольда Гезелла и Френсис Илг «Ребек от 5 до 10» («The Child from Five to Ten» by Gesell, Arnol and Ilg, Frances L.; NY, Jason Aronson. 1946). — Прим. peg.
ной и властной мачехи, которую я любила и боялась, к юношескому возрасту я накопила огромный запас гнева. Я умудрялась контролировать его невероятным усилием воли, которое сопровождалось навязчивыми мыслями о самоубийстве, поскольку мой неканализированный гнев обратился внутрь меня. Когда дочь в подростковом возрасте выражала раздражение в мой адрес, мне казалось, что она ненавидит меня так же сильно, как я когда-то ненавидела свою мачеху.
Однажды я сказала своей взрослой аудитории, что следующая лекция будет посвящена юношескому возрасту, и на нее приглашаются все молодые люди. По мере приближения дня X. моя тревога нарастала. Я боялась предстать перед аудиторией подростков и юношей. Они должны меня ненавидеть: я буду для них родителем или учителем, то есть врагом. Что я могу им сказать? Что они хотят услышать? Что будет для них полезно? В отчаянии я позвонила своей младшей дочери, которая тогда жила отдельно от нас, и попросила совета. Что стало бы полезным для нее в тот, подростковый период? «Помнишь последний год, когда ты жила дома, с нами? Мне казалось, что ты все время испытывала сильную ненависть ко мне». Дочь была шокирована таким вступлением: «Мамочка, что ты! Я никогда не ненавидела тебя. Ты, конечно, меня доставала, — она засмеялась, — иногда это действительно раздражало. Ударяясь локтем о косяк, я злилась на тебя — будто это ты виновата, но я всегда знала, что это иррациональное чувство».
Этот разговор принес мне огромное облегчение. Даже в последние годы, когда благодаря гештальт-самотерапии и общению с детьми я узнала, насколько глупыми и невротичными были мои поступки в их адрес, и что их раздражительность в действительности была оправдана, мне помогало, если я вспоминала слова дочери: «Я никогда тебя не ненавидела». Меня все еще преследует образ мачехи: моя иррациональная часть чувствует, что я похожа на нее и заслуживаю ненависти собственных детей, другая часть чрезмерно идентифицируется с агрессивной дочерью. Сегодня при помощи гештальт-самотерапии я прорабатываю свой старый гнев к мачехе. Я бы очень хотела решить эту проблему, пока девочки еще живут дома.
Молодой человек, выполняющий задачу своего периода развития, а именно — разлюбить родителей и освободиться от зависимости от них, нередко критичен и суров. Отец — объект восхищения в прошлом, привыкший слышать возносящие на пьедестал фразы вроде: «Но папа говорит, что... », теперь принимает один болезненный удар за другим. Мать все чаще слышит отчаянное: «Ну, мам! », из которого ясно слышится: «Ты ничего в этом не понимаешь! »
Если вы чрезмерно реагируете на это новое отношение, то благодаря самотерапии можете увидеть, что вы бессознательно поменялись ролями и ведете себя так, будто вы — это ребенок, которого ругают, а ваше взрослеющее чадо — критикующий родитель. Пропустив сквозь себя этот скрытый материал, вы сможете снова почувствовать себя взрослым и спокойно принять критику ребенка.
Каждый родитель реагирует на такое новое отношение с позиции собственной истории. Когда мои дети стали закидывать меня своими неодобрительными взглядами, я регрессировала на ранние стадии своего развития. Я снова почувствовала себя приемным ребенком, живущим в чужих семьях, нежеланным, нелюбимым приемышем, которого едва терпят. Иногда скрытым чувством оказывается зависть к той новой свободе, которую получили наши дети, и которой у нас самих никогда не было — это описано в главе «Зависть и ревность».
Иногда это просто неспособность выйти из привычной роли опекающего родителя. Ребенок, для которого одобрение родителей и учителей было важнее всего, ныне обеспокоен признанием сверстников. Взрослые, когда-то служившие для него опорой, становятся врагами. Это изменение оказывается неприятным сюрпризом для родителей. Некоторые из них отказываются смотреть правде в глаза и продолжают использовать старые угрозы и методы подкупа, чтобы подчинить детей. Однако теперь эти методы не только не приносят желанных результатов, но скорее — вредят.
Подростковый и юношеский возраст — время стресса и сильного напряжения и для ребенка, и для родителей. Чем менее гибкими и более ригидными будут обе стороны, тем более травматичным для всех окажется данный период.
ЗАВИСТЬ И РЕВНОСТЬ
Зависть. Вебстер определяет зависть как «болезненное или неприятное осознание преимуществ другого человека, сопровождающееся стремлением обладать такими же преимуществами».
Большинству из нас знакомо чувство зависти, но некоторые люди отравлены им как ядом, который пронизывает их существование сверху донизу, касаясь всех областей жизни. Хронические завистники еще в детстве приучились воспринимать себя как неадекватных человеческих существ (12). Как они вырабатывают подобный образ себя? Зависть порождают два типа детско-родительских отношений:
а) Родители, недовольные своим ребенком, ждут, когда он станет красивее, умнее, талантливее и т. д. Ребенок убеждается на всю жизнь, что не может достичь ничего этого.
б) Родители, имеющие иррациональное, экстравагантное представление о своем ребенке, преувеличивают его дарования. Но никакие амбиции и никакой самый усердный труд не помогут ему доказать всему миру, что он способен на предсказанные родителями достижения. Он никогда не сможет достигнуть столь завышенных целей.
Хронически завистливый человек постоянно озабочен вопросом престижа: как его получить и не потерять. С его точки зрения все виды достижений, материальные блага — гламурны и подчеркивают его статус. Убежденный в своих невысоких способностях, он накапливает эти знаки престижа, чтобы чувствовать себя равным окружающим. Он должен убедить мир, что не хуже остальных.
Многие завистливые люди из-за вечного чувства небезопасности легче чувствуют себя на отдыхе, в новом месте
с незнакомыми людьми, где они стараются избегать какой бы то ни было конкуренции. Но если они находятся на курорте слишком долго, близко знакомятся с людьми, так что возникает возможность помериться с ними силами, то снова чувствуют необходимость производить впечатление.
Зависть — очень неприятная эмоция, имеющая два болезненных аспекта:
а) Наша культура осуждает зависть. С точки зрения религии, греховно желать собственности ближнего. Мы стыдимся собственной зависти, ждем ответной неприязни и неодобрения окружающих.
б) Завидуя кому-либо, вы находитесь в состоянии болезненного осознания того, что у кого-то есть что-то, чем вы не обладаете. Поскольку завистливый человек изначально убежден в своей неполноценности, неспособности получить желаемое, каждый укол зависти, который он чувствует, сравнивая себя с другими, усиливает его страдания.
Завистливый человек оправдывает свое возмущение богатством другого, критикуя его. Он придумывает самые невероятные объяснения, чтобы защитить себя: «Это несправедливо. Если бы в мире была справедливость, я бы тоже обладал всем этим. Тот, у кого все это есть, плохой, бесчестный и не заслуживает этих благ».
Некоторые аспекты нашей культуры поощряют зависть. Американцам сложно достигать подлинной близости друг с другом, а отчужденность порождает зависть. Невероятная стремительность разработок природных источников, массовое производство и реклама заставляют оценивать вещи в соответствии с соображениями их престижности. Быть на уровне Джонсов — вот современный стиль жизни.
Американские родители учат детей пренебрежительно относиться к другим людям. Маленькая Сьюзи приходит домой в слезах, потому что Мэри назвала ее «толстухой». Мать спешит утешить дочку откровенной ложью: «Мэри такая тощая, я бы очень переживала, если бы она была моей дочкой. Не обращай внимания на ее слова, дорогая». И маленькая Сьюзи учится не доверять собственным наблюдениям, искажает правду ради более комфортного самочувствия.
Это стремление хронически завистливых людей искажать реальность довольно опасно. Из него может развиться параноидная установка. Если вы знаете, что довольно часто завидуете окружающим, используйте это знание для самотерапии и сделайте шаг к развитию собственной рациональности. Любая эмоция, которую вы часто испытываете, является тем, что я называю стереотипной реакцией, покрывалом, которое прячет под собой все остальные чувства. Стереотипная реакция — это всегда материал для самотерапии, вне зависимости от того, насколько он вам кажется разумным и адекватным. Каждый раз, счищая слой зависти, переживая то, что лежит под ней, — собственную неполноценность, никчемность, беспомощность и т. д., — вы движетесь к психическому здоровью и уходите от серьезных нарушений.
В ходе гештальт-самотерапии проведите воображаемую встречу с человеком, которому завидуете. Обвините его во всех грехах, которые вам придут в голову, — в никчемности, злобе. Отругайте его. Объясните, почему он не заслужил этих благ, а потом сыграйте роль этого «никчемного» человека. Затем проиграйте две части своей личности: одна часть считает, что вы заслуживаете всех «ценностей», другая придерживается противоположного мнения. Как только вы поймете, что проецируете на другого человека скрытую убежденность в собственной никчемности, вы начнете меняться в сторону роста.
Те из нас, кто не страдает хронической завистью, для кого зависть не является стереотипной реакцией, все равно время от времени испытывают это чувство. Зависть всегда является неадекватной реакцией, скрывающей истинное чувство. После того, как меня оставила мать, я завидовала другим детям, у которых были нормальные семьи и любящие матери. Даже будучи взрослой, я чувствовала укол зависти, если слышала чьи-то жалобы на материнскую гиперопеку. Мне потребовалось проделать много работы в самотерапии, чтобы разобраться в своих скрытых чувствах к матери, чувствах, связанных с опытом приемного, «чужого» ребенка. Эта зависть прошла, и теперь я могу сказать: человеку, имеющему гиперопекающую, контролирующую мать, возможно, приходится сложнее, чем мне.
В начальной школе я сильно завидовала одной своей однокласснице. Меня возмущала ее популярность, школьные успехи и живая, притягательная манера общения. В течение многих лет я просила в вечерней молитве: «Боже, пожалуйста, позволь мне стать лучше Мэй Брайт». Я сконцентрировалась на Мэй Брайт и своей зависти к ней, чтобы избежать чувства одиночества и отверженности — спутников приемного ребенка.
Зависть концентрирует вас на другом человеке и отвлекает от ваших внутренних процессов. Зависть всегда скрывает другие чувства и является хорошим материалом для самотерапии.
Много лет назад, когда я еще не обрела профессионального статуса, мне очень хотелось выйти с лекцией на аудиторию. Подобно истинному миссионеру, я была готова читать любой группе, согласной меня слушать. Я бесплатно предлагала свои услуги некоторым местным организациям, которые приглашали лекторов выступить с еженедельными сообщениями на разные темы. Руководительница одной обучающей программы с благодарностью приняла мое предложение, но на следующий же день перезвонила мне с извинениями. Она объяснила, что еще новенькая на этой работе, и вышестоящее начальство отругало ее за приглашение лектора без их ведома. Лекцию отменили. В то время я считалась независимой одиночкой в данной области, и мне было известно, что несколько членов руководства выступали против моего нетрадиционного подхода в психологии и называли меня шарлатанкой. Я приняла еще одну неудачу в реализации своего миссионерского рвения и отправилась на поиски другой публики.
Несколько месяцев спустя я прочитала объявление в местной газете, в котором говорилась, что эта организация представляет новый курс с названием, аналогичным моему. Курс собирался читать местный психолог. Зависть буквально съедала меня, я страдала навязчивыми мыслями и впала в депрессию. После нескольких дней мучительных переживаний я обратилась к технике записывания в самотерапии (4), что принесло мне облегчение.
Этот метод заключается в записывании вопросов и предположений, связанных со скрытым чувством. Вы пишете до тех пор, пока не возникнет новая эмоция, более сильная, чем та, с которой вы начали. Некоторые ваши предположения будут вполне разумными, но если они не пробуждают сильного чувства, вы должны оставить их и искать другое объяснение. Вот что я записала, пытаясь найти, что стоит за моей завистью:
«Что я чувствую в связи с этим курсом? Депрессивное настроение. Что я боюсь почувствовать? Разочарование? Гнев? Конкуренцию? Я чувствую себя брошенной за борт? Снова чувствую себя приемным ребенком? Меня никто не ценит? Это ревность к «своему» ребенку в семье? Гнев на взрослых, которые не заботятся обо мне? (Это были прежние открытия, к которым я пришла в ходе самотерапии.) Что я боюсь почувствовать? Почему мне настолько больно, что я чувствую себя будто замороженной? Зубы болят. Что я чувствовала, впервые прочитав объявление? Доктор N. Мне кажется, что он что-то украл у меня? Хочется есть. Стараюсь отвлечься, читаю что-то из Маслоу (интеллектуализация). Что я боюсь почувствовать? Страх? Утрату веры в работу? Я зависима от их одобрения? Боюсь, что они сочтут меня пустышкой? Боюсь продолжать работу, будто мне нечего сказать? Будто я ненастоящая? Как Сара Кру (из детской книжки), которая притворялась принцессой. На самом деле я всего лишь приемный ребенок. Боюсь показаться фальшивкой, потому что они меня считают такой? Потому что я солгала по поводу своей семьи? (Сказала, что мачеха — моя настоящая мать.) Пыталась обрести какую-то принадлежность, быть такой же, как все дети. Мне стыдно узнать это из опыта (плачу). Так вот что означают эти переживания! Мой сексуальный опыт. Полученный из жизни, а не из книг (травмирующий детский сексуальный опыт). Стыд. Как будто они обвиняют меня. Не такая, как все дети. Притворщица».
Я испытала острый стыд. Он продлился несколько секунд, а потом я поняла, что зависть, депрессия и навязчивые мысли прошли. Все показалось совсем не важным, и я могла больше не думать об этом.
Наша культура, стимулирующая зависть, в то же время называет ее постыдной, и некоторые люди учатся избегать этого чувства. Мы прячем зависть под другими переживаниями. Несколько лет назад, на одном из моих воркшопов студентка, краснея, призналась, что завидует красоте другой участницы группы. Почти вся группа сказала, что они хорошо ее понимают, так как и они периодически страдают от зависти. Моей первой реакцией было удивление, а потом я выпалила: «Я никогда никому не завидовала».
После сессии я стала размышлять. У меня закрались некоторые подозрения, так как реакция была нетерапевтич-ной и не похожей на меня. В группе была участница, которая рискнула признаться в постыдных переживаниях, остальные поддержали ее, а я, ведущая, выдала реплику, в которой было одно превосходство и ни малейшего сочувствия.
Эта неадекватная реакция, провальная с точки зрения позиции ведущего, была явным признаком того, что я пытаюсь что-то скрыть. Это стало шагом 1 в самотерапии, осознать неадекватную реакцию (см. Приложение I). Шаг 2: Почувствовать поверхностную эмоцию. Я вернулась к эпизоду, снова почувствовала удивление, осознав, что зависть — такое распространенное чувство. Шаг 3: Что еще я чувствовала? Желание объяснить той участнице, что она не должна завидовать. Шаг 4: Что мне это напоминает? И в этот момент я вспомнила (одновременно поразившись своей способности к самообману) ту зависть, от которой совсем недавно избавилась. На протяжении многих лет я завидовала высокой (мой рост — чуть больше полутора метров) привлекательной женщине, которая пользовалась большим успехом у публики и получила профессиональное признание за оригинальные работы в психологии.
Мне всегда говорили, что ее лекции такие же интересные и увлекательные, как мои. Обычно это произносилось с таким восторгом, словно они ожидали, что я буду рада это слышать, а мне в ответ всегда хотелось ударить их. Слыша или находя ее имя в списках достижений, я каждый раз вздрагивала. Благодаря длительной, тяжелой самотерапии я переросла эту зависть, но моя новообретенная свобода сопровождалась некой амнезией всего прошлого опыта. Я старательно забыла обо всех своих переживаниях. Однако когда я рискнула вспомнить и признать собственную слабость, то смогла стать более полноценной ведущей, не только принимающей, но и реально понимающей завистливых людей.
Существует множество способов скрыть зависть, замаскировать ее при помощи других эмоций. Моя первая дочь была большой любительницей послушать новые истории, и как только немножко подросла, стала такой же страстной читательницей, как я. Я еженедельно ходила в библиотеку, пока она занималась в школе, и в дополнение к своим книгам приносила целую стопку рассказов для нее.
Сначала ей нравились книги, которые я приносила, но годы шли, у нее появились свои вкусы, и я не всегда могла угадать, что она хочет, поэтому приносила ассортимент самой разной литературы, из которого дочь могла выбрать себе что-то по вкусу. Все шло хорошо. Однажды, исследуя последнюю мою книжную подборку, Джени пожаловалась: «Мам, почему ты приносишь книги, которые мне не нравятся? » Я так разозлилась, что не смогла произнести ни слова в ответ. Я вышла из комнаты и стала мысленно изливать весь свой праведный гнев («Избалованная девчонка! Она не заслуживает такой хорошей матери, как я. Какая мать будет каждую неделю ходить в библиотеку и тратить столько времени, чтобы подобрать книгу, которая придется по вкусу ее ребенку? Как она может такое говорить, когда я так добра с ней?! ») Наконец, до меня дошло: возможно, я что-то от себя скрываю. Это было шагом 1, осознание неадекватной или слишком болезненной эмоции. Шаг 2, почувствовать внешнее переживание. Я осуждала неблагодарность дочери. Шаг 3: Что я чувствовала до появления этого переживания? Разочарование. Я думала, она будет довольна. Выбирая книги для Джени, я предвкушала ее радость с тем же чувством, с каким готовлю пироги для Берни. Я получаю огромное удовольствие, видя, как они все радуются. Шаг 4: Что мне это напоминает? Как было бы здорово, если бы кто-нибудь приносил мне книги, когда я была ребенком. Мысленно я вернулась в детство, к своей зависимости от книг, к отчаянному бегству в рассказы о чужих жизнях, к злой приемной матери, которая в качестве наказания порвала мой читательский билет и те два года, которые я прожила с ней, я была вынуждена читать и перечитывать одни и те же книги. Я вновь пережила то ужасное чувство и осознала, что лежит за моим негодованием, — зависть. Прошедший через многочисленные лишения ребенок завидовал богатствам моей дочери.
Как только я почувствовала скрытую зависть, которая продлилась несколько мгновений, внешняя эмоция — праведный гнев — испарилась, и, как это обычно бывает после самотерапии, включился Взрослый. Я вернулась в комнату и сказала Джени: «С моей стороны глупо подбирать тебе книги. С сегодняшнего дня я буду ждать твоего возвращения из школы, и мы вместе будем ходить в библиотеку. Ты уже большая, и можешь сама выбирать себе книги». Джени была в восторге. С тех пор проблем с книгами больше не было. Мне все еще стыдно вспоминать, как я не давала ей права выбирать себе книги. Скрытые чувства творят странные вещи с нашим разумом.
Однажды, когда моя младшая дочь была в подростковом возрасте, она отправилась на молодежную вечеринку. Ее туда повез родитель одного из ее друзей, и мы с Берни пошли спать. Нас разбудил звук приближающейся машины.
Энн вошла в комнату и спросила: «Ничего, если я переночую у Мэри? » Мы согласились, полагая, что за воротами ее ждет та же машина. Но неожиданно мы услышали, как открывается дверь гаража. Некоторое время мы спокойно лежали, пытаясь сообразить, что происходит. Когда мы поняли, в чем дело, Энн уже выкатила велосипед из гаража и уехала. Она не поехала к Мэри на машине, а поехала туда на велосипеде — поздно ночью, не имея при себе даже фонарика. Это было против наших правил, и она прекрасно знала об этом. По-видимому, она специально ввела нас в заблуждение, поскольку знала, что мы не разрешим ей ехать на велосипеде в такой поздний час. Берни сильно разозлился. Он вскочил с кровати, надел брюки поверх пижамы, я накинула пальто на ночную рубашку — мы намеревались догнать ее! Берни решил поехать на машине и потребовать, чтобы она немедленно вернулась домой. Проблема заключалась в том, что хотя мы знали, где живет Мэри, но не знали, какой дорогой поедет Энн. Мы ехали, исследуя каждую улицу в округе, пока честные граждане спокойно спали в своих кроватях. Велосипеда нигде не было. Наконец, мы подъехали к дому Мэри, возле которого стоял велосипед Энн. Берни отправился за дочерью. Поскольку она только что приехала, а я ужасно боялась их стычки, то осталась сидеть в машине, ожидая, когда Берни вернется с победой. Через некоторое время он действительно вернулся и робко сказал: «Может быть, ты пойдешь и посмотришь, что мы можем сделать. Я не могу насильно вытащить ее оттуда и не понимаю, что происходит». Впервые наш ребенок открыто не повиновался ему, просто сказал «нет». Берни был в шоке.
Я прошла за ним в дом, где обнаружила комнату, полную подростков. Они стояли за спиной Энн и смотрели на нас. Все молчали, их лица ничего не выражали. Ситуация напоминала кошмарный сон, я чувствовала себя совершенно беспомощной. Не помню, что я говорила, но в какой-то момент рассмеялась и попыталась разрядить обстановку, сделать конфронтацию менее напряженной. Я спросила: «Что
происходит? » Энн ответила тихо, но твердо: «Папа хочет, чтобы я поехала домой, а я не хочу». Было ясно, что мы не можем заставить ее сделать это силой, также было совершенно очевидно, что в эту минуту ничто не вернет ее домой, поэтому мы с Берни решили, сохранив достоинство, мирно удалиться.
Всю ночь Берни промучился. Он переживал из-за того, что поступок Энн стал причиной его публичного поражения. Ему казалось, что она намеренно унизила его перед своими друзьями. На следующее утро во время завтрака он все еще был расстроен. А что же я? Мне было жаль, что он попал в такую ситуацию, — бросился на поиски и настроился на серьезную битву, которую проиграл. Мне было очень тяжело видеть, как он переживает, хотелось как-то ему помочь. Что я чувствовала к Энн? Ничего. Холодность, отстраненность, будто она чужая. Я говорила: «Мы предоставили ей такую свободу, а ей все мало. Она рисовалась перед друзьями и намеренно обидела тебя. Я ее не понимаю».