Зеркало, гребень и ожерелье 5 глава




— Но если завладеть чем-то неожиданно, заполучить свое хитростью, — с улыбкой возразил Филодем, — не есть ли это истинное наслаждение?

— Такое бывает редко.

— Не так уж и редко, если вовремя о себе позаботиться. Послушай мою философию, Нократес: не желать, но делать все, чтобы предоставился случай желать; не любить, но внушать сразу нескольким женщинам, что если повезет, они могут быть любимы; никогда не искать в женщине тех качеств, которых в ней нет и быть не может — не это ли лучшие советы, которые следует дать тем, кто мечтает быть счастливым любовником? Ведь счастлив лишь тот, для кого жизнь — цепь неожиданных наслаждений!

 

Подходила к концу вторая перемена блюд. Уже подали фазана с пряностями; лебедя, которого жарили прямо в перьях на медленном огне сорок восемь часов. Здесь же, на огромном блюде, возвышался белый павлин, казалось, только что высидевший восемнадцать жареных фазанят. Даже после того, как гости выбрали самые лакомые кусочки, еще оставалось на добрую сотню голодных. И все же это не шло ни в какое сравнение с последней переменой.

Этот апофеоз кулинарного искусства (в Александрии давно не видывали ничего подобного!) представлял собою молоденького поросенка, одна половинка которого была обжаренной, а другая — тушенной в особом бульоне. Было невозможно понять, как его удалось приготовить, а главное — каким образом его брюхо заполнили множеством яств. Он был нашпигован перепелами, цыплячьими желудочками, жаворонками, изысканными приправами, рубленым мясом, и это изобилие в поросенке, казавшемся не тронутым ножом, вызывало восторг и изумление. Гости издавали восхищенные восклицания, а Фастина даже попросила дать ей рецепт приготовления необычайного блюда. Фразилас с улыбкой произнес несколько изысканных метафор, Филодем сочинил игривое двустишие, что вызвало приступ хохота у уже изрядно опьяневшей Сезо; но в это время Бакис велела рабам подать каждому гостю семь кубков с семью различными винами, и беседа почти угасла.

 

Тимон повернулся к Бакис:

— Почему ты была столь сурова к бедной девушке, которую я привел с собою? Ведь у нее та же профессия, что и у тебя. На твоем месте я скорее уважал бы нищую куртизанку, чем знатную матрону.

— Да ты просто сумасшедший! — отмахнулась Бакис, но Тимон не отставал:

— Да, я часто замечал, что сумасшедшими называют именно тех, кто изрекает истину. Миром правят парадоксы!

— Друг мой, да спроси любого: какой знатный человек заглядится на девушку, у которой нет ни одного украшения?

— Да хотя бы я, — спокойно ответил Филодем.

Женщины воззрились на него с дружным презрением.

— В прошлом году, на исходе весны, когда изгнание Цицерона заставило меня тревожиться о собственной безопасности, я пустился в небольшое путешествие. Я уехал к подножию Альп, в местечко Оробия, на берегу озера Клизиус. В этом местечке было не более трехсот женщин, и одна из них стала куртизанкой, чтобы сберечь добродетель остальных. Дом ее можно было узнать лишь по букету цветов, прикрепленному к дверям, но сама она ничем не выделялась среди других женщин. Она и не подозревала о существовании румян, духов, прозрачных накидок и щипцов для завивки. Не умела толком ухаживать за своей красотою и удаляла волосы с помощью липкой смолы, как если бы выпалывала сорняки на мраморном дворике. Брезгливость охватывала при мысли о том, что она круглый год ходила босиком, и я не мог отважиться целовать ее ноги, хотя очень люблю целовать ножки Фастины, кожа на которых нежнее, чем на руках у той женщины из Оробии. Однако было в ней такое очарование, она так влекла к себе, что, держа ее в объятиях, я забывал о красавицах Рима, Тира и Александрии, вместе взятых.

 

Нократес понимающее кивнул и, глотнув из кубка, сказал:

— Величайшим наслаждением в любви я назову миг, когда впервые открывается нагота женщины. Куртизанкам следовало бы знать это и использовать для очарования мужчин. Ведь частенько они делают все возможное, чтобы нас разочаровать. Что может быть неприятнее, чем волосы, спаленные горячими щипцами? Чем накрашенные щеки, румяна с которых липнут к губам любовника? Чем накрашенные ресницы, с которых осыпается угольная пыль? Я бы еще понял приличных женщин: они хотят окружить себя толпою поклонников, но не вправе открыть своего главного очарования. Но куртизанки, у которых вся жизнь проходит в постели, могут себе позволить украсить ее совсем другой красотой, чем та, которую они демонстрируют на улице!

 

— Ты в этом ничего не смыслишь, Нократес, — с улыбкою вмешалась Кризи. — Ведь прежде чем понравиться в постели, я должна понравиться на улице! Прежде чем удержать любовника, я должна его соблазнить! Никто не обратит на нас внимания, если мы не накрасим глаза и губы. Маленькой крестьянке, о которой рассказывал Филодем, в том не было необходимости: в своем городишке она была одна; но ведь в Александрии пятнадцать тысяч куртизанок, которые беспрестанно соперничают между собою.

— Разве тебе не известно, что истинная красота не нуждается в украшательстве?

— Хорошо, тогда попробуй, наряди красавицу в дурную, старую тунику, а уродливую Гнатену — в роскошную накидку, и посмотри, какую за них дадут цену. Ручаюсь, что Гнатена принесет тебе целых две мины, а красотка — не более двух оболов.

— Мужчины — глупцы, — заключила Сезо.

— Нет, они просто лентяи. Им даже лень выбирать красивейшую!

— С одною стороной я соглашаюсь, — сказал Фразилас, повернувшись к Сезо и целуя ее, — но и с другою не могу не согласиться! — И он отдал должное мудрости Кризи, наградив ее столь же нежным поцелуем.

Здесь, одна за другой, появились двенадцать танцовщиц. Впереди шли две флейтистки, а заключала процессию музыкантша, игравшая на тамбурине.

 

Танцовщицы поправили повязки, намазали сандалии белой смолою и, воздев руки, ждали начала музыки.

Нота, другая, аккорд — и двенадцать танцовщиц легко и слаженно задвигались перед гостями. Каждое их движение было исполнено неги и ленивой чувственности. Им было немного тесновато, и порою они сталкивались, словно волны, которые ударяются одна о другую в небольшой бухточке. Но вот они разбились на пары и, не прекращая танца, расстегнули пояса и вдруг сбросили накидки. Запах нагих женских тел заполнил залу, заглушая даже аромат цветов и вин. Их фигуры клонились то вправо, то влево, красотки поводили бедрами, поигрывали животами и закрывали руками глаза. Они резко сгибались и разгибались, едва не переламываясь в талии, их тела сливались, груди упирались в груди, тесно смыкались животы...

Чье-то горячее бедро коснулось руки Тимона.

— Что об этом думает наш друг? — спросил Фразилас своим тонким насмешливым голосом.

— Я счастлив! — отвечал Тимон. — Наконец-то сегодня я понял предназначение женщины.

— Только сегодня?! Ну и что же понял?

— Женщина создана, чтобы быть проституткой. С большим или меньшим искусством, это неважно.

— Ничего себе!

— Если ты не согласен, Фразилас, то докажи, что я неправ. А ведь ты знаешь, что ничего нельзя доказать, ибо не существует абсолютных истин. В философии оригинальность еще более призрачна, чем банальность.

— Подай мне лесбосского вина, — со вздохом попросила Сезо рабыню. — Оно покрепче.

— Мне кажется, — вновь заговорил Тимон, которого трудно было смутить даже таким откровенным невниманием, которое сегодня демонстрировала Сезо, — что замужняя женщина, которая посвящает всю себя человеку, откровенно обманывающему ее, но отказывает в любви другим; которая дает жизнь детям, уродующим ее тело, еще до своего рождения, и порабощающим после этого, — мне кажется, такая женщина лишает свою жизнь всякого смысла, и брак для женщины — всегда проигрышная сделка.

 

— Она считает, что повинуется долгу, — произнес Нократес, но видно было, что он сам не верит тому, что говорит.

— Долгу? Но по отношению к кому? И разве у нее нет долга по отношению к себе самой? Она женщина, а значит, удовольствия интеллектуальные ей чужды, однако не чужды удовольствия физические. Половины их она лишается, выйдя замуж. Может ли молодая девушка, красивая, здоровая, полная жизни, сказать себе: «Я познаю сначала мужа, потом еще десять-двенадцать любовников», — и умереть, ни о чем не жалея, не печалясь от того, что так и не узнала еще многого и многого о жизни? Что до меня, то даже воспоминание о трех тысячах любовниц будет для меня мизерным, когда придет мой час покинуть этот мир!

— Ты слишком честолюбив, — усмехнулась Кризи.

— Мы все должны вечно призывать благословение богов на милые головки наших прелестных куртизанок! — воскликнул Филодем. — Благодаря вам мы избегаем стольких неприятностей: предосторожностей, сцен ревности, измен... Вы избавляете нас от ожидания под дождем, от веревочных лестниц и потайных дверей, От прерванных в самую важную минуту свиданий, от перехваченных писем и неправильно понятых жестов. Милые вы мои, как я вас всех люблю! За несколько монет вы щедро одариваете нас тем, что другая неумело дает после трехнедельных унижений. Любовь для вас — не жертва, а предмет равноценного обмена между двумя любовниками, и те деньги, что мы вам платим, не могут окупить ваших ласк, ибо блаженство не имеет цены. Вас множество — и мы можем найти среди вас и мечту всей жизни, и минутный каприз, волосы и глаза всех оттенков, губы любого вкуса. Во Вселенной не сыскать любви более чистой и в то же время порочной, чем та, которую вы продаете. Вы нежны, приветливы, любезны — и красивы, красивы! Вот почему я говорю, Кризи, Бакис, Сезо, Фастина, что боги щедро наградили вас, даровав вам талант вызывать в любовниках неутолимое желание, а в добродетельных женах — неутолимую зависть!

Танцы уже закончились. В зале появилась юная акробатка, которая жонглировала зажженными факелами и ходила на руках меж кинжалов, торчащих остриями вверх.

Внимание всех гостей было приковано к ней, и Тимон незаметно придвинулся к Кризи так, что мог касаться ее ног своими ногами, а обнаженного плеча — губами.

— Нет, — тихо вымолвила Кризи, — нет, друг мой.

Но его рука уже скользнула под ее одежды и нежно ласкала пылающую кожу.

— Подожди! — чуть слышно умоляла она. — Нас заметят, и Бакис рассердится.

Юноша окинул зал взглядом и убедился, что никто не обращал на них внимания. Он до того осмелел, что перешел к самым откровенным ласкам, по опыту зная, что уж коли женщина позволит их, то дальше сопротивляться она не сможет. Затем, чтобы окончательно уничтожить последние угрызения уже умирающей стыдливости, он украдкой сунул в руку Кризи кошелек.

Кризи слегка вздохнула и больше не мешала рукам Тимона блуждать по ее телу.

Акробатка тем временем продолжала свои номера. Короткий хитон опустился, обнажив ее бедра и даже живот. Кровь прилила к лицу, глаза лихорадочно блестели, высоко поднятые ноги сгибались и раздвигались, словно руки танцовщицы. Гости учащенно дышали, не сводя глаз с этих белых нагих ног.

— Хватит, — сказала вдруг Кризи решительно. — Ты меня только попусту растревожил! Оставь меня, оставь!

И в то мгновение, когда флейтистки начали традиционную «Песнь о Гермафродите», она соскользнула с ложа и стремительно вышла.

 

Ракотис

 

 

Едва прикрыв за собой дверь, Кризи прижала руку к тому месту, где скопилось ее неутоленное желание, как прижимают руку к ране, чтобы утишить боль. Она прильнула к колонне, заломила руки и простонала:

— Мне никогда ничего не узнать!

Время шло, и она постепенно потеряла веру в исполнение своей прихоти. Просто так, ни с того ни с сего спросить о зеркальце она не решалась. Если Деметриос все же сдержал слово, после такого вопроса подозрение сразу падет на нее, Кризи, — а это гибель. Но терпение ее истощилось, неизвестность истерзала ее! Да еще неловкие ласки Тимона довели ее скрытое бешенство до перевозбуждения, от которого она вся дрожала, и только прикосновение к холодной, гладкой колонне немного утихомирило ее дрожь.

Ей показалось, что еще немного — и она разразится истерическим жутким воплем, — и Кризи испугалась. Она с трудом заглянула в дом и увидела спешившую куда-то Афродизию. Слабым голосом Кризи велела:

— Постереги мои украшения, а я прогуляюсь.

Ночь выдалась душной. Кризи жаждала прохлады, но ни малейший порыв ветерка не принесся осушить капли пота на ее лбу. Она сразу раскаялась, что окунулась в эту жаркую тьму, и нерешительно замедлила шаг.

Бакис жила на самой окраине Брушиена, откуда начинались александрийские трущобы — Ракотис. Здесь жили матросы и египтяне. Рыбаки приходили сюда по ночам, тратили на дешевых женщин и плохое вино те несколько монет, которые получали днем за свой улов.

Кризи постепенно углубилась в кривые улочки этого города в городе, сейчас, ночью, полного шума, смеха и диковатой музыки. Она мимолетно взглядывала в приотворенные двери — и видела комнатушки, где чадили лампы, а в их мутном свете метались на постелях обнаженные тела. Кризи чувствовала себя беспокойно.

Какая-то женщина шла за ней неотступно и настойчиво домогалась ее. Какой-то старик нагло схватил ее за грудь, и она едва отбилась. Какой-то мальчишка подкрался сзади и поцеловал ее в шею. Она почти бежала, взволнованно озираясь и стараясь избегать встречных.

Этот чужой город в знакомом городе таил неизвестные опасности. Она почти не знала путаных улочек, блуждала в проходных дворах. Прежде она бывала здесь только днем и знала лишь один путь: к маленькой красной дверце, за которой изменяла всем своим любовникам в объятиях молодого мускулистого погонщика ослов, которому щедро платила за эти мгновения изумительного наслаждения.

Однако она давно сбилась с пути и сейчас, даже не оборачиваясь, слышала, что ее настигают двое.

Она ускорила шаг. Те, кто шли сзади, тоже заспешили.

Она побежала; преследователи побежали тоже. В панике она свернула за угол, перебежала улицу, снова свернула — и оказалась уже вовсе в незнакомом месте.

Тяжело дыша пересохшим горлом, ощущая, как бьется в висках кровь, на ногах, ослабевших после выпитого у Бакис, она медленно бежала, сворачивая то вправо, то влево, пока не уткнулась в стену, надежно преградившую путь. Рванулась назад — но узкий переулок перегородили два смуглых матроса.

— Куда ты так спешишь, златовласка? — спросил один из них со смешком.

— Пустите меня.

— Конечно, малышка. Ты заблудилась, ты не знаешь Ракотис? Мы покажем тебе дорогу. — И матрос схватил ее за полу накидки.

Она вскрикнула, отшатнулась — но другой матрос поймал в свою огромную ладонь обе ее руки и произнес:

— Спокойней, спокойней! Ты же знаешь, что здесь не любят греков, и никто не придет тебе на помощь.

— Но я не гречанка.

— Не ври. У тебя белая кожа и прямой нос. Будь послушной, если не хочешь быть избитой.

Кризи медленно высвободила руки, не сводя глаз со своего собеседника, а затем вдруг засмеялась и бросилась ему на шею:

— Ты мне нравишься! Хорошо, я пойду с тобою!

— Так-то лучше, но ты пойдешь с нами обоими. Мой приятель тоже не прочь получить удовольствие. Идем, идем — с нами ты не соскучишься.

Куда ее вели? Она не знала; но ее влекла животная грубость этого матроса. Она сбоку поглядывала на него, напрягала ноздри, чтобы ощутить его запах, — так сучка принюхивается, почуяв запах кобеля. На ходу она норовила прижаться к нему, чтобы ощутить его сильное твердое тело.

Они торопливо миновали темные кварталы. Кризи не представляла, как можно находить дорогу в этой кромешной тьме, откуда она сама никогда бы не выбралась. Над темной путаницей улочек простиралось бледное небо, залитое лунным светом.

Наконец они вернулись на улицы, которые были немного знакомы Кризи. Здесь светились окна; в дверях сидели на корточках молодые набатеянки, их волосы золотились в скупом свете ламп.

Вдруг издалека донесся неясный шум, который постепенно превратился в грохот повозок и стук, перебиваемый громкими голосами. Кризи поняла, что они приближаются к торговой площади Ракотиса, где для спящей Александрии собирались припасы и продукты на грядущий день.

Они прошли меж повозок с овощами, корнями лотоса, меж корзин с оливками, фруктами. Кризи на ходу зачерпнула пригоршню фиолетовых ягод и съела их.

Наконец она приблизилась к какой-то низенькой дверце, и матросы начали спускаться по узкой лестнице, поддерживая Ту, ради Которой были украдены Настоящие Жемчужины Анадиомены.

Кризи очутилась в огромной зале, где меньше полутысячи простолюдинов проводили ночь за желтым пивом, поедая фиги и лепешки. Между ними сновали женские фигуры, чьи черные волосы были украшены лишь цветами, и одежда была самой убогой: красные или голубые набедренные повязки. На некоторых вообще ничего не было. Эти бедные девушки не имели ни крова, ни дома, за остаток лепешки или глоток пива они платили мужчинам своей наготою. Многие держали завернутых в лохмотья младенцев. На пустом пятачке кружились шесть танцовщиц-египтянок, три музыканта били палочками в кожаные днища тамбуринов.

— О, конфеты из миксеры! — вдруг радостно воскликнула Кризи и тотчас накупила их полные пригоршни.

Однако внезапно у нее закружилась голова от вони, которая царила в этом людском муравейнике, и матросам пришлось на руках вынести ее на улицу.

Глотнув свежего воздуха, она пришла в себя.

— Куда вы еще собираетесь? Я уже не могу идти. Нет, я не сопротивляюсь, сами видите, что на все согласна! Но умоляю — найдем побыстрее, где можно лечь, иначе я просто упаду посреди улицы!

 

Вакханалия у Бакис

 

 

Когда она снова очутилась у двери Бакис, все ее тело сладко ныло в истоме удовлетворенного желания. Плоть ее торжествовала!

Недовольные морщинки на лбу разгладились. Уголки рта трепетали в улыбке. Единственное, что слегка портило удовольствие, это ломота в пояснице. Она медленно поднялась по ступенькам и переступила порог.

С той поры, как Кризи покинула зал, чинная вечеринка переросла в оргию, и эта оргия разгорелась, точно пламя.

Здесь появились какие-то молодые люди, для которых двенадцать обнаженных танцовщиц стали легкой добычей. Пол был усыпан обрывками увядших венков и смятыми цветами. Бурдюк вина из Сиракуз опрокинулся в углу, и пол заливала золотистая река.

Филодем, разорвав одежду Фастины, ласкал ее, нараспев читая посвященные римлянке стихи:

 

Вакханка! Ах, я изнемог!

Твой круглый розовый задок —

Весь как раздвоенный инжир —

Навек меня заворожил!

 

О ножек милых совершенство,

О бедер шелковых блаженство,

О то, что мне ночами снится, —

Изгиб волшебный поясницы!

 

Какой измыслил чародей

Шатры тугих твоих грудей?

Кто возлелеял сей пупок —

Нераспустивший цветок?

 

Подобно бронзе ты смугла,

Ты всех мужей свела с ума.

Твой язычок неутолим...

Клянусь, лишь я тобой любим![2]

 

Сезо лежала прямо на столе, среди рассыпавшихся фруктов и, окуная сосок своей правой груди то во фруктовое мороженое, то в разлитое египетское вино, невнятно повторяла, полузакрыв помутившиеся глаза:

— Пей, мой малыш. Тебя мучит жажда? Ну так пей, мой маленький!

Афродизия в кругу мужчин отмечала окончание последней ночи своего рабства необузданным развратом. Следуя традициям александрийских оргий, сперва она отдалась сразу трем любовникам, но на этом дело не кончилось: до исхода ночи она должна быть снова и снова доказывать, что достойна сменить звание рабыни на звание куртизанки.

Нократес и Фразилас, уединившись за колонной, неустанно беседовали о преимуществе Арсезиласа перед Карнеадом. На другом конце зала Миртоклея защищала Родис от слишком настойчивого гостя. Завидев Кризи, подруги бросились к ней.

 

— Уйдем скорее, Кризи. Теано остается, но мы уходим.

— Я тоже остаюсь, — сказала куртизанка.

И, взойдя на ложе, осыпанное розами, она легла навзничь.

Смех и звон монет привлек ее внимание: это Теано изображала Данаю, предающуюся любви с золотым дождем. Роль Зевса здесь исполняли золотые монетки, которыми Теано утоляла свою похоть. Бесстыдство девушки лишь забавляло гостей, ибо в те блаженные времена гром небесный еще не поражал за насмешки над Вечным и Бессмертным. Впрочем, представление закончилось довольно печально: брошенная кем-то монетка попала девушке в нос, ободрав его до крови, и Теано разрыдалась.

Чтобы ее утешить, придумали новое развлечение. Две танцовщицы притащили в центр залы огромный позолоченный чан, доверху наполненный вином. Какой-то гость, легко схватив Теано за ноги, окунул ее в чан с головой, и она, захлебываясь вином, вся дрожала от хохота.

 

Эта затея имела такой успех, что все гости собрались вокруг и разразились аплодисментами, когда Теано вынырнула из чана и стало видно ее раскрасневшееся, мокрое от вина лицо и хмельные, блаженные глаза. Особенно веселилась Бакис. Еле дыша от смеха, она простонала:

— Зеркало! Принесите зеркало! Пусть Теано поглядит на себя!

Афродизия подала бронзовое зеркальце.

— Нет, — отмахнулась Бакис. — Подайте ей зеркало Родописа. Зрелище стоит того!

В то же мгновение Кризи была уже на ногах. Кровь прилила к щекам и тут же отхлынула. Кризи замерла, похолодев, не в силах унять колотящееся сердце, уставившись на дверь, в которую вышла рабыня. Казалось, это мгновение решает ее дальнейшую судьбу. Надежда сейчас рассеется или...

А вокруг шумело празднество! Венок из ирисов, брошенный кем-то, слегка задел ее лицо, оставив на губах горьковатый привкус пыльцы. Кто-то опрокинул ей на волосы флакончик духов, они быстро стекли на плечи и намочили одежду. Брызги из кубка, в который бросили гранат, обдали ее с ног до головы — но Кризи ничего не замечала.

Она была по-прежнему бледна и неподвижна, словно каменная статуя. Бесстрастно вслушиваясь в ритмичные стоны — неподалеку предавалась любви какая-то пара — Кризи ждала. Ждала, как ей казалось, уже вечность. Ей захотелось закричать, и она исступленно стиснула пальцы.

Наконец вернулась Селена. В руках у нее... ничего не было.

— Где же зеркало? — удивилась Бакис.

— Его... его там нет, наверное... оно украдено, — пробормотала рабыня.

Бакис издала такой вопль, что все разом замолчали, и жуткая тишина воцарилась в доме. Гости окружили Бакис и рабыню, стоявшую перед ней на коленях.

— Что ты сказала?! Что ты сказала?! — выкрикнула Бакис, вне себя от гнева.

Поскольку Селена не отвечала, она вцепилась ей в волосы:

— Это ты украла зеркало, да? Ты? Ну, отвечай! Молчишь? Кнут заставит тебя заговорить, грязная сучка!

Тут произошло нечто неожиданное. Рабыня, сломленная страхом, которого ей не приходилось испытывать никогда, страхом перед такой доброй прежде хозяйкой, в голосе которой она вдруг почувствовала угрозу, страшную угрозу, даже смертельную, вскричала:

— Это не я! Это Афродизия! Это Афродизия!

— Твоя сестра! — в ужасе проронила Бакис.

— Да!

— Да, да! — в один голос подхватили другие мулатки и тотчас приволокли Бакис свою сестру, от ужаса лишившуюся сознания.

 

 

Распятая

 

 

Они твердили хором:

— Это Афродизия украла его. Сучка! Сучка! Дрянь! Воровка!

Страх за собственную судьбу подстегивал их ненависть к более красивой и удачливой сестре. Аретиас пнула ее в грудь.

— Где зеркальце? — вопила Бакис. — Куда ты его дела?

— Она отдала его своему любовнику!

— Кто он?

— Какой-то матрос.

— Где его корабль?

— Отплыл сегодня в Рим. Ты больше никогда не увидишь своего драгоценного зеркальца! Нужно как следует наказать эту сучку, эту грязную тварь!

— О боги, боги! — рыдала Бакис, но вскоре жалость к себе сменилась бешеным гневом.

Афродизия уже пришла в себя, но была парализована страхом, толком не понимала, что творится вокруг, и лишь молча озиралась, не в силах ни заплакать, ни вымолвить слово.

Бакис вцепилась в ее волосы и принялась таскать по усыпанному мятыми цветами и залитому вином полу, выкрикивая:

— На крест ее! На крест! Распять! Дайте гвозди! Принесите молоток!

— О, я никогда не видела ничего подобного! — повернулась разом протрезвевшая Сезо к своей соседке.

— Пойдем посмотрим!

Все гурьбой ринулись из залы. Кризи, единственная знавшая настоящего вора и единственная причина преступления, тоже двинулась следом.

Бакис прямиком направилась в спальню для рабов, просторную комнату, где на полу валялись три тюфяка, на которых по двое спали сестры-рабыни. В глубине сооружения в форме гигантской буквы Т возвышался крест, который никогда еще не использовали. Под сконфуженный шепот гостей четыре рабыни подняли свою сестру на уровень перекладины.

До сих пор несчастная не издала ни звука. Но, ощутив грубое прикосновение неструганного деревянного бруса, она задрожала всем телом, и ее большие глаза еще больше расширились от ужаса. Ее поставили на колышек, вбитый посредине столба и служивший для поддержки жертвы, — иначе, без опоры, мышцы распятой могли бы разорваться, не выдержав тяжести тела.

Затем ей развели руки в стороны, к краям поперечного бруса.

Кризи молча наблюдала. А что ей оставалось делать? Она могла оправдать невинную рабыню, лишь выдав Деметриоса, который, разумеется, был вне подозрения и, конечно, жестоко отомстил бы ей. К тому же, рабыня была чем-то вроде дорогой вещи, и Кризи было забавно наблюдать, как ее подруга, по облыжному обвинению, собиралась собственными руками уничтожить вещь стоимостью в три тысячи драхм, как если бы собственноручно бросила в реку мешок с деньгами. Но разве заслуживает угрызений совести жизнь какой-то там рабыни?

В это время Гелиопея подала Бакис первый гвоздь, молоток — и началось истязание.

Гневом, опьянением, горечью утраты и тою жестокостью, которая внезапно может вспыхнуть в сердце любой женщины и превратить ее в фурию, — этими чувствами была объята Бакис, когда била молотком, испуская при этом столь же пронзительный, звериный рык, как тот, который рвался из груди Афродизии. Прибита одна рука, другая; прибиты ноги. Из ран хлестала кровь, и Бакис, раздувая ноздри, возбужденная видом и запахом крови, точно менада — вином, возопила:

— Но этого тебе еще мало! Воровка! Свинья! Матросская подстилка! Получай же!

И, выдернув из прически длинные шпильки, она с размаху вонзила их в грудь, живот и бедро Афродизии, а потом наотмашь ударила рабыню и плюнула ей в лицо.

Несколько мгновений она изучала дело своих рук, вздрагивая и истерически посмеиваясь, а затем, довольно подбоченясь, отвернулась и направилась в зал. Гости потянулись за нею. Лишь Фразилас и Тимон не тронулись с места.

 

Постояв несколько мгновений в задумчивом молчании, Фразилас скрестил на — груди руки и приблизился к распятой, которую уже сотрясала страшная дрожь агонии.

— Хотя, вообще говоря, я противник прописных истин, — произнес он с обычными назидательными интонациями, — однако в подобных ситуациях чувствуешь к ним благодарность. Я во многом не согласен с Зеноном, однако некоторые из его афоризмов вполне могут облегчить твои последние мгновения. Например: боль — это понятие, лишенное смысла, ибо наша воля способна пересилить страдания нашего тела. Действительно, Зенону было девяносто восемь лет, когда он умер, ни разу ничем не болея, однако это не аргумент против его высказываний, ведь из того, что он был здоров, мы не можем сделать вывод, что он оказался бы слабохарактерным в случае болезни или физических страданий. В конце концов, нелепо было бы заставлять философов осуществлять на практике теории, которые они изрекают, и следовать тем добродетелям, которые они проповедуют. Однако эта тема слишком обширна, и обсуждение ее может продлиться дольше, чем твоя жизнь. Поэтому, говоря короче, попытайся заставить твою душу подняться над твоими физическими страданиями. Виновна ты или нет — знай, я сочувствую тебе. Твои мучения скоро кончатся, потерпи, постарайся не думать о них. Сейчас ты наиболее безошибочно сможешь выбрать среди множества теорий о бессмертии души ту, которая как можно лучше успокоит тебя и утишит твои страдания. Если они истинны, ты облегчишь себе путь в мир иной. Если они ложны — какое это имеет значение! Ты ведь все равно не узнаешь, что была обманута.

Закончив свою речь, Фразилас расправил складки тоги и степенно удалился.

Тимон остался наедине с девушкой, жить которой оставалось считанные мгновения.

Воспоминания о ночах, проведенных с Афродизией, возбуждали его, сливаясь с терпкой горечью мыслей о том, что это дивное тело, недавно пламеневшее в его объятиях, скоро сгинет в холодной земле.

Он прикрыл глаза рукою, чтобы избавиться от страшного зрелища агонии, но не мог не слышать, как она содрогается на кресте.

Наконец он поднял голову. Афродизия была сплошь залита кровью, струившейся изо всех ран. Голова клонилась из стороны в сторону, и волна волос металась по телу, источая запах дорогих духов — и свежей крови.

— Афродизия! Слышишь ли ты? Узнаешь ли меня? Это я, Тимон! Тимон!

Она на мгновение остановила на нем мутный взор, но едва ли увидела. Голова дергалась, тело билось в судорогах. Осторожно, словно боясь, что звук его шагов усугубит ее страдания, Тимон приблизился к кресту и поднял руки. Едва касаясь, приподнял безжизненно повисшую голову, убрал с лица слипшиеся волосы и нежно поцеловал Афродизию в губы.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-03-19 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: