Профессиональная деятельность. В деятельности адвокатов по гражданским делам не произошло никаких перемен. По-прежнему адвокатам принадлежала юридическая консультация и устная защита на суде, а поверенным представительство сторон. Впрочем, поверенные могли говорить речи в судах первой инстанции наравне с адвокатами, но только по вопросам факта а не права *(441). Сочинение судебных бумаг было разделено между адвокатами и поверенными подобно тому, как и в средние века.
Но в уголовном процессе роль адвокатуры изменилась. Уже в средние века публичный и состязательный процесс начал понемногу обращаться в тайный и инквизиционный. В половине XIV века только судебные прения были публичны, остальное производство совершалось тайно. Указ 1498 г. предписал, чтобы в важных преступлениях (grands crimes) весь процесс, не исключая и прений, происходил тайно. Тем не менее участие защитника допускалось в производстве, за исключением только предварительного следствия. Но в 1539 году указом Франциска I формальная защита была до крайности стеснена, и участие адвоката в процессе было дозволено только по специальному разрешению суда *(442). Указы 1563, 1579 и особенно 1670 гг. завершили начатое дело, обратив уголовный процесс в чисто инквизиционный и тайный, расширив применение пытки и окончательно уничтожив формальную защиту. В указе 1670 г. прямо было сказано: "обвиняемые, какого бы рода они ни были, не могут иметь адвоката, вопреки всем противоречащим этому обычаям" *(443). Такой порядок вещей продолжался вплоть до революции 1789 г., так что деятельность адвокатов в течение целого столетия ограничивалась ведением гражданских дел.
Адвокаты по-прежнему обнаруживали большое мужество при исполнении своих профессиональных обязанностей. Известно, например, что Монтолон решился вести дело герцога Бургундского против матери короля Франциска I. Во время религиозных смут XVI в. адвокаты имели случай выказать независимость и храбрость, защищая гонимых правительством протестантов. Так, адвокатами принца Кондэ были Робер (Robert) и Марильяк (Mariliac); они же вместе с Дилаком защищали Дю-Бура, мужественного члена парламента, воспротивившегося одному указу Генриха II. Но в XVII и XVIII вв., когда формальная защита была сведена в уголовном процессе к нулю, адвокаты лишились возможности исполнять свое священное призвание невинных и преследуемых. Тем не менее они продолжали с прежней энергией ведение гражданских дел. Известно, например, что Марион с таким жаром и свободой защищал одно дело герцога Нивернэ против откупщика налогов (1581 г.), что Генрих III, присутствовавший на заседании, запретил ему практику на 1 год. Но на следующий день это запрещение было отменено *(444). Адвокат XVII века Дюмон был во время одной речи прерван председателем парламента, который предложил ему окончить защиту. "Я готов окончить", ответил Дюмон: "если суд находит, что я сказал достаточно, чтобы выиграть мое дело. Если же нет, то я имею представить настолько существенные доводы, что не могу оставить их, не нарушая своей профессии и того доверия, каким почтил меня клиент". Дюмон продолжал речь и выиграл дело.
С Фуркруа, знаменитым адвокатом того же века, произошел еще более замечательный случай. Когда он в одном процессе начал речь, судьи, считая его дело безнадежным, поднялись, чтобы приступить к голосованию. "Господа!" - воскликнул Фуркруа,- "я прошу, по крайней мере, одной милости, в которой суд не может мне отказать. Я прошу выдать мне для оправдания перед моим клиентом письменное удостоверение в том, что суд постановил решение, не выслушав меня". Суд позволил ему продолжать защиту, и процесс был решен в пользу Фуркруа *(445).
Общественное положение адвокатов. Если развившаяся в новое время тесная сословная организация могла служить основой для процветания адвокатуры, зато в других отношениях профессия была поставлена в менее благоприятные условия, чем в средние века. Прежде всего, деятельность адвокатов, в уголовных делах, была, как мы уже говорили, сперва ограничена, а затем и вовсе уничтожена. Это не могло не отозваться невыгодным образом на положении адвокатуры. Ведение уголовных процессов составляет, собственно говоря, главное призвание адвоката. Общество ценит и уважает адвокатов преимущественно потому, что видит в них борцов за свои драгоценные права, защитников жизни, свободы и чести граждан. Лишив профессию священного права уголовной защиты и предоставив ей только отстаивание имущественных интересов тяжущихся, законодательство отняло у нее три четверти ее общественного значения.
Результаты такого ограничения были, как известно из истории, весьма печальны для правосудия. Отсутствие формальной защиты в связи с тайным инквизиционным производством, в котором главную роль играла пытка, привели к тому, что подсудимые, попав в когти уродливого чудовища, исполнившего роль милостивого и правого суда, вырвались из них не иначе, как с окровавленными членами и раздробленными костями. Юридические убийства стали обычным явлением. Для осуждения обвиненного нужно было только признание его. А трудно ли было добиться признания, хотя бы даже ложного, при помощи ужасающих мучений пытки?
Другое обстоятельство, оказавшее неблагоприятное влияние на развитие адвокатуры, заключалось в том, что правительство ввело принцип продажности судебных должностей и тем разрушило тесную связь, существовавшую раньше между адвокатурой и магистратурой. Продажность должностей была установлена впервые Франциском I в 1522 г. После нескольких попыток отмены (1560, 1566, 1579) она была окончательно утверждена в 1592 г. и существовала вплоть до революции. Нечего и говорить, что результаты ее были весьма пагубны для правосудия. Заплатив дорого за свое место, судья старался возместить с процентами свой расход на счет тяжущихся. "Королям" говорит Батайяр, "нужны были деньги для итальянских и религиозных войн, для государственных дел и для мотовства придворных фаворитов. Из-за денег они отдали судящихся в добычу жадности откупщиков. Канцлеры, магистры, регистраторы, пристава покупали правосудие и продавали его. Поверенные, маклера и ходатаи всякого рода следовали за ними на этом поприще, и, быть может, даже в конце концов опередили их" *(446). К чести адвокатов надо заметить, что Батайяр не включает их в число хищников, способствовавших торговле правосудием. "Только адвокатура", как сказал впоследствии Робеспьер: "носила в себе последние следы свободы, изгнанной из остальной части общества, только в ей сохранилось еще мужество истины, которое осмеливалось провозглашать права слабой жертвы против могущественного угнетателя" *(447). Но и для адвокатуры продажность судебных должностей оказалась вредной, если не в этом, то в другом отношении. Прежде каждый выдающийся адвокат мог надеяться, что его профессиональные заслуги откроют ему путь к высшим местам парламента. Теперь же, когда не личные достоинства, а более или менее значительная сумма денег являлась единственным решающим моментом при назначении на должность, адвокаты лишились одного из благороднейших стимулов к деятельности. Если некоторые из них и попадали в магистратуру, то это происходило только на основании договора купли-продажи между ними и правительством.
Но, повторяем, несмотря на такую перемену обстоятельств к худшему, сословие адвокатов продолжало высоко держать знамя честного и бескорыстного служения обществу. В течение XVI, XVII и XVIII веков оно насчитывало в своей среде много замечательных деятелей. В XVI веке жил Монтолон (Fran?ois Montolon), который отважился выступить в защиту герцога Бургундского против матери Франциска I. Впоследствии он был назначен канцлером. Такого же звания достиг современник Монтолона Лизэ (Lizet), тоже выдающийся адвокат. Бриссон (Brisson), который славился столько же знаниями, сколько и красноречием, был назначен председателем парламента. Марион, которого называли Цицероном того времени, перешел впоследствии в прокуратуру. Этьенн Паскье, именем которого Луазель назвал свой диалог, был, как и сам Луазель, выдающийся оратор и писатель. Арно (Antoine Arnaud) так славился своим красноречием, что Генрих IV, по словам Годри, желая доставить герцогу Савойскому удовольствие и показать ему самый величественный сенат в мире, повел его в парламент, где должен был говорить речь Арно. Король был столь очарован его красноречием, что в тот же день дал ему звание государственного советника *(448). Из числа адвокатов вышло не мало знаменитых правоведов, каковы например Бюдэ, Дюмулэн, мнения которого считались более авторитетными, чем парламентские приговоры *(449), Лопиталь (Lhopital), Питу (Pithou) и др. Занятие адвокатурой было в некоторых родах наследственным и переходило из поколения в поколение. Род Марильяков (Mariliac) дал пятерых замечательных адвокатов; род Сегье (Seguier) четырех, Ту (Thou) тоже четырех; Талонов - трех и т. п. Почти все они достигли высших государственных должностей.
Можно было бы назвать еще дюжину выдающихся адвокатов XVI века, проложивших себе своими талантами дорогу к высшим местам в магистратуре. Но в XVII и XIII в. картинка принимает другой вид. Адвокатура по прежнему изобилует первоклассными талантами, тем не менее, просматривая выдающихся деятелей на этом поприще, мы видим, что очень немногие из них достигли видного положения в магистратуре. Большинство предавалось литературе и науке: некоторые были избираемы в члены академии наук; другие делались профессорами, третьи просто занимались сочинением ученых и поэтических произведений. Прежняя связь с магистратурой была нарушена. Адвокаты совсем перестали считаться членами парламентского корпуса. Следствием этого была отчужденность их от магистратов и столкновения с парламентом, на которые мы уже указывали и которые были невозможны раньше.
В XVII в. первые места в адвокатуре занимали: Мартельер (Pierre de ls Marteilliere) и Голтье (Gaultier), оба отличавшиеся энергией и резкостью речи *(450); Биньон (Bignon), известный своей ученостью и назначенный Генрихом IV королевским прокурором; Сервэн (Servin), достигший того же звания; Лемэстр (Antoine Lemaistre), о котором говорят, что когда он должен был выступать в парламенте, то самые знаменитые проповедники просили позволения отложить проповедь, чтобы пойти послушать его; Патрю (Patru), избранный в члены академии за литературные заслуги; Фуркруа (Fourcroy), который, по словам одного писателя (Bretonnier), неограниченно властвовал в адвокатуре, и которого Людовик XIV избрал защитником прав инфантины Марии Терезии против испанского совета; Пажо (Pageau), считавшийся вторым адвокатом после Фуркруа; Эрар (Erard), замечательный изяществом речи; Нуэ (Nouet), Нивель (Nivelle), Леруа (Leroy) и многие другие.
В первой половине XVIII века славились Норман (Normand) и Кошэн (Cochin). Норман отличался такой честностью, что судьи говорили: "верьте факту, если его утверждает Норман". Он был за свои заслуги на поприще литературы предложен в члены академии. Но так как, по обычаю, каждый кандидат должен был делать визит членам академии, чтобы попросить у них голоса в свою пользу, то Норман, считая подобного рода поведение недостойным адвокатского звания, отказался от кандидатуры *(451). Еще знаменитее был Кошэн. Этот на вид скромный и робкий человек был величайшим оратором своего времени. В одном из первых дел, которые он вел, его противниками были Прюнэ (Prunay), первый диалектик среди адвокатов, и Обри (Aubry), отличавшийся изяществом речи. Прюне сказал блестящую речь, но когда ему ответил Кошэн, он обратился к Обри со словами: "сознаюсь, что в сравнении с Кошэном я просто заика". Выходя из заседания Норман воскликнул, что он в своей жизни еще не слышал такого красноречия. "Видно", ответил скромно Кошэн: "что вы не принадлежите к числу тех, которые слушают самих себя" *(452).
Нормана и Кошэна окружала целая группа талантливых адвокатов: Обри и Прюнэ, Бэгон (Begon), обладавший столь низким ростом, что, говоря речь, он должен был становиться на скамью, и столь слабым здоровьем, что его приносили в залу суда на носилках, и несмотря на все это, бывший выдающимся оратором; Тэрассон, Тартарэн, Совель и др.
Во второй половине XVIII в, первое место занимал Жербье, которого современники называли "орлом адвокатуры". В числе его талантливых коллег был, между прочим, Дульсэ (Doulcet). Какой репутацией он пользовался, видно из следующего факта. На другой день после его смерти Людовик XV, вставая с постели, спросил, по обыкновению, окружавших его придворных, не случилось ли чего-либо нового накануне. "Ничего не случилось", отвечали ему. "Как", сказал Людовик: "разве вы не знаете, господа, что я потерял вчера самого почтенного из моих подданных? Умер Дульсэ!" Целый ряд других даровитых ораторов украшал список адвокатов того времени: Маннери (Mannery), Гюео-Риверсо (Gueau-Reverseaux), де-ла-Моннэ, (de-la-Monnaye), Легувэ, Эли-де-Бомон (Elie de Reaumont), Луазо де Молеон (Loyseau de Mauleon) и др. Громадное большинство их до конца жизни оставалось адвокатами. Единственной наградой и честью, к которой они стремились и которой достигали, было избрание их в председатели сословия. Дальше этого не могло простираться их честолюбие, так как должности магистратуры были продажны, а деятельность прокуратуры при тайном инквизиционном процессе, без участия формальной защиты, представлялась им в слишком печальном свете.
Говоря об общественном положении адвокатов, нельзя не упомянуть о некоторых привилегиях, которыми они пользовались в дореволюционный период. Они были изъяты от некоторых податей и повинностей подобно тому, как и адвокаты императорского Рима; имели право требовать удаления из своего соседства ремесленников, которые, производя шум своими работами, мешали их занятиям, не могли подвергаться аресту, когда в своем профессиональном костюме шли в суде или возвращались оттуда; судебные пристава не имели права вручать повесток и бумаг клиентам в то время, когда они находились в кабинетах их адвокатов и т.п. *(453). Общественное мнение и правительство ставили сословие адвокатов выше поверенных, нотариусов, докторов права, врачей и даже товарищей королевского прокурора *(454).
_ 3. Революция 1789 года и последующее время
Достигнув полного расцвета и принесши на практике богатые плоды, сословная организация адвокатуры была 2 сентября 1790 года уничтожена учредительным собранием. "Законоведы", гласила десятая статья декрета: "раньше называвшиеся адвокатами, не должны составлять ни сословия, ни корпорации, ни носить особой одежды при исполнении своих обязанностей". Принятие такой меры объясняется, с одной стороны, коренной реорганизацией судоустройства, предпринятой учредительным собранием, а с другой стороны, тем, что оно смешало адвокатское сословие с многочисленными ремесленными и промышленными корпорациями и цехами. Уничтожая их, в видах свободного развития ремесел и торговли, оно сочло нужным поступить точно таким же образом и с адвокатурой. "Тяжущиеся", говорится в проекте по переустройству судебной части: "будут иметь право вести свои дела лично, если найдут это удобным, а для того, чтобы адвокатура пользовалась необходимой для нее свободой, адвокаты перестанут составлять корпорацию или сословие, и каждый гражданин, прошедший курс наук и выдержавший требуемый для занятия адвокатурой экзамен, должен будет давать отчет в своем поведении только закону" *(455). Такова была цель декрета 2 сентября. Замечательно, что рассмотрение и утверждение его произошло под председательством одного из известнейших адвокатов того времени Турэ (Touret) при участии многих других адвокатов (Target, Treillard, Tronchet, Camus, Martineau, Duport и др.) и никто из этих видных представителей сословия не сказал ни одного слова в защиту его. "Не боялись ли они", говорит Ле-Беркье: "чтобы их не обвинили в том, что они защищают свое личное дело *(456)?" Фурнель, современник этого загадочного события, дает ему другое объяснение. "После уничтожения парламента и апелляционных судов", повествует он: "зашла речь об адвокатах. Многие члены комитета склонялись к тому, чтобы удержать их в прежнем положении и перенести в новообразованные суды те права и привилегии, которыми они пользовались в парламенте и прочих подчиненных ему судах. Другая же часть комитета считала нужным уничтожить сословие адвокатов и даже искоренить совершенно термин "адвокат". Но, знайте, что это предложение было плодом не враждебного умысла, а экзальтированной приверженности к славе и памяти адвокатской профессии. Когда это необычайная идея вызвала разногласие в комитете, многие из его членов сообщили ее нескольким адвокатам, голос которых мог иметь вес в подобном вопросе. После обсуждения его со всех сторон мнение об "абсолютном уничтожении" было единодушно принято. Те, относительно которых было известно, что они более всех проникнуты корпоративным духом и высоко ставят звание адвоката и честь сословия, высказались наиболее энергично. "Парламент уничтожен", говорили они: "новая судебная организация знает только жалкие суды первой инстанции, которые сменяют друг друга для апелляционных дел. Они будут раздавать звание адвоката, и каждый из этих многочисленных трибуналов, которые покроют территорию Франции, станет очагом особой адвокатской корпорации. Эти корпорации будут наводнены массой лиц, которые, не имея никакого представления о наших принципах и нашей дисциплине, унизят нашу почетную деятельность и лишат ее прежнего благородства. Между тем, они будут упорно гордиться названием адвокатов, будут злоупотреблять внешним сходством, захотят тоже составлять сословие; и публика, введенная в заблуждение сходством имен, и по своей природной злобности всегда готовая обобщать обвинения, смешает этих адвокатов с адвокатами старого режима. Единственное средство избежать такого опасного потомства,- это уничтожит немедленно звание "адвоката" и сословие, со всеми их принадлежностями, чтобы не было больше адвокатов с тех пор, как мы перестанем существовать. Не потерпим же мы, единственные блюстители этой благородной профессии, чтобы она изменилась, перейдя в руки, которые ее запятнают, не назначим себе преемников, недостойных нас! Лучше уничтожим сами предмет своей любви, чем предадим его обидам и оскорблениям!" Члены комитета, тронутые до слез этим героическим самопожертвованием, достойным древнего Рима, единогласно присоединились к тому же мнению и приняли несколько дней спустя 10 статью декрета" *(457). Когда вслед за тем проект был внесен на рассмотрение учредительного собрания, никто из присутствующих там адвокатов не возвысил голоса против рокового предложения. Говорил и говорил горячо и умно один только человек, от которого, судя по его последующей деятельности, никак нельзя было ожидать такого отношения к адвокатуре. Это был Робеспьер. "Одна эта профессия", говорил он: "ускользнула от фискальных законов и от абсолютной власти монарха. Вполне допуская, что даже она не была изъята от злоупотреблений, которые всегда будут сокрушать народы, не живущие под свободным режимом, я принужден, по крайней мере, признать, что адвокатура, по-видимому, носила в себе последние следы свободы, изгнанной из остальной части общества; только в ней сохранилось еще мужество истины, которое осмеливалось провозглашать права слабой жертвы против могущественного угнетателя ее. Вы не увидите больше в святилище правосудия этих людей, восприимчивых и способных воспламеняться интересами несчастных, а потому достойных защищать их; эти люди, бесстрашные и красноречивые, опора невинности и бич преступления, будут устрашены слабостью, посредственностью, несправедливостью и вероломством. Они отступят, и вы увидите на их месте грубых законников, равнодушных к своим обязанностям и побуждаемых к благородному занятию только низким расчетом. Вы извращаете, вы унижаете деятельность, драгоценную для человечества, необходимую для духовного прогресса общества; вы закрываете эту школу гражданских добродетелей, где таланты и доблесть научались, защищая дела граждан перед судом, в один прекрасный день выступать в защиту интересов народа перед законодателями" *(458). Пророчество Робеспьера вскоре сбылось. В адвокатуру нахлынула масса людей бездарных и безнравственных, получивших право вести дела наравне с "официальными защитниками" (defenseurs officieux), как стали называть адвокатов *(459); суды переполнились лицами сомнительной репутации, но удовлетворявшими формальным требованиям для поступления в "официальные защитники". Напрасно прежние адвокаты пытались противостоять наплыву этих хищных дельцов, напрасно спешили сплотиться и образовали даже "общество законоведов": поток был слишком стремителен и широк, чтобы его можно было сдержать такими средствами.
Ошибка учредительного собрания была вскоре сознана, но политические обстоятельства и отсутствие твердой правительственной власти помешали немедленному восстановлению прежней организации адвокатуры. Тем не менее не прошло и двенадцати лет, как появились первые признаки возобновления сословного устройства. В 1802 г. адвокатам было предписано носить при отправлении своих обязанностей прежний костюм *(460). В следующем году возобновлено ведение списка *(461), а в 1810 и сословная организация, хотя, впрочем, в очень несовершенном и искаженном виде *(462). Проект последнего закона, составленный под редакцией Трейляра (Treilhard), адвоката и бывшего члена учредительного собрания, приводил адвокатуру в то самое положение, в каком она была до революции. Но Наполеон не хотел допустить существования независимого и самоуправляющегося сословия. "Проект нелеп", писал он канцлеру: "он не оставляет никакого средства против адвокатов; они мятежники, виновники преступлений и измен; пока я буду носить шпагу, я не подпишу подобного декрета; я хочу, чтобы можно было отрезать язык всякому адвокату, который употребил бы его против правительства" *(463). При таком отношении императора к адвокатуре нечего было и думать о сословном самоуправлении. Проект был изменен согласно с желаниями Наполеона и опубликован в 1810 г. Предисловие к декрету гласило следующее: "когда мы занимались организацией судебной части и мерами к упрочнению за нашими судами того высокого уважения, каким они должны пользоваться, одна профессия, деятельность которой оказывает могущественное влияние на отправление правосудия, обратила на себя наше внимание; по этой причине мы приказали законом 22 вентоза XII года восстановить адвокатский список, считая это одним из средств, наиболее способных удержать честность, деликатность, бескорыстие, любовь к истине и справедливости, просвещенное рвение относительно слабых и угнетенных,коренные основы профессии адвокатов. Восстановляя теперь правила этой спасительной дисциплины, которую они так дорожили в лучшие дни адвокатуры, следует в то же время обеспечить за магистратурой надзор, который ей естественным образом принадлежит над профессией, имеющей такое близкое отношение к ней: таким образом, мы обеспечим свободу и благородство адвокатской профессии, поставив границы, которые должны отделять ее от своеволия и ослушания". Эти границы, однако, оказались настолько узкими, что обещанное "обеспечение свободы" осталось на бумаге. Новый закон возобновил внешность прежней организации, букву ее, не коснувшись сущности и духа. С виду могло показаться, что адвокаты были поставлены в прежнее положение: они получили председателя, дисциплинарный совет, список, название сословия и т. п. Но это только с виду. На самом же деле сословие очутилось в полной подчиненности магистратуре. Сословие избирало кандидатов для образования дисциплинарного совета в двойном количестве против нужного. Из этих кандидатов генерал-прокурор назначал председателя и совет. Дисциплинарный совет мог делать предостережения, замечания и выговоры, запрещать практику и исключать из списка, но на все эти постановления допускалась апелляция в имперский суд, а при исключении из списка требовалось одобрение генерал-прокурора. В то же время министр юстиции собственной властью мог налагать любое из указанных взысканий. Ведение списка предоставлялось совету, но первоначальное его составление было поручено магистратуре. В тех округах, где число адвокатов не превышало 20, обязанности совета возлагались на суды *(464). Таким образом, сословие было почти совсем лишено автономии, в которой именно и заключался основной принцип его организации. Само собой понятно, что адвокаты не могли быть довольны таким порядком вещей. Они протестовали, просили, отправляли депутации, представляли проекты,- но все было напрасно. Только в 1822 году, и то по совершенно иным соображениям, появился новый закон. Его издание было вызвано следующим происшествием. Генералпрокуроры, назначая дисциплинарный совет из выбранных сословием кандидатов, оказывали исключительное предпочтение одним и тем же лицам, которые по своим политическим убеждениям представлялись вполне благонадежными. На выборах 1822 года как раз случилось, что почти все "благонадежные" не попали в список кандидатов. Прокуратура возмутилась; было напряжено следствие *(465), и во избежание подобных случаев немедленно издан новый закон. Предисловие к нему еще более возвышенно и многообещающе, чем предисловие к Наполеоновскому декрету. В нем министр юстиции Пейроннэ говорит, обращаясь к королю, между прочим, следующее: "эта профессия обладает привилегиями, которым удивляются робкие умы, но необходимость которых давно доказана опытом. Независимость адвокатуры столь же дорога для правосудия, как и для нее самой. Без принадлежащей адвокатам привилегии свободно обсуждать решения, произносимые правосудием, ошибки его стали бы чаще, умножились, были бы непоправимы, или, лучше сказать, пустой призрак правосудия занял бы место той благодетельной власти, которая не имеет другой опоры, кроме разума и истины... Без внутренней организации, снимающей с адвокатуры бесполезное иго постоянного и непосредственного надзора, это сословие не могло бы более надеяться на то, что будет видеть в своих рядах великих людей, составляющих его славу, а правосудие, на котором отражается блеск их достоинств и талантов, в свою очередь, утратило бы своих вернейших союзников и лучших руководителей... Не довольствуясь моими личными наблюдениями, я тщательно сравнил все те, которые были мне доставлены талантливыми людьми, коротко знакомыми, благодаря долгим занятиям, с нашим законодательством. Я собрал вокруг себя магистратов, которые поседели в занятиях адвокатурой, и для которых государственная служба была только наградой за долгую и успешную деятельность на этом поприще. Я расспрашивал юрисконсультов, исполненных знания и опыта, в которых еще живы все традиции, переданные им в юности, и которые скорее принесли бы в жертву свои собственные интересы и свою собственную славу, чем интересы и славу сословия, среди которого протекла их благородная жизнь. Я собрал их мнения и обсудил их советы. Таким образом, этот новый закон скорее их произведение, чем мое. Они указали мне большинство изменений, которые я представляю Вам на утверждение. Им я обязан в особенности полезной мыслью заменить способ избрания, установленный указом 14 декабря 1810 г., тем способом, который употреблялся в древней парижской адвокатуре. Словом, я могу сознаться, что они не предлагали мне ничего благоприятного для чести и независимости адвокатуры, чего я не поспешил бы принять, будучи уверен,что Вашему Величеству будет угодно оказать эти высшие знаки сочувствия и доверия сословию, состоящему из людей полезных, красноречивых и трудолюбивых".
Королевское предисловие в свою очередь гласило:
"Решившись принять во внимание протесты, которые высказывались разными адвокатами королевства против распоряжений указа 14 декабря 1810 г., и желая возвратить адвокатам, практикующим в наших судах во всей полноте дисциплинарные права, которые при наших предшественниках - королях подняли до высшей степени честь этой профессии и увековечили в ее среде неизменную традицию об ее привилегиях и обязанностях; желая, кроме того, придать юрисдикции, которую сословие должно отправлять над каждым из своих членов, авторитет и доверие, основанные на преданности и уважении, которых опытность старших адвокатов дает право требовать от тех, кто вступил в эту карьеру позже,- мы по докладу нашего министра юстиции постановили следующее" *(466). Затем начинается указ. Но это были только слова. Вся новизна указа состояла в следующем. Адвокаты были разделены на колонны; совет составлялся из двух старших по времени внесения в список адвокатов каждой колонны и из всех прежних председателей; избрание председателя предоставлено совету; апелляция на постановления совета допускалась в случае запрещения практики и исключения из списка, но не только со стороны обвиненного адвоката, но и со стороны генерал-прокурора *(467). Единственное, действительное улучшение состояло в том, что министр юстиции был лишен безграничной власти над адвокатами. Уничтожая выбора совета, правительство имело в виду предотвратить демонстративные случаи, подобные описанному, и в то же время наполнить совет благонадежными лицами. "Очевидно", говорит Шарль Конт, "что министры, чтобы сделаться господами такого рода дисциплинарных советов, должны были только получить составление колонн лицам, разделявшим их предубеждения и страсти. Им достаточно было соединить в одну колонну тех адвокатов, которых они хотели удалить и в то же время, поместить туда несколько более старых лиц, которым они доверяли" *(468). Таким образом, старшие члены колонн, а равным образом и прежние председатели сословия, назначавшиеся магистратурой, представляли собой вполне благонадежных лиц. Правительство достигло своей цели. Но адвокаты, обманутые в своих ожиданиях, подвергли новое постановление печатному разбору. Один из них (например Duvergier, Comte) доказывали его незаконность, так как оно, будучи административным распоряжением, не могло отменить закона 1810 г. Другие же (Legouix, Daviel) выставляли на вид, что оно противоречило старинным традициям и обычаям сословия.