Не оправдался расчет на близкое пришествие социалистической революции в Европе, во многом определявший идеологию и стратегию большевиков до и после Октября. Еще в июле 1920 г. казалось, что, согласно коммунистической лексике эпохи, перешагнув через труп "белогвардейской Польши", Красная армия поможет "пролетариям и пролетаркам всех стран" сбросить "капиталистическую сволочь"1. Установка была столь устойчива, что сокрушительное поражение красных под Варшавой не заставило соотнести полученный урок с ожиданиями и тем более - с догмой. На IX партконференции в сентябре 1920 г. Ленин, Троцкий, Бухарин и другие большевистские вожди объясняли делегатам, что задача была "прощупать под ребра белую Польшу... так крепко, чтобы из этого, может быть, получилась бы Советская Польша", а если это не получилось, то только из-за того, что не удалось "добраться" то ли "до промышленного пролетариата Польши" за Вислой и в Варшаве, то ли до рабочих Средней Европы, прежде всего Германии. Но международная революция созрела и "в Польше мы ударим молотом по Версальскому миру"2.
То, что с ходу не удалось проложить путь к "мировому пожару" и "на штыках принести счастье и мир трудящемуся человечеству", осознавалось постепенно. В 1921 г., признавая, что "вызвать революцию не удалось", Ленин убеждал делегатов III Конгрес-
Шейнис Виктор Леонидович, доктор экономических наук, профессор, главный научный сотрудник ИМЭМО РАН.
стр. 64
са Коминтерна, что развитие революции "идет вперед" и "за последние годы и месяцы эти революционные симптомы были в Европе гораздо серьезнее, чем мы подозревали". Однако "поступательное движение не такое прямолинейное, как мы ожидали" - и потому необходимо "приспособить нашу тактику к этой зигзагообразной линии истории". Зигзаг, правда, представлялся не слишком протяженным: "сейчас необходима основательная подготовка революции и глубокое изучение конкретного ее развития в передовых капиталистических странах"3. Понадобилось еще 2 года, чтобы на XII съезде партии Зиновьев, выступавший с политическим отчетом ЦК, признал: "Замедление международной пролетарской революции стало фактом, и никто не возьмется сказать, на сколько лет это замедление растянется", потому что "победа империалистов Антанты оказалась в некоторых пунктах близкой к победам наполеоновского масштаба". Это была еще не смена стратегической парадигмы - она произойдет позже. Но из контекста рассуждений докладчика вытекало, что "замедление может растянуться не на годы, а на десятилетия"4. Так рисовалось партийной верхушке положение советских республик в мире на более или менее обозримую перспективу к моменту, когда пришла пора обновления Конституции.
Изменения в социально-экономической жизни страны и во внутренней политике правящей партии были еще более основательными. Мировая революция задерживается, на помощь европейского пролетариата рассчитывать не приходится - значит, надо перестраивать отношения с крестьянским большинством населения, терпение которого на исходе. Грозные сигналы, поданные восстаниями в Кронштадте, на Тамбовщине, прямым сопротивлением продотрядовцам во многих губерниях, большевистские вожди, только-только прошедшие гражданскую войну - не в пример их эпигонам, расслабленным десятилетиями собственной непререкаемой власти - восприняли сразу5. Их ответом стал переход к нэпу. Хотя масштабы национализации промышленности и торговли были признаны чрезмерными, дозволение крестьянам оставлять у себя и отправлять на рынок "излишки" своего продукта расценивалось как отступление с пути социалистической революции. Еще год назад, говорил Ленин на X съезде партии, мы полагали, что "наше движение будет идти по прямой линии", но "движение пошло зигзагами"6. Зигзаг в развитии мировой революции, наступивший по причинам, от русских революционеров не зависящим, должен, следовательно, быть повторен зигзагом в осознанной смене их социально-экономической политики.
Идеология этого поворота была заявлена с предельной откровенностью. Хотя военный коммунизм был навязан крайней нуждой, войной и разорением, он не был ошибкой, утверждал Ленин. Более того, "его надо поставить нам в заслугу". Ибо "прежняя наша программа", оказавшаяся "практически несостоятельной", была "теоретически правильной"7. Создавая "наспех государственный аппарат для изъятия хлеба у крестьян и сосредоточения его в своих руках", "крайне громоздкий и неповоротливый", вместо "буржуазного аппарата управления хозяйством", вводя уравнительное распределение, мы надеялись, вторил Ленину Троцкий в 1922 г., перейти от военного коммунизма, "примитивного государственного хозяйства", "к социализму без больших хозяйственных поворотов, потрясений и отступлений, т.е. по более или менее прямой восходящей линии". Нэп - отступление, но не капитуляция, а зигзаг8.
Крутому повороту в экономической политике предшествовали партийные постановления. Его оформление в советских институтах было делом техники. Сами же партийные решения, предопределившие характер развития на ряд лет вперед, представляли серию реактивных импровизаций, продиктованных обстоятельствами и логикой запущенного процесса. Первый шаг - замену продразверстки продналогом, который "должен быть меньше налагавшегося до сих пор путем разверстки обложения" и общая сумма которого "должна быть постоянно уменьшаема", торопились сделать на X съезде партии в марте 1921 г., до начала весенних полевых работ, дабы должным образом ориентировать и мотивировать крестьянина. Поэтому принципиальный вопрос: как смогут крестьяне поступить с оставленной в их распоряжении продукцией -резолюция X съезда оставила открытым.
стр. 65
Предполагалось, что в деревню будет поступать продукция национализированных предприятий, и обмен пойдет главным образом по каналам кооперации. Для того и была отменена принятая на предыдущем съезде резолюция, предусматривавшая по сути дела огосударствление кооперации - ее подчинение ВСНХ и Наркомзему. Лишь узкая щель - и то намеком - оставлена была для собственно рынка: "Обмен допускается в пределах местного хозяйственного оборота"9. "Известная свобода оборота местного земледелия и местной промышленности в местном масштабе", - растолковывал смысл этой формулы Ленин10. Два с лишним месяца спустя на X партконференции был сделан следующий шаг - одобрена резолюция, вводившая комплекс мер собственно новой экономической политики: обмен не просто продуктами, но товарообмен, поддержка мелких и средних частных хозяйств, сдача государственных предприятий в аренду не одним лишь кооперативам, но и частным лицам, расширение самостоятельности и инициативы крупных предприятий в распоряжении финансовыми средствами и материальными ресурсами11.
Это был первый в истории советской власти переход к рынку. Лидеры большевиков расценивали его как "огромную уступку" - вопреки интерпретации, утвердившейся впоследствии в сталинской историографии нэпа - не только крестьянству, но и "буржуазным отношениям и самой буржуазии"12. Уступку, поразившую актив правящей партии. Тем не менее "поворот к новой экономической политике был решен..., -говорил Ленин, - с чрезвычайнейшим единодушием, с большим даже единодушием, чем решались другие вопросы в нашей партии"13. В будущем этой партии, только привыкавшей беспрекословно одобрять любые инициативы своих вождей, предстояло с редкостным единодушием поддерживать и не такие повороты. А в начале 1920-х гг. большевистские вожди настойчиво разъясняли своим товарищам, что рамки для капитализма, да и самого рыночного оборота поставлены "достаточно узкие, достаточно умеренные"14. И хотя "будет продолжаться процесс частного капиталистического накопления", "мы постараемся, чтобы в политической области у нее [буржуазии] не было никакого накопления"15.
Эти слова Троцкого будут многократно повторены Сталиным уже после сокрушения своего главного политического противника в партии. И они выражали суть большевистского подхода к нэпу. При некотором размягчении экономической монополии государства - о формах и мере такого ослабления станут идти яростные споры до тех пор, пока они вообще будут допускаться в партии, - ее политическая монополия непререкаема и неколебима. Она утвердилась в годы военного коммунизма, пришла оттуда, да и "самый переход от военного коммунизма к нэпу, - как признавала одна из партийных резолюций, - совершался в значительной мере методами военного коммунизма"16. Все это определило сущность того государственного правопорядка, который призвана была подтвердить и закрепить новая Конституция. Ее создатели будут исходить из того, что политически нэп - вовсе не альтернатива военному коммунизму, а представляет некую форму экономического квазилиберализма, границы которого жестко очерчены политической монополией правящей партий.
К 1922 г. система политической власти, нареченная диктатурой пролетариата, в основном была достроена. В ней оставался один существенный пробел, по поводу которого Ленин с нарастающей тревогой высказывал озабоченность. Оппозиционные партии, как буржуазные, так и социалистические, были запрещены, их лидеры - арестованы или изгнаны из страны, свобода печати уничтожена, и "философские пароходы" увозили в эмиграцию тех, кто представлял верхний культурный слой российского общества. Вне правящей партии организованных политических сил, способных бросить вызов ее политической монополии, не осталось. Проблема, однако, заключалась в самой партии. Численно она увеличилась в несколько раз: с 240 тыс. членов перед Октябрьским переворотом до 732 тыс. в марте 1921 г. и - несмотря на начавшиеся после введения нэпа чистки рядов - до 864 тыс. в мае 1924 г.17 Ленин вполне отдавал себе отчет в том, что "политика партии определяется не ее составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партий-
стр. 66
ной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет уже зависеть не от него", - писал он в марте 1922 г.18 Иными словами, сохранение диктатуры зависит не от пролетариата и даже не от партии, а от монопольной позиции ее "тончайшего слоя", которая зиждется на такой зыбкой и преходящей субстанции, как его авторитет.
Чтобы отвести беду, основатель партии видел два средства.
Во-первых, запрет фракций с собственными платформами, организацией и т.п. Острая внутрипартийная дискуссия, предшествовавшая X съезду и завершившаяся на нем, была сочтена вредной. Резолюция "О единстве партии"19, утвержденная на этом съезде, была не первым и не последним шагом на пути к "партии нового типа", по модели которой стало выстраиваться и все мировое коммунистическое движение. Ленинский план построения такой партии еще на II съезде спровоцировал острый конфликт и раскол российских социал-демократов. Последствия же закрепленного на X съезде курса партийного строительства были ничуть не менее значимыми и существенно более долговременными, чем переход к нэпу. Запрет фракций чем дальше, тем больше стал использоваться для подавления любого несогласия с мнением, утвердившимся в партийной верхушке, и прямой дорогой вел к омертвлению тканей в единственной легальной политической партии, к насаждению армейской дисциплины там, где еще недавно кипели споры. Совершить такой переход сразу было невозможно. Пройдет не так уж много времени, и Сталин, патронировавший конституционный процесс, сначала использует упомянутую резолюцию как палицу, сокрушающую оппонентов, а затем отправит их всех (а заодно и сотни тысяч партийцев, которые могли быть заподозрены в нонконформизме) на эшафот. Но это произойдет позже, а в начале 1920-х гг. такое развитие событий никому еще не могло привидеться. А потому создание СССР, а затем и подготовка его новой Конституции сопровождались столкновением разных позиций. Конечно, только внутри партии, ибо силы, стоявшие вне партийных рядов, от участия в конституционном процессе, в отличие от 1918 г., были отстранены.
Во-вторых, Ленина тревожило соперничество Сталина и Троцкого, в чем он усматривал "большую половину опасности... раскола" самого "тончайшего слоя" партийной элиты. Купировать эту опасность он предложил двояким образом: перемещением Сталина с должности генсека и увеличением числа членов центральных органов партии: ЦК - до 50 или 100 человек за счет рабочих, а ЦКК - путем привлечения 75 - 100 новых членов из рабочих и крестьян20. Ленин, как и многие коммунисты его поколения, мистически верил в исключительно полезные для партии качества рабочих, усвоивших пролетарскую психологию по жизненному опыту "многих лет пребывания на фабрике без всяких посторонних целей"; следовательно, - в эффективность контроля над бюрократическим советским аппаратом и исцеления самой партии от бюрократизма фактически посредством умножения чиновников "рабочего происхождения" в политических и контрольных органах.
Истоки этого заблуждения, смущавшего его последователей даже годы спустя, заслуживают отдельного разговора. Но на практике не реализована была ни первая, ни вторая ленинская идея. Вставший у руля еще во время болезни Ленина триумвират (Сталин, Зиновьев, Каменев) был заинтересован не в поддержании баланса между Сталиным и Троцким, а в устранении второго по значению в годы революции и Гражданской войны большевистского лидера. Ламентаций по поводу того, что партия не последовала рекомендации Ленина о смещении Сталина с поста генсека, кажется, не избежала ни одна "оттепельная" и "перестроечная" публикация, касавшаяся данного вопроса. Но дело не только в этом. Весь "тонкий слой", уже прикосновенный к власти, вовсе не был заинтересован в радикальном расширении своих центральных учреждений за счет новых пришельцев. Поэтому и второе предложение Ленина не было выполнено ни на XII съезде, которому были адресованы его диктовки, ни на XIII - первом после его смерти21.
стр. 67
Таким образом, ограниченная экономическая либерализация была компенсирована ужесточением политического контроля над страной и ужесточением режима в партии. Откат революционной волны в Европе, переход к нэпу и трансформация партии образовали тот социально-политический контекст, в котором реорганизация государственного устройства была поставлена в порядок дня. А неотложность существенного обновления Конституции была продиктована завершением Гражданской войны и установлением режимов советского типа на большей части территории бывшей Российской империи.
Собирание земель
Когда принималась первая советская Конституция, власть большевиков распространялась на пространство, немногим превышавшее размеры Московского княжества в конце XV в. Правда, как мы видели, она была написана "на вырост" и до поры либо ее действие непосредственно распространялось на территории, социально и этнически отличные от центральной России, либо она становилась своего рода прототипом для Конституций других советских республик (как, например, Конституции Украины, принятой в марте 1919 г.). К весне 1921 г., когда совершался переход к нэпу, под властью Москвы была воссоединена почти вся (за немногими, хотя и важными исключениями) территория Европейской России. А в конце 1922 г. - также и отдаленные окраины прежнего государства. Фактически совершившееся и закрепленное победами в Гражданской войне объединение нуждалось в конституционном оформлении.
Октябрьские победители решали двоякую задачу: собрать территории распавшейся Российской империи и представить эталон решения национально-колониального вопроса для мировой революции, которая казалась близкой в 1921 г. и надежда на которую еще не угасла в 1923 г. Национальный вопрос стал одним из центральных в повестке X и XII съездов РКП(б). Доктринально, а тем более на практике совместить одно и другое было непросто. Основным докладчиком по этому вопросу на обоих съездах выступал нарком по делам национальностей Сталин, который, как мог, с этим справлялся. На X съезде докладчик, полемизируя с Чичериным, противопоставил национальное самоопределение, "пустой лозунг", с которым "мы... распростились уже 2 года" - "праву народов на отделение": "лозунг права народов на отделение является революционным и отказаться от него - значит сыграть на руку Антанте"22. Право на отделение, призванное выполнить революционизирующую роль в лагере противника, надо было как-то совместить с централизаторской политической установкой на российских (не только русских) просторах. Пока жива была надежда на скорое пришествие мировой революции, от этого очевидного противоречия можно было отмахнуться. "Нам говорят, - писал Ленин, - что Россия раздробится, распадется на отдельные республики, но нам нечего бояться этого. Сколько бы ни было самостоятельных республик, мы этого страшиться не станем. Для нас важно не то, где проходит государственная граница, а то, чтобы сохранялся союз между трудящимися всех наций для борьбы с буржуазией каких угодно наций"23.
Очень скоро, однако, стало ясно, что многие национальные движения в бывшей Российской империи не только отстаивают независимость и отделение, но и заострены против большевистской власти в России. Добиваясь своих целей, они блокировались с мятежными генералами и войсками Германии или стран Антанты. Простейшим ответом, казалось бы, могла стать "необходимость толкования принципа самоопределения как права на самоопределение не буржуазии, а трудовых масс данной нации", заявленная Сталиным в январе 1918 г. на III Всероссийском съезде Советов24. Однако такая интерпретация не только посягала на чистоту принципа самоопределения, издавна отстаивавшегося большевиками, - эквилибристика лозунгами была для них привычным делом, - но и оказалась непригодной на практике.
В одних случаях под давлением обстоятельств приходилось идти на признание самоопределившихся буржуазных государств, возникших на развалинах империи
стр. 68
(Финляндия, Польша, страны Прибалтики). В других, где социальное членение обществ опиралось на непоколебленные еще добуржуазные исторические традиции и не было никакого национального пролетариата, а "трудящиеся массы" в национальных движениях не удавалось отделить от сепаратистов, приходилось опираться на "русский город" в противовес "национальной деревне". И с удивлением обнаруживать, что носителем "пролетарской диктатуры" выступает не только "тонкий слой русских рабочих" (это еще полбеды), но также колонизаторский элемент: "великодержавное кулачье", которое "еще до сих пор держит десятки батраков, имеет сотни голов скота и охотится на киргизов как на дичь". Что "старый русский чиновник, коммунист-батюшка, русский полицейский" каким-то образом проникают и в партию. Что "у всякого русского на окраинах была привилегия быть "пролетарием"", а "власть составлялась из гнуснейших примазавшихся элементов", готовых поддерживать "какую угодно власть, но обязательно власть русскую". Это в Средней Азии. А на Украине, говорили делегаты X съезда, с одной стороны, "национальное движение в условиях разгорающейся революции, по сути своей, является контрреволюционным, отвечающим националистическим тенденциям" зажиточного мужика, мелкобуржуазной интеллигенции. А с другой - "создался своего рода русский красный патриотизм... Наши товарищи... иногда даже смотрят на себя прежде всего как на русских, - они дорожат не столько Советской властью и советской федерацией, сколько у них есть тенденция к "единой, неделимой""25.
Если Россия не разделила судьбу другой континентальной империи - Австро-Венгерской и сумела воссоединить большую часть своей прежней территории и населения, то произошло это не благодаря лозунгу самоопределения и права народов на отделение. Он сыграл в лучшем случае противоречивую роль и сохранен был главным образом для экспортного исполнения. Конечно, победе большевиков над сепаратистами на национальных окраинах страны способствовал ряд объективных условий. Они опирались на компактный великорусский территориальный массив, который располагался в центре страны и противополагался существенно меньшим и не интегрированным между собой инонациональным анклавам. Иностранная интервенция носила ограниченный характер и благоприятствовала имперским силам, враждебным национальным движениям. И все же в той мере, в какой большевики своей победой обязаны не привходящим обстоятельствам, а самим себе, решающую роль сыграли субъективные факторы.
Во-первых, РКП(б) была интернационалистской партией. Она сумела, несмотря на искривления и издержки, о которых открыто говорили ее функционеры на съездах и которые действительно пытались искоренить ее руководители, сомкнуть социальную стратегию, привлекательную для угнетенных при царизме масс, с положениями принятой в 1919 г. программы: уничтожение всех национальных привилегий, равноправие наций, обещание выстроить федеративное объединение государств, организованных по советскому типу (популярному в то время)26.
Во-вторых, в короткое время партия смогла создать прочную организацию и мобилизовать дееспособный актив на централистской, а не федеративной основе. Когда происходили решающие сражения Гражданской войны, она маневрировала своими ресурсами и главным из них - кадрами, перемещая наиболее эффективных деятелей с одного фронта на другой, из правительства одной республики в правительство другой. РКП(б) создала политический каркас союза советских республик еще до того, как состоялось их формальное объединение.
В-третьих, собирание бывшей империи в значительной мере осуществлялось насильственным - военным путем, а его инструментом становилась Красная армия. Всякий раз, когда местные революционеры оказывались не в состоянии добиться решающего перевеса, на поле боя выходила воинская сила, изначально мобилизованная и сформированная в русских губерниях и опиравшаяся преимущественно на кадровые и материальные ресурсы центральной России. Так было на Украине, по которой многократно прокатились фронты Гражданской войны и где долго свирепствовала самая
стр. 69
лютая анархия. Так было в Закавказье, где под руководством Кавказского бюро ЦК РКП(б) и при активном участии 11-й армии была сначала установлена советская власть в Азербайджане, затем в Армении, где приход красных войск спас провозглашенную ранее национальную республику от турецкого геноцида, и, наконец, в Грузии, где более чем стотысячное хорошо экипированное войско сломило сопротивление наиболее жизнеспособной из закавказских республик, возникших после распада Российской империи. Так же было и в Средней Азии и некоторых других областях.
XII съезд РКП(б) собрался в апреле 1923 г., когда советская власть была установлена почти на всей территории страны, образование СССР было провозглашено и комиссия, назначенная для разработки новой Конституции, приступила к работе. Обсуждение национального вопроса на этом съезде носило острый и даже конфликтный характер.
Союз республик объявили "первым опытом пролетариата в деле урегулирования международных взаимоотношений независимых стран и первым шагом к созданию всемирной Советской республики труда"27. Правда, картина мировой революции теперь виделась по-иному: в Польше отступили, атака на Западе захлебнулась, надо заходить с другой стороны, революционизировать "глубокий тыл империализма -восточные колониальные и полуколониальные страны"28. Иными словами, построение Союза - экспортный продукт, который следует продвигать на восточный политический рынок. Но, вникая в развернувшуюся на съезде дискуссию, можно было понять, что двухлетняя практика обнаружила серьезные проблемы.
"В связи с нэпом во внутренней жизни нарождается новая сила - великодержавный шовинизм, гнездящийся в наших учреждениях, проникающий не только в советские, но и в партийные учреждения, бродящий по всем углам нашей федерации", - говорил Сталин. Не преминул он отметить и зеркальное отображение русского шовинизма, который "взращивает и шовинизмы местные". Они не столь опасны, но все же грозят "превратить некоторые республики в арену национальной склоки". Однако именно великорусский шовинизм, утверждал Сталин (под конец жизни явивший законченный тип великодержавного шовиниста), составляет "в общей системе национального вопроса три четверти целого". К теме "великорусского шовинизма, который бесформенно, без физиономии ползет, капля за каплей впитываясь в уши и глаза, капля за каплей изменяя дух, всю душу наших работников", не раз возвращался и основной докладчик по национальному вопросу, и делегаты съезда. Некоторые из них сочли, что Сталин представил даже излишне оптимистическую картину, ибо источником, распространяющим шовинистические настроения, является сам государственный аппарат. Между тем, от аппарата освободиться нельзя, ибо он выполняет также и позитивную работу - "восстанавливает связь отдельных областей, разорванных в первый период революции"29.
Можно было вслед за Зиновьевым живописать угрозу национальных трений, которые "гораздо опаснее, чем даже голод и людоедство, которые мы пережили" и надеяться создать "атмосферу презрения и бойкота по отношению к каждому, кто не понимает важности национальной проблемы". Или даже согласиться с Бухариным в том, что "мы должны очень часто поступиться хозяйственной целесообразностью для того, чтобы подвести под себя прочный фундамент для нашей власти". На партийном съезде надо сказать открыто: не проявим необходимой чуткости и понимания, предостерегал Раковский, - получим гражданскую войну30.
Проблема заключалась в том, что национальные противоречия порождались не только (и даже не столько) нэпом и развитием рыночных отношений, о чем говорили делегаты съезда. Большевики, сводившие все многообразие социальных отношений к классовым связям и процессам, явно недооценили автономность национальных явлений, в особенности - вековую укорененность национального эгоизма, подозрительности, а с другой стороны - этнической солидарности в многонациональных обществах. Но сверх того в СССР национальное недоверие подпитывала и консервировала - во-
стр. 70
преки декларациям о национальном равноправии и классовой солидарности, вначале искренним, а впоследствии фальшивым - сама организация новой власти, сугубо централистская, антидемократическая, псевдофедеративная.
Поправить дело воспитательными мерами, партийными проработками "национал-уклонистов", поведение которых горячо обсуждалось на съезде, было нельзя. Равно как и приписывать "роковую роль" "торопливости и административному увлечению" Сталина, его озлоблению против пресловутого "социал-национализма", как об этом предупреждал Ленин в одной из своих последних диктовок31. Критика обоих "уклонов" в лучшем случае обнажала симптомы заболевания, умеряла и сдерживала межнациональные конфликты. Но только до той поры, когда цементировать многонациональное государство станут на совсем иной основе: прошедший политические и персональные пертурбации политический класс отбросит интернационалистскую идеологию и сделает ставку на жестокое подавление того, что он назовет "космополитизмом" и "буржуазным национализмом". И тогда появятся дискриминируемые и "наказанные" народы. Но к раннебольшевистской концепции решения национального вопроса это уже не будет иметь отношения. Возможно, сохранение на добровольной основе целостности территории, входившей прежде в состав Российской империи, было сродни решению задачи квадратуры круга.
Ленин, отстраненный от дел и изолированный в Горках, сумел все же разглядеть за частным эпизодом известного "грузинского дела" нарастающую угрозу: ""Свобода выхода из союза", которой мы оправдываем себя, окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ"32. Ленину, однако, не дано было увидеть, откуда "выползет, шипя, гробовая змея", как оторвутся контуры реальной постройки от начертаний плана, из-за которого шел спор, и как обрушится все здание. Все это произойдет позже, а пока он, как и еще не истребленная "старая большевистская гвардия", верил, что принцип национального самоопределения нашел адекватное выражение в советском федерализме и вопрос заключается лишь в том, как и в какие сроки его следует реализовать. Но сама выстраиваемая модель была далека от подлинного федерализма, при котором члены федерации располагают не проблематичным правом выхода из нее ("максимумом независимости в потенции", как это назвал Сталин33), а действительной свободой самоуправления и реальными, обеспеченными и конституционно, и политически возможностями решать свои внутренние дела. Федерализм, конструкция которого была заложена на XII съезде, был "специфическим псевдофедерализмом, не дающим ни равенства, ни самоуправления"34. Оставалось лишь воплотить его в нормах союзной Конституции.