– Потемкин! – возмутилась Мандрова. – Ты о чем‑нибудь другом думать можешь? Так, поболтать о том о сем… Знаешь, он говорил странные вещи. Все про какого‑то Даджаля.
– Аль‑Масих Ад‑Даджаль – лжемессия, аналог Антихриста из Апокалипсиса, – пояснил Потемкин. – Подробно описан в хадисах. Обитает на одном из островов в Индийском океане, где прикован к скале. В конце времен, накануне Судного дня, должен появиться во главе войска и установить свою власть по всей земле, соблазняя чудесами правоверных. Определить его можно по букве «кяф», которая написана у него на лбу. Отсюда и слово «кяфир» – «неверный».
– Откуда ты это все знаешь? – удивилась Мандрова.
– Я много чего знаю. Но все эти знания, к сожалению, не имеют никакого практического смысла.
– А может, и имеют. Полосин говорит, что ихние улемы вычислили местонахождение этого Даджаля и что скоро наступит конец света.
– Римма, если уж мы говорим о мусульманских преданиях, то явлению Даджаля предшествует явление последнего имама – Махди. К тому же Судный день не наступит до тех пор, пока мусульмане не сразятся с иудеями. Согласно сахабу Абу Хурайре, мусульмане будут убивать их, так что иудеи будут прятаться позади камней или деревьев, а камни и деревья будут говорить: «О, мусульманин! О, раб Аллаха! За мной прячется иудей. Приди и убей его!» И только дерево гаркад не станет делать этого, потому что оно является иудейским деревом.
Потемкин почувствовал на себе восхищенный взгляд депутаны. Обычно так смотрят на симпатичного, молодого и очень умного профессора влюбленные в него первокурсницы. Янлинь как раз принесла салаты и выпивку. Вооружившись палочками, Римма ловко цапнула смотрящие на нее мелко порезанные свиные ушки.
|
|
– А что такое «дерево гаркад»?
– Гаркад? Это дереза. Колючка такая. Ну, или волчья ягода, если по‑нашенски.
– Вот! Видишь! – вспыхнула Мандрова. Ее зрачки расширились так, будто она увидела перед собой пророка Мухаммеда. – Ты что, Потемкин, не понимаешь, что ты сейчас сказал?! Ты новости не читаешь, не знаешь, что в мире делается?
– Стабильности нет, – усмехнулся Кирилл, – Террористы опять захватили самолет.
– Какой стабильности!
– Это кино. «Москва слезам не верит». Забыла, что ли?
– Какое кино? Де‑ре‑за!
Потемкин действительно вспомнил один из сюжетов субботней «Международной панорамы», которую вел Михаил Леонтьев на Первом канале. Рассказывалось о том, как вся миролюбивая общественность планеты решительно протестует в связи с намерениями США поставить Израилю новейшую систему противоракетной обороны Boxthorn. Леонтьев разоблачал происки мирового империализма, подрывающего баланс сил на Ближнем Востоке, – для того, разумеется, чтобы отвлечь внимание простого американского народа от неминуемой социально‑экономической катастрофы. Он перевел на русский название системы ПРО – и то ли для пущей образности, то ли с обычного своего перепоя припомнил сказку Алексея Толстого про козу‑дерезу. «Так вот, в конце этой замечательной сказки коза, которая уже развела, что называется, старика и была им за это отодрана, залезла в заячью избушку, напугала зайца своими рогами и выгнала на улицу!» Выкатив глаза на камеру, небритый Леонтьев хрипло бредил: «Но зайцу‑то на помощь пришел красный петух с косой! Коза со страху упала с печи и убилась… А заинька с петушком стали в избушке жить да быть да рыбку ловить. К чему я это говорю? А к тому, что в Вашингтоне должны помнить, чем заканчиваются геополитические игрища в таком взрывоопасном регионе…»
|
|
– Римма, дорогая, ты чего? – Кирилл покрутил пальцем у виска. Он говорил с ней так, как во времена его юности образцовый пионер‑натуралист отчитывал суеверную бабушку. – У тебя вроде никогда тараканы в голове не бегали. Ты же коммунистка, твою мать. Всем известно, что Boxthorn происходит от названия популярной компьютерной игры Boxhead, где надо защищать мирное население от нашествия зомби, и слова thorn, то есть шип, на который похожи противоракеты…
– Погоди, погоди! – прервала его депутана. – Ты сказал «Торн»! Но ведь в том ужасном фильме «Омен» главного героя звали Дэмиен Торн!
– Ну и что?
– Не слишком ли много совпадений?
– Слушай, если чересчур увлекаться конспирологией, то и в слове «хуй» можно обнаружить ключ к сокровищам тамплиеров. Никакой мистики здесь нет. Торн – нормальная британская фамилия, в меру аристократичная. Не забивай себе мозги этой хиромантией. Давай лучше за встречу и сбычу мечт!
Кирилл дзынькнул своим стаканом по Римминой рюмке.
– Ну, давай. – Римма отхлебнула ликер. – Мне, Кирочка, что‑то в последнее время все ужасы какие‑то мерещатся.
– А ты это, попей таблеточки какие‑нибудь. Или переходи на моногамию‑то.
– Так я уже. Ты же знаешь, я замуж вышла. – Депутана поджала губки. – Я теперь девочка приличная.
Потемкин прыснул со смеху:
|
|
– Душа моя, ты же, небось, слышала анекдот про приличную девушку, которая поехала к приличному юноше на дачу знакомиться с его родителями?
– Неа.
Кирилл прокашлялся:
– В одной приличной семье жила‑была девушка, и познакомилась она с замечательным молодым человеком. Приходит к маме и говорит: «Мама! Я встретила настоящего принца. Он такой интеллигентный, такой умный, такой красивый. Он не такой, как все. И он приглашает меня завтра поехать к нему на дачу – познакомиться с его родителями». Мать ей отвечает: «Доченька, послушай меня – опытную и мудрую женщину. Все мужики одинаковы. Вот хочешь, я тебе расскажу, как у вас там все будет? Вы поедете к нему на дачу, познакомитесь с его родителями. Будете там окучивать картошку, поливать клубнику, пить чай с вареньем и с печеньем. А потом вы поедете в Москву. И, поверь моему слову, у него на полпути обязательно сломается машина. И рядом с тем местом, где она сломается, окажется гостиница. А в этой гостинице будет только один свободный номер. А в этом номере – одна кровать. И тогда он скажет тебе: „Любимая, ты поспи, а я буду охранять твой сон“. А как только ты уснешь – он прыг к тебе под одеяло. И будешь опозорена ты, опозорена вся наша семья, а у нашего папы будет инфаркт!» Ну, дочка, конечно, не послушалась. Возвращается через три дня. Мать ей с усмешкой: «Ну и как там у вас все прошло?» Дочка рассказывает: «Мама, ты просто не поверишь! Ты действительно очень мудрая женщина. Все было почти так, как ты предсказала. Мы поехали к нему на дачу, познакомились с его родителями. Какие милые люди! Мы там окучивали картошку, поливали клубнику, пили чай с вареньем и с печеньем. А потом мы поехали в Москву. И ты представляешь, у него на самом деле на полпути сломалась машина! Клянусь! Стоим, голосуем – никто не останавливается. И машину не бросишь в таком глухом месте. Так ты знаешь, в двух шагах оказалась гостиница. А в этой гостинице – ну правда, я по журналу проверяла – был только один свободный номер. А в этом номере – честно – одна кровать! Но когда он сказал мне: „Любимая, ты поспи, а я буду охранять твой сон“, я вспомнила твои мудрые слова. И сказала ему: „Нет уж, милый, это ты поспи, а я буду охранять твой сон“. И как только он уснул – я прыг к нему под одеяло. И теперь опозорен он, опозорена вся его семья, а у его папы случился инфаркт!»
Мандрова от хохота чуть не свалилась под стол. Потемкин отхлебнул виски и закурил. Выскочившая из зала официантка проворно выставила на стол горячие блюда.
– Ой, спасибо, дорогой, рассмешил, – с трудом сказала Римма, промакивая слезы салфеткой. – Прям про меня.
Следуя принципу «когда я ем, я глух и нем», они помолчали некоторое время, увлеченно поглощая свои блюда. Потемкин отметил, что свинина у шеф‑повара удалась. Судя по сосредоточенно‑довольному лицу Риммы, креветки в этот вечер тоже не подкачали. Депутана выхватывала их по одной и смаковала, запивая ликером. В какой‑то момент она положила палочки и откинулась на стуле, пристально разглядывая уплетающего совсем не халяльное жаркое Потемкина. Он вдруг почувствовал, как под столом пальцы ее ноги коснулись его щиколотки, поддели брючину и поползли вверх к коленке.
– Послушай, может, ко мне на дачу поедем? Смотри, какая погода хорошая… И вечер весь такой… романтичный… – с придыханием произнесла Римма.
Намерения депутаны были абсолютно прозрачны – от нее веяло похотью, как от бомжа помойкой.
– Мон шер! Если я правильно понял, там теперь муж твои груши околачивает… – замялся Потемкин, вытирая с подбородка соус.
– Так он у меня совсем домашний котик! Любит посмотреть. А может и сам поучаствовать. Если хочешь, возьми с собой какую‑нибудь бабу без комплексов – сообразим на четверых. Мне же теперь девочки нравятся. М‑м‑м… Особенно если с большими сиськами. – Мандрова покосилась на собственный бюст.
Потемкин тоже машинально посмотрел вниз и увидел, что ножка Риммы теперь уперлась в сиденье стула у него между ног. Перебирая идеально ухоженными и отлакированными пальчиками, она уверенно продвигалась к его гениталиям.
– Лапуля, ты же знаешь – я, как пионер, всегда готов. Но давай в следующий раз. А то моего папу инфаркт хватит, – отшутился Кирилл.
– Так я слышала, ты нынче сирота…
Она тут же поняла, что сказала что‑то не то. Или, точнее, не так. Похотливая улыбка сползла с ее лица, нога исчезла со стула. Потемкин резко помрачнел.
– Ой, прости, Кирочка! Я не в этом смысле…
Если знать историю семьи Потемкиных, ничего удивительного в имени Хан не было. В этом имени дед Кирилла – известный советский военврач Николай Потемкин – запечатлел свою страсть к Монголии и монгольским древностям. Все свободное время Николай Алексеевич проводил в экспедициях на плато Укок, по сакральным местам горного узла Табын‑Богдо‑Ола. Когда Кире было пять лет, где‑то там он и пропал. Как сказала тогда бабушка, «дедушка ушел к своим». Отец Кирилла – Хан Николаевич – не дожил полгода до семидесятилетия. Он был одним из ста шестидесяти семи пассажиров злополучного рейса «Трансаэро» в Анталью – самолет взорвала террористка‑смертница. Ни одного тела погибших не нашли. Корабли Черноморского флота месяц собирали обгоревшие обломки по всей акватории. Кирилл тоже должен был лететь этим рейсом: после военного переворота в Турции, когда цены на недвижимость в этой стране окончательно рухнули, у Потемкина возникла идея купить отцу дом в Кемере. Мать они похоронили еще десять лет назад, и Кириллу хотелось, чтобы единственный оставшийся у него родной человек мог спокойно доживать свои дни, наслаждаясь горно‑морским климатом. Они как раз и собрались туда, чтобы выбрать из нескольких подготовленных агентством «ЭКО‑Недвижимость» вариантов наиболее подходящий. Но мучивший всю жизнь кошмар опозданий настиг его в этот промозглый февральский день: Кирилл намертво застрял в пробке. Стоя на МКАДе, разъяренный, он забронировал билеты на следующий день и уговаривал отца задержаться, чтобы лететь вместе. Но Хан Николаевич, который уже прошел паспортный контроль, резонно возразил, что это лишние хлопоты и что если уж он планирует там жить, то как‑нибудь один день в Анталье без Кирилла перекантуется. Отец улетел с молоденькой девушкой‑риелтором, которая должна была помочь им с оформлением бумаг. Последними его словами, которые услышал Потемкин, были: «У меня тут отличный эскорт, Кира. С такими сопровождающими можно и в огонь, и в воду. Жду тебя на том берегу».
– Ты очень переживал, да? – Депутана держала руку у левой груди. Как прирожденный политик она молниеносно сориентировалась в ситуации: случайно допустив бестактность, надо немедленно проявить крайнюю степень участия. – Ох, какой кошмар!..
– Мы мало общались последние пятнадцать лет. Практически совсем не общались, только по телефону созванивались по праздникам. – Кирилл посмотрел в сторону. – Хотя жили в одном городе.
В отличие от баламута‑сына его отец был безобидным и тихим человеком, обычным советским инженером. Потемкин так и называл его: «Мой маленький папа».
– Он прожил хорошую, длинную жизнь, – прошептал Кирилл. – И умер хорошо. Думаю, они даже не успели понять, что случилось. Надеюсь, что не успели.
– Давай помянем, – предложила Римма. – Упокой, господи, его душу.
Они выпили, не чокаясь.
– Ты, кстати, смотрел последнюю часть «Пиратов Карибского моря»? – Мандрова предпринимала героические усилия, чтобы вывести беседу из тематического пике.
– Угу.
– Я так и не поняла, чем там у них все закончилось.
– Полагаю, у них закончилось тем, что нам следует ожидать следующей серии, – пробурчал Кирилл.
Разговор явно не клеился. Потемкин попросил Янлинь принести счет. Римма уже поняла, что продолжения банкета не будет – во всяком случае, с Кириллом. Ковыряя десерт, она положила ногу на ногу и начала обзванивать знакомых. Потемкин молча курил, потягивая оставшееся виски и рассматривая дефилирующую по Камергерскому публику. Через какое‑то время появилась официантка. Она положила на стол книжечку со счетом и поставила блюдце, на котором лежали две печенюшки.
– Это от нас – китайское печенье с предсказаниями, – хихикнула она, приторно кланяясь и удаляясь.
Римма взяла смотревшую на нее скукоженную желтую ракушку, раскрошила ее и извлекла бумажку.
– Тэк‑с, что тут у нас… «Вас ожидает радость общения». Ну кто бы сомневался! – засмеялась депутана.
Потемкин последовал ее примеру. Раскрыв свое предсказание, он увидел следующее:
DCLXVI 56510.
Это произвело такой же эффект, как если бы на световом табло на Театральной площади он увидел свою фотографию в стиле ню, домашний адрес, номер телефона и кредитной карты. Ошеломленный, Кирилл смотрел на буквы и цифры широко раскрытыми глазами, на лбу его проступил пот.
– Что с тобой такое? – забеспокоилась Римма. – Что там?
Потемкин вскочил с места и бросился за официанткой. Он нагнал ее в темном зале ресторана. Правой рукой Кирилл цепко ухватил Янлинь за локоть, левой сжимал бумажку, которой тыкал ей в лицо.
– Где?! Где ты ее взяла? – прошипел он.
Девушка не на шутку испугалась.
– Это… повар кладет… Это сюрприз…
– Где повар?! – свирепо спросил Потемкин, вращая выкатившимися глазами.
– Туда нельзя… никак нельзя… – лепетала щуплая официантка, пытаясь загородить ему путь вглубь.
Ее мнение насчет того, куда можно, а куда нельзя, Кирилла совершенно не интересовало.
– Не ссы, меня не ебет, из какой кошатины вы шашлык делаете, – сказал он, отодвинул Янлинь в сторону и рванул на кухню.
Потемкин уже было заскочил туда, но дорогу ему перекрыл двухметровый «поваренок» отнюдь не китайской наружности.
– Вы куда, уважаемый? – играя тесаком, поинтересовался детина, явно только что демобилизовавшийся из кремлевского полка.
– Хочу выяснить, откуда вы берете вот эти предсказания! – Потемкин сунул ему бумажку.
Детина взял ее в руки и внимательно прочитал.
– А че тут такого‑то? – удивился он. – Здесь же не написано: «Вы станете пидорасом».
– Это личная информация! Откуда вашему повару известен шифр?
«Поваренок» еще раз посмотрел на листок и с ухмылкой вернул его Потемкину:
– Какой шифр, мужик? Перепил, что ли?
Кирилл вновь прочитал содержимое предсказания. Там было изречение Конфуция: «Человек расширяет Путь, а не Путь расширяет человека». Потемкин не понимал, что происходит. Подменить бумажку детина не мог – он держал ее у него на глазах, да и по типажу парень был далек от Дэвида Копперфильда. Кирилл выдавил из себя что‑то вроде извинения.
– Чудеса какие‑то, – сказал он и пошел обратно к столику.
– Бывает, – с улыбкой бросил ему вслед «поваренок».
Первое, что он увидел, когда вернулся, – насмерть перепуганное лицо Риммы. Кирилл молча сел и открыл книжечку со счетом, куда традиционно были вложены две жевательные резинки.
– Кира, что стряслось?
– Да так, почудилось кое‑что, – ответил Потемкин, отсчитывая наличные. – Жвачку хочешь?
– Давай. А говорил, что это мне надо таблетки пить.
– Ладно, пошли уже.
Они вышли с веранды и расцеловались. Депутана пошла в сторону Госдумы к своей машине, Потемкин – к своей.
– Куда поедем, Кирилл Ханович? – спросил Михаил Сергеевич, когда Потемкин уселся на переднее пассажирское кресло своего «ровера».
– Домой, – тихо сказал Кирилл, пристегиваясь. – Что‑то, кажется, устал я немного.
Михаил Сергеевич понимающе кивнул:
– Видно.
Томясь в пробках, они медленно двинулись навстречу вечерней Москве по уставшим от трудового дня и пробуждающимся к ночной жизни улицам. Вывернув на бульвар, «ровер» постепенно продвигался к Арбатской площади. Кирилл слушал радио «Серебряный дождь», где играла какая‑то расслабляющая джазовая композиция, и рассматривал билборды. На одном из них была изображена сильно отшфотошопленная «черная пантера» Наоми Кэмпбелл на фоне какого‑то столичного элитного комплекса. «Теперь вы знаете, где я живу», – говорила бывшая топ‑модель. «Скинхеду на заметку», – усмехнулся Кирилл.
У Никитских ворот глаза его уперлись в странный брандмауэр. На огромном, закрывавшем все здание, красном полотнище черными, стилизованными под китайское письмо буквами был намалеван уже знакомый афоризм: «Человек расширяет Путь, а не Путь расширяет человека». Непонятно было, что здесь рекламируется, – ничего, кроме этой фразы, на борде не было, а сама она ни с каким брендом у Кирилла не ассоциировалась. На социальную рекламу это тоже не очень смахивало. «Да уж, этот путь не мешало бы расширить», – подумал он, глядя на еле плетущийся поток гудящих машин. Они как раз въехали в тоннель под Новым Арбатом.
Внезапно все стихло. Машина остановилась, и свет погас. Он будто был выключен одним щелчком. Не горели ни фонари в тоннеле, ни приборная доска, ни габаритные огни других машин. Вообще ничего. Кромешная тьма.
– Что за черт, Михаил Сергеевич? – устало спросил Потемкин.
Ответа не последовало. Он хотел тронуть шофера, но рука скользнула по воздуху и уперлась в пустое кресло. «Видимо, вышел посмотреть, что случилось, а я не заметил», – решил Кирилл. Он чиркнул зажигалкой, и внутренности джипа проступили сквозь темноту. Водительская дверь действительно была открыта. Потемкин дернул за ручку и выкарабкался наружу. Перед ними и за ними вплотную стояли машины – точно в таком же порядке, в каком они двигались минуту назад. Он поднес Zippo к боковому окну соседней машины и заглянул внутрь. В машине было пусто. Держа над собой зажигалку, словно факел, Кирилл быстро пошел вперед, между рядами автомобилей. Ни в них, ни рядом с ними никого не было. В полной тишине гулким эхом отдавались его шаги. Он начал понемногу паниковать, ибо никакого внятного объяснения происходящему в голове не возникало. Наконец впереди забрезжил свет. Но это был не солнечный и не искусственный свет, а какой‑то другой. Потемкин уже вышел из тоннеля, поднялся наверх, и глазам его предстала совершенно фантастическая картина.
Когда он был маленьким, не было цифровых фотокамер, не было киосков фирмы Kodak, куда можно сдать пленку и получить на руки отпечатанные снимки в любом формате. Советские люди проявляли и печатали фотографии сами. Поэтому в каждом доме, где был фотоаппарат, была и своя кустарная фотолаборатория. Проявочный бачок, фотоувеличитель с объективом, кадрирующая рамка, ванночки, щипцы, химреактивы – проявитель и фиксаж. Ну и самое главное, конечно, – красная лампа. У Потемкиных был аппарат производства харьковского завода им. Феликса Эдмундовича Дзержинского. Когда накапливались отснятые ФЭД‑5 пленки, папа устраивал колдовской сеанс. Они с Кириллом запирались в ванной, а мама закладывала снаружи щель под дверью тряпками, чтобы никакой лучик дневного света не мог помешать таинству. При свете красной лампы процесс появления образов на листах фотобумаги казался абсолютно нереальным, мистическим. Они даже говорили друг с другом шепотом, наводя объектив на планшет, полоская фотобумагу в ванночках и развешивая результаты своего творчества на веревках с помощью бельевых прищепок.
Сейчас Потемкин видел схожие образы и испытывал схожие ощущения. Все сумрачное пространство вокруг него было наполнено густым кровавым светом. Он исходил от красного солнца, поднимающегося в черной пустоте над изломанной линией горизонта. Его свет поглощал всю остальную палитру, поэтому мир вокруг был красно‑черным. Никаких знакомых зданий вокруг не было – ни Минобороны, ни ресторана «Прага», ни «книжек» Нового Арбата. Эти архитектурные достопримечательности центра столицы угадывались – правда, в виде воспоминаний. Пейзаж вокруг напоминал архивные панорамы Хиросимы после ядерной бомбардировки – снесенные до основания дома, обгоревшие остовы машин, куски арматуры, обуглившиеся останки индустриальной цивилизации. Ветер нес пепел, смешанный с обрывками бумаги. Где‑то вдалеке на холме виднелись руины Кремля. Кирилл бесцельно побрел туда. Причем он одновременно как бы смотрел на себя, идущего, со стороны. От этого бессмысленность происходящего становилась еще очевиднее. Заметив валяющийся в груде мусора велосипед, Потемкин подумал, что, наверное, быстрее будет ехать на нем, но, подойдя ближе, обнаружил, что тот не пригоден для передвижения, – одно колесо согнуто «восьмеркой», цепи нет. Пройдя несколько сотен метров по тому, что раньше было Воздвиженкой, он увидел у развалин Библиотеки имени Ленина покосившийся каркас троллейбусной остановки и бородатого человека в очках с толстыми линзами, сидевшего на скамейке. Сделав несколько шагов, Потемкин понял, что этот человек – его отец. Он почему‑то совсем не удивился встрече. Кирилла удивило лишь то, что отец отрастил бороду, – он никогда не видел его с бородой или усами. Это была длинная завитая бородка, как у древнеегипетских фараонов. «А так даже как‑то благороднее», – подумал Потемкин.
– Папа, что ты здесь делаешь? – прошептал Кирилл. – Пойдем домой.
– Мы уже почти дома, сынок, – вполголоса ответил Хан Николаевич. – Сейчас придет троллейбус, и мы поедем к маме. Она нас уже давно ждет.
– Троллейбус? Какой троллейбус, папа? Здесь нет никакого троллейбуса! Это сон, иллюзия!
– Не кипятись, Кира. Это наш мир, и мы в нем живем. А иллюзия – это как раз то, что ты привык считать реальным миром.
Кирилл хотел возразить, но раздался шум, и из руин выехал троллейбус с тонированными черными стеклами. Его металлические поверхности были покрыты толстым слоем сажи. Какая неведомая сила двигала этим чудом техники, было неясно, потому что над троллейбусом не было проводов, а его рога уныло болтались в разные стороны.
– Нам надо торопиться, – сказал Хан Николаевич и посмотрел куда‑то вверх.
Оттуда послышался шелест и треск, будто приближалась огромная стая. Впервые, смотря в небеса, Кирилл почувствовал, как из этой бездны веет ужасом. В этот момент подъехал троллейбус.
– Пойдем, Кира! Быстрее! – крикнул отец.
Треск нарастал и переходил в грохот. Все пространство над ними заполнили летящие на огромной скорости боевые вертолеты. Они явно нацеливались на них, стоящих посреди выжженной пустыни.
– По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну, и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее – как лица человеческие, – произнес Кирилл. – И волосы у ней – как волосы у женщин, а зубы у ней были, как у львов. На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее – как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну. У ней были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах ее были жала.
Он вдруг вспомнил, что во время кошмара, чтобы проснуться, надо ущипнуть себя за руку. Потемкин попытался сделать это и вдруг осознал, что ему не за что щипать. Подняв конечность, Кирилл увидел, что на ней нет ни кожи, ни мяса – одни лишь обглоданные кости, которые двигались, повинуясь его воле. Ничего более страшного в своей жизни он до сих пор не испытывал. От безысходности из его горла, которого, видимо, тоже не было, вырвался истошный вой. Троллейбус зашипел, и двери его открылись. Оттуда хлынул пронзительный, ослепительный свет. Потемкин сначала зажмурился, потом резко открыл глаза – точно так, как он делал в детстве, когда вместе с папой выходил из ванной на свет божий после нескольких часов проявки фотографий.
Мыкалгабырта
Потемкин сидел на постели в своей спальне, весь мокрый, и тяжело дышал, будто только что еле вынырнул после погружения на глубину без акваланга. Кошмар все еще стоял у него перед глазами.
– Бывает же, а ведь как на самом деле. – Кирилл покрутил головой, привыкая к реальности.
Со стен на него смотрели страшные и смешные монгольские маски, которые дедушка привозил из своих экспедиций. Это были родные стены трехкомнатной квартиры на тринадцатом этаже брежневской многоэтажки‑подковы в Ясеневе. Кирилл вернулся в нее совсем недавно, спустя двадцать лет после того, как ушел, совсем как блудный сын из евангельской притчи. С той лишь разницей, что ему не в чем было каяться перед своим отцом, а отец не мог сказать рабам своим: «Принесите лучшую одежду, и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся». К моменту возвращения Кирилла отца уже не стало. Это после его гибели Потемкин, потрясенный всеми обстоятельствами случившегося, сдал за очень приличные деньги внаем нажитые непосильным трудом апартаменты на Знаменке и переехал в опустевшую родительскую квартиру. С точки зрения экологии жизнь в Ясеневе, самом чистом районе Москвы, имела несомненные преимущества по сравнению с загазованным центром. Минус заключался в главной беде первопрестольной – пробках. Однако Потемкин был сам себе хозяин, и у него не было необходимости отмечаться на проходной в 9.00 – это удел офисного планктона. Вот и сейчас на часах было уже полдесятого.
Кирилл пошел на кухню, достал из холодильника литровую бутылку кефира, пустил горячую воду, чтобы набрать ванну, и в одних трусах вышел на балкон. Над простиравшимся за кольцевой дорогой бескрайним Битцевским лесом стояло летнее марево. Ближе к горизонту виднелись очертания комплекса зданий Службы внешней разведки. Потемкин до сих пор не мог понять, почему его детское увлечение астрономией не вызвало интереса у этой организации. Когда Кириллу было десять лет, родители за сумасшедшие по тем временам деньги – триста пятьдесят рублей – купили ему настоящий зеркальный телескоп. Это был «Мицар» – самый продвинутый инструмент познания звездного мира, находившийся в советской торговой сети. Маленький Потемкин поставил этот агрегат на балконе и по вечерам рассматривал Луну и звезды. Но там, на небе, ничего нового не происходило. Поэтому вскоре он переключился на более приземленные объекты – главным образом, окна соседних домов. Его притягивало не только желание посмотреть, как раздеваются тети и чем они после этого занимаются с дядями, – хотя такой интерес присутствовал и даже, может быть, был первичен. Он наблюдал, как за тюлевыми шторами разворачивались семейные драмы, отмечая малейшие изменения в интерьере и пытаясь догадаться, о чем говорят люди за стеклами. Кирилл устроил себе настоящее реалити‑шоу задолго до того, как подобные шоу появились в реалити. И это было гораздо круче, чем «Дом‑2», «Большой брат» и все вместе взятые программы, выпускаемые телеканалами мира по лицензии голландской компании Endemol. Потому что герои потемкинского шоу даже не догадывались, что за ними приглядывают. Был, правда, один недостаток – полное отсутствие звука. Но ведь на то оно и шоу, чтобы смотреть, а не слушать. Самое интересное, что маленький Кира занимался этим не особо таясь. То есть из окон героев реалити‑шоу его телескоп виден не был, но с балконов верхних этажей его собственного дома просматривался отлично. Став старше и потеряв интерес к подглядыванию, но узнав, что такое КГБ, Потемкин удивился, почему за все годы никто из соседей так и не написал соответствующий донос «в органы», – ведь в поле обзора попадало то самое здание в лесу. Точнее, он не сомневался, что донос был, и наверняка не один – таковы уж были обычаи того времени, но Кирины эксперименты для его родителей почему‑то не имели никаких последствий, даже в форме профилактической беседы.
Город уже проснулся и озабоченно шумел. Потемкин посмотрел вниз – его машина уже давно там стояла. Он выпил полбутылки кефира, зажевал кружком вареной колбасы и пошел в ванную. Быстро помывшись, Кирилл привел себя в порядок и остановился у платяного шкафа, раздумывая, что бы сегодня надеть. По настроению и погоде он хотел было облачиться в наряд в небрежном стиле журнала Dazed & Confused, однако вспомнил, что как раз сегодня планировал повидаться со своим приятелем из администрации президента Алексеем Арсентьевым. Ходить в Кремль в кедах, даже дизайнерских, было не комильфо – все‑таки он явно не тянул на олигарха. Поэтому Кирилл надел белую рубашку с короткими рукавами, тонкий пепельный костюм и черные замшевые туфли. В десять часов он уже выходил из подъезда.
– Доброе утро, Михаил Сергеевич, – поздоровался Потемкин, – на Добрынинскую заедем.
– Как скажете, Кирилл Ханович.
Потемкин избегал сам садиться за руль. Во‑первых, он был не дурак выпить. Во‑вторых, его мозг был постоянно поглощен мыслительным процессом – как у компьютера, это могли быть одновременно десятки и сотни программ, которые работали автономно. При таком ментальном режиме сосредоточиться и вести машину в условиях московского трафика было немыслимо. Главное, что спасало, – хороший водила. Что это такое и чем он ценен, Кирилл понял после одного случая, который имел место зимой девяносто первого, во время первой югоосетинской войны. Тогда с группой товарищей из Верховного Совета он отправился в осажденный грузинской национальной гвардией Цхинвал. Так как с севера Транскам был перекрыт грузинскими селами, единственный путь в город лежал через «дорогу жизни» – наспех проложенную по предгорьям объездную колею. Поэтому водителя‑проводника дорогим московским гостям дали самого надежного и проверенного. Это был Сослан – щуплый сорокалетний мужик. От его смуглого лица исходил внутренний свет, который пробивался через рот и глазницы, – своими пронзительно голубыми глазами и двумя грядами золотых зубов он напоминал какого‑то южноамериканского божка из доколумбовой эпохи. Фиксами Сослан особенно гордился и поэтому непрестанно улыбался. Ехали на классическом раздолбанном «козле» с брезентовым верхом – весело, с шутками‑прибаутками. Забираясь все выше и выше к Рокскому перевалу, обсуждали вчерашнее застолье, последние столичные новости, внимали байкам шофера о местных достопримечательностях – благо, рассказчиком он оказался отменным. В какой‑то момент Сослан резко затормозил. На вопросы москвичей, что случилось, он ответил коротко: «Мыкалгабырта». Вскоре все выяснилось. Если не считать русских, осетины – единственный христианский народ на Северном Кавказе. Но поклонение спасителю у потомков аланов весьма своеобразно. Они как‑то органично впитали языческие верования. Так, божеством плодородия у них был тот самый Мыкалгабырта – помесь архангела Михаила с архангелом Гавриилом. В том месте, где сделал остановку их небритый сталкер, как раз было его капище. По преданиям, сюда упала одна из слез бога, пролитых им после смерти героя‑богатыря Батрадза. На скале проступало изображение огромного старика в бурке с глазами, как у Сослана. Под ним прямо у дороги стоял деревянный стол с батареей пол‑литровых зеленых «чебурашек», наполненных местной водкой, гранеными двухсотграммовыми стаканами и тарелками с заботливо порезанным хлебом. Рядом со столом возвышалась своего рода свинья‑копилка – валун с продолговатым отверстием. Сослан объяснил, что надо оставить Мыкалгабырте денег и выпить за его здоровье. Потемкину и двум его коллегам эта идея поначалу показалась великолепной – с полукилометровой кручи, на краю которой тормознул их «уазик», открывался эпический вид на склоны Касарского ущелья, вполне располагавший к привалу с возлияниями. Однако тут они оказались свидетелями картины, которая заставила их вспомнить о бренности всего сущего. Желая, видимо, подать пример, Сослан засунул в копилку замусоленную купюру, налил себе полный стакан и степенно его опорожнил. Крякнув и закусив на глазах у изумленных москвичей, он невозмутимо нацедил себе еще и извинился перед Мыкалгабыртой за то, что всего полстакана, – мол, надо баранку крутить. Ошарашенные пассажиры молча выпили по двести, сели в машину и следующие два часа ехали молча, молясь Мыкалгабырте на каждом изгибе серпантина. Надо ли говорить, что после этого страшная объездная дорога к Цхинвалу, об ужасах которой их предупреждали во Владикавказе, показалась детской забавой, сродни американским горкам.