Эту историю Потемкин вспомнил в тот день, когда осенью 2004‑го столкнулся с Михаилом Сергеевичем. Кирилл жутко опаздывал во Внуково на рейс в Киев. А опаздывать ему было никак нельзя, так как, кроме своей умной головы, он вез с собой чемодан наличных для одного проекта в рамках избирательной кампании Виктора Януковича. Деньги необходимо было заплатить тем же вечером, иначе договоренности расторгались. То есть украинские товарищи сами наскребли бы нужное количество франклинов, но Кирилл при таком раскладе выпадал из цепочки. Потемкин поймал тачку – обычное такси, которым рулил седоватый плотный мужик лет пятидесяти со шрамом на правой щеке. К несчастью, в этот день случился очередной государственный визит очередного короля острова Чунга‑Чанга, соизволившего слезть по такому случаю с пальмы, и Киевское шоссе было перекрыто наглухо. Судя по радиосводкам, шансы успеть на самолет стремительно приближались к нулю. Кирилл привычно паниковал. Но таксист, посмотрев на него, как‑то спокойно и уверенно сказал:
– Будем минута в минуту.
И он это сделал – приехали даже раньше, чем было нужно. Расплачиваясь, Кирилл накинул тысячу рублей сверху, протянул своему спасителю руку и заглянул в его глаза, светящиеся, как у Мыкалгабырты: «Спасибо. Потемкин». «Вам спасибо, – пожал руку таксист. – Гаврилов, Михаил». Услышав имя‑фамилию, Кирилл вспомнил Мыкалгабырту и записал телефон Михаила Сергеевича. Когда он вернулся, вопрос о том, кого взять себе в водители, отпал сам собой.
Гаврилов не зря получал у Потемкина жалование весьма выше среднего – оно того стоило, ибо он был водилой от бога. Ему не требовались никакие навороченные навигаторы – Михаил Сергеевич чувствовал пробки так, как зверь чувствует затаившуюся в лесу опасность. Единственный раз, когда промахнулся этот Акелла, был день гибели потемкинского отца. Впрочем, потом, анализируя события, Кирилл заподозрил, что водитель специально заехал в пробку, пытаясь помешать шефу успеть на самолет и тем самым сохранить себе теплое место. Гаврилов и впрямь служил Потемкину своего рода ангелом‑хранителем – он несколько раз выворачивался из таких ДТП, из каких объективно никакого спасения не было. Поэтому он находился при Потемкине неотлучно, в том числе и в командировках. Если работа требовала долгого присутствия на месте, Михаил Сергеевич перегонял на позиции их боевой «ровер» и работал с Кириллом в поле. Неделю, две, месяц. Домашние тылы у Гаврилова были надежно прикрыты – после появления второго внука он мог спокойно отдавать себя работе. В этом они были схожи с Потемкиным – для него работа тоже была уже давно не работа вовсе, а образ жизни.
Пробиваясь к центру по Севастопольскому проспекту, Кирилл слушал передачу «Утренний разворот» на волне «Эха Москвы». Ведущий программы, начальник информационной службы «Эха» Владимир Варфоломеев, обсуждал с Эдуардом Лимоновым подготовку к очередному «Маршу несогласных». Варфоломеев как раз спросил своего гостя о его широко анонсированных планах баллотироваться в президенты России.
«Идея моего президентства сегодня шокирует некоторых, но не всех, – противно заикаясь, говорил Лимонов. – По мере приближения к выборам она будет казаться все менее шокирующей. В том, что оппозиция нуждается в персонификации, сомнений быть не может. Власть строго персонифицирована тандемом Путин – Медведев. Если мы взглянем на недавнюю историю: Лех Валенса в Польше, Нельсон Мандела в ЮАР, Вацлав Гавел в Чехии – мы везде увидим во главе народных движений фигуру, символизирующую и объединяющую протест. После семнадцати лет в оппозиции я стал такой фигурой в России. Я популярен, у меня есть решительность, я готов брать на себя ответственность. Я предлагал Каспарову и Касьянову триумвират оппозиции. Мое предложение не было принято. Потому я сам выступаю в крестовый поход. Если захотят помочь, буду рад».
– А по‑моему, он просто хочет у Обамы хуй пососать, – неожиданно сказал Гаврилов.
Кирилл удивленно посмотрел на шофера:
– В каком смысле, Михаил Сергеевич?
– Ну как же… Он же пидар. Сам в своей этой книжке во всех подробностях расписал, как у негров отсасывал. Сначала у одного, потом у другого. И жопу им подставлял. Ну, любит он негров, что тут поделаешь! А Обама – самый главный негр. Не знаю, как там у них, у пидаров, но, наверное, симпотишный с их точки зрения. Вот Эдичка в него и влюбился. Заочно, так сказать. Сохнет по нему, как слесарь Иван Дулин по своему Михалычу в «Нашей Раше». А как же ему к Бараку Хусейновичу подобраться? Кто он – а кто Обама! Охрана не пустит. Другое дело, если Лимонов станет президентом России. Тогда Бараку, хочешь – не хочешь, придется с ним проводить переговоры на высшем уровне. В том числе один на один. Так и называется – «без галстуков». А там, глядишь, и без всего остального…
Гаврилов говорил все это абсолютно серьезно, с убежденностью. Было видно, что он действительно душой переживает в связи с этой коллизией, а не пытается рассмешить начальника. От такой непосредственности Кирилл расхохотался:
– Интересная версия, Михаил Сергеевич! Надо вам с нею на «Эхе Москвы» выступить.
– Да разве ж они позволят? Они там все такие же пидары, как Лимонов, – буркнул Гаврилов. – Не понимаю, почему никто до сих пор до этого не допер? Надо жену Обамы предупредить, Мишель эту. Ведь реальная угроза семейному очагу.
– Полный ахтунг! – колыхался пристегнутый ремнем к креслу Потемкин. – Да вам прямая дорога на Эй‑би‑си! Брейкинг ньюс: «Угроза национальной безопасности Америки опять исходит от России»!
Они как раз подъехали к зданию «Мединцентра» на четвертом Добрынинском переулке. В этой МИДовской поликлинике, учрежденной в советские времена при Главном управлении по обслуживанию иностранного дипломатического корпуса, Потемкин наблюдался последние десять лет – с тех самых пор, как понял, что если бесплатный сыр бывает только в мышеловке, то бесплатное медицинское облуживание – в морге. Бесплатное на то и бесплатно, что тебе самому оно не нужно.
Кирилл преодолел крутящуюся входную дверь и подошел к регистратуре:
– Доктор Петров у себя?
– Да, какой у вас номер карты?
– Двадцать шесть сорок восемь, – без запинки выпалил Потемкин.
– Поднимайтесь на четвертый этаж, кабинет 401, пожалуйста.
– Спасибо, я знаю.
Все терапевты делятся на две категории. Одни, врачи поневоле, ведут себя с пациентом примерно так, как российские футболисты на поле: они патологически боятся брать на себя ответственность и, получив пас, стараются как можно быстрее сплавить мяч коллегеспециалисту, в крайнем случае – выбить за пределы поля, то есть в стационар. Отдал – забился, забил – сменился. Другие, врачи по призванию, подобно бразильским форвардам, радуются любой возможности проявить свой класс, причем чем сложнее подача, тем большее моральное удовлетворение они испытывают. Доктор Петров принадлежал как раз ко второй категории. Будучи по натуре естествоиспытателем, он стремился принимать решения сам. Потемкин понял это несколько лет назад, когда пришел с болями в правом боку. Петров не стал дежурно отсылать его к гастроэнтерологу – сам диагностировал гепатоз и сам назначил лечение. При этом он всегда мог войти в положение пациента. Так, одно время он рекомендовал Кириллу завязать с выпивкой. Однако вскоре понял, что это нереально, и выписал профилактические препараты, которые Кирилл с тех пор постоянно пил курсами, защищая внутренности от последствий возлияний. Еще один вывод, к которому после случая с гепатозом пришел Потемкин, состоял в том, что не следует запускать проблемы, и надо время от времени мониторить собственный организм. Поэтому он использовал редкие – как правило, раз в год – расстройства для того, чтобы проконсультироваться насчет работы систем жизнеобеспечения.
Однако сейчас его привело к врачу отнюдь не расстройство. Скорее, наоборот. После гибели отца он вообще перестал ощущать какой‑либо дискомфорт в организме. Ни головных болей, ни обычной ломоты в суставах, ни тяжести в животе, ни тахикардии… Ничего. Даже периодически мучавшая его бессонница пропала куда‑то. Это было абсолютно необъяснимо. Отсутствие причин для беспокойства порой беспокоит куда больше, чем их наличие. Пытаясь прояснить для себя эту аномалию, неделю назад он пришел к Петрову и прикинулся ужасно больным, крича о панкреатите, циррозе печени и раке легких одновременно. Потемкин от всей души симулировал, вздрагивая и стеная при пальпации. Петров не устоял перед этим спектаклем: биохимия крови, моча, УЗИ, функция внешнего дыхания, кардиограмма, рентген и т. п. – были Кириллу обеспечены. Теперь, перед отъездом туда, где образ жизни вряд ли будет спортивным, он решил узнать результаты.
На четвертом этаже было пусто – видимо, профильная публика, обслуживающаяся в «Мединцентре», уже расползлась по отпускам. Кирилл нашел нужную дверь, постучал в нее и, открыв, заглянул в кабинет.
– Можно, Владимир Николаевич?
Петров – энергичный мужик средних лет с румяным лицом и белой, как и положено настоящему, побывавшему в Африке доктору Айболиту, бородой – сидел за столом и что‑то увлеченно писал.
– А! Молодец, что зашел. А то я уж собирался тебе звонить. Проходи, присаживайся. Разговор есть.
«Только не это. – От предположения у Потемкина подкосились ноги. – Сейчас скажет, что анализы хреновые, и запретит пить и курить. Ну почему именно сейчас!»
– Что такое, Владимир Николаевич? – робко спросил Кирилл, в глубине души надеясь, что его догадка ложная.
– Слушай, братец, ты там с анализами не мухлюешь, часом?
– В каком смысле?
– Ну как «в каком?». В смысле ты свои анализы‑то сдаешь? Особенно мочу имею в виду, кровь‑то у нас здесь берут.
Такого поворота Потемкин никак не ожидал. Дверь открылась, и в кабинет вошла медсестра из регистратуры. Она молча положила на стол Петрову пухлую потемкинскую амбулаторную карту и удалилась.
– Я вас не понимаю, Владимир Николаевич, – обиделся Кирилл. – Здесь же не медкомиссия военкомата и не ВТЭК. Зачем мне за свои же деньги самого себя обманывать?
Повисла пауза. Петров испытующе смотрел Кириллу прямо в глаза. Тяжело вздохнув, Потемкин осторожно поинтересовался:
– А что, все так плохо?
– Да нет, все как раз хорошо. Даже слишком хорошо. Неестественно хорошо! Это‑то меня и смущает. Вот, смотри: – Петров открыл карту на том развороте, куда были приклеены листочки с результатами анализов. – Получается, у тебя организм тринадцатилетнего подростка. Причем не асфальтового мальчика, а какого‑нибудь деревенского пастушка, который не знает, как выглядит двигатель внутреннего сгорания. А ведь ты взрослый мужик, всю жизнь в Москве живешь. Спортом никаким не занимаешься. Куришь, как паровоз, бухаешь. Небось, еще кокаин нюхаешь. Как такое может быть?
– Ну, насчет кокаина, это… как бы… – нерешительно возразил Потемкин.
– Да ладно! Знаю я вас, бекбедеров, как облупленных. – Петров махнул рукой и ткнул в карту: – Не верю я вот этому всему.
– Я вам клянусь, что сам анализы сдавал. Может, в лаборатории перепутали?
– Это вряд ли. Там система четкая. Хотя чем черт не шутит – и на старуху бывает проруха. – Петров задумался. – Сделаем вот что. Ты хотя бы мочу сдай опять, тогда видно будет. Отдыхать‑то собираешься?
– Да вот, послезавтра вылетаю.
– Куда, если не секрет?
– На Сейшелы.
– Ол инклюзив?
– Типа того.
– Ясно, – вздохнул Петров. – Гептрал возьми с собой, пей по две таблетки три раза в день. И креон еще, двадцать пять тысяч, по две капсулы во время еды. Все, иди.
Петров выписал квиток‑направление на анализ мочи и пожелал своему пациенту доброго здоровья. Потемкин спустился к машине.
– Все в порядке, Кирилл Ханович? – Гаврилов курил на солнышке около «ровера».
– Лучше некуда, – ответил Потемкин. – На работу поехали.
Всю дорогу Кирилл пребывал в раздумьях. История была действительно несколько странная. Никакого морального протеста в связи с недоверием Петрова у Потемкина не было – если бы он сам оказался на месте врача, у него возникли бы точно такие же подозрения. Однако Кирилл всегда старался найти разумное объяснение даже самым невероятным событиям. Поэтому, решив для себя, что в лаборатории «Юнимед» его пробирки перепутали с анализами какого‑то парнишки, только что приехавшего с альпийских лугов к папе в австрийское посольство, он успокоился.
Уже в офисе Потемкин столкнулся с обожающим взглядом Евы и успокоился окончательно.
– Добрый день, Кирилл Ханович. Выписка по электронным билетам у вас на столе. Вылет в субботу, в 22.15 из Внуково. Вам что‑нибудь принести?
– Кофе, Ева, пожалуйста. И соедините меня с Арсентьевым.
Потемкин зашел в свой кабинет и включил компьютер. Конверт с распечаткой авиабилета лежал у него на столе. Повертев слип в руках, Кирилл отложил его в сторону и принялся за своих баранов. Он вновь открыл вчерашнее письмо от TNY‑production и запустил приложенный видеофайл. Громыхнул первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского. На видеоряде сменяли друг друга уверенные лица рабочих в цехах авиазавода, бескрайние колосящиеся поля с радугой над ними, дородные доярки, ломящиеся прилавки магазинов, идиллические малоэтажные поселки, снятые во французском Провансе, бороздящий небо президентский дальнемагистральный Ил‑96 с выведенной вязью надписью «Россия» на борту. За кадром проникновенно вещал народный артист СССР Василий Лановой:
«Что такое „соль земли“? Это прекрасные люди, чьими руками и умом создаются богатства страны. Каждый из нас на своем посту работает на общее благо и может гордиться результатами своего труда. Посмотрите, как год от года преображается наш край! Мы вместе прошли через трудности и испытания. И вместе с нами несут свою парламентскую вахту посланцы Воронежской земли в Государственной Думе. Партия „Единая Россия“ не любит красивых слов. О ее представителях можно судить по делам. За четыре года приняты важнейшие законы, которые позволили защитить детство, позаботиться о старости, заложить надежную базу для рывка в будущее. Мы можем доверять этим людям, которые во всех своих поступках руководствуются интересами народа.
Защита! Забота! Закон!
«Единая Россия»!»
Вошла Ева с чашкой кофе. Потемкин вылил в него сливки из круглой капсулы, положил коричневый тростниковый сахар и размешал. Отхлебнув, он встал из‑за стола, прошелся взад‑вперед по кабинету, потом сел и настрочил ответное послание:
Витя!
По озвучке все зачотно. Павка Корчагин не подкачал.
Картинку надо доработать.
Во‑первых, начальным кадром надо поставить архивную пленку с Ваном Клиберном на конкурсе им. Чайковского 1958 г. Он ведь там этот концерт играл, кажется? Будет подчеркивать преемственность поколений и державность. Пусть потом какая‑нибудь ЛДПР потребует в Центризбиркоме запретить этот ролик, т. к. иностранцы по закону не могут фигурировать в предвыборной агитации. Сделаем из этого шоу и привлечем дополнительное внимание.
Во‑вторых, где пенсионеры? Где, блять, счастливые ветераны? Ты че, красавец, это ж электорат! И где дети, у которых радости полные штаны? Где многодетные мамы? У нас же демографический взрыв, ебтыть! И про военных ты забыл, красивых и здоровенных.
Короче, добавить Клиберна (можно с треском под ретро), ветерана в новой квартире, бабу в роддоме, вручающую малыша счастливому супругу, и двух офицеров, которые как бы идут мимо друг друга по улице и отдают честь. Один в парадной форме, другой – в полевой.
Кстати, имей в виду, что выборы у нас в декабре, поэтому не надо всю картинку шарашить летним фоном. Перемежай ее осенними и зимними видами – сам подумай, где они будут к месту.
Все.
С коммунистическим приветом,
Потемкин
«Надо бы это впарить федеральной „Единой России“. Только текст чуть‑чуть доработать», – подумал Кирилл, отправляя письмо. И тут увидел, что ему на почту пришло новое, которое он с нетерпением ожидал. В теме его значилось: Eden arrival. Потемкин опять открыл ссылку, ввел логин и пароль. В окне значилось:
Укажите авиакомпанию и номер рейса.
Кирилл переписал данные о рейсе Air Seyсhelles. Потом подумал и добавил:
Уважаемые господа!
Обращаюсь к вам с просьбой об изменении формата моего визита. В вашем изначальном приглашении указывалось, что допускается участие третьих лиц. Могу ли я прибыть в отель «Эдем» со спутником? Всю информацию о нем готов предоставить дополнительно.
С уважением,
Кирилл Потемкин
Запиликала трубка стационарного телефона. Это была Ева.
– Арсентьев Алексей Игнатьевич на линии.
Через секунду Потемкин услышал знакомый тихий баритон:
– Привет, мастер пера. Как обстановка?
– Главное, что не камерная, – пошутил Кирилл. – Мы вроде как поболтать сегодня собирались.
– Ага, собирались.
– Мне к тебе заскочить?
– Не, давай лучше в «Старой площади» посидим, поужинаем. Выпьем, опять же.
– В каком часу, ваша светлость?
– Ну, допустим, в шесть.
– О’кей.
Арсентьев служил заместителем начальника управления по внутренней политике. Но это формально. Неформально же для администрации он был тем же, кем всемогущий заместитель руководителя администрации Слава (в обиходе политтусовки) для всей остальной страны. То есть младшим демиургом и персоной, приближенной к персоне, приближенной к императору. Точнее, императорам. У Славы Алексей Арсентьев был на особом счету и играл роль чиновника по особым, деликатным поручениям. Его еще называли «господин А.». Кирилл познакомился с господином А. семь лет назад, во время избирательной кампании на Украине, когда вся политтехнологическая Россия тужилась изо всех сил, пытаясь избрать президентом незалежной державы навязанного ей президентом Кучмой дважды судимого и неизбираемого, по определению Глеба Павловского, Януковича. Тогда Арсентьев работал в курировавшем украинские выборы отделе по связям с соотечественниками, и Потемкин на фрилансе помогал ему. Разумеется, по деликатным вопросам. После оранжевой революции начальника отдела Ситнина снесли, а его зам Арсентьев приглянулся и быстро пошел вверх – такова уж дурная природа русской приказной системы. Время от времени Кириллу по этой линии перепадало какое‑нибудь дельце. Иногда же дельце Кирилл придумывал сам, и лишь потом в Кремле проникались его крайней необходимостью.
Вдруг он увидел, что на почту ему упало письмо.
Уважаемый господин Потемкин!
Вынуждены проинформировать Вас, что изменения в формате пребывания невозможны.
Еще раз обращаем Ваше внимание на то, что разглашение обстоятельств нашего с Вами общения недопустимо и может нанести ущерб не только Вам, но и тем лицам, с которыми Вы это ненароком решили обсудить.
Если при подобных обстоятельствах Вы считаете свой визит невозможным, просим нажать кнопку Cancel. Если Вы подтверждаете его на ранее обсуждавшихся условиях, нажмите Confirm.
Кирилл нажал Confirm, отстранился от компьютера и набрал Фильштейна. После минуты знакомого до отрыжки саундтрека прорезался голос депутата:
– Але. Чем порадуешь?
– Ничем, Саня. Ты не едешь точно, как я и ожидал, – фейс‑контроль у них суровый. Не пускают, понимаешь ли, таких толстых кабанов, как ты. И, что самое плохое в сложившейся ситуации, на мою безупречную репутацию тоже брошена большая увесистая тень. Поездка теперь вообще под вопросом, – тут же соврал Потемкин.
Он сделал это из лучших побуждений, чтобы не испортить приятелю день, но Филя явно расстроился.
– Врешь ты все. Наверное, и не запрашивал, – убитым голосом сказал генерал‑майор.
– Я тебе клянусь, написал. Ты что, не веришь? – искренне возмутился Потемкин. – Я, блядь, из‑за тебя еще такую отповедь получил! Типа «никогда не разговаривайте с посторонними!». А теперь ты мне вместо «спасибо»…
– Ладно, ладно, не заводись, верю. Просто это для меня очень плохая новость, Кира.
– Да куда тебе так уперся этот отель «Эдем»?! Это вообще, если хочешь знать…
Фильштейн резко прервал его:
– Тихо! Молчи!!! Никогда не произноси этих двух слов по телефону! Ты, дурак, даже не понимаешь, с чем имеешь дело. Блядь, ну почему дуракам всегда везет? Короче, еще есть день… Может, пересечемся как‑нибудь. Сегодня, например?
Потемкин никогда раньше не слышал у Фили такого взволнованно‑возбужденного голоса.
– Может, и пересечемся. – Кириллу весь этот разговор показался немного странным, несуразным. – Я на связи, надо созваниваться после девяти‑десяти где‑то.
– Я наберу. Пока.
Потемкин поверить не мог, что такой прохвост и сибарит, как Филя, настолько близко к сердцу воспринял пролет с попаданием в какой‑то несчастный сейшельский отель. Впрочем, это его уже мало волновало. Кирилл взялся за компьютерную мышку, откупорил с десяток русских, украинских и британских информационных сайтов и начал их с большим интересом просматривать.
Потемкин три дня назад был в Киеве и имел приватное во всех отношениях общение с человеком, который уже год как определяет украинскую политику. Первый замглавы администрации президента Украины Анна Гетман играла в украинском социуме ту же роль, что Слава в российском. Впрочем, у Анны Николаевны и Владислава Юрьевича общими были не только должность и функция, но и социально‑классовое происхождение. Оба они были для правящего клана своей страны чужаками, но такими, которые признаны первым лицом полезными. Сродни кардиналу Джулио Мазарини при дворе французских монархов, Францу Лефорту или Патрику Гордону при юном Петре Первом. Наполовину кавказец, некогда человек Ходорковского, к тому же с незаконченным высшим образованием, Слава был совершенно инородным элементом для питерской команды. Однако трудно отрицать тот факт, что именно его политтехнологическому дару эта команда обязана своим безоблачным десятилетним правлением. Кадровая прозорливость Путина заключалась в том, что он прекрасно понимал: нельзя отдавать все на откуп исключительно своим. ВВП умело вербовал талантливых чужаков, доверяя им важные сферы управления. Такие ландскнехты, как правило, проявляли гораздо большее служебное рвение, чем питерские, быстро заплывающие коррупционным жирком.
С Анной Гетман все обстояло точно таким же образом. Стороннему наблюдателю могло показаться странным, что одной из ключевых фигур в команде суровых пацанов из Донбасса, с грехом пополам освоивших «державну мову», была характерная галичанка, родившаяся в селе Колодрубы Львовской области, к тому же прихожанка греко‑католической церкви. Но эта рафинированная особа, поработавшая несколько лет в Варшаве и пришедшая к Януковичу с должности руководителя киевского бюро вражеского «Радио Свобода», сумела так организовать информационные потоки, что Железный Хозяин в ней просто души не чаял. Анне было тяжело тащить на своих хрупких женских плечах всю эту государственную ношу, но она с блеском справлялась.
Анна относилась к Потемкину очень душевно. Возможно, из‑за фамилии: каждая настоящая хуторянка мечтает стать Екатериной Второй и повелевать каким‑нибудь светлейшим князем, а не своим «чоловiком»[11]с отвислыми усами и пузом. А Кириллом она, конечно, повелевала, ибо он был ее пиар‑агентом в Третьем Риме. И, надо заметить, получал за это неплохие деньги. Хотя дело было не только в презренном металле. Потемкину вообще нравилось это лихое пространство между Карпатами и Доном, где каждая пядь была обильно пропитана потом, полита кровью и засвечена радиацией. Здесь, как ветры в Гуляй‑Поле, носились геополитические вихри, на которых такие, как он, занимались своим виндсерфингом.
Сейчас Кирилл внимательно улавливал последние веяния. Тучи над режимом благородных донов явно сгущались. Пару лет назад, когда новый гетман Украины только начал закручивать гайки, Потемкин прочитал в «Украинской правде» любопытный комментарий какого‑то помаранчевого политолога:
«Представления Виктора Федоровича о стабильности просты и бесхитростны – чтобы из котла не шел пар, нужно выбрать крышку покрепче, прижать ее поплотнее и усесться сверху. До поры до времени эта незатейливая методика будет работать, обеспечивая видимый порядок. Однако затем последует взрыв, который может оказаться фатальным не только для Януковича, но и для нашего общего государства».
Теперь все это казалось пророческим, и Кирилл видел, что пророчество может сбыться – хрупкая Украина не выдержит и развалится на части. Такого уровня ненависти на «національно свідомих» информационных ресурсах он не наблюдал уже давно. Спираль сжалась, и пассионарная Галичина была готова к бунту и могла увлечь за собой весь Северо‑Запад. Потемкин начал читать какой‑то очередной аналитический материал:
«Газоносний басейн Львівсько‑Люблинської западини наразі вважається одним із найперспективніших у світі. За оцінками експертів обсяги видобутку сланцевого газу в Україні можуть досягнути 15–20 мільярдів кубометрів на рік…»[12].
– Бред какой‑то, – пробормотал он. – А еще одним важнейшим источником газа является, само собой, дерьмо слонов, которые топчут поля своей «рідної Львівсько‑Люблинської западини».
Потемкин отложил внутриукраинские расклады и взялся за нудное ремесло – писать «Обращение к клиентам и партнерам» для годового отчета «Газпромбанка». «Представляем вам отчет о деятельности нашего банка, – начал бойко строчить Кирилл. – Этот год стал временем серьезных испытаний для мировой финансовой системы. Кризис, который, как казалось, был уже преодолен, разразился с новой силой – на этот раз он постучался к нам через европейскую дверь…»
Довольно быстро управившись, Кирилл посмотрел на часы: 17.00. «Пора», – подумал он и покинул офис.
Византийский бонапартизм
Уютное заведение на углу Большого Черкасского и Старопанского переулков как нельзя лучше подходило для разговоров серьезных, облеченных полномочиями людей. Тихое место, с приятными бархатными диванами, приглушенным светом и понятливыми официантами располагало к неформальному и продуктивному общению. Спустившись в подвал, Кирилл проследовал в вип‑кабинет, где его уже ожидал старый приятель. Лощеный подтянутый царедворец сорока трех лет расположился в углу и, судя по посуде и мохито на столе, что‑то себе уже заказал.
– Хайль Гитлер! – весело бросил Потемкин, присаживаясь напротив.
– Дурак ты, – насупился Арсентьев. Он взял свой коктейль и с хлюпом высосал остатки. – Дошутишься как‑нибудь. Чего будешь?
– Любезный! – проголосил Потемкин и тут же увидел официанта с бэджем «Алексей», который будто материализовался из воздуха слева от него. – Будьте так добры, виски Lagavulin со льдом, лимон и морс. Еще… – Кирилл задумчиво развернул пухлое меню, – холодец с хреном, жульен и вот эту оленину. На гарнир овощное соте. И соус брусничный принесите.
– А мне еще мохито и рыбку какую‑нибудь… – ввернул Арсентьев.
– Буйабес не желаете? – обрадовался официант.
– Пожалуй.
– А форель на гриле?
Алексей кивнул.
– От этой французской ушицы я бы тоже не отказался, кстати, – заметил Кирилл.
Официант все записал и удалился. Потемкин расслабился и закурил.
– Не нравится мне это халдейское племя.
– Почему халдейское? – удивился Алексей.
– Не знаю… – Кирилл посмотрел на тлеющую сигарету. – Я так всю обслугу называю. Такое ощущение, что они постоянно держат камень за пазухой. Завидуют нам, считают, что сами ничуть не хуже, просто не повезло в лотерее жизни. Не преминут втихаря тебе в суп плюнуть. И вообще, притворщики почище нас с тобою.
Арсентьев встрепенулся:
– Ну, брат, не знаю, как у тебя, а я лично никакой не притворщик! И вообще, те волхвы, которые принесли дары младенцу Иисусу, были халдеями, к твоему сведению.
Кирилл понял, что сказал что‑то не то.
– Леша, не кипятись, я не то имел в виду! – Он решил сгладить острые углы и перевести разговор в иное русло. – Мы же сервис, а вы – гости отеля. Слушай, а к тебе Вадик Бойко не заходил?
По вспыхнувшему блеску в ястребиных глазах Арсентьева Кирилл понял, что вопрос для него был неожиданным и удивил – так же, как обращенный вчера к нему самому вопрос Риммы о Полосине. Вадим Бойко в начале девяностых был сочинским Фильштейном. На волне разоблачений местной бюрократии и коррупции он избрался депутатом Госдумы, а по окончании полномочий зацепился за власть и стал кремлевским чиновником. В переломный момент начала нулевых Вадик играл при главе администрации президента Александре Волошине примерно ту же роль, что теперь играл Арсентьев при Славе.
– Свят, свят… – ностальгически растаял Арсентьев. – Он‑то откуда нарисовался?
– Известно откуда. Из Новой Зеландии. Я его тут на днях в «Мосте» встретил.
– Ну и как там Вадик?
– Вадик в шоколаде. Там же люди провинциальные. Овцы, коровы, масло «Анкор». Вся цивилизация – только через Интернет. Вот он в Окленде и держит шишку. Местный медиамагнат, между прочим. Правда, постарел сильно, без былого блеска в глазах. Помнишь ведь, каким он орлом был?
Арсентьев покрутил в руках вилку.
– Как сказал Брежнев на похоронах Суслова, когда оркестр заиграл похоронный марш: «Стареем, товарищи, некому даму на танец пригласить».