– Ева, что с вами?
– Ну как же, Кирилл Ханович… – Ева захлюпала и схватила бумажный одноразовый носовой платок. – Такое горе… Руди Янгблад – мой любимый актер… Я всю ночь плакала. А Тимати‑и‑и!
При воспоминании о рэп‑исполнителе Тимуре Юнусове Ева начала натурально рыдать. Кирилл подошел к кулеру, налил в пластиковый стакан воды и поставил его перед секретаршей.
– Ева, послушайте. – Он взял ее за плечи. – Вы слишком близко к сердцу это принимаете… Мы с вами живы?
– Да, – неуверенно промямлила Ева.
– Здоровы?
– Конечно.
– Вот видите! Разве можно беспокоиться о чем‑то еще?
Потемкин почувствовал себя штатным психологом – из тех, что МЧС для проформы направляет беседовать с безутешными родственниками жертв очередной катастрофы или теракта в Домодедово. Толку от них, конечно, никакого, зато галочку можно поставить: «с родными и близкими работают специалисты».
– А, ну да… – Ева успокоилась и посмотрела на Кирилла полными нежности зелеными глазами. – Кофе мне сделайте, пожалуйста, – сказал Потемкин и захлопнул дверь в свой кабинет. Он включил компьютер. Интернет был забит информацией о ночной катастрофе.
ГЛАВА МЧС СЕРГЕЙ ШОЙГУ: GRAND RIVER PALACE НЕДЕЛЮ НАЗАД ПОЛУЧИЛ ПРЕДПИСАНИЕ О ЗАКРЫТИИ В СВЯЗИ С НАРУШЕНИЕМ НОРМ ПОЖАРНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
ГЛАВНАЯ ВОЕННАЯ ПРОКУРАТУРА НАЧАЛА РАССЛЕДОВАНИЕ В СВЯЗИ С НЕСАНКЦИОНИРОВАННЫМ УЧАСТИЕМ САЛЮТНОГО ДИВИЗИОНА МОСКОВСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА В ЦЕРЕМОНИИ ЗАКРЫТИЯ КИНОФЕСТИВАЛЯ
БЫСТРОМУ РАСПРОСТРАНЕНИЮ ПОЖАРА СПОСОБСТВОВАЛ КРЕПКОАЛКОГОЛЬНЫЙ АБСЕНТ, КОТОРЫЙ ВО МНОЖЕСТВЕ СТРАН ПРИРАВНЕН К НАРКОТИКАМ
ДЭМИЕН ХЕРСТ СЧИТАЕТ СЛУЧИВШЕЕСЯ САМОЙ УДАЧНОЙ ИНСТАЛЛЯЦИЕЙ В ИСТОРИИ
Появились и рассказы очевидцев, и масса видеоматериалов. Сотни россиян выложили на youtube свои ночные записи с мобильников. Прошерстив этот массив, Кирилл обнаружил себя, вылезающего из воды и с очумелым видом сидящего на постаменте. На всякий случай он сохранил этот файл в почте. По инсайду оперативней всех работал, разумеется, сайт Lifenews Арама Габрелянова, у которого в ГУВД были прикормленные источники:
По сведениям едва уцелевших участников мероприятия, за несколько минут до начала шоу с фейерверками служба безопасности фестиваля заставила всех, кто находился на открытой верхней палубе, спуститься вниз. Охранники наглухо запечатали двери между этажами, уверяя, что нахождение наверху небезопасно. Таким образом, все оказались закупорены на нижней палубе…
«Вот дебилы, – подумал Кирилл. – Все как всегда». Единственной хорошей новостью было то, что Мандровой, судя по всему, удалось спастись. Хотя пока не до конца – она лежала в реанимации в состоянии комы. В таком же положении оказались Мел Гибсон, вицепремьер Жуков, Владимир Меньшов и еще пятнадцать участников вечеринки. Предварительный список погибших уже висел на «Газете. Ру» – видимо, они достали где‑то лист приглашенных и вычли из него спасшихся. Все это походило на то, как если бы «философский пароход» Oberburgermeister Haken, на котором в 1922 году из Петрограда большевики депортировали сливки общества, не дошел до Штеттина, а подорвался на мине и затонул где‑нибудь в холодном Балтийском море. «Расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно» – так, кажется, сказал об этих пассажирах вождь пролетарской революции Лев Троцкий. Кирилл почему‑то подумал, что эта фраза пришлась бы сейчас вполне ко двору. Он листал страницы ежедневника, которые теперь напоминали мартиролог. Дойдя до текущей даты, он увидел только одно слово: «Ирек», подчеркнутое два раза. «Ах, да, Нигматуллин!» – вспомнил Потемкин.
Это только несведущие люди полагали, что главным каналом страны руководил теперь уже покойный Константин Эрнст. Эрнст – тонкая творческая личность, идеолог. В реальности главным средством массовой пропаганды в России всегда управляла его жена и первый заместитель Александр Файфман. Эта парочка определяла политику и бизнес‑стратегию. Однако в связи с очередной волной борьбы с коррупцией Файфман практически прекратил личное общение с контрагентами. Поэтому с некоторых пор все приходилось делать через его специально уполномоченного представителя Ирека Нигматуллина. Встречи Иреку Кирилл назначал в ресторане «Твин Пигз», который располагался в двух шагах от главной штаб‑квартиры Первого канала на улице академика Королева.
За неимением мобильного Потемкин набрал Ирека по городскому телефону. После нескольких длинных гудков послышался голос:
– Слюшаю.
– Ирек, это Потемкин, можешь говорить?
– Конечно, дорогой.
– Мы сегодня встречаемся или как?
– А что может помешать нашей встрече?
– Ну как, у вас вроде там проблемы с начальством.
– Потемкин, ты же знаешь: война войной, а обед по расписанию.
– Тогда давай в шесть.
– Отлично, в шесть.
– Пока.
Кирилл еще не успел договорить, как дверь кабинета открылась, и в проеме показалась Ева. Потемкин сначала подумал, что она несет кофе, но тут заметил, что прямо за ней плотно следуют двое мужчин в цивильных костюмах.
– Кирилл Ханович, к вам тут посетители. – Вид у Евы был немного испуганный.
– Я никому не назначал, – рассердился Потемкин, но по взгляду Евы понял, что это какие‑то ТАКИЕ посетители, которых она никак не может не пропустить.
Слегка отодвинув секретаршу, двое решительно зашли в кабинет. Один из них, смуглый молодой брюнет со слегка вьющимися волосами, сразу сел на стул около входа. Другой, очкастый блондин с залысинами и папкой под мышкой, подошел к столу. Потемкин обратил внимание на лиловые, покрытые струпьями пятна, которые выступали из‑под застиранного воротника рубашки. «Экзема, – заключил он. – Вероятно, на нервной почве». Блондин вытащил из кармана удостоверение и небрежно помахал им перед носом хозяина кабинета.
– Подполковник Федеральной службы безопасности Михайлов Александр Владимирович. А это, – он показал рукой на своего спутника, – капитан Джабраилов Руслан Мусаевич.
Потемкин встал из‑за стола и почувствовал, как у него сжалось, заиграло очко.
– Очень приятно, господа… Чем обязан?
Быстро прокрутив в голове варианты, Кирилл пришел к выводу, что визит, несомненно, связан с событиями прошлой ночи. «Ах, так вот кто за нами сегодня ездил! – отметил он про себя. – Шустро работают, молодцы».
– У нас есть к вам несколько вопросов, – сказал Михайлов. – Разрешите?
– Разумеется. – Потемкин был само гостеприимство. – Чай, кофе?
– Мне бы минеральной воды. С газом, если можно.
– А мне кофе, пожалуйста, – откликнулся со своего места Джабраилов. – Черный, без сахара.
– Ева, принеси воду и два кофе, – распорядился Кирилл.
Ева, внимательно наблюдавшая всю эту мизансцену, кивнула и вышла. Михайлов уверенно расположился на стуле и достал сигареты.
– Не возражаете?
– Сам курю, как паровоз. – Кирилл почему‑то вспомнил советские фильмы о чекистах и их любимой игре в «доброго» и «плохого» следователя. – Так, собственно, что случилось?
– А почему вы думаете, что что‑то случилось? – спросил Михайлов.
– Что значит «думаете»? Я же не могу предположить, что интерес представителей столь уважаемого ведомства к моей скромной персоне носит праздный характер. – Кирилл произнес эту фразу тщательно и даже немного вычурно.
Михайлов переглянулся с коллегой, потом оценивающе посмотрел на Потемкина и выпустил дым.
– А вдруг мы пришли к вам с деловым предложением?
– Так это завсегда пожалуйста! – Кирилл распахнул объятия, выражая максимальную степень учтивости. – За ради такого клиента мы в лепешку расшибемся. Только что‑то мне подсказывает, что вы из‑за пожара на теплоходе пришли. Или я неправильно понял?
– Видимо, неправильно. Мы, конечно, спросим вас про пожар, Кирилл Ханович. Но потом. Сейчас мы пришли по другому делу. Мы хотели бы поговорить об одном вашем знакомом. О Фильштейне Александре Евсеевиче.
– О Филе… В смысле Александре Евсеевиче? А что с ним такое? Я думал, вы лучше меня должны о нем знать. Он же у вас генерал‑майор, кажется…
Джабраилов громко рассмеялся. Михайлов прокашлялся и продолжил:
– С ним случилась, скажем так, пренеприятная история. В общем, если коротко, Александра Евсеевича с нами больше нет.
– Убийство?!
– Заметьте, я этого слова не произносил. – Михайлов вновь переглянулся с Джабраиловым, как бы призывая его в свидетели. – Кирилл Ханович, я могу рассчитывать, что этот разговор останется между нами?
– Конечно. – Потемкин был растерян и не мог этого скрыть.
– По предварительным данным, речь идет о самоубийстве. Александр Евсеевич застрелился из наградного пистолета, который, к сожалению, был ему выдан нашим ведомством. Его тело сегодня обнаружила домработница. Скажите, вы с ним сегодня ночью общались?
– Не понял… Вы же сказали «самоубийство». Меня что, в чем‑то подозревают?
– Во‑первых, я сказал «по предварительным данным», – холодно заметил Михайлов. – Мы отрабатываем все версии и пытаемся, так сказать, воссоздать истинную картину происшедшего. А во‑вторых, вы – последний, с кем господин Фильштейн разговаривал. Вернее, тот, о разговоре с кем нам достоверно известно. Так все же, зачем вы ему понадобились этой ночью, что он от вас хотел? Это же он вам звонил, да?
В этот момент вошла Ева и принесла джентльменам напитки. Потемкин взял чашку, стараясь демонстрировать полное хладнокровие.
– Ну… как бы вам сказать… Саша был весьма нетрезв, и понять, что у него на уме, было довольно затруднительно… Вообще, мы говорили про предстоящие выборы. Да, точно, про них мы и говорили, – не моргнув, соврал Кирилл. – Фильштейн планировал привлечь меня к работе по Нижнему Новгороду. Тем более, я когда‑то сотрудничал с губернатором Шанцевым, когда он еще был вице‑мэром Москвы.
– В час ночи? Про выборы? В ночном клубе? – недоверчиво приподнял брови Михайлов.
– Да, а что тут удивительного? Мы, как и вы, всегда на посту. К тому же, как я уже говорил, депутат был несколько подшофе. А мало ли чего пьяному в голову взбредет.
– Ясно, – сказал Михайлов. – А где вы были ночью, между двумя и четырьмя часами?
Кирилл ожидал этого вопроса. Он вообразил реакцию на ответ: «Стояли с Филей у меня в Ясеневе на балконе и наблюдали, как красное солнце восходит над зданием СВР» и едва удержался от смеха.
– В это время я был дома, спал.
– Кто‑то может это подтвердить?
– Это может с легкостью подтвердить камера наружного наблюдения на моем подъезде. Надеюсь, вам не составит труда достать соответствующую запись.
Михайлов понял, что Кириллу врать ни к чему. Он открыл свою папочку.
– Вы же, наверное, знаете, что Александр Евсеевич был тяжело и неизлечимо болен.
– Болен? Чем же?
– Шизофрения малопрогредиентная, с аффективными и психопатоподобными расстройствами, – вздохнул подполковник. Он положил перед собой ксерокопию какого‑то документа, отпечатанного на машинке. – Вот, выписка из истории болезни, составленная заведующей отделением пятнадцатой клинической психиатрической больницы города Москвы доктором Пыхтаревой в 1991 году. Можете полюбопытствовать.
Кирилл взял листок и начал выборочно читать себе под нос:
– «В 7 лет пошел в школу, успевал хорошо, но был медлительным. В 8 лет пытался рифмовать. Занимался в литературных кружках, плавал в бассейне. С матерью был то ласков, то груб, жесток. С ранних лет был труден в поведении, возбудим, капризен, непослушен, упрям, в аффекте бился, рыдал. Предъявлял нелепые требования, был фиксирован на акте мочеиспускания в соответствующих условиях. Примерно с 10 лет испытывал страхи за свою жизнь и здоровье. В 11‑летнем возрасте стал плохо спать, заявлял матери, что он мог выброситься с балкона, кричал, что он „плохой“, мог схватить нож и демонстративно резал себе запястье, в то же время опасался за свою жизнь, страхи испытывал особенно в ночное время. Состояние определялось изменениями личности с преобладанием к снижению эмоционально‑волевой сферы в сочетании с проявлениями черт инфантилизма, формальности, отрицательным отношением к окружающим. Продуктивные симптомы рудиментарны, но полиморфны. Аффективные субдепрессивные расстройства психопатоподобные с агрессивностью, патологическое фантазирование со снижением критики, рудиментарные гипногогические галлюцинации…»
Потемкин вернул документ Михайлову:
– Ну вот, вы сами все объяснили. Что же тогда вас удивляет?
– Долгое время болезнь протекала латентно. Вы вчера ничего странного в его поведении не заметили? Чего‑либо такого, что напоминало все эти симптомы?
– Вы знаете, если честно, то, по‑моему, все эти симптомы у него всегда были налицо. И сегодняшний день – не исключение.
– Хорошо, Кирилл Ханович, спасибо за разъяснения. – Михайлов затушил сигарету и встал из‑за стола. Своими манерами он напоминал следователя Порфирия Петровича из «Преступления и наказания». – У нас к вам небольшая просьба: пока все окончательно не прояснится, не покидайте Москву, пожалуйста. И еще раз напоминаю о конфиденциальности. Мы не хотим объявлять эту новость до окончания траура.
Потемкин чуть было не сказал про завтрашний рейс, но вовремя спохватился – заикнувшись о вылете, он мог легко нарваться на подписку о невыезде.
– Разумеется, господа. Я здесь, на месте. Всегда к вашим услугам. Кстати, что касается траура, то здесь вы не правы. Говорю это как специалист. Как раз лучше объявить сейчас – все внимание приковано к расследованию ЧП, и на эту негативную информацию мало кто обратит внимание.
– Мы доведем ваше мнение до руководства. – Подполковник пожал ему руку.
Кирилл проводил визитеров до двери и пригласил Еву.
– Вот что, Ева. Берите Михаила Сергеевича, в кассе возьмите деньги. Здесь мой паспорт, восстановите сим‑карту. Потом купите мне телефон. Аппарат – на ваш вкус.
– А можно с металлическим корпусом, Кирилл Ханович? – просияла Ева. – А то вы ходите, извините, как лох, с пластмассовым. Даже не солидно.
– Давайте с металлическим, – улыбнулся Потемкин.
Ева ушла. Вообще, ситуация требовала прояснения. У Кирилла было несколько весьма близких людей из разных управлений бывшего КГБ СССР, но беспокоить их по таким пустякам он не имел никакого желания. «Хотя, с другой стороны, – подумал он, – надо принять превентивные меры. А то мало ли что они там себе понапридумывают». На столе уныло зазвонил телефон. Это была его прямая линия. Погруженный в раздумья, Потемкин посматривал на мигающую лампочку, ожидая, когда звонок перехватит Ева. Наконец до него дошло, что секретарши нет на месте, и он нехотя поднял трубку:
– Добрый день, с Кириллом Хановичем можно поговорить?
Он сразу узнал этот вкрадчивый голос. Николай Владимирович Андриякин – подполковник внешней разведки, дослужившийся некогда до советского резидента в Эквадоре. Потемкин всегда поражался аристократизму старших офицеров первого, главного управления КГБ СССР. Они всегда подчеркнуто обращались к людям не из их круга на «вы», даже если эти люди были лет на двадцать младше. Сказать, что Николай Владимирович производил впечатление «просто Бонда», значило ничего не сказать: он был им до мозга костей. «Что‑то везет мне сегодня на подполковников, – подумал Потемкин. – Но ведь на ловца и зверь бежит».
– Конечно, Николай Владимирович. Это я.
– У вас мобильный что‑то не отвечает, Кирилл Ханович, – заметил Андриякин. – Вот, по наводке из Твиттера позвонил.
– Мой мобильный этой ночью… потерялся, – вздохнул Потемкин.
– Не в районе Кремлевской набережной, случайно?
– Так точно.
– Сочувствую.
– Не стоит, Николай Владимирович. Потеря телефона – самая мелкая из неприятностей, которая могла вчера со мной приключиться.
– Согласен. Нам бы встретиться.
Кирилл задумался.
– У меня в шесть встреча в «Останкино». Если хотите, можем пересечься где‑нибудь в тех краях в районе семи.
– Давайте в «Рокки II».
– Отлично, до встречи.
С Николаем Владимировичем Кирилл познакомился в 1993 году. Он не помнил в деталях, откуда тот появился. Но именно Андриякин, оставшись никому не известным, мог сыграть ключевую роль в исторических событиях той осени. После того как Ельцин объявил парламент распущенным, а парламент объявил Ельцина низложенным, Андриякин стал правой рукой назначенного Руцким и Хасбулатовым главой Министерства безопасности Виктора Баранникова. В ночь с третьего на четвертое октября 1993 года Андриякин прочитал лекцию высшему командному составу Белого дома. Он впервые объяснил новым‑старым как бы руководителям государства смысл понятия «точка бифуркации». «Это такая ситуация, когда система попадает в критическое состояние, и малейшее воздействие, взмах крыла бабочки, может привести к глобальному сдвигу, переходу на новый уровень самоорганизации, – рассказал Андриякин. – Сейчас мы находимся именно в такой точке». Он имел в виду, что история могла пойти по тому руслу, по которому она в итоге и пошла, а могла повернуться в совершенно ином направлении. Все зависело от авантюризма и степени отмороженности каждой из сторон.
В тот момент власть в Москве действительно валялась на улице. Когда толпа жаждущих посадить Чубайса на кол разблокировала Белый дом и двинулась на штурм телецентра, «силовые» структуры, которые тогда еще и силовыми‑то были лишь по названию, оказались полностью деморализованы. Группа поддержки из числа офицеров на Лубянке предложила ввести Баранникова в его кабинет. Двадцать человек должны были блокировать двери изнутри и обеспечить проход в здание как бы законного министра безопасности. Баранников поинтересовался, можно ли при этом обойтись без крови. Андриякин сказал, что мужики постараются, но гарантировать ничего нельзя. Тогда у Баранникова не хватило духу, и эта нерешительность обернулась для него тюрьмой и смертью.
Другой тактической задумкой Андриякина был штурм Кремля с использованием подземного тоннеля, по которому свободно проезжал отбитый утром БТР. Однако и она осталась нереализованной по тем же причинам психологического свойства. Вообще, Кирилл до сих пор не мог понять, на что рассчитывали вожди восставших, засевшие на Краснопресненской набережной. Под лежачий камень вода не течет. Они ведь не думали в самом деле, что Ельцин приползет к ним на коленях и отдаст ключи от своего кремлевского кабинета? Пока Руцкой с Хасбулатовым теряли драгоценное время и, главное, инициативу, Борис Николаевич «утрамбовывал» группу «Альфа», а его помощники уже ехали в гвардейскую Таманскую дивизию с убедительным чемоданом долларов для офицерских танковых экипажей. Кто смел – тот и съел.
Потемкин подошел к окну. На другом берегу Москвы‑реки в лучах клонящегося к закату солнца переливался жемчужным светом айсберг Белого дома. Это был, конечно, шедевр архитектурной мысли периода позднего застоя. Напоминающее по форме кресло большого начальника, здание строилось с использованием особо прочных материалов – оно должно было выдержать удар взрывной волны при ядерной атаке на столицу. В подземелье располагался комфортабельный бункер – один из важных узлов огромной, построенной для жизни в условиях третьей мировой войны подземной Москвы. Изначально в Доме Советов были сосредоточены все органы власти старшей сестры в братской семье народов, строящих коммунизм, – Российской Советской Федеративной Социалистической Республики: Верховный Совет, Совет министров и прочие. Поэтому внутреннее пространство было разбито на отдельные блоки, которые между собой практически не сообщались. Когда в 1991 году правительство переехало на Старую площадь, в апартаменты ЦК распущенной КПСС, а президент РСФСР Ельцин выжил‑таки президента СССР Горбачева из Кремля, все здание занял парламент. Тут‑то выяснилось, что для функционирования одного учреждения этот объект совершенно не приспособлен. Чтобы попасть из точки А в точку Б, которая по плану здания располагалась на том же этаже в десятке метров, приходилось преодолевать немыслимые расстояния по бесконечным глухим коридорам. Существует легенда, что как‑то раз делегация демократически настроенных шахтеров из Воркуты, заблудившись, попала в катакомбы и сгинула там навеки. После этого ремонтные бригады в коллекторах Краснопресненского района якобы периодически слышали доносящиеся из подземелий стуки и крики.
Посмотрев на приспущенный в связи с объявленным трауром государственный флаг, Кирилл припомнил одну забавную историю, которая случилась в августе 1993 года, когда началось противостояние между Ельциным и парламентом. Обе стороны были настроены весьма решительно. В те времена по конституции высшим органом власти в стране являлся съезд народных депутатов, который мог решать любые вопросы. Депутаты планировали 4 ноября созвать съезд, на котором собирались поменять саму конституцию и ликвидировать должность президента к чертовой матери. Ельцин, в свою очередь, готовился разогнать депутатов. Он бы давно их разогнал, но никак не решался на такой шаг, потому что не был уверен, что акция встретит понимание среди людей с ружьем и найдется достаточное для разгона количество матросов Железняков. А по действующим законам это было тяжкое государственное преступление, за которое в случае провала можно было легко получить вышку – ни о каком моратории на смертную казнь в России тогда даже не думали.
Наконец Ельцин созрел – он понял, что его загоняют в угол, и если не предпринимать активных действий, то через несколько месяцев он окажется если не в тюрьме, то точно не у дел. А потерять власть для него было хуже смерти. Поэтому 11 августа Борис Николаевич выступил по телевизору, объявил о наступлении на «реакционный Верховный Совет» и о начале «артподготовки». На вечер 21 августа поддерживающие Ельцина скудные остатки «демократических сил» назначили у Белого дома митинг в связи с очередной годовщиной победы «августовской революции». Термидорианцы из Белого дома, естественно, напряглись. Они решили, что это и будет час «Ч». Поэтому Хасбулатов усилил охрану здания и собрал вечером президиум Верховного Совета, который по плану должен был заседать всю ночь.
Потемкин и его приятели, как обычно, бухали в одном из кабинетов Белого дома. Поводом послужил, кажется, чей‑то день рождения. А может, и не было никакого специального повода – для русского человека каждый день может стать праздником: День граненого стакана – плавающая красная дата российского календаря. В этот вечер в их патриотическую компанию затесалось два журналиста – колумнист «Независимой газеты» Максим Соколов, которого то ли за гномоподобную внешность, то ли за особенности литературного стиля называли «туалетным ершиком», и парламентский корреспондент агентства «Постфактум» Стас Варыханов – парнишка со впавшими глазами, настолько субтильный, что его, казалось, должно сносить ветром. Ершик, надо отдать ему должное, держался молодцом, а вот Варыханов, пытаясь угнаться за крепкими собутыльниками, изрядно перебрал. Когда к вечеру стали собираться по домам, Стас уже не держался на ногах. Оставлять его в кабинете было нельзя, тащить волоком не хотелось. Поэтому Варыханова просто уложили спать в коридоре на диванчике и разъехались кто куда.
На следующий день выяснилось, что гражданская война могла начаться на месяц раньше, причем исключительно по вине Стаса. Ближе к ночи, когда на площади перед Белым домом бушевали демократические силы, дружно показывая зданию парламента голые задницы, пьяный Варыханов проснулся и побрел по темным коридорам искать выход. Он, разумеется, потерял ориентацию и каким‑то непостижимым образом забрался в техническое помещение на самом верхнем, девятнадцатом этаже, где располагался пульт управления электропитанием здания и разными его агрегатами. Мало того что забрался, так еще и застрял там, так как изнутри эта комната открывалась только ключом. В отчаянии Стас начал нажимать на кнопки. Свет в здании и освещение снаружи погасли, а флаг опустился вниз. Демократические силы решили, что это их рук дело, и впали в экстаз. Оказавшийся во мраке синклит Верховного Совета пришел в ужас: там поняли, что это, несомненно, сигнал к началу штурма цитадели советской власти. В течение последующего часа на Краснопресненской набережной происходило настоящее иллюминационное шоу. Дом Советов мигал, как рождественская елка, свет в разных частях здания и фонари снаружи то зажигались, то гасли, флаг опускался и поднимался вновь. В конце концов технари вскрыли рубку и вытащили находящегося в состоянии алкогольного бреда Варыханова – он протяжно выл, умоляя о спасении. Хасбулатов, который уже было хотел собирать чрезвычайный съезд для противодействия государственному перевороту, был настолько взбешен, что лишил Варыханова парламентской аккредитации. Стас вскоре эмигрировал в Канаду, откуда писал друзьям полные депрессии письма о невыносимой жизни в этой унылой стране, где единственным разнообразием является смена времен года.
«Гегель был не прав, – подумал Кирилл. – Последовательность повторов в истории может быть и обратной: сначала – фарс, потом – трагедия». Он вернулся за стол и начал бесцельно просматривать свежие сообщения и комментарии по поводу вчерашнего. В половине пятого наконец раздался долгожданный стук каблуков в приемной – вернулась Ева. Она зашла в его кабинет, бережно положила перед ним новый телефон, зарядку и сим‑карту. В принципе он мог спокойно покинуть офис. Кирилл сел и быстро набрал полстранички текста:
Первое. В связи с намечающимся переназначением губернатора Кировской области Никиты Белых надо его приподнять. Несколько упоминаний, синхрон с заседания Госсовета через неделю, плюс позитивный репортаж из региона в программе «Время». Сюжет они обеспечат.
Второе. Эфир с замглавы администрации президента Украины Анной Гетман в программе у Познера.
Третье. К государственному визиту президента РФ в Израиль нужно позитивное расследование об Аркадии Гайдамаке. Цель – отмазать и реабилитировать. М.б., программа «Человек и закон».
Четвертое. Наезд на руководство «Олимпстроя» в Сочи по части олимпийской стройки: полный провал, деньги ушли неизвестно куда. На карту поставлен престиж державы.
Потемкин распечатал лист, сложил его вчетверо и засунул во внутренний карман. Потом он вставил в телефон симку, установил пин‑код и выключил компьютер. Выйдя в приемную, Кирилл запер дверь на ключ и торжественно вручил его Еве:
– Вот, Ева, держите. Вы теперь тут за старшего. Смотрите, чтобы в офисе пьянки не устраивали и работали, а не болтались черт‑те где. Михаил Сергеевич пусть вас на работу и домой… и вообще пусть вас возит, куда скажете. А сейчас свистайте‑ка всех наших командиров наверх в переговорную.
– Спасибо, Кирилл Ханович! Не беспокойтесь ни о чем, отдыхайте. Я сейчас соберу народ.
Ева буквально сияла. Потемкин прочитал ее мысли: «Сейчас, наверное, думает, как умрут от зависти ее мерзкие соседи по дому, когда увидят, что ее на крутой тачке персональный водитель возит. И какие‑нибудь Сашка с Лялькой из университета тоже обязательно умрут, когда она в „Кофе‑Хаус“ приедет, а потом повезет их в ночной клуб на дискотеку». Он зашел в просторную комнату, где из предметов интерьера были лишь большой овальный стол, кресла, доска, проектор и часы. Через несколько минут личный состав был в сборе: Бурунин с Коготковым, его главный зам по бизнесу и финдиректор в одном лице Маша Лукина – энергичная баба, железной хваткой державшая всех многочисленных контрагентов, менеджер по СМИ Миша Гофман – величайший проныра, способный за две копейки сунуть заказуху хоть в The Wall Street Journal, Валя Чистяков – не вылезающий, кажется, из сети менеджер их интернетпроектов, в том числе блогов и аккаунтов в социальных сетях для нескольких полуолигархов вроде Брегоута, братья‑копирайтеры Василий и Алексей Граубе, которые порой выдавали такие шедевриальные тексты, что, если б не пили с Буруниным и Коготковым, заткнули бы за пояс Стругацких, дизайнер Марина Майорова, лучше всех умевшая воплотить образы, которые рождались у Потемкина в голове. Кажется, все. Это были руководители направлений. У каждого – либо ассистенты на подхвате, либо подрядчики на аутсорсинге. Кирилл сделал каменное лицо и начал инструктаж.
– Я собрал вас, господа, чтобы сообщить пренеприятное известие. Я от вас ухожу. Надоели.
Все охнули. Лукина схватила ртом воздух, а правой рукой – левую грудь. Эта реакция была совершенно искренней. Вероятно, так же выглядели бы пассажиры самолета при виде командира воздушного судна, покидающего борт с парашютом за плечами. Потемкин улыбнулся:
– На недельку.
Все радостно замычали. Лукина выдохнула и положила руку на стол.
– Но впервые за время нашего сотрудничества, – продолжил Кирилл, – связи со мной никакой не будет, и надо работать своей головой, которая у каждого из вас, не сомневаюсь, светлая. Каждый ведет тот проект, который ведет. Сроки и графики должны соблюдаться железно. Если на горизонте появляются новые объекты для атаки – милости прошу к Марии Матвеевне. – Он кивнул в сторону Лукиной. – Но есть одна вещь, которую вы все вместе должны будете сделать к моему приезду. У нас ведь впереди июль и август. Вероятно, отечество опять будет в опасности, и его ждет геенна огненная. А даже если и не ждет, после того как в прошлом году кое‑кому головы поотрывали, у всех местных начальников в пожароопасных регионах очень сильно играет то место, о котором не говорят при дамах. Мы должны использовать этот страх в наших интересах. Так и назовем этот проект – «Подушка безопасности». То есть надо предложить главам местных администраций и начальникам МЧС превентивный пиар в федеральных СМИ и в Интернете, где будет рассказываться о том, как они офигительно готовятся к борьбе со стихией. А если беда придет – как они офигительно с ней борются. Можно даже постановочные сюжеты заранее заготовить, чтобы сразу пускать в эфир. Короче, Маша, ваша задача – выявить круг потенциальных клиентов, составить базу с их контактами, чтобы наше предложение обязательно легло на стол. Все остальные дружно готовят презентацию из двух частей. Первая – пугалка. Туда собрать все факты репрессий в отношении местной бюрократии за сгоревшие поселки. Увольнения, уголовные дела и прочие ужасы. Вывод – ребята плохо пиарились, а надо пиариться хорошо. Поэтому вторая часть – спасительная солома. Есть такая партия, которая готова ее заранее подстелить. Эта партия – не большевики, а мы. Понятное дело, надуть щеки, развернуть, какие мы крутые и незаменимые. Здесь вас учить не надо. Третья часть – коммерческое предложение. Ее пока в презентацию вставлять не будем – такие вопросы решаются индивидуально, – в этот момент Потемкин подумал, конечно же, об Арсентьеве, – но базовые пакеты Мише с Валей надо готовить заранее. Всем все понятно?