Все согласно покивали.
– Тогда по коням. Если хотя бы пять клиентов найдем, это нам бюджет на полгода обеспечит, со всеми дополнительными премиями.
Народ двинулся к выходу, последней из‑за стола встала Лукина. Она подошла к двери, закрыла ее, потом вернулась и села рядом с Кириллом, который по привычке чертил карандашом на листке бумаги разные причудливые фигурки.
– Ты куда летишь‑то, Кирилл?
Маше было позволено обращаться к нему на «ты». Не потому, что у него с ней что‑то было – своим правилам Потемкин не изменял, – просто как‑то так получилось. Может, потому, что в последнее время она была ему самым близким человеком, с которым можно просто поговорить по душам.
– Индийский океан, Машенька. А что такое?
– Да что‑то тревожно мне. Особенно когда ты сказал, что связи не будет никакой. Это что, какая‑то опасная экспедиция?
– Да брось ты, Маш! Ничего такого. Хотя…
Вспоминая последние события, Кирилл вдруг подумал, что он ведь в любой момент может перестать быть. И что тогда делать всем этим людям? Впрочем, кроме Маши и Евы, судьба других его не особенно трогала. Главный вопрос: что станет с его имуществом, которое было весьма приличным, – одни только две квартиры тянули на несколько миллионов долларов, не считая ценных бумаг. Фирма, конечно, без него рано или поздно развалится, но у нее приличный оборот и денежные остатки. Кто всем этим будет распоряжаться? Никаких родственников – ни близких, ни дальних у Потемкина не было. А если они и существуют в природе, то у Кирилла не было никакого желания, чтобы неизвестные ему личности обогащались за его счет. Не государству же все оставлять… Идея родилась неожиданно.
– Маш, у нас нотариус сейчас работает? Чтоб по‑быстрому один документ заверить, а то у меня времени мало.
Лукина слегка растерялась:
– Могу позвонить… А что?
– Набери‑ка.
Финдиректор отыскала в памяти мобильного нужный номер и нажала «вызов».
– Алле, Наум Семенович? Добрый день… То есть вечер. Это Маша Лукина, ага. И я очень рада. Спасибо, все хорошо, а у вас? Вы сейчас работаете? Отлично. Знаете, Кирилл Ханович хотел бы документ у вас заверить по‑быстрому. Какой документ?
Она вопросительно посмотрела на Кирилла. Тот протянул руку и взял у нее трубку:
– Наум Семенович?
– Кирилл Ханович, – услышал он скрипучий голос, – как ваше драгоценное здоровьечко?
– Спасибо, Наум Семенович, в полном порядке. И вам не хворать.
– Вашими молитвами, Кирилл Ханович, вашими молитвами. Так какой там у вас срочный документ?
– Речь идет о завещании. Так сказать, последняя воля героя.
В трубке раздался смешок:
– Откуда такие мысли? Вы же совсем молодой человек!
– Да какой там молодой! Пора место на кладбище занимать…
– Шутите?
– Шучу, шучу, конечно. Видите ли, родственников у меня не осталось, а имущество кое‑какое имеется. Времена нынче, сами знаете…
– Да, это мудро, – согласился нотариус. – А почему такая спешка?
– Улетаю завтра, Наум Семенович.
– Понимаю, да. Ну так заезжайте с вашим завещанием, я его заверю.
Кирилл замялся:
– У меня к вам еще одна небольшая просьба есть.
– Какая?
– Можно я его напишу, а Маша без меня подъедет, как обычно, и заверит.
– Да вы что! – возмутился нотариус. – Об этом не может быть и речи! Откуда же я знаю, что вы – это вы? Такие вещи только лично, с паспортом.
– Да, логично. – Потемкин посмотрел на часы. Было ровно пять. – Хорошо, ждите.
– Жду. – Наум Семенович отключился.
Лукина смотрела на Кирилла широко раскрытыми глазами. От этого разговора ей явно стало не по себе. Вероятно, она окончательно утвердилась в мысли, что Потемкин попал в какую‑то очень плохую историю.
– Маш, ручку дай, пожалуйста.
– Зачем? – испуганно спросила Лукина и протянула ему руку.
– Да не эту ручку! – рассмеялся Кирилл. – Не карандашом же я буду завещание писать.
– А‑а‑а… – Маша достала ручку и протянула ее начальнику.
Потемкин не знал, как точно надо составлять завещания, но у него в голове были примеры из литературы. «Вероятно, должно быть написано так, чтобы воля покойного не оставляла никаких сомнений», – решил он, взял листок бумаги и написал:
Я, Потемкин Кирилл Ханович, находясь в здравом уме и твердой памяти, в случае своей смерти завещаю все свое движимое и недвижимое имущество, денежные средства, ценные бумаги и доли в коммерческих предприятиях моим добрым друзьям и коллегам по работе Лукиной Марии Матвеевне и Ивановой Еве Марковне. Они могут распоряжаться всем этим имуществом совместно либо разделить его по обоюдному согласию.
Кирилл вписал свои паспортные данные, поставил дату, размашисто расписался, сложил листок и положил его во внутренний карман пиджака. Туда же он машинально сунул Машину ручку.
– Вот это, – Кирилл хлопнул по карману, в который положил завещание, – будет у нотариуса. Если что случится – иди к нему.
Лукина совсем побледнела. Потемкин понял, что она сейчас заплачет. Это очень удивило его, потому что он всегда считал Машу боевым бизнес‑роботом, напрочь лишенным каких‑либо человеческих эмоций. Кирилл приобнял ее и почувствовал, как она всхлипнула. Он посмотрел ей в лицо и увидел, что по щеке катится слеза. Это было так же необычно, как если бы перед ним расплакалась самка паука, какая‑нибудь «Черная вдова».
– Маш, перестань! Это же так, на всякий случай. Все будет хорошо, скоро увидимся. Ты, главное, присматривай тут за нашими алкоголиками, чтобы они в запой не ушли.
– Ага, конечно! – Лукина смахнула слезу и улыбнулась. – Ты там береги себя.
«Опять “береги себя”», – отметил Кирилл, быстрым шагом пересекая холл, где сидел Гаврилов и смотрел очередной сериал.
– Поехали, Михаил Сергеевич! Сейчас к нотариусу, потом в «Твин Пигз».
– Так это все по дороге!
Они вышли из подъезда и сели в машину. Ни «лады», ни «фольксвагена» на точке не было.
– Надо же, отстали, – сказал Михаил Сергеевич, когда они ехали по Большой Грузинской.
– Может, им просто маршрут мой известен, – предположил Кирилл.
На «Эхе Москвы» шли новости.
«Среди погибших – граждане тринадцати государств, в том числе США, Великобритании, Франции, Италии, Германии, Японии, Китая, Индии, Бразилии и Израиля. Президент Барак Обама объявил национальный траур. Международные аэропорты столицы работают в особом режиме. Рейсы с телами известных актеров, режиссеров, бизнесменов и дипломатов вылетают каждый час».
Между тем телефон Кирилла проснулся и начал трезвонить не переставая. Одним из первых прорезался Арсентьев.
– Привет, как ты там?
Сразу после случившегося ночью Потемкин в сердцах решил было прекратить всякое общение с Алексеем. Но потом вспыхнувшая в нем злоба перегорела. Он не был уверен, что, окажись сам на его месте, повел бы себя иначе. В конце концов, любой утопающий представляет собой угрозу в первую очередь для спасателя – известно немало случаев, когда судорожно хватающиеся за соломинки люди утаскивали за собой на дно тех, кто пытался им помочь. К тому же меркантильные соображения для продолжения отношений были куда весомее личных обид. «Хорошо, что у меня не было телефона под рукой, – подумал Кирилл. – Спьяну наговорил бы ему черт‑те чего, а сейчас пришлось бы извиняться».
– Да вот, только телефон восстановил, – дружелюбно сказал Потемкин.
– Я так и понял. Хотел тебе спасибо сказать. Ты извини, что так получилось вчера. Мы Ксению вытаскивали. Суверенная демократия не пережила бы такой потери. Она в клинике до сих пор.
– Кто, демократия? – сострил Потемкин.
– Гы‑гы‑гы, – засмеялась трубка. – Умеешь.
– Это не пропьешь.
– Ты про Фильштейна слышал? – неожиданно спросил Арсентьев.
«Твою мать! Быстро у них информация гуляет», – отметил Кирилл.
– Нет, а что с ним такое?
– Застрелился сегодня ночью.
– Не может быть! – деланно удивился Потемкин. – Третьего дня совсем живой был.
– Очень мутная история. – Арсентьев любил словосочетание «мутная история» и характеризовал им любой факт, который был ему непонятен. – Он, как теперь выясняется, был парень со странностями.
Кирилл расхохотался:
– А ты что, не знал, что он шизофреник? И суицидальные наклонности у него еще в детстве диагностировали. Вы вообще, Леша, хоть истории болезни у людей изучайте, прежде чем ими список «Единой России» шпиговать. А то потом какой‑нибудь депутат Евсюков на фоне сложностей в личной жизни нажрется, придет на пленарное заседание и перестреляет там всех. Они ж люди неприкосновенные – оружие никто на входе не проверяет. А потом будете рассказывать по телевизору, что у него глаза – как плошки.
– Да ладно, мы‑то тут при чем! Это лужковская квота была. С Филей другое самое интересное.
– Он оказался гермафродитом?
Трубка хмыкнула.
– Да нет. Он у себя дома какой‑то гадюшник устроил. Труп лежал в очерченном мелом круге, а по всей хате валялись дохлые змеи, скорпионы, пауки, огромные насекомые вроде мадагаскарского шипящего таракана, даже летучую мышь где‑то нашли. Он из наградного пистолета расстрелял в них всю обойму.
– «Испуганные духи бросились кто как попало, в окна и двери, чтобы поскорее вылететь, но не тут‑то было: так и остались они там», – припомнил Потемкин.
– Вот‑вот, классика. Да, и еще кое‑что. Застрелился наш парламентарий двумя выстрелами в голову. Представляешь?
«Про эту любопытную деталь подполковник с майором благовидно умолчали», – отметил Кирилл и присвистнул:
– Дежа вю! Прямо как министр внутренних дел Украины Кравченко. Второй контрольный.
– Да уж, классика жанра. Я поэтому и звоню тебе. Ты же его вроде как последний видел. Если чего‑то не договариваешь – лучше скажи мне. Пока не поздно.
– Что тебе сказать? Ничего особенного мы не обсуждали. Just business, nothing personal[21].
– Так в нашем с тобой кругу, Кира, бытовухи не бывает. Только по бизнесу.
– Это слишком мелкий бизнес, чтобы кто‑то из‑за него инсценировал самоубийство такой вип‑персоны, как Филя.
– Ну, тогда будь здоров. Береги себя.
Арсентьев отключил связь. Кириллу стало не по себе, особенно от арсентьевского «пока не поздно». Он попытался представить, что происходило в голове у депутата за миг до рокового выстрела. Точнее, как теперь выясняется, выстрелов. «Между двумя и четырьмя», – так, кажется, сказал Михайлов. В ночь на Ивана Купала. «И ты, Брут!» – Потемкин порадовался неожиданному каламбуру, соединившему гоголевского Хому и убийцу Цезаря. В его давно окаменевшей душе затеплилось что‑то человеческое к Филе. Кирилл прокручивал в памяти последние два разговора с приятелем – вчерашний и позавчерашний. Единственное, что он находил в них необычным и настораживающим, так это маниакальный интерес к «Эдему» и желание во что бы то ни стало туда попасть. Фильштейн был довольно состоятельным человеком, но миллион долларов для такого патологического жмота – сумма весьма приличная. Легко расстаться с нею он мог только ради чего‑то такого, что и впрямь является для него вопросом жизни и смерти. Потемкин также вспомнил предупреждение от отеля о необходимости сохранять все в тайне. Впрочем, эти странные элементы паззла никак не складывались. «В конце концов, может, это такой статусный клуб, членство в котором дает большие жизненные преимущества, о которых мечтал Франкенштейн, – решил он. – Ну, раз так, то, чтобы это выяснить, осталось день простоять да ночь продержаться».
Между тем за окном показалась устремленная ввысь стрела монумента покорителям космоса – машина выехала на Звездный бульвар, где на первом этаже одного из жилых домов располагалась нотариальная контора. Наум Семенович Вайнштейн – курносый голубоглазый мужичок с седеющей кучерявой бородой, внешностью чем‑то напоминавший веселого бога Фавна с картины Врубеля, – встретил Потемкина в своем кабинете.
– Ну‑с, – сказал он, пожимая руку, – что там у нас?
Кирилл вытащил листок бумаги и протянул Вайнштейну. Его изучение не отняло у Наума Семеновича много времени.
– Это не годится, Кирилл Ханович.
– Почему же? – удивился Потемкин.
– Надо описать все имущество, предоставить правоустанавливающие документы… Если хотите, я этим займусь, но процесс займет довольно много времени.
– Но как же это может быть? – удивился Кирилл. – Имущество, Наум Семенович, – это переменная величина. Сегодня оно одно, завтра другое.
– Надо зафиксировать текущее состояние, а потом вносить коррективы.
– А что, разве нельзя так, как я написал? Завещаю все, что имею. А потом, в случае смерти, пусть наследники выясняют, что им досталось.
– Теоретически вы можете написать все, что угодно. Например, «никому ничего не дам». Мое дело – заверить, что это именно вы написали, и хранить документ. Но я с такими случаями не сталкивался.
– Все когда‑то бывает в первый раз, Наум Семенович. У меня сейчас просто нет времени на инвентаризацию.
– Хорошо, воля ваша. – Нотариус нажал на спикерфон: – Танечка, зайди, пожалуйста.
В кабинет зашла Танечка – белокурая ассистентка Вайнштейна, которая минимумом одежды, макияжем и блудливым выражением лица больше напоминала порнозвезду.
– Возьми вот это, – Наум Семенович показал на завещание Потемкина, – сними копию и оформи все, как полагается.
Танечка взяла бумагу и вышла.
– А много добра‑то? – спросил Вайнштейн.
– Смотря с кем сравнивать, Наум Семенович. Для какого‑нибудь олигарха я, наверное, нищий. А для упомянутых в завещании – почти что олигарх.
– Понятно, – почесал бороду нотариус. – Но я все же не понимаю. Такой легковесный, извините за откровенность, человек, как вы, и вдруг… Подобные мысли не приходят с бухты‑барахты. Видимо, вас чтоо тревожит. Опасное путешествие?
– Да нет, отдых как отдых, вполне пляжный. А что до опасности… Мы с вами каждый день по улицам ходим и не знаем, доберемся ли до дома целыми и невредимыми. Мне кажется, каждый, кто живет в Москве и у кого нет очевидных наследников, должен иметь завещание.
– Пожалуй, вы правы, – согласился Вайнштейн. – Может, чай‑кофе?..
– Потанцуем, – пошутил Потемкин. – Нет, спасибо, у меня еще несколько встреч в городе.
Вошла Танечка и положила перед нотариусом два проштампованных листа. Наум Семенович поставил свою аккуратную подпись и отдал копию Кириллу.
– Ну вот и все, – сказал он, пожимая руку на прощание. – Берегите себя.
«Опять!» – отметил Потемкин, выходя на улицу. На часах в прихожей у Вайнштейна было без четверти шесть: «Тютелька в тютельку». Когда они разворачивались у телецентра, Кирилл обратил внимание на огромный черно‑белый брандмауэр, перекрывавший весь фасад главного здания. На нем Константин Эрнст и Владимир Кулистиков смотрели из траурной рамки куда‑то в тревожную даль. Потемкину сразу вспомнился нашумевший комментарий известного интернетпублициста и автора баек о «Владимире Владимировиче» Максима Кононенко в связи с торжественно отмечавшейся годовщиной смерти знаменитого первого директора ОРТ Владислава Листьева:
Константин Львович Эрнст сегодня повесил на здании телецентра огромный портрет Владислава Листьева. А вот 15 лет назад, я помню, они повесили его портрет вместо эфира. Даже не вместо рекламы, а вместо всего эфира вообще. Таким образом, за 15 лет стоимость Владислава Листьева снизилась со стоимости всего эфира Первого канала за целые сутки до стоимости одного большого плаката. Интересно, насколько за это же время выросла стоимость самого Константина Львовича Эрнста?
Гаврилов притормозил у дорожки, ведущей к «Твин Пигз», и Кирилл проследовал в деревянное шале. Ирека еще не было. Потемкин сел за столик поближе ко входу и позвал точеную рыжую официантку с бэджем «Гелла».
– Скажите, девушка, у вас тут все из огнеупорных материалов сделано? – спросил он, игриво подмигнув.
– Да вот еще! Один сплошной пенополистирол, – оценила вопрос Гелла, привыкшая к подколкам телевизионной братии. – И проводка, знаете, неисправная. Не считая пиротехники…
– Тогда мне, пожалуйста, свиную рульку с тушеной капустой и ноль пять пива Krušovice. Пиво можно прямо сейчас, только к нему орешков каких‑нибудь солененьких принесите.
Особого наплыва посетителей, несмотря на вечер пятницы, в ресторане не наблюдалось. За несколько столиков Кирилл заметил одного из тяжеловесов НТВ, автора и ведущего целого букета программ Антона Хрекова, который что‑то увлеченно обсуждал с сухощавым литератором и журналистом Антоном Красовским и еще одним джентльменом, сидевшим к Потемкину спиной. За другим столиком Света Севастьянова из новостной службы «Первого» теребила разноцветный коктейль. «Это некстати, – подумал было Кирилл, но увидел, что она засобиралась на выход. – Ах, да. У нее сегодня много работы». Он сразу представил себе траурный уголок на входе в телецентр с перевязанными черными лентами фотографиями топ‑менеджеров центральных каналов, репортеров и операторов.
Первый раз он побывал в этом здании в 1990‑м с когортой депутатов из «Демократической России», требовавших предоставить им прямой эфир. Второй раз – в 1993‑м. Это был, вероятно, самый романтический и незабываемый момент в его жизни. 3 октября, вечер, ослепительное солнце и прозрачный воздух, колонна «уралов» и автобусов, двигающаяся на штурм ненавистной «империи лжи». И сам он, юный воодушевленный Кира, машущий автоматом ничего не понимающему народу на тротуарах и перекрестках. Улыбающийся длинноволосый парень в камуфляже с гранатометом рядом с ним. Семнадцатилетняя девочка, светящаяся от счастья, между ними… Все казалось таким простым: подъехали, взяли под контроль телецентр и сказали стране ПРАВДУ. Тогда многие из восставших были уверены, что стоит лишь вырвать «сионистское жало», открыть народу глаза, как все изменится. Они и не догадывались, что спецназ МВД «Витязь», который реально спас режим от кровавого погрома, уже занял позиции в «Останкино». И лишь только Кирилл с соратниками попытался проникнуть в телецентр, толпу на площадке начали косить автоматными очередями с двух зданий. Все бросились врассыпную. Собственно, в этот момент можно было считать акцию успешно реализованной – «империя» заткнулась. Оставался еще передатчик на Шаболовке, который можно было легко вырубить. Но те, кто штурмовал «Останкино», были далеки от рациональности. Они корчились на улице академика Королева, прошитые пулями. Совсем молодые ребята, его ровесники из «Витязя», как будто насмехались над безоружными «штурмовиками», стреляя по ногам, рукам, головам. Потемкин вспомнил, как он отполз к билборду с логотипом телекомпании «ВиД», которым в начале девяностых пугали детей, – в одном лице соединились черты даоса Го Сяна с трехлапой жабой на голове и похмельного Ельцина. После того как в холстяном полотне билборда появились дырки от пуль, Кирилл сначала отполз в Шереметьевский парк, потом поймал машину и уехал обратно в логово на Краснопресненской набережной. Все было кончено.
Наконец явился Ирек, белый и скользкий, как глист. У большинства татар есть одна общая черта во внешности – хитрожопость, которая каким‑то неуловимым образом запечатлена у них на лице. Нигматуллин – молодой, но уже слегка плешивый тип – был необычным татарином. Он являлся пассивным педерастом, что среди представителей этой нации не очень‑то распространено.
– Ассаламу алейкум, – сказал Ирек, присаживаясь.
– Уа алейкум ассалам, – ответил Кирилл и показал на дымящуюся свинину: – А я тут плюшками балуюсь.
– Пожалуй, присоединюсь. – Нигматуллин подозвал Геллу. – Блинчики с творогом и кленовым сиропом принесите, плиз. Да, еще кофе. «Американо» со сливками.
Гелла ушла.
– Король умер, – начал беседу Потемкин. – Кто у нас «да здравствует»?
– Ну‑у‑у, Кирилл Ханович, уж это тебе виднее, – вкрадчиво протянул Ирек. – Вопрос политический. Ты там в верхах крутишься, у тебя информации больше. А наше дело – ремесленное. И мнение наше никого особенно не интересует.
Нигматуллин был, конечно, прав.
– Так‑то оно так, Ирек, но ведь слухи какие‑то ходят по цеху, – возразил Потемкин. – Шеф‑то твой что говорит?
– Якобы Сергея Леонидовича нам на шею посадить хотят, – пожал плечами Ирек.
– Доренко?
– Ага, его самого.
– Ух ты! – оценил Кирилл. – А что, это ход. В общем‑то, идеальная кандидатура со всех точек зрения. Березовский его очень точно охарактеризовал: типа, когда он видит Доренко, сразу вспоминает Набокова, который хотел «превратить читателя в зрителя». То есть чтобы у читателя возникала перед глазами картинка. А каждый тележурналист мечтает, чтобы его зритель стал слушателем – не только видел его физиономию, но и внимал тому, что он говорит. А Доренко что ни скажет, с этим в башке потом ходишь всю неделю.
Гелла принесла заказанное татарином блюдо.
– Да уж, – согласился он. – Расстрига – уникальный пропагандон. Насчет слушателей, это Борис Абрамыч прямо как в воду глядел. Не случайно Доренко последние годы на радио тренировался. Сначала на «Эхе», потом в «Русской службе новостей». Его история еще раз убеждает, что полезность нашего брата для этих, – Ирек кивнул куда‑то в потолок, – определяется не длиной и степенью шершавости языка, а уровнем таланта. Ты же помнишь, что он про Путина в своей книжке «2008» понаписал. Сплошная порнография. А ведь ничего, теперь будет главным каналом рулить. Хотя для меня лично это ничего хорошего не предвещает. Ибо старые счеты.
– Ну что же, если вашу команду отлучат от благодатного источника, будем искать другую тропу. Война войной, а обед по расписанию, как ты сам говоришь.
– Не спеши ты нас хоронить, – обиженно вздохнул Нигматуллин. – А у нас еще здесь дела.
– Кстати, да, насчет дел. – Кирилл протянул ему лист бумаги с темами. – Вот, можешь это осметить?
Поглощая блинчики, Ирек внимательно изучал творческую заявку.
– Ну что тебе сказать… Первый и третий пункты – без вопросов. Насчет Познера тоже посибл. А кому эти тихие несуны из «Олимпстроя» не угодили?
– Насколько я знаю, один весьма неравнодушный к олимпийскому строительству товарищ хочет пропихнуть туда своего человека.
Нигматуллин сделал понимающее лицо.
– На круг будет где‑то пол‑лимона долларов. Или в рублях по курсу ЦБ на день оплаты. Можно по безналу. Только без бартера, пожалуйста, у нас не та ситуация сейчас. – Ирек упредил предложение Потемкина махнуться эфирами с других каналов. – Более точно посчитаю смету и калькуляцию пришлю. По всем позициям.
Собственно, на этом деловая часть программы была исчерпана. Нигматуллин уже разобрался с едой и потягивал кофе. Гелла принесла счет.
– А ведь я вчера вашего Костю видел, – задумчиво произнес Кирилл. – Кто бы мог подумать, что все вот так закончится.
– Почему‑то не удивлен, Кирилл, что ты там был, – отреагировал Ирек. – Получается, счастливчик.
– Это с какой стороны посмотреть, дружище, – философски резюмировал Потемкин, расплачиваясь.
Через минуту они вышли, распрощались и направились каждый в свою сторону. Погода начала портиться – небо заволокли свинцовые тучи, в воздухе пахло дождем. Кирилл поспешил в машину.
– К «Рокки» поехали, Михаил Сергеевич.
Пятнадцать минут спустя Потемкин окунулся в прокуренную атмосферу классического американского салуна «Рокки II» напротив спорткомплекса «Олимпийский». Пластмассовый негр на входе традиционно просил денег в протянутую шляпу. Проследовав мимо бара, Кирилл заметил в дальнем, у окна, деревянном загончике меланхолично что‑то рассматривающего Андриякина. Он сильно поседел за два года, что они не виделись, но стать и порода чувствовались за пушечный выстрел.
– Добрый вечер, Кирилл Ханович. – Николай Владимирович приподнялся и протянул руку.
Потемкин поздоровался и присел. Перед ним тут же выросла голубоглазая официантка Катя.
– Виски, сто со льдом, и колу отдельно, – сказал Потемкин и обратился к Андриякину: – Вы что‑то будете?
– У меня уже есть немного. – Андриякин обратил внимание Кирилла на рюмку текилы и прилагавшиеся к ней аксессуары в виде порезанного дольками лимона и соли. – Еще я заказал стейк – вроде бы новозеландский.
Девушка записала и ушла.
– Как дела, Николай Владимирович? – банально начал разговор Кирилл.
Он прекрасно отдавал себе отчет, что Андриякин пригласил его не затем, чтобы выпить, поесть стейк или поболтать на отвлеченные темы, – уж больно редко они встречались.
– Идут понемногу, Кирилл Ханович.
– Pereat mundus, fiat justitia[22], – улыбнулся Потемкин.
Он был осведомлен о том, чем занимается его собеседник. В последние годы ни один громкий передел собственности не обходился без неформального участия юридической фирмы подполковника. Андриякин понимающе кивнул, и они выпили.
– Как вам успехи Анны Чапмен? – спросил Кирилл. – Она теперь звезда похлеще Маты Хари. Читали ее книжку?
– Нет, не читал, – улыбнулся Андриякин. – В гламурных откровениях этой дамы для меня вряд ли найдется что‑либо интересное. Я‑то во всей этой истории больше всего за Хуана Лазаро переживал, мы ведь с ним знакомы по тем временам еще. Американцы, конечно, сволочи. Ребра ему переломали на допросах… Пытки – это свосем не по‑нашему. Одно утешает – за каждым предателем рано или поздно придет свой Рамон Меркадер. Ледорубов у нас на всех хватит, если сами вовремя не сдохнут.
Потемкин сразу вспомнил недавний бесславный конец бывшего первого секретаря представительства России при ООН, шпиона‑перебежчика Сергея Третьякова, который у себя дома во Флориде подавился куском мяса.
– Да уж, судьба Иуды незавидна, – поддержал он старого знакомого. – У Третьякова, помните, книга мемуаров вышла с харакерным названием «Товарищ “Ж”». Название, конечно, Питер Эрли придумал – журналист, который ее написал. То есть он‑то имел в виду оперативный псевдоним Третьякова Жан и не предполагал, как это смешно будет звучать на русском. А ведь получается, будто в воду глядел.
Андриякин оживился:
– Вы только представьте себе, как надо было запрограммировать человека, чтобы в какой‑то момент кто‑то в Москве стукнул кулаком по столу со словами: «Чтоб ты подавился, окаянный!» – и он тотчас же подавился!
Николай Владимирович потер руки и злорадно рассмеялся. Потемкин недоверчиво посмотрел на собеседника и на всякий случай уточнил:
– Это шутка?
– Специалисты разные есть… Давайте не углубляться. Будем считать, что шутка.
По выражению лица Андриякина было видно, что он хотел уже отбросить протокольно‑мемуарные формальности и перейти собственно к делу.
– Кирилл Ханович, вы, кажется, собираетесь в небольшое турне, – начал подполковник.
Это был неожиданный поворот. Кирилл, конечно, строил догадки насчет причины встречи, но такого предположить не мог. Как и в разговоре с Михайловым, он старался демонстрировать хладнокровие:
– Что ж тут удивительного? Лето, Николай Владимирович. Все мы куда‑нибудь собираемся. А чем вас заинтересовали мои скромные планы?
– Не такие уж они и скромные, Кирилл Ханович, – усмехнулся Андриякин.
– Не хотите ли вы сказать, что вам известен пункт назначения?
– В общем и целом, да.
– И откуда же у вас такая информация?
– Информацию об этом я получил от коллег, о которых вам лучше вообще ничего не знать. Так случилось.
Потемкин понял, что Андриякин темнит не оттого, что не хочет выкладывать карты, а потому что их у него попросту нет. Во всяком случае, полной картиной происходящего он явно не владел.
– А вам‑то что за дело? И что это вы все загадками говорите: «лучше не углубляться», «лучше не знать»?
– Если исходить из той информации, которой обладаю я, – Андриякин сделал многозначительное лицо, – а это, поверьте, лишь небольшой фрагмент огромной мозаики, – ваши намерения таят в себе определенную угрозу.
Катя принесла выпивку и жаркое. Кирилл сидел несколько ошарашенный.
– Для кого угрозу?! Для вас?
– В том числе. – Николай Владимирович отрезал кусок стейка и обмакнул его в картофельное пюре. – Вы же знакомы с теорией бифуркаций?
– Да, конечно. Вы думаете, я похож на бабочку?
Андриякина очень развеселила эта аналогия:
– По сути вашего социального поведения – несомненно. Трудно придумать более подходящее определение. Но дело не в этом. Видите ли, все сходится таким образом, что именно ваше появление в это время в том месте может привести к катастрофическим последствиям. Мы просим вас в течение недели не покидать Москву и готовы обсуждать условия сделки – только назовите сумму.
Кирилл вздохнул и отхлебнул виски:
– Вы знаете, Николай Владимирович, я человек рациональный и не делаю неразумных вещей даже за деньги. Если вы мне приведете убедительные аргументы, я откажусь от своих намерений абсолютно бесплатно. Но все вот эти намеки и недоговорки меня совершенно не устраивают.
– Моей просьбы вам недостаточно? – удивился Андриякин.
– Извините, нет. Мне надо четко представлять себе, о чем речь.
Андриякин с досадой положил приборы на тарелку и взял рюмку:
– К сожалению, я не могу вам этого объяснить! Я и сам все не до конца знаю…