Потемкин без труда остановил бомбилу на старенькой терракотовой «дэушке» и двинулся из одного конца Москвы в другой. Этот мучительный для вечера пятницы путь ни ему, ни какому‑либо иному смертному, видимо, уже никогда не удастся расширить. По большому счету, его родной город был неизлечимо болен, запущен прежней городской властью с ее безумной градостроительной политикой. Отчаянные попытки нового мэра как‑то навести порядок и модернизировать транспортную инфраструктуру лишь усугубляли коллапс. Москва была не в состоянии создать комфортную среду обитания для такого количества людей на такой небольшой территории. Единственным выходом было бы расползание города по пригородам, вынос центров деловой активности и административных зданий за кольцевую автодорогу, в лес, как СВР. Но об этом не могло идти речи: при таком развитии событий чиновники и бизнесмены не смогли бы вести привычный образ жизни, то есть целый день забивать друг другу стрелки в различных ресторанах, перемещаясь внутри Садового кольца. Другим вариантом был волевой перенос политического центра страны в какой‑нибудь другой город или вообще в чистое поле, в болото, как это сделал в свое время царь Петр. Но это еще больше осложнило бы проблему коммуникаций в российской элите. Поэтому Москва постепенно умирала, задыхалась, как пораженный безнадежным раком легких курильщик, продолжающий высаживать по две пачки в день.
Собственно, эта безысходность и была отправной точкой знаменитых «пробочных бунтов», от воспоминания о которых российскую элиту бросало в дрожь не меньше, чем от привычных уже русско‑кавказских побоищ стенка на стенку. Они начались весной со случая на Тверской. Напротив гостиницы «Националь» тщедушный программист‑блогер с говорящей фамилией Гастелло (потом выяснилось, что это и в самом деле какой‑то дальний родственник знаменитого камикадзе) на своем «форде фокусе» пошел на таран кортежа первого вице‑премьера Игоря Шувалова, который с включенными мигалками шел по встречке в сторону Охотного ряда. То есть он не просто перегородил дорогу, как когда‑то Андрей Хартли членовозу советника президента, а именно сознательно лоб в лоб долбанул машину чиновника, после чего встал и заблокировал двери. Охранники Шувалова, разумеется, вышибли стекла, вытащили наглеца из машины и начали прилюдно бить. Стоявшие в пробке в ту и другую сторону граждане тоже вылезли из машин и начали бить охранников. Один из них достал табельное оружие – сначала стрелял в воздух, потом на поражение. Когда на грязном асфальте снежная каша смешалась с кровью, толпа озверела. Охранников расстреляли из травматических пистолетов, потом открыли членовоз, и тут выяснилось, что никакого вице‑премьера там не было. То есть свита просто включила мигалки, чтобы быстрее проехать. Водителя вытащили, машину перевернули и подожгли. Жаждущая справедливости толпа бросилась к Госдуме и попыталась пробиться в здание, но была остановлена автоматными очередями бойцов ФСО. Они стреляли поверх голов, но умудрились угрохать любопытную старушку в одном из домов, окна которого выходили на Георгиевский переулок. Для разгона участников беспорядков ОМОН перебрасывали на Манежную площадь вертолетами, потому что проехать они тоже не могли.
Водитель «дэушки» – мужик лет тридцати, не выпускавший изо рта сигарету, – мало походил на того Гастелло. Он покорно плелся в бесконечной пробке, слушая быдловатое «Милицейское радио». Эта музыкальная жвачка для людей с не очень высокими культурными запросами надежно держалась на вершинах рейтингов популярности. Сейчас здесь крутился хит восьмидесятого года в исполнении Ольги Зарубиной:
На теплоходе музыка играет,
А я одна стою на берегу.
Машу рукой, а сердце замирает,
И ничего поделать не могу.
– Новости включи, пожалуйста, – сказал Потемкин.
Точнее – приказал. Водитель потыркал и попал на «Русскую службу новостей».
«Покушение на заместителя главы администрации президента Украины Анну Гетман произошло сегодня вечером. На трассе из элитного поселка Конча‑Заспа в Киев было заложено взрывное устройство. Гетман госпитализирована в одну из киевских клиник».
«Обана! – неприятно удивился Потемкин. – Как же мы теперь?» Звонок мобильного не дал развернуться мыслям о печальном будущем без Ганны. Кирилл посмотрел на номер и принял вызов:
– Привет, детка.
Это была заместитель главного редактора крупнейшей деловой газеты «КоммерсантЪ» Елизавета Осиповская. Или просто Вета.
С отроческих лет Потемкин был избалован женским вниманием. Ему казался совершенно бессмысленным главный вопрос бытия, которым мучалась героиня нашумевшего телесериала «Секс в большом городе» Кэрри Брэдшоу: «Правильно ли вступать в интимные отношения с мужчиной на первом свидании?» Потемкин на самом деле не понимал, каким иным образом может закончиться такого рода мероприятие с его участием. Да вообще, зачем оно нужно, это «первое свидание» с букетами под мышкой и прогулкой под луной: Кирилл всегда сразу брал то, что хотел, так как знал, что практически во всех случаях сам является объектом острого желания. Другое дело – жизнь после секса. В этом смысле все существа противоположного пола в его представлении делились на три категории в соответствии с тем, каким образом произошло знакомство с ними. Первый контакт с женщиной, как известно, бывает американским, французским или русским.
Знакомство по‑американски. Познакомились в баре, поехали в мотель. Утром ее нет, на столе записка: «Все было классно. Если захочу еще – я тебя найду».
Знакомство по‑французски. Познакомились в кафе, поехали к друзьям. На другой день расстались, а в кармане записка: «Все было классно. Если захочешь еще – позвони».
Знакомство по‑русски. Познакомились в метро, поехали домой. Утром просыпаешься, видишь бабу в халате и с бигудями. «Дорогой, холодильник надо купить новый, а мебель переставить. Да, кстати, в эту субботу мы едем к моей маме знакомиться».
Елизавета принадлежала к первому типу, поэтому с ней Кириллу было легко и комфортно. Она была наделена изящной фигурой, сексуальным голосом, неуемной постельной фантазией и ко всему прочему – интеллектом.
– Солнце, что делаешь? – проворковала Вета. – Какие планы?
Это был не праздный вопрос. С праздными вопросами Осиповская не звонила никогда.
– Планы наполеоновские, киса. Завтра вечером улетаю отдыхать на острова.
– Ах ты проказник! Так может, сегодня увидимся? На посошок, так сказать?
– Э‑э‑э… Не знаю… Я сейчас домой еду, вещи собирать.
Кирилл кокетничал. Он знал, какая фраза последует.
– А ты меня в гости приглашай. Помогу, чем смогу.
– Заманчивое предложение. Давай позвоню, как доеду.
– Давай. Я сама на юго‑западе, в гостях сижу. Так что мне тут рядом.
Она отключилась, и у Потемкина приятно защекотало где‑то ниже пояса. Он уже осязал ее нежные губы, гладил шелковистые волосы, большую упругую грудь, слышал прерывистое дыхание. Если бы она не позвонила, он, вероятно, сам набрал бы ее попозже, переведя отношения на французский вариант. Список барышень, относящихся к этой категории, был весьма обширен – несколько десятков имен и фамилий. Он был забит у него в компьютере в виде базы, где, чтобы случайно не перепутать, помимо телефона и рода занятий, были фотографии и всякие характерные пометки вроде «пьет как лошадь», «любит куни», «обожает порнуху» и пр. Когда у Кирилла возникало романтическое настроение, он изучал этот список, как меню в ресторане, выбирая себе что‑нибудь соответствующее расположению духа. «Трюфели у вас сегодня хорошие?» – «К сожалению, сэр, они уже заказаны». – «Тогда куропаточку, вот эту, принесите, пожалуйста. И шоколадный мусс на десерт». Впрочем, Потемкин был совершенно уверен, что у большинства дев из его базы, в том числе и у Веты, имелся точно такой же свой список, только с мужскими именами. И ее звонок, скорее всего, означал не то, что бизнес‑медиавумен воспылала к нему какими‑то особенными чувствами, а лишь то, что те, кому она звонила до того, оказались уже заняты на текущий вечер. Моногамия давно вышла из моды, и промискуитет стал образом жизни поколения. Кирилл подумал, что они с Риммой, по сути, представляют собой две стороны одной медали.
«Кстати, – вспомнил Кирилл, – Мандрова же говорила, что недавно замуж вышла. Если теперь умрет, неплохо же обломится какому‑то провинциальному альфонсу. Наследников‑то у нее тоже нет». Во время последней встречи он не стал уточнять, кто ее муж. Но представить себе этого субъекта иначе как альфонсом, и именно провинциальным, было решительно невозможно – ни один заботящийся о своей репутации человек в здравом уме и твердой памяти не стал бы связывать себя с Риммой брачными узами.
Потемкин часто, но вынужденно задумывался об этих самых узах, поскольку постоянно встречал в глазах женщин немое восклицание, в котором были смешаны удивление, восхищение и надежда: «Такой штучный экземпляр, а до сих пор – ни жены, ни детей!» Однако все попытки окольцевать его были изначально обречены на провал. И дело было вовсе не в какой‑то особенной привередливости или изменчивости натуры. В конце концов, есть же вполне счастливые семьи, где муж и жена бегают друг от друга и налево, и направо, и по кругу. Просто Потемкин был глубоко убежден, что семья является никакой не ячейкой общества, а инкубатором по выращиванию детей. Семья без детей столь же противоестественна, как брак гомосексуалистов. Вообще непонятно, зачем им, геям и лесбиянкам, это нужно. Если речь об имуществе, то подобные союзы вполне подпадают под определение «некоммерческого партнерства». С таким же успехом они могли бы добиваться легализации браков с котами, лошадьми или собаками.
У Кирилла детей быть не могло, так как его сперма оказалась мертвой. Он выяснил это много лет назад, когда начал интересоваться вопросом, почему при таком обилии контактов, зачастую незащищенных, ни одна из его знакомых ни разу не залетела. Причем его случай относился к разряду неизлечимых, потому что саму причину поражения семенной жидкости обнаружить не удалось. Его так и оставили с «бесплодием неясного генеза». Со временем Потемкин смирился с перспективой бездетности, а о том, чтобы воспитывать чужих детей, не могло быть и речи. Поэтому его сердце оставалось тефлоновым.
Между тем «дэушка» почти достигла цели путешествия. Они уже мчались по Новоясеневскому проспекту, как вдруг случилось невероятное. Кирилл не мог поверить своим глазам: та самая девочка в розовом платьице, которую он два часа назад видел в метро, бежала через проезжую часть прямо под колеса машины. Она догоняла голубой воздушный шарик с желтым смайликом, который, видимо, выскользнул у нее из рук. Трагедия казалась неизбежной – траектории их движения сходились в одной точке. Потемкина охватил ужас. Он увидел перекошенное лицо жирной мамы, безжизненное тело ребенка с вывернутыми конечностями, сгустки крови на асфальте, полицейские протоколы и сухой вердикт человека в форме: «Переходила дорогу в неположенном месте. Смотреть за детьми надо, гражданочка».
Этого нельзя было допустить. Потемкин напряг всю свою волю, пытаясь остановить продвижение в пространстве. Водитель с матюками дал по тормозам, машина словно ударилась о какое‑то незримое препятствие и пошла юзом. Девочка остановилась как вкопанная. Ее остекленевшие от шока голубые глаза впились в мозг Кириллу, который почувствовал резкую боль: его швырнуло вперед так, что в груди хрустнуло – вероятно, ремнем перебило ребро. Машина встала буквально в нескольких сантиметрах от развевавшегося на ветру платьица. Водитель, хрипя, отстегнулся и выскочил из машины.
– Охренела, блядь, корова! – держась за грудь, заорал он застывшей на обочине мамаше.
Было такое впечатление, что он ее сейчас просто растерзает. Потемкин, потирая конечности, тоже вышел, достал пятитысячную купюру и протянул ее бомбиле:
– Вот, возьмите, компенсация морального вреда. Я, пожалуй, пешком дойду, тут рядом.
Мужик тут же остыл. Матюгаясь, он направился обратно к машине. Кирилл повернулся к девочке и потрепал ее за волосы:
– Больше так никогда не делай, ладно?
Дитя кивнуло и побежало к маме, прижимая к себе шарик. Потемкин помахал ей рукой и двинулся к дому. Удовлетворение от чуда, которое он, как ему казалось, только что совершил, переполняло его. В голове вертелась какая‑то напыщенная дребедень про счастье всего мира и слезу ребенка. Кирилл был даже удивлен этому внезапно нахлынувшему возвышенному чувству. Такому цинику, как он, подобные сантименты были совершенно несвойственны. «Фу, достоевщина! – укорял он себя, – Тоже мне, инженер человеческих душ».
Внутренний диалог гуманиста и мизантропа продолжался до самого подъезда и прервался сам собой. Там, под козырьком, на освещенной фонарем лавочке, на которой во времена потемкинского детства обычно сидели старушки – божьи одуванчики, расположилась компания залетных гопников. Трое парней лет двадцати – двадцати пяти, явно не местных. Все будто сошли с конвейера одной фабрики по производству уродов: обветренное, слегка заплывшее лицо, широкие скулы, сутулая спина, красные руки с грязными ногтями, треники с пузырями на коленках. Все коротко стриженные, причем явно в домашних условиях и овечьими ножницами. У одного из них на голове даже красовался классический кожаный картуз «а ля Лужков». На лавочке лежал букет желтых хризантем, стояла початая бутылка копеечной водки и двухлитровая пластиковая канистра ерша, выпускаемого под брендом «пиво “Охота”» крепкое».
– Слышь, братан, закурить не будет? – Один из гопников сформулировал дежурный в подобных обстоятельствах месседж и сплюнул шелуху от семечек.
– Не курю, пацаны, – так же дежурно ответил Потемкин.
Стараясь не смотреть в их сторону, он продолжал двигаться к двери и уже протянул руку, чтобы набрать шифр на домофоне, как коренастый шкет перекрыл ему дорогу.
– А может, эта… взаймы дашь? А то не хватает чета, – разинув желтозубый рот, обратился он к Кириллу. – Завтра отдам, бля буду.
Это был неожиданный поворот сюжета. Обычно у них в районе вот так, прямо у дома, напороться на гоп‑стоп было малореально. Но эти, как уже отметил Потемкин, были не местными.
– Чувак, я бы тебе занял, не жадный. – Кирилл пытался быть дружелюбным и даже как‑то криво улыбнулся – на языке собеседников это называлось «лыбиться». – Но наличман с собой не ношу, все в банке лежит.
– А ты докажи.
Второй, долговязый, взял увесистый букет, встал со скамейки и начал обходить его сзади, а в руках третьего, продолжавшего сидеть, блеснуло перо выкидухи. Потемкин четко оценил расклад. Он понимал, с кем имеет дело. В нацистской Германии таких назвали untermensch[23]. Кирилл предпочитал более политкорректное определение «гуманоид», то есть существо человекоподобное, но не homo sapiens. В Москве проживало очень много таких – наверное, столько же, сколько нелегальных мигрантов из Центральной Азии. Но если азиаты, шуршащие по подвалам в центре города, своими повадками и социальной организацией напоминали тараканов, то эта публика, понаехавшая в первопрестольную из какой‑нибудь уральской глубинки, представляла собой совершенно особую породу. Русский гопник – это гибрид медведя со свиньей. Видимо, так на славянском генофонде сказался Чернобыль. Они могли убить не ради денег или от садистских наклонностей, а просто из интереса, от скуки. Сейчас в самом мягком варианте гуманоиды собирались покалечить прилично одетого прохожего. Кирилл понял, что единственно возможный план действий в сложившейся ситуации – делать ноги.
Он развернулся и бросился наутек вдоль полутемного дома – к улице, где был свет, ходили люди и иногда даже показывались стражи порядка. Для гопников его бегство означало только одно – у фраера было чем поживиться. Они скопом ринулись в погоню.
Вновь включившимся задним зрением Потемкин видел своих почуявших добычу преследователей, их сосредоточенные лица. Гуманоиды нагоняли, букет в руке долговязого уже превратился в кусок арматуры – избитый прием маскировки у этой публики. «Вот засада! Так бездарно сдохнуть – досадно», – пронеслось в голове у Кирилла, но тут из арки, наперерез ему, выскочил черный джип «тойота ленд крузер» с тонированными стеклами. Машина резко затормозила, задняя дверь открылась, и оттуда выскочил тот самый рыжий, который сегодня караулил Потемкина у гостиницы «Украина». В руке у него был пистолет.
– Эй, Карл Льюис, прыгай сюда! – крикнул филер, указывая на заднюю дверь.
Времени взвешивать это предложение не было никакого. Кирилл с разбегу запрыгнул в машину, где уже кто‑то сидел. Рыжий сел за ним, хлопнув дверью. Машина тронулась, и Потемкин с радостью увидел в боковом стекле озадаченные лица гопников, которые явно не ожидали подобного развития событий. Однако радость его продолжалась недолго: оглядевшись, Кирилл обнаружил, что едет в сопровождении четырех конвойных с квадратными лицами – двое спереди, двое по бокам. Причем кто они такие и куда его везут, ему оставалось только догадываться. Только теперь он начал понимать, что из одной переделки, кажется, попал в другую.
– Мужики, вы кто? – тяжело дыша, спросил Кирилл. – ФСБ?
Такое предлоложение казалось ему наиболее логичным.
– Много будешь знать – останешься вечно молодым, – отозвался рыжий. – Сиди, не рыпайся и молчи. Руки на яйцах держи, как футболист в стенке. Только поднимешь – останешься без яиц. Телефон где?
– В правом кармане.
Угрюмый сосед справа извлек новенький потемкинский телефон, выключил его и положил к себе за пазуху. Рыжий достал черный байковый мешок с бечевкой, надел его Кириллу на голову и слегка затянул на шее. Минут десять ехали молча. Потемкин лихорадочно думал, кем могли быть окружавшие его люди и каковы их намерения. Ничего путного в голову не приходило. Если они хотели ему помочь, то зачем надевать на голову мешок? Это больше похоже на похищение. И вообще, может быть, те гопники просто разыграли спектакль, чтобы отвести его от подъезда, где есть камера видеонаблюдения… Во всяком случае, очень на то похоже. «Андриякин! – осенило Потемкина. – Он же говорил про „коллег, о которых лучше ничего не знать“! Вот оно что… Зря я его не послушал, зря».
– Подъезжаем, встречайте, – раздался глухой голос с переднего пассажирского сиденья.
Машина свернула с трассы и запрыгала по бетонке, а потом и вовсе затряслась на проселочной дороге. «В лес везут». – Кириллу стало совсем нехорошо от дурных предположений. Через несколько минут они остановились.
– Давай, на выход, – сказал рыжий, открывая левую дверь. – Руки сзади держи.
Потемкин осторожно вылез. Кто‑то подхватил его под локоть и провел несколько шагов вперед. Кирилл шел по траве, спотыкаясь о кочки. Он ничего не видел – мешок плотно сидел у него на голове.
– Встань тут.
Они были далеко за городом, вокруг шумел лес. Рядом кто‑то чиркнул зажигалкой, и потянуло дымом сигарет. Потемкина уже колотила дрожь. Он понял, что это конец. Через какие‑то мгновения раздастся сухой щелчок, и мир погаснет. Его глупая жизнь, как карусель, крутилась у него перед глазами. Ему стало невыносимо жалко самого себя, жалко бессмысленно прожитых лет. Вся боль, что он причинял себе и окружавшим его людям, вдруг обрушилась на него.
– Ребята, покурить дайте перед смертью, – пролепетал он не своим голосом.
На секунду все стихло. Потом за его спиной раздался дружный мужицкий гогот.
– Иди, клоун! – кто‑то слегка толкнул Кирилла в спину. – Только аккуратней, там ступеньки.
Кто‑то взял его под левый локоть и повел вперед. Потемкин сделал шаг, вытянув перед собой правую руку. Его нога ступила на что‑то твердое – видимо, асфальт. Пройдя с десяток метров, он действительно уперся в лестницу. По бокам были перила. Кирилл начал подниматься и нащупал руками проем.
– Заходи направо и сиди там, – сказал кто‑то, поднимавшийся вслед за ним. Это был не рыжий.
Справа оказалось кожаное кресло. За Кириллом зашли еще несколько человек, усевшихся плотно вокруг него. Люк закрылся, послышался нарастающий гул и свист. «Вертолет!» – догадался Потемкин, ощутив вибрацию. Машина задрожала и, покачиваясь, начала набирать высоту. Через минуту она наклонилась, сделала разворот и легла на курс.
Полет занял около получаса. Впрочем, Кирилл не засекал время. Он вообще попытался отключиться, так как дальнейший анализ происходящего был лишен всякого смысла. Потемкин представил себя неким ценным грузом. Какая разница этому грузу, куда его везут и что с ним собираются делать? Неодушевленная вещь ведь не может испытывать никаких эмоций. Лишь когда вертолет начал снижаться, Потемкин вернулся к субъективному восприятию реальности, и ему стало интересно, что же произойдет дальше. Как только машина села, с его головы сняли, наконец, мешок и подтолкнули к выходу.
Глазам его предстала фантастическая картина. Солнце давно зашло, сгущался сумрак. Черный блестящий вертолет Bell стоял на площадке внутри сооружения, которое более всего походило на средневековый замок. Внешним периметром была высокая, метров в двадцать, квадратная крепостная стена с зубцами и бойницами. От центра брусчатой площади к небу вздымалась цилиндрическая башня без окон и дверей – из округлой стены наружу выпирала лишь застекленная шахта панорамного лифта. По углам площади были расположены еще три вертолетные площадки с новенькими машинами. Постройки, выложенные из грубого камня, освещали настоящие факелы. У Кирилла создалось ощущение, что он находится на съемках какого‑то исторического блокбастера.
– Топай в подъемник, – сказал один из конвоиров.
Тональность этого распоряжения была уже несколько иной, мягкой. Кириллу даже показалось, что доброжелательной. Он подошел к шахте, и прозрачная дверь автоматически отползла вверх. Когда он встал на платформу, дверь закрылась, и лифт начал быстро подниматься. Башня была, наверное, в два раза выше стен замка. Теперь Потемкин мог оценить не только архитектуру, но и расположение этого загадочного объекта: нигде вокруг до самого горизонта он не увидел ни единого огонька. Местность казалась совершенно безлюдной, что представлялось довольно странным даже для очень дальнего Подмосковья. Еще одним удивительным открытием стало то, что ни с одной из сторон не было подъездного пути к замку – ни дороги, ни даже тропы. Крепостные стены окружала покрытая травой проплешина, за которой начинался густой темный лес – такой, каким он описан в русских сказках. Можно было предположить, что этот остров посреди сказочного леса возник в результате колдовских чар. «Наверное, стройматериалы и гастарбайтеров подвозили вертолетами», – решил Кирилл. Дверь за его спиной открылась.
Он оказался в освещенном тусклыми лампочками коридоре с двумя дверями‑купе по сторонам и одной в конце. На боковых были схематично, при помощи кружка и треугольника, нарисованы мужчина и женщина – как на дверях общественных туалетов. Вход в лифт позади Кирилла закрылся, а дверь впереди растворилась, как в шлюзовой камере. За неимением вариантов, Потемкин пошел прямо. Там оказалась кабина еще одного, на сей раз круглого лифта. Как только Кирилл ступил в нее, дверь закрылась, и лифт поехал вверх. Проехав немного, лифт замер и открылся. Потемкин вышел. Он очутился посреди просторного круглого – вероятно, занимавшего целый этаж башни – черного помещения. Источником освещения служили сотни работающих телемониторов, которые составляли идущую вдоль стены огромную плазменную панель. В центре зал пронизывала труба шахты лифта. Из предметов интерьера было лишь несколько черных же кожаных кресел да круглый малахитовый стол. На столе лежал пульт дистанционного управления.
Потемкин подошел поближе к стене и пригляделся. Каждая из ячеек‑мониторов представляла собой динамичное изображение какой‑либо жизненной ситуации, будто кто‑то транслировал сигнал скрытой камеры. Люди, попадавшие в объектив на этих картинках, чистили зубы, бегали в фитнес‑зале, сидели за компьютером, вели машину, ссорились, совокуплялись, испражнялись. То же самое, видимо, делали и те, кто их снимал. На одном из мониторов он узнал своего тезку, патриарха московского и всея Руси Кирилла. Предстоятель РПЦ, совершенно голый, сидел в бане и о чем‑то оживленно с кем‑то беседовал. На другом мониторе президент Французской Республики Николя Саркози, в шелковых трусах с лилиями династии Бурбонов, лежал плашмя на сооружении, напоминавшем небольшого механического коня из зала физкультуры средней московской школы. Его запястья под конем сковывали наручники. Во рту у Николя торчал круглый темный кляп‑шарик с черными кожаными ремнями‑пристежками. Некто за кадром, снимавший его, шлепал президента европейской ядерной державы по ягодицам элегантным хлыстом.
– Карла развлекается, – раздался довольный мужской голос за спиной у Кирилла. – Ты ведь в детстве любил подглядывать, Потемкин?
Кирилл развернулся, и его взгляд уперся в черное шелковое кимоно. Подняв голову, он сразу узнал, кто перед ним. Самый богатый человек в России Михаил Порохов отличался от иных представителей своего класса не только уникальным финансовым чутьем, но и поистине баскетбольным ростом. На его высушенном лице плясали светлячки от мониторов, что делало облик олигарха совершенно инфернальным.
– Ну, как тебе у меня? – спросил Порохов, присаживаясь за стол.
Потемкин почему‑то совсем не удивился, узнав, кто именно его сюда столь бесцеремонно пригласил. Порохов был особенной, не вписывающейся в шаблонные представления о русских миллиардерах личностью. Хотя семью, в которой он вырос, язык не повернется назвать рядовой – все же папа был начальником управления международных связей Госкомспорта СССР, – Порохов был типичным селф‑мэйд. В 27 лет, через три года после окончания финансовой академии, он возглавил один из крупнейших впоследствии частных банков – МФК, который создал вместе с Владимиром Потаниным – бывшим старшим инженером отдела «Мочевина» фирмы «Удобрения» «Союзпромэкспорта», конторы системы Минвнешторга СССР. Еще через год партнеры основали объединенный экспортно‑импортный банк, вошедший в историю российской приватизации. На залоговых аукционах середины девяностых ЭКСИМ, наряду с МЕНАТЕПом Ходорковского и другими участниками ельцинской семибанкирщины отхватил самые лакомые куски советского наследства – нефтяную компанию СИДАНКО, Новороссийское и Северо‑Западное пароходства, Новолипецкий металлургический комбинат, а главное, построенный в тундре руками рабов ГУЛАГа «Норильский никель». Здесь, конечно, решающую роль сыграли пробивные способности Потанина, который даже поработал первым вице‑премьером правительства России, курируя весь экономический блок. Однако финансовым мозгом треста был, несомненно, Порохов. В результате к кризису девяносто восьмого года ЭКСИМ занимал пятую позицию среди банков Центральной и Восточной Европы. Правда, дефолт поставил жирный крест на этом учреждении – так же, как и на большинстве крупных частных банков России. Однако партнеров это ничуть не огорчило. Они легко попрощались со своим кредитно‑финансовым детищем и переключились на «реальный сектор», занимаясь экспансией своей империи вширь и вглубь.
Размолвка между Потаниным и Пороховым случилась после прогремевшего на всю Европу куршевельского скандала 2007 года. Порохов, питавший особую страсть к нимфам в ассортименте, по обыкновению привез с собою на празднование Нового года целый самолет дам полусвета. В ночь на девятое января он был неожиданно арестован французской полицией по обвинению в сутенерстве. Несмотря на очевидную бредовость этого обвинения (с таким же успехом можно было бы обвинить его в краже продуктов из супермаркета), олигарх несколько дней провел в тюрьме. Особое усердие в раздувании этого скандала проявил тогдашний министр внутренних дел Французской Республики Николя Саркози, которому через неделю предстояло выдвигаться в президенты. Сарко, прославившийся угрозами очистить парижские пригороды от мигрантов моечными машинами Karcher, использовал любой скандал, чтобы продемонстрировать «жесткую руку» и набрать очки. Впоследствии «куршевельское дело», конечно, лопнуло, но неприятный осадок остался.
Трудно понять, почему эта история сподвигла Потанина на развод. Возможно, он подумал, что после скандала Порохов станет нерукопожатным среди «серьезных людей», и решил дистанцироваться от партнера. А может, просто подвернулся повод, чтобы сделать давно запланированное. Так или иначе, раздел совместно нажитого имущества занял несколько лет и был весьма болезненным, причем для обеих сторон – трудно делить то, что развивалось как одно целое. Это была сложнейшая операция, сродни разъединению сиамских близнецов. Процесс сопровождался скандалами, судами и ушатами помоев в прессе (Потемкин знал обо всем этом не понаслышке, ведь кому война, а кому – мать родна: ему тоже немного перепало от этой олигархической разборки). Но всякая война рано или поздно заканчивается миром. Два гранда русского капитализма урегулировали свои имущественные разногласия и расстались. Потанину достались в основном активы, Порохову – деньги. В тот момент казалось, что при разделе этой репки Порохов остался с вершками, а Потанин – с корешками. Однако вскоре грянул кризис, активы обнулились, и выяснилось, что делили не репку, а пшеницу. И Порохов, благодаря своему финансовому гению, возглавил российскую часть «списка Форбс». Удачно обкэшившись, он стал тратить деньги на проекты, которые, с точки зрения обычного среднестатистического буржуа, не имели никакого смысла. Вроде альтернативной энергетики, венчурных инвестиций, производства бюджетных гибридных «Ё‑мобилей» на отечественных заводах, издания журналов или приобретения одного из флагманов Национальной баскетбольной ассоциации США. Поговаривали даже, что олигарх увлекся оккультизмом. Впрочем, до этого момента Потемкин относился к таким слухам с иронией.
– Так вот она, оказывается, какая, Еруда‑то, – сострил он. – Что‑то быстро долетели.
По лицу Порохова было видно, что он оценил чувство юмора. До богом забытого в Сибири поселка, на который он поменял свою московскую прописку и где теперь платит многомиллиардные налоги с доходов, отсюда было не менее пяти тысяч километров.
– Нет, до гипертранспортировки я еще не дошел, – совершенно серьезно отреагировал Порохов. – Но кое‑какие другие вещи из мира сверхъестественного я бы хотел с тобой обсудить. Не против?
Последние события настолько выбили Потемкина из колеи, что он полностью растерял остатки страха. Раздражение от того, что он не более чем пешка в какой‑то грандиозной виртуальной игре и от его воли ничего не зависит, кипело в нем и начало уже выплескиваться наружу. К тому же в комнате больше никого не было, а в том, что в рукопашном бою один на один он легко уделает олигарха, Кирилл не сомневался.
– Ой, спасибо, что позвали, Михаил Дмитриевич, – сказал он с такой язвительностью, на какую только был способен. – Ваши посыльные, видать, воспитывались в лучших домах!
Порохов опешил. Видимо, разговаривать с ним в подобном тоне было позволено весьма ограниченному кругу людей.
– Ладно, ладно, не обижайся, – примирительно улыбнулся он. – Это в целях безопасности. И конфиденциальности. У меня к тебе дело есть.
Дружелюбность и фамильярность олигарха завели Кирилла еще больше. Он вспомнил одну из присказок своей бабушки по материнской линии: «Ты, мил человек, мне не тычь, я тебе не Иван Кузьмич!»
– А почему это вы мне тыкаете, Михаил Дмитриевич? Мы, кажется, на брудершафт не пили!
Кирилл сам слегка обомлел от такой наглости. Порохов задумался.
– Да, точно, не пили, – растерянно согласился он. – Но ты ведь знаешь, что я вообще не пью. Вредно это. Можем нюхнуть на брудершафт.
Олигарх достал из кармана халата инкрустированный бриллиантами золотой портсигар. Раскрыв его, Порохов продемонстрировал Кириллу содержимое, которое напоминало женский набор для макияжа. Только вместо разноцветных теней для век в ячейках лежал белый порошок, а вместо кисточек – несколько нефритовых трубочек разного калибра.
– Подарок команданте Чавеса нашему ВПК, – подмигнул Порохов. – Мы им автоматы, они нам – небольшой гешефт с собственных плантаций. Зря, что ли, наши стратегические бомбардировщики к ним летают?
– Автомат Шмайссера, конечно, того стоит, – поддержал веселую тональность хозяина замка Кирилл. – Лицензия на производство этой штуки – дело полезное.
– Шмайссера? Который фашист? Я думал, что его наш Калашников изобрел.
– Негры тоже так думали, поэтому на флаги себе этот автомат повесили, – вздохнул Потемкин. – Трижды герой Калашников – продукт советского пиара. Им же нужен был полуграмотный левша, который создал уникальное стрелковое оружие. А тот факт, что после войны старый немецкий оружейник Хуго Шмайссер несколько лет оттрубил в КБ завода «Ижмаж», где как раз начинал свой трудовой путь молодой паренек Калашников, как‑то подзабылся. Если взять некоторые кадры начала сорок пятого года, то там бойцы дивизии «Ваффен‑СС» бегают вроде как с «автоматом Калашникова». Только у них это называлось «SturmGewehr‑44 – штурмовая винтовка 44‑го года».
– Нехуйственно ты наблатыкался, – уважительно отметил Порохов и затянулся из пудреницы. – Так что, будешь на брудершафт или побрезгуешь?
Кирилл приставил к ноздре ту же трубочку, прицелился куда‑то в центр портсигара и втянул. В носу тут же засвербило, и он громко чихнул, рассыпав кокаин по столу.
– С Новым годом! – рассмеялся Порохов.
– Спасибо, и вам не хворать, – шмыгнул Потемкин.
Он сидел, осматриваясь. Интерьер внезапно поплыл, и вся его скованность улетучилась. Ее сдуло, как тот порошок из пудреницы. Но это была не та отрешенность, которую он испытал в вертолете. Напротив, Кирилл чувствовал ко всему происходящему живейший интерес. Он уже был уверен, что пришел сюда сам. Потемкин с любопытством крутил головой, всматриваясь в происходящее на экранах.
– Забавно, да? – понимающе спросил олигарх.
– Ага.
– Это у меня такое реалити‑шоу. – В голосе Порохова послышались нотки бахвальства. – Точнее, у нас.
– У кого это «у нас»? – поинтересовался Кирилл.
– У братства розенкрейцеров.
– А‑а‑а! – Лицо Потемкина растянулось в довольной ухмылке.
– Чего «А‑а‑а!»?
– «Древний мистический Орден Розы и Креста». Офис на улице Бахрушина. Вход со двора, стучать три раза. Пятнадцать долларов в месяц с носа в рублевом эквиваленте!
Порохов почесал нос, взял пальцем со стола рассыпанный кокаин и положил себе на язык.
– Якобы эзотерических обществ существует огромное множество, – невозмутимо ответил он. – Но большинство из них – ряженые, вроде «возрожденного» казачества. Вообще, в прошлом столетии само движение сильно деградировало, а терминология была девальвирована. Особенно с тех пор, как во франк‑масоны стали предлагать записаться по Интернету. Однако, по сути, за шесть тысяч лет, со времен Изумрудной скрижали, мало что изменилось. Организация, сдерживающая силы небытия, существует.
– Ясно, – вздохнул Кирилл. – Еще одному плутократу ударила в голову мессианская моча. Один уже, кажется, давно в Краснокаменске варежки шьет.
Порохов не растерялся:
– С чего это ты взял, что Ходор варежки шьет?
– А что же он там шьет? Тюбетейки, что ли?
– Это мы сейчас легко выясним.
Олигарх взял со стола пульт и что‑то нажал. Одно из окон на панели увеличилось, и на нем появилось улыбающееся лицо Ходорковского. Картинка дергалась – Михаил Борисович сидел в салоне лимузина, который, видимо, ехал по дороге. Рядом с ним сидела длинноногая полуголая девица, которая смеялась и постоянно поправляла волосы. Видеокамеру, судя по всему, держала другая барышня, сидевшая напротив, – объектив