Глава 1. Куррикулюм витэ профессора Персикова

16 апреля 1928 года, вечером, профессор зоологии IV государственногоуниверситета и директор зооинститута в Москве Персиков вошел в свой кабинет,помещающийся в зооинституте, что на улице Герцена. Профессор зажег верхнийматовый шар и огляделся. Начало ужасающей катастрофы нужно считать заложенным именно в этотзлосчастный вечер, равно как первопричиною этой катастрофы следует считатьименно профессора Владимира Ипатьевича Персикова. Ему было ровно 58 лет. Голова замечательная, толкачом, лысая, с пучкамижелтоватых волос, торчащими по бокам. Лицо гладко выбритое, нижняя губавыпячена вперед. От этого персиковское лицо вечно носило на себе несколькокапризный отпечаток. На красном носу старомодные маленькие очки в серебрянойоправе, глазки блестящие, небольшие, росту высокого, сутуловат. Говорилскрипучим, тонким, квакающим голосом и среди других странностей имел такую:когда говорил что-либо веско и уверенно, указательный палец правой рукипревращал в крючок и щурил глазки. А так как он говорил всегда уверенно, ибоэрудиция в его области у него была совершенно феноменальная, то крючок оченьчасто появлялся перед глазами собеседников профессора Персикова. А вне своейобласти, т.е. зоологии, эмбриологии, анатомии, ботаники и географии,профессор Персиков почти никогда не говорил. Газет профессор Персиков не читал, в театр не ходил, а жена профессорасбежала от него с тенором оперы Зимина в 1913 году, оставив ему запискутакого содержания: "Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне твои лягушки. Я всюжизнь буду несчастна из-за них". Профессор больше не женился и детей не имел. Был очень вспыльчив, ноотходчив, любил чай с морошкой, жил на Пречистенке, в квартире из 5 комнат,одну из которых занимала сухонькая старушка, экономка Марья Степановна,ходившая за профессором как нянька. В 1919 году у профессора отняли из 5 комнат 3. Тогда он заявил МарьеСтепановне: - Если они не прекратят эти безобразия, Марья Степановна, я уеду заграницу. Нет сомнения, что если бы профессор осуществил этот план, ему оченьлегко удалось бы устроиться при кафедре зоологии в любом университете мира,ибо ученый он был совершенно первоклассный, а в той области, которая так илииначе касается земноводных или голых гадов, и равных себе не имел заисключением профессоров Уильяма Веккля в Кембридже и Джиакомо БартоломеоБеккари в Риме. Читал профессор на 4 языках, кроме русского, а по-французскии немецки говорил как по-русски. Намерения своего относительно заграницыПерсиков не выполнил, и 20-й год вышел еще хуже 19-го. Произошли события, ипритом одно за другим. Большую Никитскую переименовали в улицу Герцена.Затем часы, врезанные в стену дома на углу Герцена и Моховой, остановилисьна 11 с 1/4, и, наконец, в террариях зоологического института, не вынесявсех пертурбаций знаменитого года, издохли первоначально 8 великолепныхэкземпляров квакшей, затем 15 обыкновенных жаб и, наконец, исключительнейшийэкземпляр жабы Суринамской. Непосредственно вслед за жабами, опустошившими тот первый отряд голыхгадов, который по справедливости назван классом гадов бесхвостых,переселился в лучший мир бессменный сторож института старик Влас, невходящий в класс голых гадов. Причина смерти его, впрочем, была та же, что иу бедных гадов, и ее Персиков определил сразу: - Бескормица! Ученый был совершенно прав: Власа нужно было кормить мукой, а жабмучными червями, но поскольку пропала первая, постольку исчезли и вторые.Персиков оставшиеся 20 экземпляров квакш попробовал перевести на питаниетараканами, но и тараканы куда-то провалились, показав свое злостноеотношение к военному коммунизму. Таким образом, и последние экземплярыпришлось выкинуть в выгребные ямы на дворе института. Действие смертей и в особенности Суринамской жабы на Персикова неподдается описанию. В смертях он целиком почему-то обвинил тогдашнегонаркома просвещения. Стоя в шапке и калошах в коридоре выстывающего института, Персиковговорил своему ассистенту Иванову, изящнейшему джентльмену с остройбелокурой бородкой: - Ведь за это же его, Петр Степанович, убить мало! Что же они делают?Ведь они ж погубят институт! А? Бесподобный самец, исключительный экземплярПипа американа, длиной в 13 сантиметров... Дальше пошло хуже. По смерти Власа окна в институте промерзли насквозь,так что цветистый лед сидел на внутренней поверхности стекол. Издохликролики, лисицы, волки, рыбы и все до единого ужи. Персиков стал молчатьцелыми днями, потом заболел воспалением легких, но не умер. Когда оправился,приходил два раза в неделю в институт и в круглом зале, где было всегда,почему-то не изменяясь, 5 градусов мороза, независимо от того, сколько наулице, читал в калошах, в шапке с наушниками и в кашне, выдыхая белый пар, 8слушателям цикл лекций на тему "Пресмыкающиеся жаркого пояса". Все остальноевремя Персиков лежал у себя на Пречистенке на диване, в комнате, до потолканабитой книгами, под пледом, кашлял и смотрел в пасть огненной печурке,которую золочеными стульями топила Марья Степановна, вспоминал Суринамскуюжабу. Но все на свете кончается. Кончился 20-й и 21-й год, а в 22-м началоськакое-то обратное движение. Во-первых: на месте покойного Власа появилсяПанкрат, еще молодой, но подающий большие надежды зоологический сторож,институт стали топить понемногу. А летом Персиков, при помощи Панкрата, наКлязьме поймал 14 штук вульгарных жаб. В террариях вновь закипела жизнь... В23-м году Персиков уже читал 8 раз в неделю - 3 в институте и 5 вуниверситете, в 24-м году 13 раз в неделю и, кроме того, на рабфаках, а в25-м, весной, прославился тем, что на экзаменах срезал 76 человек студентови всех на голых гадах: - Как, вы не знаете, чем отличаются голые гады от пресмыкающихся? -спрашивал Персиков. - Это просто смешно, молодой человек. Тазовых почек нету голых гадов. Они отсутствуют. Так-то-с. Стыдитесь. Вы, вероятно, марксист? - Марксист, - угасая, отвечал зарезанный. - Так вот, пожалуйста, осенью, - вежливо говорил Персиков и бодрокричал Панкрату: - Давай следующего! Подобно тому, как амфибии оживают после долгой засухи, при первомобильном дожде, ожил профессор Персиков в 1926 году, когда соединеннаяамерикано-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка иТверской, в центре Москвы, 15 пятнадцатиэтажных домов, а на окраинах - 300рабочих коттеджей, каждый на 8 квартир, раз и навсегда прикончив тотстрашный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы1919-1925. Вообще это было замечательное лето в жизни Персикова, и порою он стихим и довольным хихиканьем потирал руки, вспоминая, как он жался с МарьейСтепановной в 2 комнатах. Теперь профессор все 5 получил обратно,расширился, расположил две с половиной тысячи книг, чучела, диаграммы,препараты, зажег на столе зеленую лампу в кабинете. Институт тоже узнать было нельзя: его покрыли кремовою краской, провелипо специальному водопроводу воду в комнату гадов, сменили все стекла назеркальные, прислали 5 новых микроскопов, стеклянные препарационные столы,шары по 2000 ламп с отраженным светом, рефлекторы, шкапы в музей. Персиков ожил, и весь мир неожиданно узнал об этом, лишь только вдекабре 1926 года вышла в свет брошюра: "Еще к вопросу о размножении бляшконосых или хитонов", 126 стр.,"Известия IV Университета". А в 1927-м, осенью, капитальный труд в 350 страниц, переведенный на 6языков, в том числе и японский: "Эмбриология пип, чесночниц и лягушек". Цена3 руб. Госиздат. А летом 1928 года произошло то невероятное, ужасное...