В это самое время мимо девочек быстро прошёл военный в больших роговых очках.
– Видишь, видишь? – сказала Гуля так громко, что прохожий обернулся. – Военный – и в очках. Почему ему можно, а мне нельзя? Я говорила: «Если так, выпишите мне очки и примите в школу». А врач упёрся – и ни за что.
Придя домой, Гуля легла в постель. Фрося звала её обедать, но Гуля сказала только:
– Потом, Фросенька, – и повернулась лицом к стене.
К вечеру она уснула и свозь сон чувствовала, как мамина рука осторожно щупает ей лоб. Гуле на минутку показалось, что она опять стала совсем маленькой и мама сейчас возьмёт её на руки.
– Ничего не болит, мамочка, – ответила Гуля, не дожидаясь вопроса, – не беспокойся. Полежу – и пройдёт.
А что именно «пройдёт», она и сама не знала.
«Как мне дальше жить? – думала Гуля, плотнее закрывая глаза и натягивая на плечи старый вязаный платок. – Мне уже пятнадцать лет, а я ещё ничего, ничего не сделала хорошего, полезного. Сил хоть отбавляй, а куда их девать? Неужели опять на коньках, как проклятая, гонять все вечера? Уж лучше бы сниматься в кино. Всё-таки настоящая работа. И потом, так трудно держать себя в руках, не срываться… Что бы такое придумать?
Если маме сказать, что мне хочется настоящего дела, она сразу же посоветует помогать Фросе по хозяйству. А Фрося ворчит: «Да ты ж и так скильки чашек побила! У тебя руки не таки». Вот и получается, что садишься за стол, как барышня. Всё тебе подают. Даже совестно».
Гуля уснула одетая. А на другой день случилось такое событие, которое сразу сняло как рукой все её огорчения и тревоги.
ТРЕТЬЯ ВЫСОТА
В школьном зале, как всегда на переменах, стоял разноголосый гул. Школьницы медленно двигались, обнявшись, а мальчики сновали взад и вперёд, и девочки ворчали, что они «путаются под ногами». Гулю сегодня раздражал этот беспорядочный, весёлый школьный шум. Она вошла в пустой ещё класс, села на свою парту, в третьем ряду у окна, и открыла наугад какую-то книжку.
|
|
Но в эту минуту дверь приоткрылась, и в класс заглянула Муся Лебедева, комсорг школы.
– А, Гуля Королёва! – сказала она. – Я тебя ищу. Мне как раз нужно с тобой поговорить.
– Со мной? – удивилась Гуля и подвинулась. Муся села рядом.
– Дело вот в чём, – начала она как будто сухо и деловито, – мы заметили, что ты за последнее время сильно изменилась, Королёва.
– Как это изменилась? – переспросила Гуля насторожившись.
«Неужели и здесь заметили?» – подумала она.
– Изменилась к лучшему, – объяснила Муся, улыбаясь. – Видно, выросла, что ли. Стала по-настоящему работать над собой, сознательнее к себе относиться… Ну, в общем, мы считаем тебя вполне достойной быть в комсомоле.
Гуля растерялась и обрадовалась.
«Это как раз то, что мне нужно, именно то, что мне нужно!» – подумала она и порывисто вскочила с места.
– Ты начала так, – сказала она, – что я могла подумать, будто я сделала что-то ужасное. Мусенька, да ведь это для меня счастье! Ты даже не знаешь, как трудно мне бывает одной. Я постараюсь быть настоящей комсомолкой!
Муся с улыбкой смотрела на Гулю и думала: «Интересный характер – порывистый, горячий, деятельный. Надо, надо ей как следует помочь. Из неё выйдет толк».
В коридоре весело и звонко залился колокольчик.
– Ну вот, пока всё, – сказала Муся, вставая. – Сначала сами всё проведём, а затем тебя проверят в райкоме.
|
|
– Это что, экзамен? – спросила Гуля.
– Да, пожалуй, ещё поважнее экзамена, – ответила Муся.
Она ушла. Класс мигом заполнился тем шумом, который только что бушевал в коридоре.
«Ну что ж, – думала Гуля, – в военную школу не приняли, зато принимают в комсомол. Лишь бы выдержать этот экзамен!»
Спустя две недели Гуля возвращалась домой из райкома. Дул порывистый февральский ветер. Подняв воротники и кутаясь в вязаные шарфы, по тротуару сновали занесённые снегом люди. А Гуле казалось, что им всем так же хорошо и радостно, как и ей…
Влетев к себе домой, Гуля чуть не сбила Фросю с ног.
– Фросенька, где мама?
– Нема дома.
– Фросенька поздравь меня, – сказала Гуля, – я комсомолка. Самая настоящая!
И она бросилась к телефону:
– Мамочка, у меня новость… Не беспокойся – хорошая! Райком утвердил! Да, да, утвердил! Нас всего пять человек приняли. Было совсем не официально, а как-то очень по-дружески. Меня спросили: могла ли бы я проявить силу воли, сделать что-нибудь особенное, ну, например, поехать куда-нибудь далеко, если пошлют. Или другое что-нибудь. В общем, проявить смелость. Я сказала, что постараюсь. А сейчас я иду в бассейн… Не могу сидеть одна дома… Хорошо, хорошо, не простужусь и не утоплюсь…
Гуля повесила трубку.
– Ой, Фросенька, как я рада, прямо-таки счастлива! Понимаешь, приняли в комсомол. Мне будут поручать всякие дела, очень ответственные. И, если я не справлюсь, будет ужасно стыдно.
Фрося слушала молча, кивая головой, а потом вытерла глаза кончиков фартука.
– Фросенька, ты чего это? – испугалась Гуля.
|
|
– Це я з радощив, – сказала Фрося. – Така молода, а вже в комсомоли.
Гуля засмеялась:
– На то же это и комсомол, чтобы молодых принимать. Знаешь, Фросенька, я сегодня буду прыгать ласточкой!
– Ой, та як же ж це? – испугалась Фрося.
– А так! – Гуля раскинула руки. – Не бойся, ничего со мной не будет!
И, расцеловав Фросю, она убежала.
«Какие все сегодня чудесные, милые, – думала Гуля, спускаясь с лестницы и прыгая через три ступеньки сразу. – Ещё недавно был такой грустный вечер, а сегодня-то как хорошо! Хоть бы сегодня, по случаю такого дня, мне удалось прыгнуть ласточкой!»
В прошлый раз Олеся сказала Гуле, что у неё получается не «ластивка», а «горобчик» – воробышек. Шагая теперь по белой, пушистой от снега улице, Гуля старалась ясно представить себе каждое движение, которое нужно было ей сделать, готовясь к прыжку.
Бело-голубой кафель бассейна сверкал, залитый электрическим светом. Гуля быстро разделась в кабинке и, как обычно, в купальном костюме поднялась на высоту трёх метров.
– Сегодня будем прыгать с пяти метров! – крикнула ей снизу Олеся.
– С пяти? – спросила Гуля. – Ну хорошо.
И она поднялась по лестнице ещё на два метра выше, чем раньше. Оказавшись на площадке, она машинально хотела было ухватиться за перила, но перил не было. И от этого Гуле показалось, что площадка по крайней мере вдвое выше, чем была на самом деле.
У Гули слегка задрожали ноги.
Но снизу уже послышалась команда:
– Прыгай!
И, сделав над собой усилие, Гуля стремительно разбежалась, подпрыгнула, распростёрла руки, как крылья, и полетела вниз… Она летела, вся вытянувшись, словно ласточка. Мгновение – и она врезалась головой в воду. Целый фонтан брызг поднялся там, где до этого спокойно блестела водяная гладь.
– Добре, добре! – весело закричала Олеся. – Только ты не рассчитала высоты, и оттого получились брызги. Толчок сделала такой же, как с трёх метров. Вот потренируешься, тогда и этот недостаток устраним.
Гуля снова поднялась на вышку и прыгнула так, как её учила Олеся.
– Отлично, видминно, – сказала инструкторша.
– Теперь можно идти? – спросила Гуля.
– Можно. Иди наверх.
– Наверх? Зачем наверх?
– Прыгать!
– С трёх метров, – спросила Гуля, – или ещё раз с пяти?
– Нет. С восьми.
– С восьми?!
– А что, боязно?
– Боязно, – призналась Гуля. Олеся улыбнулась:
__ Научишься – будешь прыгать и с десяти.
– Никогда не научусь, – шёпотом сказала Гуля и вздохнула. – Ну что же, попробую с восьми.
Она пошла вверх по лестнице. Вот площадка высотой в три метра, с которой Гуля ещё недавно училась прыгать, вот следующая – пятиметровая. Значит, ещё выше.
«Ух, как высоко! – подумала Гуля. – Убьюсь!» Сердце у неё замерло, когда она взглянула с восьмиметровой вышки вниз.
Ей казалось, что она стоит на крыше трёхэтажного дома.
«Восемь метров, – соображала Гуля, – да еще глубина бассейна четыре, всего – двенадцать метров!»
Сквозь прозрачную толщу воды светилось дно бассейна.
«Нет, не могу, – подумала Гуля, – страшно…»
Но снизу уже послышалась команда Олеси:
– Прыгай!
– Олеся! – крикнула Гуля не своим, дрогнувшим голосом. – Я не могу!
Снизу раздалось ещё повелительней:
– Прыгай!
Гуля стиснула зубы.
«Я сказала им в райкоме, что постараюсь совершить смелый поступок, – мелькнуло у неё в голове, – а теперь „не могу“… Нет, стыдно. Не боюсь!»
И, зажмурив глаза, она опять разбежалась по площадке, подпрыгнула и снова полетела, как птица, с распростёртыми, будто крылья, руками.
Она летела всего несколько секунд, но эти секунды показались ей бесконечно длинными.
– Ой, как долго я летела! – сказала Гуля, высовываясь из воды и отфыркиваясь.
Олеся махала ей со ступеньки рукой.
– Если так у тебя пойдут дела, – сказала она, – то к Восьмому марта пойдёшь на разрядные соревнования.
Гуля закинула голову и взглянула наверх – на восьмиметровую вышку.
– А можно мне прыгнуть ещё разок? – спросила она.
– Хоть сто раз! – весело ответила Олеся. – Нынче разок, завтра – два, а потом и ещё девяносто восемь.
Гуля снова поднялась на восьмиметровую площадку и уже без всякого страха, словно у неё и на самом деле крылья выросли, легко оторвалась от дощатого помоста и прыгнула вниз, в прозрачную воду.
ФИЗИКА И КОНЦЕРТ ЛЕМЕШЕВА
Подошли экзамены.
Гуля отвезла в зазеленевший лес свою белку, проводила на вокзал маму, уехавшую в Сочи, и вернулась в опустевшую квартиру. С ней осталась Фрося.
– Ну, Фросенька, – сказала Гуля, – не сойду с этого места, пока не пройду всю физику.
И Гуля села за свой стол. Подперев голову руками, она углубилась в учебник. Комната была залита солнцем. Перед окном распустилась акация.
«Как сейчас хорошо на Днепре! – с тоской думала Гуля. – Взять бы байдарку и поплыть вниз по течению. А потом лечь на белый песок и смотреть в небо!»
Но это потом, после экзамена. А сейчас надо забыть обо всём на свете, кроме физики.
«Теплота»… Как назло, приходится повторять эту несчастную «теплоту», когда и так некуда деваться от жары.
Из кухни доносилась в это время протяжная украинская песня «Чому ж я не козаченько, що тебе я так люблю».
«И когда только Фрося успевает со всем управиться? – думала Гуля. – Не успеешь оглянуться – всё у неё готово, и она уже опять сидит себе и поёт своего „козаченька“. Вот бы мне у кого поучиться!»
И в самом деле: уже к девяти часам всё в квартире бывало прибрано, на вычищенной до блеска керосинке потихоньку варился обед, а Фрося с шитьём в руках сидела у окна и пела.
Пела она обычно так: начнёт песню и остановится на полуслове – то ей нужно нитку перекусить, то Гуле сказать что-нибудь, то подкрутить керосинку. А потом продолжает как ни в чём не бывало с того самого места, на котором остановилась. Гулю сердили эти остановки, и нередко из-за них выходили у неё с Фросей маленькие стычки. Так и сегодня. Фрося затянула свою излюбленную песню:
Чо-ому ж я не козаченько, що тебе я так…
И остановилась. Гуля, прислушиваясь, ждала продолжения. Фрося молчала.
– Фросенька! – взмолилась Гуля. – Чего же ты замолчала?
– Гуленька, – донёсся из кухни притворно сердитый голос Фроси, – без репликив!
И Фрося опять запела:
… що тебе я так…
Снова молчание.
– Фрося, спивай!
Но в эту самую минуту кто-то стукнул в дверь.
– Гулька! – крикнула Фрося. – Чуешь ты чи ни? Стукають в двери! А у мене керосинка гасне.
– Нехай стукають, – отозвалась из своей комнаты Гуля. Мени учитись треба.
Они обе столкнулись у дверей и вдвоём отворили. В переднюю вошла Гулина одноклассница Надя, одна из самых нарядных и хорошеньких девочек в классе.
– Гулька, – сказала Надя, едва переводя дух, – бросай всё! Лемешев в Киеве! Мировой концерт. Есть два билета!
– Ты что, в уме? – спросила Гуля. – А физика?
– Физика подождёт. Неужели ты пожертвуешь Лемешевым ради несчастной физики?!
Гуля молчала.
– Я буду ночью учить «теплоту», – сказала Надя, вертясь перед зеркалом и поправляя локоны и складки платья.
Гуля смотрела на неё улыбаясь и чуть-чуть прищурившись.
– Сказать тебе, – спросила она, – какую эпиграмму сочинили на тебя в школе?
– На меня? Кто сочинил? Какую телеграмму?
– Не телеграмму, а эпиграмму. Вот слушай:
Надя-Надежда
Надежду лелеет,
Что чуб и одежда
Сердца одолеют.
– Ты сама сочинила эту диаграмму! – сказала Надя и слегка покраснела.
– Да ты не обижайся, Надежда!
Но Надя и не думала обижаться – над ней в классе часто подтрунивали, и она к этому давно привыкла.
– Знаешь, Гулька, – сказала она, – я поменялась с одной нашей девчонкой: я дала ей Лемешева с папиросой, а она мне Лемешева в шляпе.
– Иди ты к аллаху со своей папиросой и шляпой! Человек, можно сказать, наконец образумился…
– Это ты-то человек, который образумился? – засмеялась Надя.
– Я не шучу, Надька, – серьёзно сказала Гуля. – Ты же знаешь, мне недолго сорваться, особенно если такой концерт. Приходится держать себя во как! Думаешь, мне приятно париться? Но ведь осталось ещё добрых пятьдесят страниц. Видишь?
– Да ведь ты ж в году их учила.
– Мало ли что! И ты ведь учила, а, наверно, ничего не помнишь.
– Ни черта не помню! – сказала Надя, искоса поглядывая в зеркало.
– Что ж хорошего? Провалишься на экзамене.
Надя только пожала плечами.
– Ты, Гулька, вечно чего-то невозможного требуешь и от себя и от других. Ну, насильно в рай не тянут. Сиди зубри!
И, чмокнув Гулю в щёку, Надя убежала.
Не успела закрыться за ней дверь, как раздался телефонный звонок.
Застенчивый мальчишеский голос звал Гулю на Днепр – кататься на лодке.
– Не могу же! Занята я! Отстаньте от меня все! – крикнула со слезами в голосе Гуля и, положив трубку, накрыла телефон диванной подушкой. – Не подойду больше, хоть тресни! – сказала она и пошла к своему столу, заваленному книгами.
До вечера просидела она над физикой, не вставая. А после ужина сказала Фросе:
– Эх, Фросенька, кабы ты знала, какой я концерт пропустила… Спой хоть ты мне вместо Лемешева!
И Фрося затянула своего «козаченька», на этот раз без перерывов.
ДЯДЯ ОПАНАС И НАДЯ
Светало. Небо было прозрачное и чистое, и на нём ясно вырисовывались ветви акаций.
Сколько таких ранних рассветов успела встретить Гуля за время своей подготовки к экзаменам!
Обливаясь холодной водой в ванной комнате, Гуля думала:
«Теперь было бы уж совсем позорно сдать не на „отлично“, когда я комсомолка. Как я им всем в глаза посмотрю?.. Ух, страшно!»
От холодной воды и волнения Гулю стало трясти как в лихорадке. Она принялась быстро вытираться мохнатым полотенцем.
«А дрожать как осиновый лист тоже, конечно, глупо. С восьмиметровой вышки прыгнула – и ничего, уцелела. Ну, а на экзамене, что бы там ни вышло, голова, во всяком случае, останется на плечах. Хоть и пустая, какая ни на есть, а голова…»
Гуля быстро сделала несколько гимнастических упражнений, оделась, поела на кухне и вышла из дому.
Фрося проводила её до порога и долго ещё стояла на площадке лестницы, глядя через перила вниз.
На тихих, прохладных улицах ещё не было ни души. Одни только дворники в белых фартуках мели тротуары.
«И виду никому не покажу, что сдрейфила немножко, – думала Гуля, бодро шагая по улице. – Вот сделаю такое лицо, и никто не догадается, что на экзамен иду. А всё-таки счастливые дворники, что им не надо сдавать физику!..»
И она взялась за ручку школьной двери.
В конце длинного коридора у маленького столика сидел, подперев ладонями сизые старческие щёки, школьный сторож дядя Опанас. Старик дремал.
Услышав шаги, он вскинул голову.
– А, пташка ранняя! – улыбнулся он Гуле.
– Здравствуйте, голубчик, дядя Опанас, – сказала Гуля и присела на подоконник. – Какие дни чудесные стоят! А из-за этих экзаменов сидишь и паришься в душной комнате. Тут бы на Днепр поехать…
Старик кивнул головой.
– Ничего. Ще богато буде ясных днив. Днипро ни-куды не динеться.
Гуля дружила с дядей Опанасом. Она носила ему из дому табачок, писала под его диктовку письма внукам в Полтаву. Но не за это любил и уважал её старик, а за то, что она была «розумна дивчина». Уж если возьмётся за какое дело, так нипочём не бросит.
Дядя Опанас уже сорок лет работал при школе, и школьная жизнь со всеми радостями и неурядицами заменила ему семью и дом. Он берёг школьные карты, хранил ключи от всех кабинетов и особенно любил присутствовать в физическом кабинете, когда преподаватель ставил опыты. Нередко случалось, что у преподавателя что-то не ладилось во время опыта. И тогда на помощь приходил дядя Опанас. Он уверенно брал своими старческими, дрожащими руками прибор, вертел его перед глазами и почти всегда в конце концов находил причину неудачи.
– Ось тут подкрутимо, щоб в притирочку, всё и буде справне, Микола Петрович. Ось, бачите?
И всё шло на лад: горело, кипело, искрилось и клокотало как полагается.
– Дядя Опанас, – сказала Гуля, положив руку ему на плечо, – я давно хотела у вас спросить. Как это так? Вы ведь физику не проходили, а опыты ставите лучше иной раз, чем сам Николай Петрович.
– А як же? – спокойно ответил дядя Опанас, скручивая из бумажки цигарку. – Вин же теорехтетик, а я ж прахтетик. Зрозумила?
– Эге, – сказала Гуля, пряча улыбку. – А скажите дядя Опанас, и Николай Петрович строго экзаменует? Я ему ни разу ещё не сдавала.
– От побачишь, – загадочно сказал дядя Опанас и лукаво поглядел на Гулю.
Гуля тревожно вздохнула и соскочила с подоконника.
«Скорей бы уж!» – думала она, прохаживаясь по коридору.
Хлопнула входная дверь. Навстречу Гуле торопливо шла Надя. Она была по-прежнему нарядна, но волосы её были причёсаны кое-как и кружевной воротничок завернулся внутрь.
– Я погибла… – прошептала Надя, как умирающая. – Завалюсь, вот увидишь – завалюсь!
И она быстро принялась перелистывать растрёпанный и разрисованный вдоль и поперёк учебник физики.
– Понимаешь, не везёт всё время… приметы ужасные… Кошка перебежала дорогу… Ни одного горбатого не встретила… Как нарочно! Моё счастливое голубое платье в стирке! А тут ещё бабушка!.. Я так просила её окунуть палец в чернила, а она – ни за что!
– Бабушка? В чернила? А зачем это?
– Как зачем?! Ты не знаешь? – удивилась Надя. – Это замечательная примета. Если кто-нибудь у тебя дома держит палец в чернилах, пока ты держишь экзамен, ты непременно выдержишь на «отлично». Ну, в крайнем случае на «хорошо».
Гуля расхохоталась, и от этого ей сразу стало легко и спокойно.
– Бедная твоя бабушка! – сказала она. – Ты бы ещё попросила её выкупаться в чернилах.
– Тебе всё смех! Вот провалишься сама, так не будешь смеяться! – обиженно сказала Надя и отошла к другому окошку, у которого уже собралась целая компания школьников.
Едва только Надя подошла к ним, вся компания затараторила, загудела, зашевелилась.
Дядя Опанас хмуро, исподлобья взглянул на ребят. Потом взял в руки колокольчик. И, не говоря ни слова, так яростно встряхнул им, что все невольно вздрогнули и оглянулись.
– Гулька! – закричала Надя. – Будешь подсказывать? Умоляю!
Дядя Огганас бросил на Надю взгляд, полный презрения, и снова затрезвонил.
Ребята разбежались по классам. Из учительской вышли вереницей учителя – свои и незнакомые. Негромко переговариваясь, они прошли по опустевшему коридору. Двери классов одна за другой закрылись. Начались экзамены.
Стрелки круглых стенных часов в коридоре уже приближались к двенадцати. А в притихших классах всё ещё решалась судьба школьников: кто перейдёт, кто останется. За стеклянными матовыми дверями царила та напряжённая, торжественная тишина, которая всегда бывает в дни экзаменов.
По коридору ходил только дядя Опанас.
Но вот дверь из девятого класса «Б» неожиданно распахнулась, и в коридор высыпала толпа учеников и учениц. Взволнованные, ещё не остывшие от тревожного возбуждения, они наперебой рассказывали дяде Опанасу и друг другу, кто на чём «выехал» или «срезался».
В пустом классе на последней парте сидели Надя и Гуля. Надя вытирала надушенным и мокрым от слёз платочком глаза и нос. А Гуля говорила ей:
– Ну ладно, перестань. Вот возьмёшься как следует и к осени всё пересдашь. За лето много успеть можно.
– За лето? – всхлипнула Надя. – Это летом-то физикой заниматься?
И она зарыдала ещё громче.
– Да я тебе помогу! – сказала Гуля.
– Поможешь! – вздохнула Надя. – Зачем тебе-то этой скукой заниматься, когда у тебя «отлично»!
В класс вошёл дядя Опанас с тряпкой в руке. Он вытер доску, на которой ещё оставались следы каких-то формул, открыл окна в классе, поставил на место учительский стул.
Потом он посмотрел на плачущую Надю и сказал не то сочувственно, не то укоризненно:
– От до чого хвизика дивчину довела!
ВНИЗ ПО ТЕЧЕНИЮ
Самый трудный экзамен остался позади, и Гуля разрешила себе один вечер не заниматься и отдохнуть.
После обеда она поехала к Днепру.
Получив на водной станции байдарку, Гуля оттолкнулась от берега, уселась поудобнее и взялась за весло.
«Поеду вниз по течению, – решила она, – будет легче грести».
И, слегка опираясь на весло, Гуля отчалила. От лодки побежал кудрявый след. Острые верхушки тополей закачались в воде. Лодка легко поплыла.
Зелёные берега быстро уходили назад. Песчаный пляж у самого берега казался теперь узенькой жёлтой полоской. Дышать стало легко и привольно.
«Всю жизнь смотреть бы на Днепр, – думала Гуля, – ничего нет на свете лучше!»
Она оглянулась назад. Город исчезал в предвечернем тумане.
«Ого, как далеко я уже отплыла! Километра на два, а то и больше. Не пора ли домой?»
Гуля налегла на весло, чтобы повернуть, но течение противилось. Оно снова поставило лодку кормой к городу и понесло её дальше, вниз по Днепру.
Гуля напрягла все силы. Лодка не поддавалась. Её несло всё дальше и дальше, туда, куда хотела река.
От того, что Гуля давно не гребла, и от сильного напряжения у неё заныли плечи, руки, спина.
«Дура! Вот дура! – ругала сама себя Гуля. – Куда же это я заехала на ночь глядя! Чего доброго, этак меня до самого гирла дотащит, если только не перевернёт».
Днепр разыгрался. Ветерок к вечеру становился всё сильнее и упрямее. Поблизости не видно было ни хаты на берегу, ни лодки на воде. Помощи ждать было неоткуда. А темнота всё густела.
Закусив губу, Гуля изо всех сил боролась с Днепром. То она одолевала, то он брал Еерх.
«Нет, – подумала Гуля, – из этого толку не выйдет у меня уже и руки не держат весло. Отдохнуть надо!»
И она, перестав бороться с рекой, положила весло. Днепру как будто этого только и надо было. Легонько покачивая, понёс он лодку с Гулей, куда нёс всё, что попадало в его воды, – вниз и вниз.
«Ничего, ничего, далеко не унесёшь! – говорила Гуля. – Вот отдохну немного, а тогда опять поборемся!» И, впомнив знакомую и любимую с детства песню, она запела:
Будет буря – мы поспорим
И помужествуем с ней!
От этих красивых и смелых слов, а может быть, и от звука своего голоса, такого молодого и звонкого, ей стало спокойнее.
Через несколько минут она почувствовала, что руки у неё отдохнули и плечи расправились. Она снова взялась за весло и неторопливо, ровно, как учили её в Артеке, заработала попеременно обеими лопастями весла.
– Левая, греби, правая, табань! – командовала она себе. – Левая, греби!
И лодка наконец послушалась: она тяжело повернулась кормой к гирлу, носом к городу и, ныряя на каждой волне, стала медленно приближаться – метр за метром – к киевской пристани.
Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна! —
пела Гуля.
Когда она подъехала к водной станции, уже совсем стемнело. Принимая у неё байдарку, старик лодочник долго её журил:
– Последняя пришла! Что же, мне тут ночевать из-за вас, что ли?
– Простите, дедушка, – ответила Гуля. – Я и сама не хотела далеко заплывать, да меня течением унесло.
Еле живая от усталости, добралась Гуля до дому. Кажется, никогда ещё она не чувствовала себя такой разбитой. Фрося пожалела её и принесла ей ужин в постель.
– Понимаешь, Фросенька, – говорила Гуля, уплетая за обе щеки вареники с вишнями, из которых так и брызгал сок, – понимаешь, полезла я сегодня к чёрту на рога без всякой тренировки…
– Ай-ай-ай, без тренировки!.. – сочувственно качала головой Фрося.
Гуле три года
Летом в деревне
Сержант Гуля Королева (фото 1942 г.)
Василинка (Кадр из кинофильма «Дочь партизана»)
Гуля среди испанских детей в санатории под Одессой
Комсомольский билет Гули Королевой
Саша (Ёжик) в детстве
Мемориальная доска в Артеке
– В том-то и штука! Чуть не унесло меня, понимаешь. Но мне этот урок пригодится, увидишь сама. Вот кончу экзамены и буду каждый день грести, чтобы наловчиться. Весь Днепр пройду сверху вниз и снизу вверх.
– Ой лишенько! – только вздохнула Фрося.
– Да, да, весь Днепр! Только теперь я буду умнее. Пока сил много, вверх по течению плыви, а когда устанешь, можно и вниз!..
На другое утро Гуля пошла к Наде, чтобы взять у неё задачник. Предстоял новый экзамен – геометрия. Нади не оказалось дома. Бабушка её, худенькая, чистенькая (та самая, которая отказалась держать палец в чернилах), уговорила Гулю подождать Надиного прихода.
На обеденном столе лежало, раскинув рукава, голубое летнее платье (должно быть, то самое – «счастливое»). Бабушка разглаживала на нём оборочки.
– Не знаю, что мне с ней и делать, – говорила она, пробуя пальцем горячий утюг. – Совсем от рук отбилась моя Надюшка! Не постирает себе, не погладит. Вот нарядиться, погулять – это её забота. Коза, да и только.
Духовой утюг с сердитым шипением задвигался взад и вперёд по влажному голубому полотну.
– А вчера совсем меня расстроила, – продолжала бабушка. – «Я, говорит, геометрию сдавать не буду. И вообще больше ничего сдавать не буду». – «Как это так – не будешь?!» – говорю. «А я, говорит, на осень попрошу перенести. Осенью заодно с физикой сдам. Всё равно, говорит, лето пропало!»
Бабушка налегла на утюг, и голубое полотно побледнело от прикосновения горячего металла. Утюг, разгораясь, свирепел всё больше и больше, словно он, так же как и бабушка, был зол на Надю.
– Все экзамены на осень? – удивилась Гуля. – Да она же ни за что не сдаст!
– Я и то говорю, не сдаст, вздохнула бабушка. – До слёз меня вчера довела. – Старуха помахала в воздухе утюгом, чтобы немного охладить его. – В могилу меня эта вертушка загонит!
И, смахнув слезу, бабушка в последний раз провела Утюгом по голубой ткани и положила сияющее чистотой платье на кружевное покрывало постели. Из передней послышалось звяканье ключа.
– Вот и она, бессовестная, – сказала бабушка. – И жалко мне её: всё же сиротка, растёт без матери, отец всегда в командировках, вот и делает что хочет…
Надя, кудрявая, лёгонькая, тонконогая, и в самом деле похожая на козу, вбежала в комнату и, поцеловав на бегу бабушку, а потом и Гулю, сразу устремилась к кровати.
– Вот спасибо, бабусенька! Я достала как раз билет на концерт Орловой, и мне необходимо свежее платье. Ах, у меня не бабушка, а чистое золото!
И, подумав, прибавила:
– Конечно, когда не ворчит.
Бабушка только вздохнула и пошла на кухню.
– Ты что это придумала, Надька? – начала Гуля. – Школу бросать, что ли?
– Тебе бабушка уже успела нажаловаться? – спросила Надя. – Я и не думаю бросать школу. А только хочу отложить эти чертовские экзамены на осень. Всё равно осенью надо сдавать физику, заодно сдам уже все предметы.
– Сядешь ты, Надька, на мель со своим «заодно». Давно ли ревела на физике?
– Почему сяду? Подумай сама…
И Надя принялась доказывать Гуле, почему ей нужно перенести экзамены на осень. Во-первых, она так устала за год, что ей ничего не лезет в голову, а за лето она отдохнёт и наберётся сил… Во-вторых, летом в дождливую погоду очень приятно заниматься. (Всё равно, понимаешь, некуда идти!») В-третьих, учителя за лето тоже отдохнут и станут гораздо добрее.
– В-четвёртых, – продолжала Надя, – мне в последнее время вообще не везёт, определённо не везёт! Лучше сейчас и не рисковать.
Гуля слушала её, покачивая головой.
– Знаешь, – сказала она, – плыть вниз по течению очень легко, одно удовольствие. Лодка как будто сама идёт. А попробуй поверни обратно. Тебя захлестнёт так, что не выберешься!