– А ещё есть держидерево, – добавила вожатая Соня, маленькая, тоненькая девушка, похожая на девочку.
– Да, да! – подхватил Лёва. – У этого дерева ветки как лапы. А на лапах – пальцы, загнутые, точно когти. Но самый злой хищник – жгитрава, колючий молочай. Жгитрава и царапает, и режет, и жжёт. Да ещё выделяет ядовитый сок.
– А что будет, если дотронешься до жгитравы? Обожжёшься?
– Ещё как! Точно о крапиву. Только крапивный ожог через час проходит, а эти ожоги и в месяц не заживают.
Лёва подбросил в огонь коротких сухих веток.
– Вот что, ребята, – продолжал он. – Завтра утром мы с вами заберёмся в лес, и я покажу вам все эти травы и кустарники. А сейчас идите-ка спать… Столько прошли за день, пора и на отдых…
Все встали и разошлись по палаткам. У костра остались дежурить Лёва и Соня.
Вокруг стало совсем тихо. Только в траве не умолкая звенели цикады.
– Вдвоём нам дежурить незачем, – сказал Лёва. – Ложись-ка спать. А на рассвете меня сменишь.
– А не лучше ли так, – спросила Соня, – сначала ложись ты, а потом ты сменишь меня, и я буду спать до утра?
– Ну ладно, – согласился Лёва. – Разбуди меня ровно через час.
И Лёва ушёл. Улёгся он позади одной из палаток, накрывшись курткой.
Соня осталась у костра одна. Было совсем тихо. Только потрескивали в огне сухие ветки.
Соня посмотрела на свои часики. Стрелки как будто стояли на месте. Она приложила часы к уху. Нет, часы не остановились, идут. Но как медленно! А вокруг так черно и глухо!..
Вдруг она услышала за собой шорох. Вздрогнув, обернулась. Это была Гуля.
– Сонечка, – сказала она, – разреши мне пойти в лес! Только до опушки – и назад!
– С ребятами поспорила? На пари? – спросила Соня.
– Да нет, не потому. Хочется перебороть страх… И в глазах её, освещённых пламенем костра, Соня прочла твёрдую решимость.
«А может быть, нужно воспитывать у ребят смелость?» – подумала Соня.
– Вот Лёва встанет, спросим у него, – сказала она.
– А когда он встанет?
– В половине двенадцатого…
– Ещё не скоро! А я мигом сбегаю и вернусь. Ну что, можно?.. Я сразу же вернусь!
И, не дождавшись ответа, Гуля побежала по полянке. Её белая блузка мелькнула в свете костра и скрылась во мраке…
Перебежав полянку до лесной опушки, она оглянулась. Пламя костра ей весело светило. Казалось, что костёр машет ей красными рукавами и как будто говорит ей:
«Не бойся, я здесь!»
Она уже хотела было побежать обратно, как вдруг что-то с силой хлестнуло её по лицу.
– Ой, что это? – вскрикнула она. – Кто это?! Звук своего голоса показался ей каким-то чужим,
странно незнакомым. Сердце у неё замерло. Она пошарила вокруг себя руками и нащупала ветку.
«Глупая я! Ветки испугалась!» – подумала она и стала шептать:
– Не боюсь! Не боюсь! Не боюсь!
Постояв минуту, она решила пойти дальше, пока глаза не привыкнут к темноте.
Она пошла по лесной тропинке, широко открытыми глазами вглядываясь в густую тьму.
Ей вспомнилось, как она в детстве боялась тёмной комнаты и как мама, бывало, уговаривала её, маленькую: «Темнота, Гуленька, совсем не страшна…»
Да, тогда темнота и в самом деле была не страшна. Она спускалась над её детской кроваткой, как тёплый полог. А сейчас здесь, в этом чёрном лесу, темнота совсем-совсем другая. Она полна чего-то неизвестного, таинственного… Вокруг будто какие-то чудовища. Нужно зорко всматриваться во всё вокруг. Ощупывать руками стволы и ветки, чтобы понять, что это не чудовища. Нужно чутко прислушиваться к звукам леса, чтобы не испугаться шорохов, скрипа, шелеста…
«Да, недаром говорят: „У страха глаза велики“, – подумала Гуля. И ей вдруг стало понятно, откуда взялись всякие сказочные страшилища: змеи горынычи, бабы-яги…
«Ну, чудовищ нет. А что, если зверь какой-нибудь на меня нападёт?»
На своём веку она видела уже и волков, и медведей и даже гладила и кормила их с рук, но то было в зоопарке, а не в лесу. И не ночью, а днём. Нет, лучше не думать об этом!
«А тот огонёк всё ещё горит?» – спросила она себя, как, бывало, спрашивала в детстве маму.
Гуля опять оглянулась, но костёр уже не светил ей сквозь ветви деревьев.
«Неужели догорел? – подумала Гуля. – Нет, не может быть. У костра сидит Соня. Потом придёт Лёва. Будут поддерживать огонь всю ночь. Куда же я забрела? И в какой стороне наши?»
Тут только Гуля поняла, что она давно уже идёт не по тропинке. Она не думала, что так скоро окажется в самой чаще леса. Она ринулась назад, и вдруг что-то с силой вцепилось в подол её юбки.
«Держидерево!» – вспомнила Гуля Лёвины слова.
Да, конечно, это оно. Распростёрло ветки, как жадные лапы, словно так и норовит зацепить кого-нибудь. Гуля хотела было отцепить подол, но острые шипы уже вонзились ей в руку и в ногу.
Исцарапанная в кровь пленница изо всех сил старалась вырваться на волю…
А тем временем Соня разбудила Лёву.
– Хорошо, хорошо, сейчас, – пробормотал он, думая, что она будит его для того только, чтобы он сменил её.
На него смотрели испуганные глаза Сони.
– Что-нибудь случилось?
– Да, случилось, – проговорила она. – Гуля ушла!
– Ушла?! – И Лёва сразу же вскочил на ноги. – Куда?
– В лес. Одна… Ох, я так беспокоюсь!
– Как же ты её отпустила?!
– Я не отпускала… Просто не могла её удержать, – ответила Соня, чуть не плача.
Лёва вытащил из кармана электрический фонарик.
– В каком направлении она ушла?
– Туда! – показала Соня рукой вправо.
– Оставайся у костра. Я пойду на поиски, – сказал Лёва.
И скоро он скрылся во мраке.
Соня подбросила в огонь хворосту. Ещё чернее показался ей лес.
Она видела, как медленно ползло в темноте светлое пятнышко. Это был луч Лёвиного карманного фонарика. Должно быть, Лёва держал его высоко над головой.
Временами блуждающий огонёк скрывался за деревьями, потом опять появлялся где-то вдали, шарил по сторонам и плыл дальше.
Скоро вокруг ярко вспыхнувшего костра собрались ребята. Кто-то из них, проснувшись, узнал об исчезновении Гули. Каким-то образом об этом узнал и весь отряд.
– Ребята, это не дело, – сказала Соня. – Давайте так: маленькие укладываются спать, большие остаются.
– Мы все большие! – недовольными голосами закричали маленькие.
В сущности говоря, они были ненамного моложе старших, и всё-таки старшим они казались малышами.
– Ну ладно, – сказала Соня. – Давайте притащим сюда одеяла и бушлаты, а то вы простудитесь.
Никогда ещё в Артеке костёр не горел так жарко, как в эту ночь на вершине Аю-Дага.
– Очень уж долго ночь тянется, – говорили ребята, грея у огня руки.
Маленькие скоро уснули, свернувшись клубком под одеялами, а старшие всё ещё глядели в лес, не давая сомкнуться усталым векам. Страшно было подумать, что где-то там, в темноте, блуждает одна-одинёшенька в лесу, дрожа от холода и страха, Гуля Королёва, та самая девочка, которая играла вместе со всеми в волейбол, в теннис, ездила с Хамгоковым и так хорошо работала вёслами, когда ребята выходили на лодках в море.
И вдруг Барасби захлопал в ладоши и закричал:
– Фонарик! Фонарик! Сюда идёт! Наверное, это они!
– Где? Где? – встрепенулись ребята.
– Вон там!
Из темноты плыл, приближаясь, блуждающий огонёк…
– Сонечка, прости меня! – закричала Гуля, бросившись к вожатой.
– Осторожней, сгоришь! – сердито крикнула Соня, отстраняя Гулю подальше от огня.
– Я знаю, что страшно виновата! – продолжала Гуля, опустившись перед Соней на колени. – Но я всё-таки рада, что не струсила. То есть сначала струсила, а потом со страху расхрабрилась. Знаете, – и она поглядела на ребят, с любопытством смотревших на неё со всех сторон, – как я с держидеревом воевала?
– Ну ладно, ладно, – остановил её Лёва. – Это видно и так. Ребята, сейчас же спать! И ты, Соня, укладывайся.
Соня и ребята поднялись и пошли к белеющим вдали палаткам.
– Сердишься? – спросила Гуля. – Да, Сонечка?
– Сержусь! – сурово сказала Соня. – Очень! Но всё-таки ты смелая… Я не такая. Мне и у костра было одной страшновато…
Разбудили Гулю звуки горна. Выбравшись из палатки, она увидела: на самом горизонте, из-за моря, вставал багряно-красный солнечный диск. Над ним и вокруг него по всему небу раскинулись лучи. Такого простора, такого ослепительного моря, такого торжественного, победоносного сияния Гуля не видала ещё ни разу в жизни. Она даже зажмурилась на секунду и всей грудью вдохнула струю чистого воздуха, пахнувшего и лесом, и морем. И ей стало опять так хорошо, что она совсем забыла, сколько тревоги и огорчения пережили из-за неё вожатые и ребята.
КИНО В АРТЕКЕ
Отряд вернулся в лагерь под вечер. А на утренней линейке старший вожатый сурово отчитал Гулю перед всем лагерем. Ей пришлось выслушать немало горьких слов. Её поступок, сказал Лёва, надо считать особенно серьёзным потому, что она нарушила дисциплину во время похода. Она заставила всех тревожиться. Из-за неё ребята не спали почти всю ночь… Не первый раз нарушает она законы и обычаи Артека.
И, пока старший вожатый говорил всё это, Гуля хмурила брови и кусала губы, с грустью думая о том, что она вот опять сбилась с пути, потеряла тропинку, как ночью в лесу.
Она почти не дотронулась в столовой до завтрака и весь день ходила молчаливая и хмурая. Она не сердилась на вожатых. Она сердилась на себя.
«Дрянь девчонка! – повторяла она, чуть не плача. – Не может жить спокойно, как другие ребята.
Прежде с тихого часа убегала, а теперь взяла да и удрала ночью в лес!»
Руки и ноги у неё были исцарапаны до крови. И, поглядывая на свои ссадины и царапины, Гуля со злостью и досадой думала:
«Так мне и надо! Молодец держидерево! Видно, для того оно и растёт, чтобы держать таких, как я!»
Она даже отказалась от верховой езды, когда Барас-би предложил ей проехаться после вечернего чая. Он искоса поглядел на Гулю, не понимая, о чём она думает, сидя на скамейке и крепко обхватив руками колени.
А думала Гуля вот о чём:
«Ну как жить мне на свете дальше? Надо же научиться быть смелой, как моя Василинка в кино. А всё получается не так! И вот теперь вожатые думают, что в Артеке никого нет хуже меня…»
Но вожатые так не думали. Они понимали: то, что случилось, для Гули даром не пройдёт.
На другой день в Артек привезли новую кинокартину – «Дочь партизана». Вожатых это озадачило. Ведь главную роль в этой картине играла Гуля! Как же быть? Она так провинилась, и после этого показывать её на экране? Ещё зазнается небось, ещё больше от рук отобьётся. Но ведь не отказываться же из-за этого от картины, которую специально привезли в Артек! Не лишать же удовольствия весь лагерь.
Узнав, что после ужина будет кино и что в картине участвует пионерка Артека Гуля Королёва, ребята всполошились.
– Это какая же Королёва? – спрашивал один.
– Та, что ночью одна в лес ходила, – отвечал другой.
– Та, что верхом ездит не хуже, чем Барасби. И плавает здорово, – говорил третий.
Вечером ребята стали ходить за Гулей по пятам.
– Расскажи, Королёва, как ты снималась в кино, – просили они.
– Ладно, ладно, расскажу, – отмахивалась Гуля. – После сеанса. А то смотреть неинтересно будет.
И хотя ребята уверяли её, что им всё равно будет очень интересно, Гуля уговорила их потерпеть.
Перед сеансом она долго думала, идти ли ей на картину или не идти. Нечего сказать, хороша дочь партизана, которой объявляют выговор на лагерной линейке! Ей теперь в глаза ребятам смотреть совестно. И всё же Гуля решила, несмотря ни на что, пойти. Ведь тут тоже нужна смелость! В сопровождении целой ватаги ребят пошла она по аллее парка к открытым дверям клуба.
– Не Королёва, а королева, – сказала ей вслед, улыбаясь, одна из старших девочек.
Гуля обернулась к ней и, не смущаясь, ответила:
– Меня так и в школе иногда называют. В шутку.
Кинозал не мог вместить в этот вечер всех зрителей.
Собрались не только ребята и вожатые, но и врачи, повара, няни. Пришлось притащить из столовой и кухни стулья, скамьи, табуреты и расставить их вдоль стен.
Вокруг Гули сразу же началась возня – каждому из её отряда, особенно девочкам, хотелось сесть поближе к ней. Вожатые пошли между рядами, стараясь восстановить порядок и тишину.
Наконец в зале погас свет, и волнение улеглось. Всё притихло. На экране вспыхнула надпись:
ДОЧЬ ПАРТИЗАНА
Производство Одесской кинофабрика.
Промелькнули имена режиссёра, актёров, взрослых и детей (среди детей на первом месте – имя Гули Королёвой), и на экране появилась крошечная толстенькая девочка. Она стояла на пухлых ножках и смотрела, как её мама сажает деревце.
– Гуля, это ты? Ты? – зашептались вокруг ребята. – Тебя снимали, когда ты была маленькая?
– Тише! – остановила их Гуля. – Это пока не я. То есть это я, но другая девочка. Не могла же я вырасти во время съёмки.
– А когда же будешь настоящая ты?
– Скоро. Вот увидите.
И на самом деле: крошечное деревце тут же, на глазах у зрителей, превратилось в молоденькую, нежную берёзку, а крошечная девочка тоже подросла, и теперь все узнали в ней Гулю.
– Гуля! Гуля Королёва! – загудел зал.
Да, это была та же Гуля, что сидела в зале, только поменьше, – босоногая, озорная, в коротенькой юбчонке. Теперь её звали Василинкой. Она носилась по деревне, бегала наперегонки с колхозными ребятами, скакала верхом на белом коне, отправляясь в ночное.
Но вот случилась беда: угрюмый бородатый человек тайком загнал колхозного коня Сивка в болото и спутал ему ноги. Василинка увидела это и бросилась на помощь коню. Увязая в болоте, задыхаясь, она распутывает ему ноги и вытаскивает из болота. А потом маленькая героиня Василинка узнаёт и бесстрашно уличает врага, пытавшегося скрыться…
Жмурясь от ярко вспыхнувшего света, Гуля встала и вместе с толпой ребят направилась к выходу.
Было уже совсем темно. В темноте слышно было, как тяжело вздымается, будто поворачиваясь с боку на бок в своей постели, море.
– Ну, рассказывай! – заторопили Гулю со всех сторон, когда шествие двинулось по аллее.
– Что же рассказать? – спросила Гуля, глубоко вдыхая свежий солоноватый воздух.
– Ну, а что дальше было с Василинкой?
– Этого я не знаю…
– Ну, так рассказывай что хочешь! Ты так замечательно играла!
– Нет, совсем не так уж замечательно, – серьёзно сказала Гуля. – Вот в другой картине, «Я люблю», по-моему, я играла гораздо лучше. Я там Варьку играла. Внучку шахтёра.
И Гуля рассказала, что, для того чтобы получше узнать, как работают шахтёры, она вместе с режиссёром спускалась в шахту, да ещё в самый забой.
– Когда мы вылезли из шахты, – продолжала Гуля, медленно шагая с ребятами по аллее, – нам сказали, что эта шахта была раньше самая опасная во всём районе. Тут режиссёр спросил одного старого рабочего, который спускал и поднимал груз на шахте: «Вы часто били двенадцать раз в колокол?» (А двенадцать раз били, когда везли покалеченного шахтёра.) А рабочий и отвечает: «Бывало, в каждую смену бьём. И теперь случается, только редко».
– Ой, как страшно! – тихонько сказал кто-то из ребят. – Ну, а ты не боялась?
– Нет, не очень, – ответила Гуля. – Я же знала, что в этой шахте теперь уже не так опасно. Только было жутко, когда вдруг там, внизу, погас свет. Вы только подумайте: тьма кромешная, а я одна. Режиссёр куда-то ушёл – поговорить с шахтёрами. Стою и не знаю, что делать. Ну, думаю, пропала! Тихо-тихо кругом. Только слышно, вода где-то журчит. Вдруг вижу – огонёк блеснул. Приблизился ко мне огонёк, и я увидела, что это шахтёр идёт со своей лампой шахтёрской, а рядом с ним режиссёр. Тут нас с ним подняли наверх в клети, вроде площадки открытой, и до того мне показалось светло наверху, на земле, что даже глазам стало больно.
– А в шахте тебя тоже снимали для кино? – спросил в темноте чей-то мальчишеский голос.
– Нет, в шахте мы не снимались.
– А как вообще снимают? – спросила, выскочив вперёд, какая-то маленькая девочка. – Так всё подряд – всю картину сразу?
– Ну нет, конечно, не сразу, – сказала Гуля. – Это же очень трудно снимать. И сниматься тоже очень трудно. Знаете, как мы запарились с режиссёром, пока один только эпизод с конём засняли? До этой картины я никогда верхом не ездила. А тут пришлось научиться ездить. Сначала – в седле, а потом и без седла. Василинка же без всякого седла ездила, она же крестьянская девочка, а не наездница. Да ещё надо было научиться по-разному ездить – шагом, рысью, галопом, а вдобавок ещё брать барьеры. Когда в первый раз взяла препятствие, я до того испугалась, что чуть было с лошади не кувыркнулась. А когда Сивко из болота вытаскивала, пиявки мне в ноги впились. Насилу их потом, после съёмки, содрали.
Ребята слушали затаив дыхание. И вдруг самый маленький пионер спросил:
– А кто играл коня? Гуля обернулась.
– Как это кто? – спросила она удивлённо, – Конь.
– Так хорошо играл? – сказал мальчик с восторгом.
– Ну, с этим актёром, – ответила Гуля, – тоже пришлось как следует поработать. Он долго не хотел меня слушаться.
И, подумав, она добавила:
– Но бывает, что и с нами, ребятами, режиссёрам нелегко. Ведь с нами нельзя репетировать много раз подряд.
– Почему? Почему нельзя? – сразу отозвалось несколько голосов.
– А потому, что, если мы зарепетируем, то есть будем повторять одно и то же много раз, уже ничего хорошего у нас не получится, – объяснила Гуля серьёзно. – Вот режиссёры и добиваются, что ребята делали всё сразу, как в игре. Ну, иногда ничего не выходит. Иногда ребята не слушаются или бузить начинают. Ну, тут прикрикнут на них, они и перестанут. Хороший режиссёр умеет обращаться с нашим братом.
– А как он обращается с вашим братом? – серьёзно спросил опять тот же самый маленький мальчик, которому понравилось, как играет конь.
Все вокруг рассмеялись. А потом опять раздались нетерпеливые голоса:
– Рассказывай дальше! А ты, Игорёк, не перебивай! Рассказывай, Гуля!
– Ну и вот… – начала опять Гуля. – На чём же это я остановилась?
– На том, что хороший режиссёр умеет обращаться с ребятами.
– Да, да! – сказала Гуля. – Хороший режиссёр – это всё равно что хороший учитель. На съёмке он строгий, а после съёмки добрый. Если поймёшь, чего он хочет, уже нетрудно сделать всё как следует. Но самое главное в работе с нами – это терпение. Если у режиссёра нет терпения, ничего не выйдет. Самое важное – понять, чего от тебя требуют. А вот когда режиссёр расскажет весь эпизод, заинтересует тебя, тогда всё пойдёт как по маслу.
Гуля помолчала.
– Самое главное – это подход.
Слушая Гулю, ребята проникали к ней всё большим и большим уважением: как она всё понимает! Прямо как взрослая. И какие слова говорит «эпизод», «подход», «кадр»… Такие слова знает, в кино снималась, а совсем не зазнаётся! И всё только о трудностях рассказывает, а о том, что так замечательно играла, – ни слова…
Долго бы ещё рассказывала Гуля о своей работе в кино, если бы не пришло время спать.
Все разбрелись по своим палаткам. Стало совсем тихо.
Гуля улеглась в постель у окна и долго-долго перебирала в памяти все события этого вечера: и картину, которая так много ей напомнила, и этих славных ребят, жадно слушавших всё, что она им рассказывала.
И сердце её опять переполнила бесконечная, захватывающая дух радость! Как всё-таки хорошо, как интересно жить на свете!
Под самые звёзды уходил крутой мохнатый горб Аю-Дага, Медведь-горы. То и дело с чёрного неба срывалась звезда и летела вниз, за спину старой медведицы.
И слышно было, как совсем рядом, внизу, море бьёт, гремит и работает – тащит за собой камни…
В МОСКВУ, В МОСКВУ!
Весело и незаметно пробежал целый месяц. Вокруг было столько нового, что Гуля не знала, на что раньше смотреть, за что раньше браться.
Приближалось время отъезда.
Гуле не хватало дня, ей хотелось доделать до отъезда тысячу дел – собрать коллекцию камней Артека для краеведческого музея, научиться у Барасби ещё нескольким особенно трудным приёмам верховой езды и сдать нормы на значок БГТО.
Уже почти всё было сдано – и плавание, и гребля, – оставалось самое трудное для Гули: стрельба и метание гранаты.
А стрелки на её часиках, не считаясь ни с чем, бежали теперь как-то особенно быстро…
Жаль было расставаться с Артеком, с новыми друзьями. А вдобавок у Гули появился четвероногий питомец, которого она очень полюбила, – лисёнок. Звали лисёнка Рыжик.
Это был хорошенький маленький хищник. Рыжая шёрстка его была до того густой и мягкой, что хотелось без конца гладить её. Кончик длинного пушистого хвоста Рыжика был совсем белый. Белой была и грудь лисёнка, похожая на белую манишку. А глаза лисёнка – узкие, блестящие – смотрели так лукаво, словно он задумал какую-то проделку, о которой никто-никто не должен был знать, – недаром он так хитро улыбался.
Когда Гуля принесла ему в первый раз на обед куриные косточки, Рыжик завизжал, залаял, затявкал от нетерпения. И не успела Гуля высыпать их перед Рыжиком, как он с остервенением кинулся на еду и принялся быстро-быстро закапывать косточки в землю.
– Думаешь, отниму? – спросила Гуля и засмеялась. – Ишь, какой жадный! Ну погоди, я тебя от жадности отучу.
Она стала каждый день бегать к Рыжику, кормить его, не позволяя ему закапывать еду в землю. Рыжик визжал, тявкал, метался по клетке, но мало-помалу начал слушаться. Скоро он даже так привязался к своей воспитательнице, что жалобно тявкал и скулил, когда она уходила. Гуля гладила Рыжика по спине и по белой грудке и говорила ему:
– Не плачь, Рыжик, я ненадолго ухожу, а скоро нам придётся с тобой навсегда распрощаться – я далеко уеду, к маме, домой!
Но вот когда артековцы стали уже готовиться к своему последнему, прощальному костру и к разъезду по домам, до них долетела необычайная весть: весь Нижний лагерь – все двести пионеров вместе со своими вожатыми – приглашается в Москву, в Кремль!
Это счастье выпало на долю всех москвичей, а также тех ребят, которые должны были проезжать через Москву. Гуле же предстояло возвращение в Одессу.
Узнав о телеграмме из Москвы, она не спала всю ночь. Ей так хотелось побывать в Кремле! Да к тому же она столько времени не была в Москве, так соскучилась по своему родному городу и по отцу! Но как поехать? Нужно спросить у родителей разрешения. А вдруг они ответят не сразу и ребята уедут без неё? Уже шестое сентября, а пятнадцатого все уезжают. Что делать? Послать телеграмму? Но в телеграмме всего не расскажешь, не объяснишь подробно, до чего хочется поехать, как это нужно и важно. Придётся послать письма: отцу – в Москву, маме – в Одессу.
«Пошлю без марок, – решила Гуля. – Доплатное, может быть, скорее дойдёт».
Она вскочила чуть свет и сама отнесла на почту два письма, полные мольбы.
После этого начались дни великих волнений. А что, если папа согласится, а мама не позволит? Или наоборот? Или они решат сначала списаться друг с другом? А пока письма будут идти туда и сюда, ребята уедут в Москву!
Гуля бросалась навстречу каждому письмоносцу, бегала по десять раз на день в контору лагеря просматривать толстые пачки писем. И, когда ей уже казалось, что ответа не будет и не может быть, пришли две телеграммы: одна из Москвы, другая из Одессы.
«Жду целую», – писал отец.
«Поезжай не задерживайся Москве целую», – писала мать.
Гуля, размахивая обеими телеграммами, побежала в парк, чтобы рассказать всем о своём счастье.
А вечером на костровой площадке запылал прощальный костёр.
Маленький баянист, пионер из Костромы, еле удерживая в руках тяжёлый баян, серьёзно и деловито перебирал лады своими тонкими пальцами. И вдруг он заиграл что-то плясовое, задорное.
У ребят сами собой заходили ноги, задвигались плечи.
И тут два самых смелых мальчика сорвались с места и пустились вприсядку.
Гуля стояла в первом ряду и легонько притопывала ногой. Ей тоже очень хотелось плясать, но ни одна из девочек не решалась пока что выйти из рядов, а начинать первой было как-то неловко.
Но тут совершенно неожиданно кто-то подтолкнул её сзади, и она, не успев удержаться, вылетела на самую середину круга.
Эх, была не была!
Она взмахнула платочком и понеслась по площадке, поворачиваясь то к одному, то к другому плясуну, скользя между ними, то наступая на них, то отступая. Ей казалось, что всё пляшет вместе с ней – и голубые кипарисы, и Аю-Даг, и даже само небо…
Ребята плясали, пели песни, читали по очереди стихи… А когда совсем стемнело, в тёмно-синее вечернее небо одна за другой взлетели ракеты, рассыпаясь разноцветными огнями. Всё небо как будто ожило. При каждой вспышке в вышине вырисовывались очертания облаков, а внизу опять возникали пропавшие было в темноте деревья и кусты.
Гуля смотрела на это великолепное сияние огней и думала:
«За что нам столько счастья? Чем мы его заслужили? Такой месяц в Артеке, да ещё теперь – поездка в Москву, в Кремль! Ах, милый наш Артек, милая, родная наша страна! Всё сделаю для тебя, ничего для тебя не пожалею!»
А день спустя скорый поезд Севастополь – Москва уже мчался по степям и полям Украины. За окном вагона убегали назад тополя, с которых уже осыпались сухие, жёлтые листья.
«Скорее, скорее!» – торопила Гуля поезд, и ей хотелось, чтобы белые украинские хаты, крылья ветряных мельниц – всё, что она так любила, на этот раз поскорее уступило место бревенчатым избам и милым крас-ностволым соснам.
Снаружи на стенке одного из вагонов алело полотнище с надписью:
СПАСИБО ПАРТИИ И ПРАВИТЕЛЬСТВУ ЗА СОЛНЕЧНЫЙ АРТЕК!
В пионерских вагонах не смолкали песни. Где-то слышались звуки баяна. Это наигрывал что-то маленький пионер из Костромы.
Когда поезд, замедляя ход, подходил к какой-нибудь большой станции, на стене одного из вагонов появлялась пионерская газета. Сверху пёстрыми буквами было выведено название:
АРТЕК – МОСКВА
У газеты быстро собиралась толпа. Люди просматривали весёлые стихи и заметки и узнавали, что двести пионеров из Нижнего лагеря прибавили в весе целую тонну и выросли на целых четыре метра. А когда поезд снова трогался в путь, из толпы слышались возгласы: «Прощайте, артековцы!», «Счастливого пути!», «Привет Москве!» – а ребята, загорелые, весёлые, высунувшись из окон вагонов, махали провожающим платками и своими белыми матросскими бескозырками с золотыми буквами «Артек» до тех пор, пока станция не оставалась далеко позади…
Настала последняя ночь. За окном взошла луна, и было странно, что она не отстаёт от поезда, хотя стоит на месте.
«Ещё девять часов езды – и Москва», – думает Гуля, лёжа у окна. А с верхней полки её трогает за плечо жёсткая рука Барасби:
– Гуля, спишь? Москва скоро.
Никому из ребят не спится в эту ночь. Все в полудремоте слушают, как стучат колёса. То один, то другой отдёрнет занавеску и поглядит в окно. Там, в темноте, мелькают красные искры и по земле несутся светлые квадраты окон.
И вот наконец Москва. Доски перрона застучали под ногами пассажиров. Толпа на перроне расступилась.
– Пропустите пионеров!
В новеньких синих автобусах Артек поехал по Москве.
Гуля хорошо знала все эти улицы и замечала каждый новый дом, выросший без неё.
Автобусы остановились перед гостиницей.
Ребята заполнили весёлой толпой вестибюль.
Гостиница! Как интересно жить в гостинице, где живут только взрослые, приехавшие в командировку!
Из окна своего номера Гуля увидела опять Кремль. Золотые стрелы на чёрных циферблатах башенных часов приближались к цифре «10».
Как ещё долго ждать до завтра!
Гуля позвонила отцу на работу – в театр:
– Папочка, приходи скорее, а то мы до послезавтра не увидимся. Сегодня мы едем в Дом пионеров. А завтра мы в Кремле!
Потом позвонила Эрику:
– Эрастик! Правда, это здорово, что я приехала? Послезавтра приду к вам. Завтра мы в Кремле. Ты понимаешь, а? Сегодня едем в Дом пионеров. Ой, Эрик, как я боюсь! Мне поручили говорить приветствие! В Кремле!..
…Золотые стрелы Спасской башни показывают девять часов вечера. Гуля только что вернулась из Дома пионеров. Она смотрит в окно, на залитую светом широкую улицу. Скорей бы прошла эта ночь!
Яркими рубинами светятся в тёмном осеннем небе кремлёвские звёзды. А вон и тот красный флаг, который она называла «огоньком», когда была ещё совсем маленькая.
И вот наконец настало утро. Новенькие автобусы, битком набитые мальчиками и девочками в парадных матросских бушлатах, въехали в кремлёвские ворота и покатили по аллее, обсаженной ёлочками.
НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ПОДАРОК
Прохаживаясь по аллее Александровского сада, Владимир Данилович Королёв поджидал Гулю. Он условился с дочкой, что они встретятся у Боровицких ворот Кремля.
Заходящее солнце играло, поблёскивало на окошках и башнях древних теремов, на зубцах кремлёвской стены, возвышающейся над низиной сада. Не раз прозвонили часы на Спасской башне, а Гуля всё не показывалась.
Отец стал уже беспокоиться. Может быть, он опоздал и пионеры успели проехать до того, как он пришёл? Но ведь Гуля должна была бы ждать его в саду, как было условлено. А может быть, пионеров пропустили на обратном пути через другие ворота? Через Спасские или Троицкие? Возможно также, что Гуля прямо из Кремля поехала вместе со всеми ребятами в гостиницу.