Собственно промышленный реактор был выстроен в котловине среди пустынных холмов аризонского плато. Все, что не являлось необходимым для непосредственного управления реактором – административные корпуса, телевизионная станция и тому подобное, – располагалось далеко за холмами. Здания этих подсобных служб были выстроены из самых прочных материалов, какие только могла создать инженерная мысль. Таким образом, оставалась надежда, что, если день «X» когда‑нибудь придет, у обитателей этих зданий будет примерно столько же шансов спастись, сколько у человека, вздумавшего спуститься в бочке по Ниагарскому водопаду.
Силард постучал еще раз. Его встретил секретарь Штейнке. Силард помнил его историю болезни. В прошлом один из самых блестящих молодых инженеров, он вдруг утратил всякую способность к математическим операциям. Типичный случай истерии, но бедняга ничего не мог с собой поделать. Впрочем, у него хватило силы воли не бросить работу, и он был переквалифицирован для административной службы.
Штейнке пригласил Силарда в личный кабинет генерал‑директора. Харпер был уже там и ответил на его приветствия с ледяной вежливостью. Генерал‑директор, как всегда приветливый и радушный, показался Силарду усталым, словно круглосуточное напряжение исчерпало его силы.
– Входите, доктор, входите! Садитесь. А теперь расскажите, что там стряслось. Признаться, я удивлен. Я всегда считал Харпера одним из самых надежных инженеров.
– А я и не говорю, что он ненадежен, сэр.
– Значит?
– Он может быть вполне здоров, но ваши инструкции не позволяют мне рисковать.
– Совершенно верно.
Генерал‑директор смущенно взглянул на инженера, сидевшего в напряженной выжидающей позе, потом снова обратился к Силарду:
– Может быть, вы все‑таки объяснитесь?
Силард тяжело вздохнул.
– Находясь на дежурстве в качестве психолога‑наблюдателя контрольного зала, я заметил, что дежурный инженер чем‑то озабочен: его реакции показались мне необычно замедленными. Я изучал этот случай в течение нескольких дней, и внеслужебные наблюдения показали, что его рассеянность возрастает. Например, играя в бридж, он неоднократно переспрашивал, какая предложена ставка, чего раньше с ним не случалось. Были и другие аналогичные признаки. Короче говоря, сегодня в пятнадцать одиннадцать, находясь на дежурстве, я заметил, что Харпер без всякого видимого повода с отсутствующим видом взял гаечный ключ, предназначенный только для фланцев водяных щитов, и приблизился к триггеру. Я отстранил его от дежурства и отослал из контрольного зала.
– Шеф! – воскликнул было Харпер, но тут же взял себя в руки и продолжал уже спокойнее: – Если бы этот провидец мог отличить гаечный ключ от осциллографа, он бы понял, что я хотел сделать. Ключ лежал не на своем месте. Я это заметил и взял его, чтобы положить в ящик. По дороге я остановился и только взглянул на приборы.
Генерал‑директор вопросительно посмотрел на Силарда.
– Возможно, что это правда, – проворчал тот упрямо. – Будем считать, что это чистая правда, но это не меняет моего диагноза. Ваше поведение изменилось, ваши поступки нельзя предсказать заранее, и я не могу допустить вас к ответственной работе без полного и всестороннего обследования.
Генерал‑директор Кинг вздохнул и забарабанил пальцами по столу. Потом медленно заговорил, обращаясь к Харперу:
– Послушай, ты славный парень, и поверь мне, я знаю, каково тебе сейчас. Но избежать этого нельзя, невозможно – тебе придется пройти все психометрические испытания и подчиниться решению врачей.
Кинг помолчал, но и Харпер хранил бесстрастное молчание.
– Знаешь что, сынок, а почему бы тебе не взять отпуск? А потом, когда вернешься, ты пройдешь эти испытания или просто перейдешь на другую работу, подальше от нашей бомбы, как пожелаешь…
Кинг посмотрел на Силарда, и тот одобрительно кивнул. Но Харпера это предложение нисколько не смягчило.
– Нет, шеф! – отрезал он. – Так дело не пойдет. Разве вы сами не видите, в чем тут загвоздка? В проклятой постоянной слежке! Кто‑нибудь все время стоит у тебя за спиной и ждет, что ты рехнешься. Невозможно даже побриться в одиночестве. Мы нервничаем из‑за всяких пустяков, потому что боимся, как бы какой‑нибудь ученый муж, сам наполовину сумасшедший, не вообразил, что мы теряем разум. Боже правый, так чего же вы после этого хотите?
Облегчив душу, Харпер ударился в противоположную крайность, но цинизм ему не очень‑то шел.
– Ну и распрекрасно! Мне не понадобится смирительная рубашка, я спокойно уйду сам. Вы хороший человек, шеф, несмотря ни на что. И я рад, что работал у вас, – прибавил он. – Прощайте!
Кингу удалось справиться со своим голосом – боль пряталась только в глазах.
– Подождите, – сказал он. – Мы еще не кончили. Забудьте об отпуске. Я перевожу вас в лабораторию изотопов. Как‑никак вы исследователь, и никто вас от этой работы не освобождал. Если я назначал вас на дежурство, то лишь потому, что у нас не хватает первоклассных специалистов. Что касается психологического контроля, – продолжал он, – то мне он так же неприятен, как и вам. Полагаю, вам неизвестно, что за мной они следят вдвое пристальнее, чем за дежурными инженерами?
Харпер вопросительно уставился на Силарда, но тот лишь коротко кивнул.
– Однако такой контроль необходим… Вы помните Маннинга? Хотя нет, он был здесь до вас. Тогда мы не вели психологических наблюдений. Маннинг был блестящим инженером, очень способным. И к тому же всегда спокойным, безмятежным, словно ничто его не волновало. Я с радостью доверил ему реактор, потому что он был внимателен и никогда не нервничал, даже наоборот: чем дольше он оставался в контрольном зале, тем безмятежнее и счастливее выглядел. Я должен был знать, что это очень скверный признак, но я не знал, и здесь не было психиатра, чтобы мне подсказать. И однажды ночью помощник Маннинга вынужден был его оглушить… Он застал его в тот момент, когда Маннинг разбирал предохранитель кадмиевой защиты. Бедняга Маннинг так от этого и не оправился – у него до сих пор приступы буйного помешательства. Но после того как он свихнулся, мы работаем по теперешней системе – в каждой смене два квалифицированных инженера и один психиатр‑наблюдатель. Это было единственное, что мы могли придумать.
– Может быть, оно и так, шеф, – задумчиво проговорил Харпер: злость его прошла, но выглядел он по‑прежнему несчастным. – Все равно, шеф, нам чертовски неприятно.
– Смотри на это проще! – Кинг встал и протянул Харперу руку. – Послушай, если ты до утра не решишь окончательно нас покинуть, я надеюсь утром увидеть тебя в лаборатории. И еще одно – я не часто это советую, но сегодня, по‑моему, тебе не мешает хорошенько выпить.
Кинг знаком попросил Силарда задержаться. Когда дверь за инженером закрылась, он повернулся к психиатру:
– Ушел еще один, и один из лучших. Доктор, что будет дальше?
– Не знаю, – ответил Силард, потирая щеку. – Бредовая ситуация, Харпер совершенно прав. Зная, что за ними наблюдают, они нервничают еще больше… А наблюдать за ними необходимо. Ваши психиатры, кстати, не очень‑то хорошо с этим справляются. Мы сами нервничаем рядом с Большой Бомбой, тем более что ничего в ней не понимаем. А ведь именно нам нужно бороться со страхом и нервозностью других. Научная работа в таких условиях невозможна. Тут недолго и самому спятить.
Кинг перестал расхаживать по комнате и посмотрел на Силарда в упор.
– Но ведь должен быть какой‑нибудь выход! – сказал он настойчиво.
Силард покачал головой.
– Это выше моих сил, генерал‑директор. Как психиатр, я не вижу выхода.
– Не видите? Хм, послушайте, доктор, кто у вас самый главный?
– То есть?
– Ну, кто в вашей области является общепризнанным ученым номер один?
– Трудно сказать. У нас нет такого единственного лучшего в мире психиатра – мы слишком узко специализированы. Но я, кажется, знаю, кто вам подойдет. Вам нужен не просто специалист по промышленной психометрии, вам нужен лучший психиатр, разбирающийся в редких нетравматических и профессиональных психозах. Значит, вам нужен Ленц.
– Продолжайте.
– Так вот, Ленц занимается всем кругом вопросов, относящихся к влиянию среды на психику. Он связывает теорию оптимального раздражения с искусственным торможением, технику которого Корджибский разработал опытным путем. Кстати, сам Ленц когда‑то, еще студентом, работал у Корджибского, и это, кажется, единственное, чем он по‑настоящему гордится.
– В самом деле? Но ведь он, должно быть, уже староват, – Корджибский‑то когда умер?
– Я просто хотел сказать, что, может быть, вы знакомы с его работами, поскольку они имеют отношение к инженерно‑математической психологии.
– Ага, это нам и нужно! Значит, Ленц? Но я никогда не думал о нем как о психиатре!
– Вполне естественно, это не ваша область. Однако мы ценим его хотя бы за то, что он сделал для изучения и лечения заразительных неврозов, свирепствовавших в сумасшедшие годы, а он тогда сделал все, что мог.
– Где он теперь?
– Наверное, в Чикаго, в институте.
– Доставьте его сюда.
– То есть как это?
– Притащите его сюда! Садитесь вот за этот видеофон и разыщите его. Потом скажите Штейнке, чтобы позвонил в Чикаго и заказал для него стратоплан. Я хочу его видеть как можно скорее, еще до вечера.
Кинг опустился в кресло с видом человека, который снова обрел веру в себя и чувствует себя хозяином положения. Он ощущал внутри согревающую полноту, приходившую только тогда, когда принимал решение и начинал действовать. Лицо его снова стало уверенным.
Зато Силард был в смятении.
– Но послушайте, шеф, – попробовал он возразить. – Доктора Ленца нельзя просто вызвать, как младшего клерка. Ведь это, ведь он – Ленц!
– Конечно. Поэтому он мне и нужен. Но ведь и я не истеричная дамочка, нуждающаяся в утешении. И он прилетит. Если понадобится, заставьте на него нажать из Вашингтона. Пусть его вызовет Белый дом. Но он должен быть здесь, и сегодня же. За дело!
* * *
Окончив свое дежурство, Эриксон попробовал отыскать Харпера и узнал, что тот отправился в город. Поэтому он наскоро перекусил на базе, облачился в «кабацкий костюм» и влез в капсулу подземной дороги, которая и доставила его в Парадиз.
Парадиз, или Рай штата Аризона, представлял собой забубенный маленький городишко, существовавший только благодаря промышленному реактору. Его обитатели были заняты единственным и весьма важным делом: они всемерно старались избавить служащих реактора от их повышенных заработков. На этом поприще с ними весьма активно сотрудничали сами служащие, которые получали здесь каждый выплатной день раз в десять больше, чем где бы то ни было, и никогда не были уверены, что доживут до следующего выплатного дня, а потому и не откладывали денег на старость. К тому же компания открывала для своих работников солидные счета в банках Манхэттена – так чего ж было скряжничать?
Поговаривали, и не без оснований, что в Парадизе можно получить за свои деньги все или почти все, что имелось в самом Нью‑Йорке. Местные коммерсанты взяли на вооружение рекламный лозунг городка Рено штата Невада и называли Парадиз «Самым Большим Маленьким Городом в Мире». Разобиженные кабатчики Рено отвечали на это, что, поскольку любой город, расположенный по соседству с атомным заводом, неизбежно вызывает представление о смерти, гораздо более подходящее название для Парадиза было бы «Врата Ада».
Эриксон, не теряя времени, начал обход злачных мест. На шесть кварталов главной улицы Парадиза приходилось двадцать семь заведений, торговавших крепкими напитками. Он рассчитывал найти Харпера в одном из них и надеялся, зная мужские привычки и вкусы, что найдет его во втором или третьем по счету.
Эриксон не ошибся. Харпер одиноко сидел за столиком бара де Лансея «Сан‑Суси». Это был их излюбленный бар. Здесь все дышало старомодным комфортом, хромированная стойка и красные кожаные кресла нравились им куда больше феерической роскоши ультрасовременных кабаков. Де Лансей был консерватором: он предпочитал рассеянный полумрак и тихую музыку, а от дам требовал, чтобы они были одеты даже по вечерам.
Пятая рюмка виски перед Харпером была еще на две трети полна. Эриксон показал ему три пальца:
– А ну, сколько?
– Три, – отозвался Харпер. – Садись, Густав.
– Правильно, – одобрил Эриксон, умещая свое долговязое тело в низком кресле. – Ты в порядке… пока. Что стряслось?
– Выпей. Нет, не это. Здесь виски ни к черту. Наверное, Лансей его разводит. А я испекся, со всеми потрохами.
– Нет, Лансей этого делать не станет, и если ты так думаешь, то уползешь отсюда на четвереньках. Но как ты мог сдаться? Мне казалось, ты решил, наконец, высказаться и разделать их под орех.
– Я и высказался! – проворчал Харпер. – Э, все это чушь, Густав. Шеф прав. Если специалист по мозгам говорит, что ты рехнулся, он должен его поддержать и снять тебя с дежурства. Шеф не имеет права рисковать.
– Да, может быть, шеф и прав, но наши милые психиатры от этого не становятся мне милее. Знаешь что? Давай найдем какого‑нибудь одного и проверим на чувствительность! Я буду его держать, а ты лупи!
– Оставь, Густав! Выпей лучше.
– Мысль христианская, но только не виски. Предпочитаю мартини – скоро ужин.
– Я тоже возьму мартини.
– Вот и хорошо. – Эриксон поднял свою белокурую голову и заорал: – Израэль!
Высокая черная фигура склонилась к его локтю.
– Мистер Эриксон? Слушаю, сэр.
– Иззи, два мартини. Мне – с итальянским вермутом. – Он повернулся к Харперу. – А что ты будешь делать теперь?
– Лаборатория изотопов.
– Ну что ж, не так плохо. Я и сам хотел заняться ракетным горючим. У меня есть одна мысль.
Харпер посмотрел на него с насмешливым удивлением.
– Ты имеешь в виду атомное горючее для межпланетных перелетов? Эта проблема достаточно изучена. Нет, брат, с земли нам не вырваться, пока мы не придумаем что‑нибудь получше ракет. Конечно, можно смонтировать, в корабле реактор и придумать какую‑нибудь штуковину для превращения части его энергии в движение. Но что это даст? Все равно останется огромная масса реактора. Огромная из‑за защитных щитов. А использовать можно будет не более одного процента мощности. Я уж не говорю о том, что компания вряд ли одолжит тебе реактор для опытов, которые не сулят дивидендов.
Эриксон был невозмутим.
– Я не считаю, что ты предусмотрел все возможности. Что было до сих пор? Первые ракетчики занимались только своим делом и старались усовершенствовать ракеты, твердо надеясь, что к тому времени, когда они построят ракету, способную слетать на Луну, у них будет новое усовершенствованное горючее. И они построили такие корабли – любой рейсовый стратоплан, летающий к антиподам, можно было бы отправить на Луну, если бы у них было подходящее горючее. Но его нет. А почему его нет? Потому что мы не помогли ракетчикам. Потому что они до сих пор зависят от молекулярного топлива, от энергии химических реакций, в то время как мы сидим здесь на атомном горючем. Ракетчики не виноваты: они давно ждут от нас концентрированного ракетного горючего и строят на этом все свои расчеты. А что мы для них сделали? Ни черта! Компания прямо помешалась на дивидендах и коммерции, а ракетного атомного горючего до сих пор нет.
– Ты не совсем прав, – возразил Харпер. – Мы можем использовать две формы атомной энергии: радиоактивный распад и атомный распад. Но первая слишком медленна – энергия есть, однако не станешь же ты ждать годами, пока она проявится, особенно в межпланетном корабле. А второй тип энергии мы можем контролировать только в больших реакторах. Так что выхода нет.
– По‑настоящему мы еще не пытались его найти, – отозвался Эриксон. – Энергия есть, и мы обязаны создать подходящее ракетное горючее.
– Что ты называешь «подходящим горючим»?
Эриксон начал загибать пальцы.
– Небольшая критическая масса, чтобы вся или почти вся энергия могла отбираться теплоносителем, хотя бы простой водой. Тогда защита сведется к свинцовым или кадмиевым костюмам. И чтобы все это можно было контролировать с высокой точностью.
Харпер рассмеялся.
– Тебе останется только заказать пару ангельских крылышек, и тогда все будет в порядке! Ты не сможешь даже доставить такое горючее на ракету: оно взорвется, еще не дойдя до камеры сгорания.
Упрямый скандинав уже готовился выдвинуть новое возражение, когда появился официант с подносом. Он поставил рюмки на стол и расплылся в торжествующей улыбке.
– Прошу вас, все в порядке!
– Не хочешь кинуть кости в счет выпивки, Иззи? – спросил Харпер.
– Это можно.
Негр достал из кармана кожаный стаканчик, и Харпер кинул кости. Он тщательно выбирал комбинации, и за три раза ему удалось выкинуть двадцать четыре очка. Потом стаканчик взял Израэль. Он выбрасывал кости в лучшем стиле, раскачивая стаканчик в гибкой кисти и далеко закидывая его назад. После третьего раза, набрав двадцать пять очков, негр любезно спрятал в карман стоимость шести рюмок. Харпер пощупал пальцем костяные кубики.
– Иззи, а это те же самые кости? – спросил он.
– Мистер Харпер! – лицо негра приняло обиженное выражение.
– Ну ладно, забудь, – вздохнул Харпер. – Зря я вздумал с тобой тягаться. За шесть недель я не выиграл еще ни разу. Так что хотел сказать, Густав?
– Я хотел сказать, что должен быть другой, более надежный способ получения энергии из…
Но тут их опять прервали. На сей раз это было весьма соблазнительное существо в вечернем платье, которое словно стекало с пышной фигуры. Существу было лет девятнадцать‑двадцать, не больше. Опустившись в кресло, оно промурлыкало:
– Скучаете, мальчики?
– Спасибо за внимание, но мы не скучаем, – терпеливо и вежливо ответил Эриксон. Потом, указав пальцем на одинокую фигуру за столом у другой стены, предложил: – Поди‑ка поболтай с Ханнинганом! Видишь, он один.
Существо скосило глаза и недовольно фыркнуло.
– Этот? От него никакого толку! Он так сидит здесь третью неделю. И ни с кем словечком не перемолвится. Если хотите знать, он уже тронулся.
– В самом деле? – равнодушно проговорил Эрнксон, доставая пятидолларовую бумажку. – Вот, пойди пока выпей. Может быть, мы позовем тебя позднее.
– Спасибо, мальчики! – Деньги исчезли где‑то под струящимся платьем, и она встала. – Спросите Элит, и я приду.
– Ханнинган и в самом деле плох, – согласился Харпер, отметив про себя мрачный взгляд и апатичное выражение лица одинокого посетителя. – И последнее время он что‑то слишком самоуверен. Это на него не похоже. Как думаешь, мы должны об этом сообщить?
– Не беспокойся, – ответил Эриксон. – Здесь уже есть соглядатай. Видишь?
Проследив за его взглядом, Харпер узнал доктора Мотта из психологического отдела. Он сидел в дальнем углу бара, вертя в руках высокий бокал, чтобы не бросаться здесь в глаза. Со своего места ему было очень удобно наблюдать не только за Ханнииганом, но и за Харпером и Эриксоном.
– Да, ты прав, – пробормотал Харпер. – И он следит за нами тоже. О, дьявольщина, почему, когда я вижу кого‑нибудь из них, у меня прямо мороз по коже?!
Вопрос был чисто риторический, и Эриксон на него не ответил.
– Пойдем отсюда,? – предложил он. – Закусим где‑нибудь в другом месте.
– Пойдем.
У выхода их перехватил сам де Лансей.
– Вы уходите так рано, джентльмены? – спросил он, и по его голосу можно было догадаться, что после их ухода ему остается только закрыть бар. – Сегодня у нас превосходные омары. Если они вам не поправятся, можете за них не платить.
Он широко улыбнулся.
– Нет, Лансей, сегодня никаких даров моря! – объяснил ему Харпер. – Скажите мне лучше другое, какого черта вы здесь околачиваетесь, зная, что реактор любую минуту может отправить вас к праотцам? Неужели вы не боитесь?
Хозяин бара удивленно вскинул брови.
– Бояться реактора? Да ведь это же мой лучший друг!
– Делает вам деньги, не так ли?
– О, об этом я даже не думаю. – Де Лансей доверительно наклонился к ним. – Пять лет назад я приехал сюда, чтобы быстро подработать для моей семьи, пока меня не изгрыз рак желудка. Но в клинике новые изотопы, которые вы, джентльмены, создаете в своей Большой Бомбе, излечили меня, и я вновь живу. Нет, я не боюсь реактора, мы с ним хорошие друзья.
– А что, если он взорвется?
– Господь бог призовет меня, когда я ему понадоблюсь, – ответил он и быстро перекрестился.
Когда они уже уходили, Эриксон тихо сказал Харперу: – Ты слышал? Вот тебе ответ. Если бы все инженеры могли так же верить, наша работа была бы куда легче.
Но Харпер не был в этом убежден.
– Не думаю, – проворчал он, – Не думаю, чтобы это была вера. Просто недостаток воображения. И знаний.
* * *
Ленд не оправдал самоуверенности Кинга и прибыл только на следующий день. Его внешность невольно поразила генерал‑директора: он представлял себе выдающегося психолога эдаким длинноволосым старцем в рединготе и с черными пронизывающими глазами. Но перед ним предстал крепко сколоченный, почти толстый мужчина хорошего роста, который с тем же успехом мог бы сойти за мясника. Маленькие поросячьи глазки блекло‑голубого цвета добродушно посматривали из‑под кустистых белесых бровей. Больше на его огромной голове не было ни волоска, даже круглый, как яблоко, подбородок был гладким и розовым. И одет он был в мятый костюм из небеленого полотна. Длинный мундштук постоянно торчал из угла его широкого рта, казавшегося еще шире от неизменной улыбки, выражавшей бесхитростное удивление перед всем злом, которое творят люди. В Ленце определенно был свой смак.
Оказалось, что договориться с ним не составляет труда. По просьбе Ленца Кинг начал с истории вопроса.
Был только один способ экономически выгодного производства плутония – с помощью высокого напряжения в реакторе с неустойчивой реакцией природного, слегка обогащенного урана. Под воздействием тока в миллион с лишним электроновольт уран‑238 начинал расщепляться. При незначительном уменьшении напряжения он превращался в плутоний. Такой реактор сам поддерживал в себе «огонь» и вырабатывал больше «топлива», чем сжигал. Он мог поставлять «топливо» для множества обычных энергетических реакторов с устойчивой реакцией.
Но реактор с неустойчивой реакцией представлял собой по сути дела атомную бомбу. Что может произойти в таком реакторе – этого не знал никто. Он будет вырабатывать большое количество плутония, ну а если он взорвется?
Инженерам‑атомникам пришлось пережить мучительный период неуверенности. Может быть, неуправляемая реакция все‑таки управляема? Или в крайнем случае при взрыве будет уничтожен только сам реактор и этим все кончится? Может быть, даже он взорвется, как несколько атомных бомб, но не причинит особого ущерба? Но могло быть – и эта возможность оставалась, – что вся многотонная масса урана взорвется одновременно.
– Выход из тупика подсказала Дестреевская механика бесконечно малых величин, – продолжал Кинг. – Его уравнения доказывали, что если бы такой атомный взрыв произошел, он начал бы разрушать окружающую массу молекул с такой скоростью, что утечка нейтронов из частиц тотчас замедлила бы цепную реакцию и взрыва всей массы все равно бы не произошло. Такие вещи действительно случаются даже в атомных бомбах. Для нашего реактора уравнение предсказывает силу возможного взрыва, равную одной седьмой процента взрыва всей массы урана. Одного этого, разумеется, более чем достаточно: такой взрыв опустошит половину штата. Но я лично никогда не был уверен, что дело ограничится только этим.
– Наверное, потому вы и согласились здесь работать? – спросил Ленц.
Прежде чем ответить, Кинг долго возился с бумагами на столе.
– Да, – сказал он наконец. – Я не мог от этого отказаться, доктор, понимаете – не мог! Если бы я отказался, они бы нашли кого‑нибудь другого, а такая возможность выпадает физику один раз в жизни.
Ленц кивнул.
– И к тому же они могли найти кого‑нибудь менее компетентного. Понимаю. У вас, доктор Кинг, типичный комплекс «поиска истины», свойственный ученым. Вы должны находиться там, где эту истину можно найти, даже если она вас убьет. А что касается этого Дестрея, то мне его выкладки никогда не нравились: он слишком много предполагает.
– В том‑то и беда! – согласился Кинг. – Его работа блистательна, но я не уверен, стоят ли все его предсказания хотя бы бумаги, на которой они написаны. И мои инженеры, видимо, думают так же, – признался он с горечью.
Кинг рассказал Ленцу о трудностях работы и о том, как самые проверенные люди в конце концов не выдерживают постоянного напряжения.
– Вначале я думал, что на них угнетающе влияет какая‑нибудь нейтронная радиация, проникающая сквозь все щиты. Мы установили дополнительную экранировку, ввели индивидуальные защитные панцири, но это не помогло. Один юноша, который пришел к нам уже после установки экранов, однажды вечером за обедом вдруг сошел с ума: он кричал, что свиной окорок сейчас взорвется. Я боюсь даже думать, что было бы, если бы он взбесился во время дежурства!
Система постоянного психиатрического контроля намного снизила опасность внезапных помешательств у дежурных инженеров, но Кинг вынужден был признать, что эта система была неудачна: количество неврозов даже увеличилось.
– Вот так обстоят дела, доктор Ленц, – закончил он. – И с каждым днем они идут хуже. Вы можете нам помочь?
Но Ленц не имел готовых рецептов.
– Не так быстро! – предупредил он. – Вы нарисовали мне общую картину, но у меня пока нет точных данных, нет фактов. Мне надо осмотреться, самому разобраться в ситуации, поговорить с вашими инженерами, может быть, даже выпить с ними, чтобы познакомиться. Надеюсь, это возможно? Тогда через несколько дней мы, может быть, сообразим, что делать.
Кингу оставалось только согласиться.
– И очень хорошо, что ваши инженеры не знают, кто я такой. Предположим, для них я ваш старый друг, такой же физик, который приехал вас навестить, – вы не возражаете?
– Конечно, почему бы и нет! Я сам им так скажу.
(Окончание следует)
Андрей ЯКОВЛЕВ, Яков НАУМОВ
ТОНКАЯ НИТЬ [1]
Рисунки П. ПАВЛИНОВА
ГЛАВА 23
Поезд из Крайска пришел в Москву во второй половине дня. Семенов вышел на привокзальную площадь. Шел не спеша, внимательно оглядываясь по сторонам, но ничего не заметил. Между тем всю дорогу невдалеке от него находились оперативные работники. Сейчас в Москве крайских оперработников сменили Миронов и два сотрудника КГБ, выделенных ему в помощь.
Семенов потолкался у газетного киоска, у табачного, купил пачку «Казбека», направился в метро. Доехал до площади Маяковского. Там вышел и по улице Горького дошел до площади Пушкина, повернул на бульвар. Возле памятника Тимирязеву Семенов повернул и пошел обратно к площади Пушкина. В этот момент один из оперативных работников быстро поравнялся с Мироновым.
– В чем дело? – тихо спросил Миронов.
– Заметили вы на той скамейке мужчину в серой шляпе, который читает газету?
– Вижу. Кто это?
– Да я и сам толком не знаю, но он терся возле комиссионного магазина, где работает Макаров. Я там был и еще тогда его приметил. Он дважды заходил в магазин.
– Любопытно, – сказал Миронов. – А вы не заметили, он обратил внимание на появление Семенова?
– Трудно сказать, я его не сразу увидел. Мне только кажется, что когда мы шли вперед, к памятнику Тимирязеву, он сидел без перчаток, а теперь их надел.
– Я подсяду к нему, – решил Миронов. – Вдруг Семенов вернется? На всякий случай держите фотоаппарат наготове. Потребуется – фотографируйте.
Оперативный работник молча кивнул и прибавил шагу. Андрей повернул обратно, не спеша подошел к скамейке, на которой сейчас, кроме мужчины в серой шляпе, никого не было, и с видом очень усталого человека сел. Незнакомец сидел с одного края скамейки, чуть к середине. Миронов устроился на другом, вполоборота к соседу.
Прошло пять минут, десять. Миронов сидел, откинувшись на спинку скамейки, полуприкрыв глаза. Все так же сидел и мужчина. Вдруг он зашевелился, снял перчатки, сунул их в карман и снова взялся за газету.
Миронов краешком глаза заметил Семенова, возвращавшегося от площади Пушкина.
– Прошу извинить, может, чуток потеснитесь? – обратился Семенов к человеку в серой шляпе.
Тот буркнул что‑то невнятное и слегка отодвинулся.
Семенов молча сел, достал из кармана пачку «Казбека», вынул папиросу и принялся рассеянно ее разминать между пальцами. Незнакомец чуть оживился.
– Не угостите ли папиросой? – обратился он к Семенову. – Свои дома забыл.
– Отчего же, – ответил Семенов, протягивая ему пачку. – Пользуйтесь.
Незнакомец взял пачку, достал оттуда папиросу, а пачку опустил себе в карман. В правый карман, как сумел заметить Миронов.
– Сосед, а папиросы? – с ухмылкой спросил Семенов.
– Простите, рассеянность проклятая, – виновато сказал тот и вынул пачку «Казбека» из левого кармана, отдал ее Семенову.