Евгения Иосифовна Яхнина Моисей Никифорович Алейников
Шарло Бантар
Евгения Иосифовна Яхнина
Моисей Никифорович Алейников
Шарло Бантар
Историческая повесть
Оформление Л. Зусмана
Рисунки А. Ермолаева
Париж рабочих с его Коммуной всегда будут чествовать как славного предвестника нового общества. Его мученики навеки запечатлены в великом сердце рабочего класса.
Карл Маркс. Гражданская война во Франции.
Глава первая
Кафе «Весёлый сверчок»
15 мая 1871 года оживление, как всегда, царило в скромном кафе «Le Cri‑Cri Joyeux», что в переводе на русский язык означает «Весёлый сверчок».
И, хотя над Парижем уже сгустились мрачные тучи и версальские войска всё упорнее и ожесточённее атаковали подступы к городу, это, видимо, не смущало ни владелицу кафе, ни его посетителей. То были по большей части хорошо знакомые и мадам Дидье и её подручному Шарло Бантару жители предместья Бельвиль, улиц Сен‑Мор и Фонтен‑о‑Руа, на перекрёстке которых помещалось кафе.
Собственно говоря, мало кто знал настоящее имя юного Бантара. И в кафе и во всём районе его звали Кри‑Кри, то есть Сверчок.
Это был рослый, крепкий четырнадцатилетний мальчик с чёрными живыми глазами и непокорными тёмными волосами. Утомительный труд в кафе не согнал с его смуглого лица здорового румянца.
Кри‑Кри весь день носился из одного конца кафе в другой, частенько выбегал на улицу или спускался в подвальное помещение, где хранился запас вина. Никто не видел, чтобы Шарло когда‑нибудь сидел или отдыхал, зато все знали, что бегать и прыгать он мастер.
Мадам Дидье была скупа и мелочна. Кри‑Кри работал хорошо, хозяйка не могла пожаловаться, но на всякий случай держала его в ежовых рукавицах.
– Он ловкий и расторопный, – говорила мадам Дидье своей подруге, мадам Либу, – но, к сожалению, очень ветреный!
При этом она закатывала глаза и всплёскивала короткими руками, слишком короткими даже для её небольшой грузной фигуры. То и дело в кафе раздавался её повелительный окрик:
– Кри‑Кри, сюда!
– Кри‑Кри, подай чистый стакан!
– Кри‑Кри, неси вино!
Кри‑Кри всюду поспевал. А иной раз, улучив свободную минутку, он вскакивал на табурет и, к великому удовольствию посетителей, пел «Карманьолу».[1]
Сам Карлик Тьер[2]начал
Грозить
Нас всех в Париже
Перебить.
Но дело сорвалось
У них…
Отпляшем «Карманьолу»
Под гром пальбы!..
При этом он отбивал такт ногой и размахивал ложкой или вилкой, как дирижёрской палочкой, приглашая гостей подхватить припев.
И посетители дружно подпевали:
Отпляшем «Карманьолу»
Под гром пальбы!..
«Гром пальбы» – грохот версальской артиллерии, атаковавшей Париж и днём и ночью, – не утихал уже два месяца.
18 марта в Париже народ взял власть в свои руки и провозгласил новое государственное устройство – Коммуну. Ярые противники революции, из которых состояло свергнутое французское правительство, не захотели с этим примириться. Они бежали в Версаль,[3]откуда им было удобно готовиться к борьбе с коммунарами. Первое, что они предприняли, был сговор с военными врагами французов – пруссаками, с которыми только недавно заключили перемирие и которые заняли значительную часть Франции. С помощью версальцев противники Коммуны 2 апреля начали бомбардировку Парижа.
Весь трудящийся Париж, как один человек, встал на защиту революции. Повсюду слышалась священная клятва: «Коммуна или смерть!»
Воодушевлённые великими идеями Коммуны, парижане верили в их торжество и бодро смотрели вперёд, не сомневаясь в грядущей победе.
Мадам Дидье часто сетовала на тяжёлые времена, хотя «Весёлый сверчок» стал в дни Коммуны излюбленным местом отдыха для многих жителей рабочего предместья. И хозяйка знала, что этим она немало обязана весёлому нраву, находчивости и расторопности своего подручного.
Сегодня всё шло у Кри‑Кри как обычно. Он подавал, пел, острил, а когда представлялась возможность, жонглировал тарелками. Ах, как мадам Дидье опасалась при этом за свою посуду! Но ей приходилось терпеть, так как эта затея Кри‑Кри имела неизменный успех у публики.
Между тем мальчик то и дело подбегал к окну и поглядывал на башенные часы, украшавшие причудливый фасад противоположного дома. Он решил воспользоваться, наконец, правами, предоставленными Коммуной малолетним рабочим.
До сих пор Кри‑Кри работал по шестнадцати часов в сутки без воскресного отдыха. Но сегодня он не останется в кафе ни на минуту после установленного времени! Пусть мадам Дидье злится, пусть причитает, что она бедная, беззащитная вдова, которую легко обидеть!..
– Кри‑Кри, – прервал его размышления скрипучий голос хозяйки, – ты опять зеваешь? Получи с гражданина… как его там… Постоянно забываю фамилию этого поэта! Ты помнишь?
– Как не помнить! Знаю, и даже очень хорошо: гражданин Лимож.
Кри‑Кри подошёл к красивому молодому человеку в бархатной куртке. Отвесив преувеличенно вежливый поклон и делая вид, что снимает при этом воображаемую шляпу, Кри‑Кри сказал:
– С вас получить, гражданин Лимож? Мне очень неприятно вас беспокоить, но… как говорится о нашем кафе:
Нельзя пройти, чтоб не войти,
Нельзя войти, чтобы не пить.
Чтобы пить – надо заплатить!
Лимож сидел задумчивый, откинув голову на спинку стула. Теперь он вдруг заинтересовался мальчиком, на которого до сих пор не обращал внимания. Лицо его осветила улыбка, когда он сказал:
– Э, да ты тоже поэт! Чудесно!.. Получи. А вот это возьми себе.
Но протянутая ладонь Лиможа с блестящими серебряными монетками повисла в воздухе. Кри‑Кри отпрянул от него и произнёс с достоинством:
– Сын Коммуны, племянник члена Коммуны Жозефа Бантара, Шарло Бантар, по прозвищу Кри‑Кри, подачек не берёт!
– Вот они, плоды революции! – вскричал Лимож, бросаясь к мальчику. – Коммуна пробудила в тебе человеческое достоинство, сделала тебя человеком. Ты вправе называться её сыном. Дай же мне пожать твою руку, маленький коммунар!
От неловкого движения поэта бутылка с сельтерской закачалась, опрокинулась и покатилась по столику.
Кри‑Кри быстро подхватил её, но его уже настиг пронзительный голос мадам Дидье:
– Кри‑Кри, несносное создание! Что ты там разбил?
Шарло рассмеялся и крикнул:
– Что вы, мадам Дидье! Разве я когда‑нибудь бью посуду? Хотя, как говорится, на всякой пирушке бывают разбитые кружки.
С этими словами Кри‑Кри последовал за мадам Дидье, копируя её походку и жесты так забавно, что посетители покатывались со смеху.
Мадам Дидье в недоумении обернулась, но Кри‑Кри уже принял свой обычный вид и на его лице появилось невиннейшее выражение. Он повторил этот манёвр дважды, к большому удовольствию посетителей кафе.
В это время в дверях показалась пожилая поджарая женщина с выцветшим лицом и тонкими бескровными губами. Голова её была повязана чёрной шалью. В одной руке она держала сумку для провизии, в другой – корзинку с чёрным котом.
Мадам Дидье радостно устремилась к своей лучшей подруге:
– Добро пожаловать, дорогая мадам Либу! – И, торопливо оглядываясь по сторонам, добавила шёпотом: – Вы слышали новость? Заводчик Кайль заявил Коммуне, что у него больше нет материала для отливки ядер.
– Это очень хорошо! – зашипела в ответ мадам Либу. – Ведь коммунары уже сняли все чугунные решётки вокруг деревьев на бульварах и в общественных садах. Что ещё осталось?
У мадам Либу было столько же оснований бояться коммунаров и желать их скорой гибели, как и у мадам Дидье. Владелица крупной хлебопекарни в этом же районе, она не могла примириться с тем, что Коммуна запретила ночной труд в булочных.
Теперь двадцать пекарей, работавших в её хлебопекарне, не должны были больше стоять у печи по шестнадцати часов без передышки. Почувствовав себя равноправными членами общества, они заговорили с ней другим языком.
Глубоко в душе затаила мадам Либу злобу на людей, осмелившихся посягнуть на её доходы.
– Я полагаю, что акции продавать не следует, – продолжала шептать мадам Либу с таинственным видом. – Один служащий банка сказал мне по секрету, что правительство Коммуны не предполагает реквизировать банковские ценности. Таким образом, они останутся в сохранности до тех пор, пока не вернётся старое правительство. В банке сидят надёжные люди, преданные господину Тьеру. Они делают то, что надо… Говорят, с их помощью уже немало золота перевезли в Версаль…
– Ну, а если Коммуна удержится, – перебила подругу мадам Дидье, – тогда бумаги останутся у нас на руках. А я бедная вдова. Что я в этих денежных делах понимаю?
Последние слова мадам Дидье произнесла, как всегда, со слезами в голосе.
Кри‑Кри прервал, их беседу. Тоном мадам Дидье он приветствовал гостью:
– Добро пожаловать, мадам Ибу![4]
Виноторговец Дебри, добродушный толстяк, завсегдатай «Весёлого сверчка», раскатисто захохотал:
– А ведь она и в самом деле смахивает на сову!
– Сова, как есть сова! – подтвердил водонос Оливье.
Мадам Либу вспыхнула:
– Сколько раз говорила я тебе, дрянной мальчишка: моя фамилия – Либу!
– Виноват, мадам Либу! К вашим услугам, мадам Либу! – запищал Кри‑Кри, увиваясь вокруг старухи.
– Порцию кровяной колбасы! – крикнул вновь вошедший посетитель, молодой гравёр Лоран Круо.
В мирное время в «Весёлом сверчке» подавались только холодные и горячие напитки. Теперь же мадам Дидье добывала кое‑какие продукты, чтобы посетители кафе могли здесь и позавтракать.
Кри‑Кри поспешил на зов Круо, но по дороге незаметно вытащил из корзинки мадам Либу кота, высоко поднял его над головой и побежал в другой конец кафе, выкрикивая на ходу:
– Парижане, спешите взглянуть на единственного чёрного кота, которого не успели съесть во время первой осады Парижа!..[5]Спешите! Спешите!
Под всеобщий хохот и негодующие окрики хозяйки и её подруги Кри‑Кри водворил кота на место.
Лимож встал и знаком подозвал к себе расшалившегося мальчика.
– До свидания, мой маленький собрат Шарло Бантар! – сказал он. – Когда Коммуна победит, мы найдём лучшее применение твоим способностям.
Кри‑Кри просиял. Ему очень польстило внимание поэта, которого знал и любил рабочий Париж.
Проводив Лиможа до дверей, Кри‑Кри выглянул на улицу. Часы показывали пять. Сейчас он объяснится с мадам Дидье. Но как начать? У неё была тяжёлая рука. Правда, теперь эта рука не опускалась больше на выносливую спину мальчика, однако, по старой привычке, он всегда с опаской приближался к хозяйке. Пораздумав минуту, он решил отложить разговор до тех пор, пока не окончит уборку и, таким образом, не выполнит до конца своих обязанностей.
На одном из столиков Шарло заметил оставленное кем‑то свежеотпечатанное воззвание Коммуны.
Кри‑Кри прочёл воззвание, любовно расправил и вывесил на стене, на самом видном месте.
Это было обращение к солдатам Версаля:
СОЛДАТЫВЕРСАЛЬСКОЙ АРМИИ!
Мы отцы семейств. Мы сражаемся, чтобы наши дети не очутились под игом военного деспотизма, как это случилось с вами. Вы тоже когда‑нибудь будете отцами. Если вы начнёте стрелять в народ, ваши сыновья проклянут вас, как проклинаем мы солдат, стрелявших в народ в июне 1848 года[6]и в декабре 1851‑го.[7]
Два месяца тому назад, 18 марта, ваши братья из парижской армии, возмущённые трусами, продавшими Францию, побратались с народом. Сделайте, как они!
Солдаты! Наши дети и наши братья! Слушайте, что мы говорим, и пусть решает ваша совесть!
Мадам Дидье подплыла к воззванию, прочла несколько первых строк и заискивающе обратилась к Шарло:
– Послушай, дружок, что бы ни говорил твой почтенный дядюшка, всё может случиться. Поэтому… поэтому… – Она явно не находила слов.
– Что «поэтому»? – Кри‑Кри насторожился. Он даже забыл о намерении отстоять своё законное право на отдых.
– Стоит ли украшать кафе такими вот объявлениями? Не лучше ли мало‑помалу снимать со стен и эти картинки? – Мадам Дидье выразительно ткнула пальцем в один из плакатов: на нём был изображён в карикатурном виде глава версальского правительства Адольф Тьер.
– Снять плакаты «Пер Дюшена»? Да ни за что! – отрезал Шарло. И, вспомнив наиболее убедительный для хозяйки довод, добавил: – Так поступают только враги Коммуны!
Заплывшие жиром глазки мадам Дидье беспокойно забегали.
Хозяйка «Весёлого сверчка» всегда посматривала на стены своего кафе с опаской. Со дня 18 марта Кри‑Кри любовно украшал их плакатами и карикатурами популярной революционной газеты «Пер Дюшен», которая беспощадно высмеивала версальских министров.
«Ах, старая ведьма! Ты ждёшь не дождёшься версальцев. Никогда их тебе не увидеть!» – подумал Кри‑Кри, а вслух сказал:
– Мой рабочий день окончен, мадам Дидье!
Старуха раскрыла рот от удивления, но Кри‑Кри уже был за дверью, откуда донёсся его насмешливый голос:
– До свидания, мадам Дидье!
Мадам Дидье тяжело вздохнула, вдруг поняв, что её власть над Кри‑Кри утеряна безвозвратно. Несмотря на видимую покорность своего подручного, она начинала его побаиваться. Ох, с каким удовольствием она надавала бы ему затрещин, как бывало прежде!
Но, увы, минувших дней не вернёшь, и о затрещинах, пожалуй, придётся забыть навсегда.
Глава вторая
«Весёлый сверчок» превращается в клуб
Жилище Кри‑Кри – или, вернее, место, где он ночевал, – находилось на заброшенном пустыре, примыкавшем к помещению кафе «Весёлый сверчок». Когда‑то оно служило пристанищем для сторожа, охранявшего большой фруктовый сад банкира Дюкема.
Днём Шарло никогда не удавалось ни минуточки отдохнуть в собственном «особняке», как мальчик называл своё скромное обиталище.
Сторожка Кри‑Кри действительно стояла особняком от других жилых и торговых зданий. Высокий каменный забор отделял пустырь от соседних строений, а со стороны улицы Фонтен‑о‑Руа тянулась железная ограда. Дикий виноград причудливо разросся вдоль всей решётки, и его зелёная густая листва сделала её непроницаемой для глаз.
За несколько лет перед тем пожар уничтожил жилой дом и сад. Владелец участка приобрёл дом в другом районе, а некогда цветущий клочок земли превратился теперь в заброшенную, заросшую травой площадку. Огонь не тронул сторожку, и предусмотрительная мадам Дидье превратила её сначала в склад для всяких ненужных вещей, а затем в жильё для своего подручного. Таким образом, мальчик всегда был у неё под рукой.
Кри‑Кри торопливо приоткрыл дверь каморки и бросил передник на койку. Затем взял со стола маленький свёрток, упакованный в газету. В нём была лепёшка, которую Шарло сберёг от утреннего завтрака и отложил для своей подруги Мари.
Теперь скорее отсюда, пока хозяйка ещё чего‑нибудь не придумала!
Но как пройти мимо кафе и не заглянуть в окно, не посмотреть, как там без него управляется мадам Дидье! Пусть‑ка побегает одна и узнает, сколько хлопот выпадает каждый день на его долю!
Но едва Кри‑Кри приблизился к окну кафе, как оттуда донёсся знакомый голос:
– Добрый день, мадам Дидье!
Мальчик остановился и стал прислушиваться. Появление в «Весёлом сверчке» члена Коммуны Жака Дюмениля в неурочный час показалось Кри‑Кри по меньшей мере странным. С тех пор как парижане провозгласили Коммуну, Жак появлялся ежедневно в «Весёлом сверчке» ровно в девять часов утра. Обычно он ещё не успевал ничего спросить, а Кри‑Кри уже спешил подать ему стакан кофе с кусочком хлеба из тёмной муки.
И вот сегодня впервые Дюмениль оказался здесь в конце дня. Для этого, очевидно, он раньше обычного ушёл из ратуши,[8]где работал всегда до поздней ночи.
В 1792 году, в самый разгар революции, ему было всего восемь лет, но в его памяти на всю жизнь запечатлелся день 10 августа. В этот знаменательный день народ штурмом взял Тюильрийский дворец и арестовал короля Людовика XVI и его семью. Среди полутора тысяч рабочих, павших в этом бою, был убит и отец Жака – Виктор Дюмениль. Позднее, в февральскую и июньскую революции 1848 года, Жак сражался в рабочих предместьях – и как рядовой солдат, и как командир батальона.
Полицейские жестоко преследовали его. Не раз ему удавалось бежать из тюрьмы, ускользать из цепких лап жандармов, и всё же половину своей жизни он провёл в тюрьмах и ссылке.
Дюменилю стукнуло восемьдесят семь лет, но годы не согнули его спину, не затуманили память. Неудивительно, что он прослыл увлекательным рассказчиком. Его многочисленные слушатели не переставали удивляться свежести воспоминаний старика.
Как и другие подростки, Шарло восхищался Дюменилем и его героическим прошлым.
Услыхав голос Дюмениля, Кри‑Кри передумал: нет, он не уйдёт из кафе! Пусть Мари и Гастон, с которыми он условился встретиться на Страсбургском бульваре, бранят его за то, что он не пришёл. Впрочем, всякий, у кого на плечах голова, а не пустой горшок, сам догадается: если Шарло Бантар не сдержал слова – значит, были на то важные причины.
Не много времени понадобилось Кри‑Кри, чтобы отнести домой свёрток с лепёшкой, надеть на ходу передник и снова очутиться в кафе. Здесь, к своему удивлению, молодой официант увидел рядом с Дюменилем члена правительства Коммуны Эжена‑Луи Варлена.
Варлен молча рассматривал плакат, висевший на стене против входа. Рисунок изображал Тьера: при помощи прусского солдата с лицом Бисмарка[9]Карлик силился повалить французского рабочего, олицетворяющего революционный Париж.
Чёрная борода, матовый цвет кожи, горящие чёрные глаза, а в длинных кудрявых волосах – проседь, преждевременная для тридцатилетнего мужчины. Улыбка неожиданно вспыхнет, так же быстро исчезнет, озарит на минуту лицо и вдруг придаст ему детское выражение.
Таким был Варлен в эти майские дни 1871 года. Отец Варлена, крестьянин‑бедняк, отказывал себе в куске хлеба, чтобы сын мог учиться в городе переплётному делу. Варлен скоро сделался искусным мастером. Но, учась ремеслу, всегда находил время для чтения и как мог пополнял свои знания. Никто им не руководил: всеми полученными знаниями он был обязан своему пытливому уму, жажде постичь как можно больше. Так рабочий‑самоучка к моменту провозглашения Коммуны стал широкообразованным человеком.
До провозглашения Коммуны Кри‑Кри часто встречал Варлена у дяди Жозефа, с которым жил, пока не получил место официанта в «Весёлом сверчке».
Варлена и Бантара сблизила не только общая профессия. И тот и другой с юности восприняли социалистические идеи, и это навсегда закрепило их дружбу.
Оба друга с юных лет участвовали в рабочем движении Франции против угнетателей – капиталистов. Позднее они с тем же пылом взялись за организацию секций Интернационала в Париже и других городах Франции.
Правительство Наполеона III быстро поняло, какую силу таит в себе объединение рабочих, и начало жестоко преследовать членов Интернационала.
В 1868 году главные руководители Парижской секции были преданы суду.
Защитительная речь Варлена, на которого с надеждой взирал французский пролетариат, была смелым и гневным обвинением буржуазии.
«…Миллионам детей бедняков, – говорил Варлен на суде, – не во что одеться, а в магазинах выставлены роскошные материи, на производство которых потрачены десятки тысяч рабочих дней. Большинству тех, кто их создал, заработка не хватает на покупку самых обыденных вещей, а в это время кругом них ничего не делающие люди проживают огромные деньги. Рабство погубило древний мир. Современное общество тоже погибнет, если не прекратит страданий большинства, если правящие будут по‑прежнему думать, что народ должен трудиться и терпеть лишения, чтобы содержать в роскоши привилегированное меньшинство…
…Среди этой роскоши и нищеты, угнетения и рабства мы находим, однако, утешение. Мы знаем из истории, как непрочен тот порядок, при котором люди умирают от голода у порога дворцов, переполненных всеми благами мира…»
Варлен был осуждён и брошен в тюрьму, но после окончания срока заключения продолжал работу по объединению рабочих.
Вскоре над трудящимися Франции и Пруссии нависла угроза страшного бедствия – войны. Правительства Франции и Пруссии уже давно к ней готовились.
Наполеону и окружавшим его хищным спекулянтам война сулила новые прибыли. Министр иностранных дел Пруссии канцлер Бисмарк, за спиной которого стояла прусская буржуазия, рассчитывал в результате победоносной войны отторгнуть от Франции две её богатейшие провинции – Эльзас и Лотарингию.
Генеральный совет Интернационала и его секции во Франции и Германии стремились сплотить рабочих для совместной борьбы с зачинщиками войны. Пролетарии теперь уже понимали, что капиталисты затевают грабительские войны ради личного обогащения, тогда как рабочие и крестьяне проливают свою кровь и ещё больше голодают после каждой такой войны, всё равно – кончилась ли она победой или поражением.
В то время во Франции не было сильной политической партии, которая могла бы руководить борьбой пролетариата против капиталистов и имперских министров. Возникавшие случайно рабочие выступления быстро подавлялись. Правительство не останавливалось перед самыми жестокими мерами, вплоть до расстрела мирных демонстраций.
Поход правительства против Французской секции Интернационала особенно усилился перед войной. Были сфабрикованы фальшивые документы о том, что члены Парижской секции Интернационала якобы готовят заговор против жизни императора. На этом основании снова арестовали и предали суду многих руководителей рабочего движения.
Но борцы за свободу и на этот раз не побоялись сказать всю правду в лицо своим врагам. Члены Интернационала громко говорили об истинных намерениях буржуазии и предсказывали грядущее торжество социализма, когда пролетарии будут сами распоряжаться своей судьбой.
Молодой токарь Шален прочёл на суде коллективное заявление всех обвиняемых.
«Основная идея Интернационала, – говорил Шален, – в том, что рабочий класс должен рассчитывать только на собственные силы.
Народ прежде всего хочет управлять сам, без всяких посредников. Он хочет полной свободы…
…Мы останемся верными и преданными членами Интернационала», – закончил свою речь Шален.
Будущий член Коммуны механик Авриель говорил судьям:
«Не думайте, что Интернационал – это маленькая кучка людей. Интернационал – громадная рабочая масса, и она требует своих прав».
Осуждением буржуазных правителей прозвучали слова чеканщика Тейса:
«Ваша экономическая и промышленная система приводит к неизбежному роковому результату. Одни умирают от голода, другие – от обжорства».
«Я не член Интернационала, но после суда присоединюсь к нему», – гордо заявил Асси, один из организаторов известных стачек на пушечных заводах в Крезо.
По приговору суда мужественные борцы за свободу были снова брошены в тюрьму. Прошло не более двух недель после этого, и началась война, которая закончилась для Франции позорным миром.[10]
Бесславно закончила своё существование Вторая империя. Народ восстал, свергнул Наполеона III, устранил его министров и взял власть в свои руки. Была провозглашена Коммуна. Освобождённые из тюрем борцы за свободу стали в первые ряды строителей нового общества.
С первых же дней существования Коммуны Варлен – там, где он всего нужнее, где работа кажется наиболее важной и трудной. Только начинает создаваться новое революционное правительство, и он берётся за упорядочение финансов молодого государства; надвигается угроза военного нападения на Париж – Варлен становится одним из организаторов обороны города. Туго приходится с продовольствием: надо накормить жителей столицы, и Варлену поручают это дело. Нельзя забывать о бойцах Коммуны, их жёнах и детях, а также о сиротах и вдовах, павших в бою. О них печётся всё тот же Варлен.
После революции 18 марта Эжен‑Луи Варлен появился в «Весёлом сверчке» впервые. И не потому, что это кафе было слишком просто для министров. Нет, делегаты Коммуны[11]были скромны, и Варлен довольствовался малым. После двенадцатичасовой работы в ратуше, где происходили заседания членов Коммуны и разместились многие правительственные учреждения, Варлен вместе с делегатом финансов Журдом отправлялся в небольшой трактир «Котёл». Эта столовая, где рабочие получали обед по дешёвой цене, была организована Варленом на кооперативных началах ещё до революции. Делегаты недолго засиживались здесь за обедом, который обычно состоял из крутого яйца, хлеба на два су[12]и кружки пива.
Между тем каких только басен не рассказывали враги Коммуны о роскошной жизни членов революционного правительства! Но рабочие хорошо знали, что жена министра Журда сама стирает бельё в общественной прачечной для мужа и его друга Варлена…
Появление Варлена в «Весёлом сверчке» озадачило Кри‑Кри ещё больше, чем приход Дюмениля в неурочный час.
– Что же ты не идёшь гулять? – не без ехидства задала вопрос мадам Дидье. Она знала, что Кри‑Кри никуда не уйдёт, раз пришёл Дюмениль.
– Как же я вас оставлю, когда приходят всё новые и новые посетители! Вам будет трудно справиться одной, – сказал Шарло таким тоном, будто приносил жертву. – Выходит, что мне никак нельзя уйти… Ладно, я останусь, раз уж так вышло. Но зато, когда я пойду за цикорием на улицу Каштанов, я погуляю вдоволь и посмотрю, что делается в Париже.
И Шарло подбежал к Дюменилю, готовый выполнить заказ почётных гостей.
– Сейчас сюда придёт и твой дядя, – сказал Варлен, поздоровавшись с мальчиком.
Для Кри‑Кри это была приятная, но в то же время тревожная новость. Его дядя, член Коммуны Жозеф Бантар, вот уже десятый день сражался на укреплениях у деревни Исси, которая подвергалась непрерывным атакам версальской армии. Поэтому Кри‑Кри с нетерпением ждал оттуда вестей. Дядя Жозеф вернулся – не значит ли это, что защитникам Исси пришлось оставить деревню? В последние дни оттуда шли плохие вести.
– Дядя Жозеф в Париже?! – не то спросил, не то воскликнул Шарло.
– Да, он возвратился этой ночью, – вмешался в разговор Дюмениль. Подняв на Кри‑Кри свои светлые, чистые, как у ребёнка, глаза, он спросил: – Скажи, ты знаешь Дюфруа? Он почти твой сверстник.
– Знаю, конечно. Он всего на год старше меня, а уже давно дерётся с версальцами. Кто его не знает!
В голосе мальчика звучала обида: дядя Жозеф не позволял ему стать под ружьё и сражаться рядом с Дюфруа! Но тотчас тревога за судьбу молодого коммунара заставила Кри‑Кри забыть собственные огорчения:
– Что‑нибудь случилось с Дюфруа?
– Да, Шарло… Он погиб вчера… вместе с другими героями, защитниками Исси.
Все сидевшие за столиками встали.
Имя шестнадцатилетнего Дюфруа незадолго перед тем облетело весь Париж: благодаря его мужеству и смелости коммунары удержали очень важную стратегическую позицию. Случилось это в конце апреля, когда атаки версальцев на военные форты, охранявшие подступы к Парижу, стали особенно жестокими и упорными.
Коммунары не подготовились вовремя к гражданской войне. Совет Коммуны не выделил для обороны настоящих боевых и опытных руководителей; среди членов правительства не было согласия по вопросу о военной тактике в борьбе с версальскими вооружёнными силами. Одни, более опытные в военных делах и в революционных битвах, считали необходимым вести наступательные бои, другие признавали более правильной тактику обороны.
Неопытное военное руководство не сумело использовать большие вооружённые силы, какими располагала Коммуна, и распределить их как надо на фронте.
А в это время неприятель получал из Пруссии сильные подкрепления. Несмотря на заверения Бисмарка, что прусские войска сохранят полный нейтралитет в гражданской войне во Франции, они на самом деле помогали Тьеру. В распоряжение Версаля было направлено сто двадцать тысяч пленных французских солдат. С севера и востока пруссаки блокировали Париж, лишив его возможности сноситься с остальной Францией.
Маркс из Лондона предупреждал членов Коммуны, что прусскому нейтралитету доверять нельзя, но Коммуна не воспользовалась его советами.
Неожиданное для коммунаров наступление больших версальских армий с юго‑западной стороны сделало очень затруднительной оборону Парижа. Несмотря на упорное сопротивление Национальной гвардии[13]версальские войска заняли несколько важных фортов.
На северо‑западе от Парижа неприятель овладел берегом Сены вплоть до Женевилье и всё настойчивее атаковал Нейи, превратив его в груду развалин. Южные форты Ванв и особенно Исси подвергались непрерывной бомбардировке.