А Кливель продолжал:
– Знаю, что не нарочно. Но голову терять никогда не надо. А насчёт ружей – никто и не собирается отнимать их у вас. Раз борьба перешла на улицы, никогда нельзя знать, какое оружие понадобится – шаспо или лопата. То и дело приходится одно откладывать, а за другое браться.
Теперь юноши поняли, что на них лежит не меньшая ответственность, чем на взрослых федератах. Они выслушали командира молча, понимая, что на такое доверие каждый из них обязан ответить не словами, а делом. Не дожидаясь повторения команды, они стали брать лопаты одной рукой, не выпуская шаспо из другой.
Вооружённые лопатами и ружьями, сорок два мальчика тотчас построились по двое и быстро зашагали вслед за батальоном женщин к Иенскому мосту, где с рассветом ожидался бой.
Леон Кару, самый маленький ростом, в годильотах,[56]слишком больших для его ног и потому подвязанных шнурком, мерно и громко отбивая шаг, запел вдруг неожиданно низким для него баском:
Душою чист и ясен я,
Горжусь собою, право,
И знамя ярко‑красное
Пришлося мне по нраву.
Оно, как кровь моя, цветёт,
Что в сердце у меня течёт.
И ребята дружно подхватили:
Да здравствует Коммуна,
Ребята!
Да здравствует Коммуна!
………………………………………
Я ненавижу злых людей,
Кто бьёт ребят и мучит,
И я всегда для всех детей
Товарищ самый лучший.
Мы дружно, весело живём
И песни радостно поём.
Да здравствует Коммуна,
Ребята!
Да здравствует Коммуна!
Коммуна! Слушайте, друзья,
Вот что она такое.
Хочу сказать об этом я
Всем маленьким героям.
Коммуна – значит братски жить,
А вырастем – тиранов бить.
Да здравствует Коммуна,
Ребята!
Да здравствует Коммуна!
Чтоб нам республики своей
Крепить закон и право,
Нам нужно свергнуть королей
С их подлою оравой…
Не нужно больше нам богов,
Ни иисусов, ни попов.
Да здравствует Коммуна,
Ребята!
Да здравствует Коммуна!
Придёт пора для всех семей,
Когда – где ни пройдёте –
Босых, оборванных детей
Нигде вы не найдёте…
И будет кров и хлеб у всех,
Работа и весёлый смех!
Да здравствует Коммуна,
Ребята!
Да здравствует Коммуна![57]
Бульвары Парижа были в это время оживлены, как обычно. По тротуарам шли приказчики из магазинов, служащие – с работы, публика – в театры, которые были переполнены, как всегда. Дети весело перекликались, взрослые перебрасывались шутками. Рядом с воззваниями правительства Коммуны пестрели афиши с извещениями о новых спектаклях.
Париж трудящихся всё ещё не верил, что кучка тунеядцев, хищников и предателей, укрывшихся в Версале, осмелится переступить порог города, где каждый камень мостовой был окроплён кровью борцов за свободу и взывал о мести.
Глава одиннадцатая
В оружейных мастерских
О вступлении вражеских войск в Париж Бельвиль узнал поздно вечером.
Двери «Весёлого сверчка» были уже закрыты для новых посетителей. Кафе опустело. Задержались, как всегда, только два вечерних посетителя: водонос Оливье и газовщик Леру, которые всегда заканчивали свой трудовой день позднее других. Один должен был обеспечить жителей квартала водой на утро, другой – проверить, горят ли газовые фонари. Как водопроводные установки, так и газовые заводы со времени первой осады Парижа немцами и второй – версальцами работали с перебоями. Рабочие же предместья и до войны плохо снабжались водой и газом, так что Оливье и Леру были тем более желанными гостями для каждого бельвильца.
Мадам Дидье сосредоточенно подсчитывала дневную выручку. Она отрывалась от этого важного занятия лишь для того, чтобы поторопить Кри‑Кри, который подметал пол, не выпуская в то же время из рук газеты «Крик народа». Несмотря на ворчание мадам Дидье, он то и дело останавливался, зажимал щётку между коленями и, строка за строкой, жадно поглощал статью, озаглавленную «Подвиг учительницы».
Ещё днём, когда он вернулся после концерта из Тюильри, он услыхал о героическом поведении Мадлен Рок, сражавшейся у ворот Ла‑Рокетт. Посетители кафе громко восторгались мужеством молодой женщины.
Кри‑Кри ловил на лету каждое услышанное слово, но ему самому не удавалось даже урывками прочесть газету. Мадам Дидье сердилась на своего подручного за долгое отсутствие и не оставляла его в покое ни на минуту. К тому же в этот воскресный день благодаря хорошей погоде публика высыпала на улицы и осаждала «Весёлый сверчок».
Теперь наконец Кри‑Кри погрузился в чтение газеты, которую ему дал Оливье.
«…Редут у ворот Ла‑Рокетт был превращён вражеской артиллерией в груду развалин. Войска коммунаров были разгромлены, у орудий никого не осталось. Командир редута приказал защитникам отступать.
Но вдруг из отряда женщин выступила вперёд Мадлен Рок и крикнула: “Я никуда отсюда не уйду!”
Тогда остальные женщины, а вслед за ними и национальные гвардейцы стали кричать: “И я не уйду! И я не уйду!” Мадлен Рок развернула знамя и с кличем: “За мной! За Коммуну!” – бросилась вперёд.
Все, как один, пошли за ней в атаку на врага и опрокинули его. Версальцы бежали в беспорядке…»
Но Кри‑Кри так и не суждено было в этот день дочитать до конца увлекательный рассказ о подвиге Мадлен Рок, близкого друга Жозефа Бантара, а следовательно, друга и самого Шарло.
Тяжёлые и частые удары колокола бельвильской церкви ворвались в открытые окна кафе. Тревожный набат напомнил о недавнем ночном пожаре на фабрике военной амуниции, о вражеских руках, которые, как щупальца, проникали в тыл коммунаров и сеяли смерть и разрушение.
Все вскочили с мест и бросились к дверям. Даже мадам Дидье оставила на столе несколько неподсчитанных монет. Но нигде не было видно ни дыма, ни отблесков пожара.
Набат между тем становился громче и громче, улица заполнялась людьми, выбегавшими из домов. Люди в беспокойстве озирались, теряясь в догадках. Никто не мог понять причину тревожного призыва. Никто не знал, что следует предпринять.
– Кри‑Кри, – позвала хозяйка, – кончай скорее уборку!.. А я схожу к мадам Либу. Она всё знает… Ах, да вот и она сама, легка на помине!.. Пожалуйте, мадам Либу. Как хорошо, что вы пришли!
Кри‑Кри не удивился неожиданному появлению старой сплетницы. Он привык к тому, что обе подруги шептались по углам каждый раз, когда над Коммуной нависала опасность. Мальчик последовал за ними, чтобы услышать новости, принесённые мадам Либу.
Войдя в кафе, она тщательно прикрыла за собой двери, огляделась по сторонам и прошептала:
– Тьеровские солдаты уже в Париже!
Шарло решил немедленно бежать на редут к Гастону. Там он обо всём узнает, а потом разыщет дядю Жозефа. Но привычка уходить из кафе только после окончания уборки удержала его. Он поставил в шкаф недопитые стаканы Оливье и Леру, наскоро вытер столик, за которым они сидели, и взялся за щётку. Однако и в эту грозную минуту он не мог удержаться, чтобы не крикнуть вдогонку уходящей мадам Либу:
– До свидания, мадам Ибу!
Но и она и хозяйка оставили на этот раз без внимания его насмешку. Мадам Дидье была сильно возбуждена. Подойдя к стене, разукрашенной плакатами и воззваниями Коммуны, она молча уставилась на карикатуру, изображавшую палача Коммуны Тьера в виде уродливого карлика с головой жабы. Постояв так с минуту, она решительно ринулась вперёд и протянула обе руки, чтобы сорвать плакат.
Кри‑Кри сразу угадал намерение хозяйки и крепко сжал в руках щётку, готовый защитить прославленную карикатуру «Пер Дюшена».
Почувствовав за спиной насторожённый взгляд подручного, мадам Дидье невольно обернулась. Смутившись, она сказала:
– Надо это немедленно убрать. Не ровен час, сюда войдут солдаты. Ты слышал, что говорила мадам Либу?
– А вы слышали, что сказал дядя Жозеф? В Бельвиль враг не пройдёт. О плакатах не беспокойтесь, я спрячу их, когда это понадобится.
– Ну хорошо, хорошо, тебя не переспоришь! – смирилась хозяйка перед настойчивостью Шарло.
Надев маленькую шляпку, она направилась к выходу. У самой двери она обернулась и жалобно произнесла:
– Уж я на тебя надеюсь, Кри‑Кри. Смотри же, не подведи меня!
– Да уж будьте спокойны, не подведу. Можете идти, – кивнул ей головой Кри‑Кри.
Он запер входную дверь, отнёс ключ в своё жильё, оставил там передник и направился к сен‑флорентийским укреплениям, где рассчитывал увидеть Гастона.
Кри‑Кри долго ходил вокруг сен‑флорентийских баррикад, расспрашивая патрульных о батальоне школьников, но никто не мог объяснить ему, как разыскать его товарища.
– Здесь нет ни одного подростка. Земляные работы закончены, кладка камней тоже, – сказал ему национальный гвардеец. – Вот только женщины ещё занимаются последней отделкой. Видишь, украшают редут зелёным ковром, – с усмешкой показал он на проходившую женщину с корзинкой свеженарезанного дёрна. – Не забудь, Марго, выложить каёмочку из ландышей!
Женщина опустила корзину на землю и, улыбаясь, погрозила насмешнику пальцем:
– Ты же знаешь, дёрн мы кладём не для украшения, а для крепости, чтобы земля на скатах не осыпалась. А для красоты принесём и цветы. Видел ты ящики с цветами вдоль всей стены на баррикаде Шато д’О?
– Уж не для версальских ли гостей они предназначены?
Марго рассмеялась:
– Им не по душе придутся наши цветы. От них вот какие ягодки! – Марго показала на патронную сумку коммунара.
Кри‑Кри понравилась эта разговорчивая женщина, и он решил, что она‑то поможет ему разыскать друга.
– Не скажете ли, мадемуазель, – спросил он, – где батальон школьников? Он работал здесь.
– Ну и долго же ты гулял, если не знаешь, что твой батальон вот уже третий день за городом, исправляет повреждения на крепостном валу! Как же это ты отстал?
Кри‑Кри смутился. Он не заслужил такой обиды. Но как объяснить, почему он разыскивает батальон? Раз Марго подозревает его в дезертирстве, она всё равно не поверит. И он не находил нужных, убедительных слов. Наконец, покраснев от возбуждения, он крикнул:
– До сих пор я не мог быть в батальоне, а сейчас, если версальцы ворвались в город, я пойду с ними сражаться!
– Это другой разговор, – сказала серьёзно Марго, взваливая на плечи корзинку с дёрном. – Пройди на площадь Согласия, там как раз составляются отряды добровольцев. Желаю успеха!.. Как тебя зовут?
– Шарло Бантар.
– Ещё один Бантар! Не более получаса тому назад сюда приходил Жозеф Бантар. Не родня ты ему?
– Он мой дядя.
– Ну, извини, молодой человек. Я подумала, ты прогулял свой батальон. А коли ты Бантар, тогда всё понятно… Может, на площади ты встретишь и дядю. Там собралось много народу. Все жители, бежавшие из Нейи. Никому не хочется расставаться со свободой… Ступай, парень, прямо вдоль рва, к тем гвардейцам, что охраняют проход. До свидания, маленький Бантар! Счастливо!
Сен‑Флорентийский редут – прочное баррикадное сооружение – тянулся до самого Тюильрийского сада. Широкий, глубокий ров отделял его от площади Согласия. Единственный проход в земляной насыпи охраняли два национальных гвардейца. Они, как и предвидела Марго, доверчиво кивнули Кри‑Кри, подтверждая этим, что для него проход открыт.
Кри‑Кри часто бывал на площади Согласия. Не раз он забегал сюда, когда, выполняя поручение хозяйки, ходил в магазины на улицах Рояль и Елисейских полей. Его всегда манили прекрасные, живописно расположенные в центре площади фонтаны, среди которых высился обелиск из цельного куска розового гранита.
Но сегодня самая красивая площадь Парижа показалась Кри‑Кри совсем иной. По‑другому выглядели в этот час и восемь статуй по краям площади, олицетворявшие восемь главных городов Франции: Лилль, Страсбург, Бордо, Нант, Руан, Брест, Марсель и Лион. Около балюстрад, служивших основаниями для этих статуй, толпились сотни людей. Они громко разговаривали, переходили с места на место, строились в ряды, перекликались.
Кри‑Кри сновал между ними, надеясь встретить дядю Жозефа. Его он не нашёл, но зато, когда, разочарованный, уже собрался уходить, он заметил Мадлен Рок, окружённую женщинами разного возраста.
Шарло подошёл к ней и остановился, дожидаясь, пока кончит свой рассказ немолодая, но ещё стройная и крепкая женщина.
– …Спасаясь от версальских солдат, к нам в подъезд вбежал коммунар, – говорила она. – Я стирала бельё на третьем этаже и выскочила на площадку, когда услыхала на лестнице его торопливые шаги. Человек, опоясанный делегатским шарфом, улыбнулся мне и спросил, как пройти на чердак. «Хода на чердак здесь нет, – ответила я ему. – Но заходите к нам, не бойтесь. Если что случится, я выпущу вас через чёрный ход». – «Нет, – ответил коммунар, – разве я могу навлекать на вас такую опасность! Они убьют вас, если узнают, что вы посочувствовали мне». С этими словами он пошёл к выходу. Как я его ни уговаривала, он не вернулся. Только сказал: «Будьте счастливы! Когда ваши дети подрастут, расскажите им обо всём, что вы видели». Скоро мы услыхали внизу шум, а потом выстрелы. Я сбежала по лестнице и увидела того человека на тротуаре, у самой двери… Он лежал мёртвый… Я долго не могла оторвать глаз от его спокойного лица. Пришла я домой, наплакалась досыта и сказала себе: «Сидела ты всё время, Мариетта, в своём Нейи, ни во что не вмешиваясь. Вот и дождалась!» И, как только стемнело, я пробралась сюда. Не знаю, где сейчас мой муж и жив ли. В войну он пропал без вести. Но знаю: будь он здесь, он при шёл бы сюда, со мной. Только научите меня стрелять!
– Слушайте, гражданки! – обратилась Мадлен к женщинам. – Вы можете помогать Коммуне и без оружия в руках: нам нужны санитарки, маркитантки, нужны рабочие руки для восстановления разрушенных укреплений и для постройки новых баррикад. Выбирайте, что кому больше по душе.
– Посылайте куда надо!
– Приказывайте, всё будем делать!
Мадлен продолжала:
– Днём вы будете работать, вечером – учиться, как обращаться с ружьём. Я отведу вас в оружейные мастерские, там вас научат стрелять.
– Мадемуазель Рок, – воскликнул Кри‑Кри, – возьмите и меня! Я стрелял, но из старого ружья, а шаспо никогда не держал в руках.
Кивком головы Мадлен дала согласие.
Путь лежал мимо статуи, посвящённой Страсбургу.[58]
Несколько женщин и детей снимали ленты из чёрного крепа[59]и бессмертники. Другие подносили корзины со свежими цветами и зелёные ветки, укладывая их у основания статуи.
– Что они делают? – с недоумением спросил Шарло.
– В эти траурные ткани парижане одели статую в дни, когда министры, изменившие родине, отдали Пруссии наш Страсбург. Но рабочие не признают этой преступной сделки Тьера и Бисмарка. Коммунары верят, что Страсбург снова станет французским городом.
Мастерские для ремонта оружия занимали несколько больших залов в Луврском дворце.
Мадлен оставила сопровождавших её женщин перед зданием дворца, а сама вместе с Кри‑Кри вошла в дверь, на которой висела небольшая вывеска: «Цех починки ружей». В нескольких шагах от входа стояли две изуродованные митральезы.
– Мы и туда пойдём? – спросил Кри‑Кри, показывая в сторону митральез и имея в виду цех починки артиллерийских орудий.
– Нет, туда нам незачем. Самое интересное, что тебе надо увидеть, мы найдём и здесь. Вот, гляди, этого нет ещё нигде на свете, кроме Парижа! – сказала Мадлен, входя в помещение мастерской. Она показала на объявление, наклеенное на стене, рядом с дверью: – Прочти и запомни.
Мадлен вошла в дверь, на которой было написано: «Управляющий мастерскими».
Не теряя времени, Кри‑Кри приступил к чтению листка. Это было решение общего собрания рабочих. Речь шла об их участии в управлении мастерскими. «Так вот как на деле осуществляется то, о чём говорил дядя Жозеф 18 марта», – подумал Кри‑Кри.
Он иными глазами стал смотреть на всё, что происходило в помещениях мастерских.
Огромный, очень высокий зал с овальным стеклянным потолком, с красивыми переплётами больших оконных рам был ярко освещён газовыми фонарями. Они висели над каждым из верстаков, расположенных в два ряда по всей длине зала. Моторчики жужжали, как пчёлы; бесшумно скользили приводные ремни. Оружейники работали молча, сосредоточенно.
Несколько подростков с совками и метёлками в руках сновали между верстаками, подбирали с полу металлическую пыль, испорченные детали, уносили исправленные ружья и приносили другие со склада, где они ждали своей очереди, чтобы лечь на стол мастера. Опытные и старательные руки скоро снова направят их в бой.
Мадлен окликнула Кри‑Кри; он не сразу услыхал её голос. Впервые он видел этот свободный труд, работу людей, объединённых сознанием своего долга, благородной идеей борьбы за Коммуну, – людей, освобождённых от кнута хозяина. Шарло глядел не отрываясь на равномерные движения рабочих, на их оживлённые лица.
Мадлен поняла душевное состояние Кри‑Кри и смотрела на него молча. Он увидел её, вспомнил, зачем пришёл сюда, и шаспо, над которым трудился мастер за ближайшим верстаком, приобрело для него особый интерес.
Мадлен подошла к оружейнику и взяла исправленное ружьё.
– Пойдём, – сказала она мальчику, – я покажу тебе, как с ним обращаться. Наступит скоро час, когда это тебе пригодится.
Между тем к женщинам, которые пришли вместе с Мадлен и ждали её около мастерских, присоединялись всё новые и новые люди. По мере того как по Парижу распространялась весть о вторжении версальских солдат, жители рабочих предместий стремились в центр города: одни – чтобы услышать подробности, другие – чтобы заявить о своём желании вступить в добровольческие отряды защитников Коммуны.
Мадлен вышла из мастерской и, не спускаясь со ступенек, обратилась к собравшимся:
– Граждане! Оружейным мастерским нужны люди. Кто хочет здесь работать, проходите в тот павильон, что стоит слева, рядом с воротами. – Мадлен указала на небольшой одноэтажный дом с частыми окнами; стены его почти целиком были покрыты зелёными ветвями густого плюща. – Беженцев из Нейи, – продолжала Мадлен, – там накормят и предоставят им ночлег. Все остальные, кто хочет вступить в отряды добровольцев, должны отправиться в свои мэрии.
Люди стали расходиться. Мадлен присела на ступеньки и кивком головы пригласила Кри‑Кри последовать её примеру. Она быстро разобрала шаспо, которое взяла у мастера, смешала все части в одну кучу и сказала Кри‑Кри:
– Теперь собери ружьё!
Не сразу, но всё же довольно проворно мальчик поставил каждую деталь на своё место.
– Вот и всё! – сказала Мадлен, поднимаясь со ступеньки. Она разговаривала со своим учеником просто, серьёзно, как с равным. – Надо уметь разбирать и собирать ружьё, чтобы держать его всегда в чистоте, – закончила она короткий урок. – Тогда и стрелять из него нетрудно. Конечно, и глаз должен быть меткий. Как у тебя на этот счёт, Шарло?
– Я не промахнусь! Только бы дядя Жозеф доверил мне ружьё. Ни одна пуля не пропадёт зря, будьте спокойны, мадемуазель Рок!
Глава двенадцатая
На холмах Монмартра
22 мая, по приказу Главного штаба, коммунары отступали из юго‑западных предместий к центру Парижа, где теперь с лихорадочной быстротой воздвигались баррикады.
Кливель разделил свой батальон: мужчин он повёл в Тюильри, откуда им предстояло защищать подступы к ратуше, а женщин и детей направил в распоряжение генерала Ла‑Сесилии,[60]на холмы Монмартра.
Гастон шёл рядом с Елизаветой Дмитриевой.
Ещё с первого дня их встречи, у ворот Майо, Елизавета обратила внимание на недетскую серьёзность Гастона, на его изобретательность при выполнении любого приказа командира.
По дороге на Монмартр она заговорила с юношей.
– С монмартрских холмов, – сказала она, – можно пустить снаряд в любую точку Парижа. На холмах тебя, наверное, опять поставят у пушки.
Гастон промолчал. Дмитриева посмотрела на него изучающим взглядом и спросила:
– Жалеешь, что пришлось оставить Майо?
– Мне не хотелось уходить от Монтерре и Дерера. Но из ружья стрелять мне больше нравится, чем из пушки.
– А я‑то думала, что тебя как раз увлекла пушка! – удивилась Елизавета неожиданному признанию Гастона.
– Нет! – убеждённо сказал юный коммунар. – Уже четыре дня, как я воюю, а только вчера увидел настоящую битву. Враг стоял у меня перед глазами, я целился прямо в него и сразу видел, попал я или только зря погубил пулю.
– А ведь и там, на батарее у ворот Майо, когда ты стрелял из пушки по невидимому врагу, и у полотна железной дороги, когда посылал пули из ружья, у тебя была всё та же цель. Ты громил врага, который снова хочет заковать в цепи свободный Париж.
– Так‑то оно так, – сказал Гастон, – но вчера мне довелось увидеть своими глазами, как удирал неприятель от наших пуль, и мне так хотелось бежать вперёд догнать эту нечисть и раздавить, как давили мы крыс пожиравших зерно в амбарах!
«Всего четыре боевых дня прибавилось к пятнадцати годам этого юноши, – подумала Елизавета, – но и четыре года не сделали бы его таким зрелым человеком и стойким борцом. Сколько бы ни продержалась Коммуна, её недолгие дни приблизят торжество свободы на много‑много лет…»
Гастон был поражён, когда увидел на Монмартре десятки пушек и митральез, валявшихся в общей куче. Грязные, нечищеные! Юный коммунар возмутился. Разве здесь не те же коммунары, что стояли у пушек Майо? Разве на Монмартре нет своих Краонов и Дереров?
Присмотревшись, Гастон заметил, что человек тридцать добровольцев обсуждают, где и как надо возводить баррикады.
У отдельных орудий, налаживая их, возились несколько национальных гвардейцев. Гастон бросился к ним, засыпая их вопросами:
– Почему не стреляют пушки? Кто здесь командир?
– Отчего, спрашиваешь, молчат наши пушки? – отозвался Мартен, немолодой, давно, видимо, не брившийся федерат, укладывая разбросанные в беспорядке семифунтовые ядра. – Да оттого, что распоряжаться некому. Приказ военного министра читал?
– Нет, не читал, – недоумевая, ответил юноша. – О чём это?
– О том, что нет больше ни Главного штаба, ни главнокомандующего! Каждый квартал сам должен теперь заботиться о своей защите… Ну вот, те национальные гвардейцы, что здесь находились, и разошлись по своим кварталам. Монмартр оказался брошенным на произвол судьбы.
Гастон не сразу понял смысл слов Мартена.
– Сколько здесь пушек? Сколько канониров? – продолжал он допытываться.
Ему не терпелось поскорее вернуться к орудийному лафету. В то же время он опасался, как бы его не заставили сменить шаспо на лопату или кирку.
– Ты не смотри, что здесь много орудий. Кто‑то потрудился их заклепать. Только всего три в порядке. У остальных лафеты либо испорчены, либо их вовсе нет. Ядра есть, да вот с зарядами плохо. Как случилось, что начальство забыло про Монмартр, ты меня не спрашивай. Сам ничего понять не могу. Я канонир и хорошо знаю только одно: если бы вчера выпустили отсюда несколько ядер по солдатам, занявшим Трокадеро, версальцы удрали бы в панике. Ну, а теперь…
Отчаянный крик, похожий на вопль не то перепуганного, не то разъярённого животного, прервал Мартена:
– Не убивайте! Ради бога не убивайте!
Гастон бросился навстречу кричавшему человеку, которого вели две вооружённые женщины.
– Мы схватили версальского солдата, – сказала одна из них.
Вторая молча держала наготове штык своего шаспо, на случай, если бы пленный вздумал сопротивляться.
Задержанный был мужчина лет тридцати. Очутившись за стеной баррикады, среди коммунаров, он весь сник, его воинственный пыл угас. Он исподлобья озирался по сторонам и лепетал плаксивым голосом.
– Да мы что… мы люди подневольные. Что скажут, то и делаем. Не погубите! Век буду помнить, отслужу…
– Венсен?! Ты?.. – вырвалось вдруг у Гастона.
Пленный оказался из его деревни.
Солдат вздрогнул, поднял голову, невольно сделал несколько шагов по направлению к Гастону, стоявшему с ружьём в руках, затем отступил.
– Ты здесь, Гастон? Заодно с ними?!
– Венсен! – пронзительно закричал Гастон. – Ты охотишься на коммунаров?! Убить тебя мало!
– Эй вы, земляки, хватит! – остановил Гастона национальный гвардеец Клод Прэнс. – Наговоритесь и поспорите на досуге, теперь не время!.. Послушай, – обратился он к Венсену, – ты не щетинься так и не дрожи. Никто тебя тут не тронет без справедливого суда. Малыш отходчив, а какие повзрослей, те понимают, кто тебя одурачил. Ты не первый и не последний. Только всё‑таки надо и свою голову на плечах иметь. Посмотри, с кем ты воевал, против кого шёл! Руки наши в мозолях, как и у тебя.
– А чего вы бунтуете? – огрызнулся Венсен. – Из‑за вас домой нас не отпускают…
– Под прусские пули тебя кто погнал? Рабочие? Кто тебе эту дурь вбил в голову?
Венсен угрюмо молчал.
– Это полковой поп говорил? – настаивал Прэнс.
Солдат с удивлением взглянул на него и нерешительно ответил:
– Он самый…
Тем временем подошёл командир и приступил к допросу Венсена:
– Как ты сюда попал?
– Через Обервилье.[61]
– Да ведь там пруссаки!
– Они пропускают наших.
– Ты, значит, заодно с врагами Франции?
Венсен молчал.
– Зачем пробирался в Париж?
– Я отстал от батальона, искал своих, – сумрачно ответил пленный.
Одна из женщин, взявших в плен разведчика, подала командиру бумажку.
– Это нашли у него в кармане. Тьер снова пытается нас запугать! – с ненавистью в голосе сказала она.
Командир взял листок и быстро пробежал его глазами. Последние слова он прочитал вслух:
– «Если даже нужно будет потопить Париж в крови, если нужно будет похоронить восставших под развалинами сожжённого города, это будет сделано…»
Командир скомкал листок и швырнул его на землю. Он сурово посмотрел на Венсена:
– Ради этих зверей ты убиваешь своих братьев и сам лезешь под пули!
Солдат понурил голову и молчал.
– Отведите его в штаб, – распорядился командир.
Собравшиеся добровольцы между тем приступили к постройке укреплений.
Как это ни казалось странным, Монмартр до последнего дня оставался неукреплённым.
Женщины и дети работали вместе с рабочими‑специалистами так дружно и согласованно, что казались опытными строителями. Они нагружали булыжникам корзины, а мужчины укладывали их рядами.
Из‑под ловких рук быстро вырастали крепостные стены в три метра шириной и такой же высоты, с амбразурами для стрелков. Перед каждой стеной бы вырыт глубокий ров.
В некоторых местах укрепления представляли собой просто груду камней и песка в человеческий рост вышиной. Песок и землю дети непрерывно подвозили на тачках с бульваров.
При такой дружной работе в течение нескольких часов здесь были возведены баррикады, на постройку которых ещё недавно требовалось две недели.
– Почему мы не делали этого раньше? – сокрушались строители. – Как можно было полагаться на подрядчиков! Они, наверное, получали больше денег от Тьера, чем от Коммуны.
– Тьер и сам получал от Государственного банка больше, чем Коммуна, – сказал кто‑то.
– А потом эти деньги возвращались в Париж, прямёхонько в руки тьеровских шпионов, – сказала пожилая женщина, стряхивая с рук песок.
– Эх, попался бы мне хоть один из них!..
Звуки барабана заставили работавших повернуть голову к самому высокому холму Монмартра.
Генерал Ла‑Сесилия, прославившийся своей смелостью, готовил к бою собравшихся здесь национальных гвардейцев и давал необходимые указания артиллеристам.
Узнав, что Гастон стрелял из орудий Майо, генерал присоединил его к группе артиллеристов, приводивших в порядок пушки и митральезы.
Ла‑Сесилия послал депешу Совету Коммуны, описав жалкое состояние обороны Монмартра. Он умолял членов Коммуны лично явиться сюда, на эту важнейшую крепость революционного города, и прислать в подкрепление людей и боевые припасы.
Генерал хотел скорей открыть огонь по Батиньолю, откуда версальцы атаковали баррикады на улице Кардине. Там федераты под командой Малона и Жаклара самоотверженно удерживали проходы к сердцу Монмартра.
Время уже шло к вечеру, а подкрепление всё не приходило.
Неожиданно, к общей радости и удивлению, появился Домбровский.
– Я пришёл к вам как простой солдат, – сказал он генералу Ла‑Сесилия. – Приказом военного делегата устранено всякое центральное руководство, и Национальная гвардия растворилась в общей массе защитников Коммуны.
– Здесь, Ярослав, вы остаётесь по‑прежнему генералом Коммуны. Примите командование маленькой, но готовой на всё армией Монмартра, – ответил Ла‑Сесилия, пожимая руку Домбровскому.
Кругом раздались возгласы одобрения.
– Я готов принять на себя всю ответственность. Но знайте: нам теперь неоткуда ждать помощи. Вы послали телеграмму в ратушу, но там некому дать на неё ответ. Члены Совета разошлись по округам, чтобы руководить защитой своих улиц. Отныне нет более единого центра управления всей жизнью революционного Парижа. Только мы с вами отвечаем за Монмартр.