1. Необходимо знать их границы. Выше было показано: 1) что мы по необходимости невежественны и не имеем никакого знания, когда у нас нет идей; 2) что мы невежественны и не имеем рационального знания, когда у нас нет доводов; 3) что мы не имеем общего знания и достоверности, когда у нас нет ясных и определенных видовых(specific) идей; 4) что мы не располагаем вероятностью, чтобы дать свое согласие в вопросах, когда у нас нет ни собственного знания, ни свидетельства других, на чем бы основывался разум. Эти предпосылки, на мой взгляд, могут привести нас к установлению мерил для веры и разума и границ между ними; отсутствие мерил и границ было, вероятно, причиной если не большого беспорядка в мире, то, во всяком случае, больших споров, а может быть, и заблуждений. Ибо пока не будет решено, насколько мы должны руководствоваться разумом и насколько - верой, напрасны будут споры и старания убедить друг друга в религиозных вопросах.
2. Что такое вера и разум, если их противопоставляют друг другу. Я нахожу, что каждая секта в той мере, в какой разум может помочь ей, охотно пользуется им; но когда он изменяет ей, сейчас же поднимается крик: «Это вопрос веры, это выше разума!» Я не понимаю, как можно спорить с кем-нибудь и тем более убедить противника, пользующегося этим же приемом, не установив точных границ между верой и разумом, что должно было бы быть первой задачей, стоящей во всех вопросах, где дело касается веры. Итак, под разумом, если противопоставить его вере, я понимаю здесь выявление достоверности или вероятности таких положений или истин, к которым ум приходит путем выведения из идей, полученных им благодаря применению его естественных способностей, а именно посредством ощущения или рефлексии. С другой стороны, вера есть согласие с каким-нибудь положением, составленным не путем дедукции разума, но на основании доверия к говорящему, как с положением, исходящим каким-то необычным путем от бога. Такой путь открытия истин людям мы называем откровением.
3. Основывающееся на предании откровение не может быть источником никакой новой простой идеи. Прежде всего я утверждаю, что никакой богодухновенный человек не может с помощью откровения сообщить другим новые простые идеи, которых бы они не подучили раньше через ощущение или рефлексию. Какие бы впечатления ни получил он сам непосредственно от бога, если это откровение содержит в себе новые простые идеи, оно не может быть сообщено другим ни с помощью слов, ни с помощью каких-нибудь других знаков. Ибо слова своим непосредственным воздействием на нас вызывают лишь идеи своих естественных звуков. Именно благодаря обычному употреблению их в качестве знаков они возбуждают и воскрешаютскрытые в нашем уме идеи, но только такие идеи, которые были там раньше. Видимые или слышимые нами слова вызывают в наших мыслях только такие идеи, знаками которых они обыкновенно были для нас, но не могут вводить совершенно новые и ранее неизвестные простые идеи. Так же обстоит дело со всеми другими знаками, неспособными обозначать для нас вещи, идеи которых у нас раньше вообще не было. Так, какие бы вещи ни раскрылись св. Павлу, когда он был вознесен на третье небо, и какие бы новые идеи ни воспринял там его ум, все описание этого места, которое только он смог сделать для других, сводится к тому, что там были такие вещи, каких «не видел… глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку» 73. И если предположить, что бог сверхъестественным образом показал бы кому-нибудь вид существ, населяющих, например. Юпитер или Сатурн,- ибо возможность того, что они там есть, никто не может отрицать,- и притом наделенных шестью чувствами, и запечатлел бы в его уме идеи, сообщаемые им этим шестым чувством, то этот человек не мог бы с помощью слов вызвать в уме других людей сообщенные ему данным шестым чувством идеи, точно так же как никто из нас с помощью звуков слов не может сообщить идеи цвета человеку, у которого четыре чувства совершенны, но пятое чувство - зрение - всегда полностью отсутствовало. В отношении своих простых идей, являющихся основой и единственным предметом всех наших понятий и знаний, мы находимся в полной зависимости от своего разума, т. е. от своих естественных способностей, и никоим образом не можем получать их от традиционного откровения - я говорю традиционного откровения в отличие от откровения первоначального. Под последним я разумею первые впечатления человеческого ума, получаемые непосредственно от бога,- впечатления, которым мы не можем ставить никакие границы. Под традиционным (основывающимся на предании) откровением я разумею впечатления, переданные другим с помощью слов и обычными путями, которыми мы сообщаем друг другу свои мысли.
4. Основывающееся на предании откровение может нам дать знание таких положений, которые мы можем познать и разумом, но не с такой достоверностью, как это делает разум. Я утверждаю, во-вторых, что откровение может раскрыть и сообщить нам те же самые истины, которые могут быть нам открыты с помощью разума и идей, полученных нами естественным путем. Так, бог мог бы путемоткровения показать нам истинность любого положения Евклида точно так же, как люди сами приходят к этому открытию путем естественного применения своих способностей. Во всех такого рода вещах мало надобности в откровении, оно мало используется, потому что бог снабдил нас естественными и более верными способами познавать их. Всякая истина, к ясному открытию которой мы приходим через познание и созерцание своих собственных идей, всегда будет для нас достовернее тех истин, которые сообщаются нам традиционным откровением. Ибо наше познание того, что данное откровение сначала исходило от бога, никогда не может быть так верно, как наше познание посредством ясного и точного восприятия соответствия или несоответствия наших собственных идей. Если бы, например, несколько веков тому назад было путем откровения сообщено, что сумма углов треугольника равна двум прямым, я мог бы согласиться с истинностью этого положения на основании доверия к преданию, что это есть откровение; но здесь никогда не могло бы быть столь же большой достоверности, как при познании этой истины путем сравнения и измерения моих идей двух прямых углов и трех углов треугольника. Так же обстоит дело с фактами, доступными нашим чувствам. Например, история потопа дошла до нас в писаниях, имеющих своим первоисточником откровение. Но никто, я думаю, не станет утверждать, что он имеет такие же достоверные и ясные знания о потопе, как Ной, видевший потоп, или какие имел бы он сам, если бы жил в то время и видел потоп. Ибо у него нет уверенности большей, чем уверенность его чувств, в том, что так стоит в книге, которая, как полагают, написана богодухновенным Моисеем; но его уверенность в том, что Моисей написал эту книгу, не так велика, как она была бы тогда, если бы он сам видел, как Моисей писал ее. Так что уверенность в том, что это откровение, слабее уверенности его чувств.
5. Нельзя принять откровения, если оно противоречит ясной очевидности разума. Таким образом, в случае положений, достоверность которых основана на ясном восприятии соответствия или несоответствия наших идей, полученном либо путем непосредственной интуиции, как это бывает в положениях самоочевидных, либо путем очевидных дедукций разума в доказательствах, мы не нуждаемся в содействии откровения, чтобы вызвать наше согласие и представить эти положения нашему уму; ибо их могут установить или уже установили естественными путями познания, что приводит к наивысшей доступной нам уве-ренности в чем-либо, за исключением непосредственного божия откровения, да и тогда наша уверенность тоже не может быть больше нашего знания, что это откровение от бога. Но и на этом последнем основании ничто, по моему мнению, не может поколебать или опровергнуть ясное знание или же разумным образом заставить человека признать что-нибудь за истину в прямом противоречии с ясной очевидностью его собственного разума. Никакая очевидность наших способностей, с помощью которых мы получаем такие откровения, не может превзойти (если можно это сравнивать) достоверность нашего интуитивного познания, и мы никогда не можем принять за истину что-нибудь прямо противоположное нашему ясному и точному знанию. Например, идеи одного тела и одного места так ясно соответствуют друг другу и ум обладает таким очевидным восприятием их соответствия, что мы никогда не согласимся с положением, утверждающим, что одно и то же тело находится одновременно в двух разных местах, сколько бы ни ссылались при этом на авторитет божественного откровения, ибо очевидность того, что мы, во-первых, не обманываемся, приписывая это утверждение богу, и что, во-вторых, мы понимаем его правильно, никогда не может быть так велика, как очевидность нашего интуитивного познания, с помощью которого мы видим невозможность одновременного нахождения одного и того же тела в двух разных местах, А поэтому никакое положение не может быть принято за божественное откровение или получить надлежащее всем таким положениям согласие, если оно противоречит нашему ясному интуитивному познанию, ибо это означало бы ниспровергнуть принципы и основы всякого познания, всякой очевидности и всякого согласия. И если бы сомнительные положения занимали место впереди самоочевидных и то, что мы знаем достоверно, уступало дорогу тому, в чем мы можем ошибиться, то в мире не осталось бы никакого различия между истиной и ложью, никакого мерила вероятного и невероятного. Бесполезно поэтому выдвигать в качестве вопросов веры положения, противные ясному восприятию соответствия или несоответствия наших идей. Они не могут получить нашего согласия ни под этим, ни под другим названием, ибо вера никогда не сможет убедить нас в чем-нибудь, противоречащем нашему знанию. Ибо хотя вера основывается на свидетельстве бога (который не может лгать), сообщающего путем откровения какое-нибудь положение, но уверенность в истинности того, что это есть божественное откровение, не может идтидальше нашего знания, ибо вся сила достоверности зависит от знания того, что бог открыл это. Но в этом случае, когда положение, считающееся откровением, противоречит нашему знанию или разуму, оно неизбежно столкнется с возражением, а именно что мы не можем сказать, как можно представить себе, что от бога, благого творца нашего бытия, исходит утверждение, которое в случае его принятия за истину должно перевернуть все принципы и основы знания, которые он нам дал, сделать бесполезными все наши способности, совершенно разрушить великолепнейшую часть его творения - наш разум - и поставить человека в положение, где у него будет меньше света и руководства, чем у животных, которые гибнут без следа. Если для человеческого ума очевидность того, что данная вещь есть божественное откровение, никогда не может быть более ясной или даже хотя бы такой же ясной, как очевидность принципов разума, то никогда не может быть оснований отказываться от ясной очевидности разума, чтобы дать место положению, которое, будучи данным в откровении, не имеет большей очевидности, нежели эти принципы.
6. Основывающееся на предании откровение- еще менее. Вот в какой мере человеку нужно пользоваться разумом и внимать ему даже при непосредственном, первоначальном откровении, которое, как считается, он сам получает. Но у всех тех людей, которые не претендуют на получение непосредственного откровения и от которых требуют послушания и принятия истин, полученных другими путем откровения и дошедших до них в письменной или устной передаче, разум должен трудиться гораздо больше, и только он может побудить нас принять эти истины. Так как содержанием веры является только божественное откровение и ничто иное, то вера (в нашем употреблении слова она обычно называется божественной верой) может иметь дело лишь с теми положениями, которые считаются полученными путем божественного откровения. И я не понимаю, как люди, принимающие откровение за единственный объект веры, могут утверждать, что делом веры, а не разума является верование в богодухновенность того или иного положения, которое можно найти в той или иной книге, если нет откровения о том, что данное положение или все в данной книге сообщено божественным духом. Без такого откровения верование или отсутствие верования в то, что это положение или вся книга происходят от бога, может быть только делом разума, а не веры. И к согласию с этим я могу прийти только благодаря применению моегоразума, который никогда не потребует от меня и не даст мне возможности верить в то, что противно ему самому: не может же разум быть в согласии с тем, что кажется ему неразумным! Поэтому разум является настоящим судьей во всех вопросах, где у нас есть ясная очевидность, основанная на наших идеях и упомянутых выше принципах знания. А откровение хотя и может при согласии с разумом подтвердить его предписания, но не может в таких случаях отнять у его решений их силу и не может принудить нас, когда у нас есть ясное и очевидное решение разума, отказаться от него в пользу противоположного мнения под тем предлогом, что это есть дело веры: это не может иметь силу авторитета пред лицом ясных и очевидных предписаний разума.
7. Вещи, которые выше разума. В-третьих. Но есть много вещей, понятия о которых у нас очень несовершенны или вовсе отсутствуют, а есть и такие, о прошедшем, настоящем или будущем которых при естественном применении своих способностей мы вообще не можем ничего узнать. Это как раз те вещи, которые не могут быть раскрыты нашими естественными способностями, они выше разума и составляют собственно предмет веры. Так, например, то, что часть ангелов восстала против бога и из-за этого утратила свое прежнее блаженство, что мертвые воскреснут и будут жить снова, и тому подобное, как нечто такое, что не может быть усмотрено разумом, составляет исключительно предмет веры, с которым разум непосредственно не имеет никакого дела.
8. Предметом веры являются вещи, не противные разуму и сообщенные посредством откровения. Но, даровав нам свет разума, бог не лишил себя возможности, когда сочтет нужным, сообщать нам свет откровения по тем вопросам, в которых наши естественные способности могут дать нам лишь вероятное решение. И откровение, когда богу угодно дать его, должно одерживать верх над вероятными предположениями разума: ведь ум (mind), не имея уверенности в истинности того, чего он не знает с достоверностью, а только уступая замечаемой им вероятности, обязан соглашаться с таким свидетельством, которое, по его убеждению, исходит от того, кто не может ошибаться и не хочет обманывать. Но все-таки дело разума - судить об истинности того, есть ли это откровение, и о значении слов, в которых оно сообщено. В самом деле, если откровением считается нечто противное ясным принципам разума и оче-видному познанию, полученному умом от своих собственных ясных и отличных друг от друга идей, то здесь следует прислушиваться к разуму, как в вопросе, входящем в его компетенцию. Знание того, что положение, противоречащее ясным принципам и очевидности нашего познания, сообщено божественным откровением или что слова, в которых оно передано, поняты правильно,- это знание никогда не может быть столь же достоверным, как истинность противоположного положения. Поэтому такое положение нужно рассматривать и обсуждать, как дело разума, а не принимать его без изучения, как предмет веры.
9. К откровению нужно прислушиваться в вопросах, где разум не может судить или составляет только вероятное суждение. Во-первых, предметом одной лишь веры, стоящим выше разума, является всякое сообщенное путем откровения положение, об истинности которого наш ум не может судить при помощи своих естественных способностей и понятий. Во-вторых, делом разума являются все положения, о которых ум может решать и судить на основании приобретенных естественным путем идей посредством применения своих естественных способностей, но с тем ограничением, что в недостоверно очевидных положениях, в истинности которых ум убеждается лишь на основании вероятности, допускающей возможность истинности противоположного без насилия над достоверной очевидностью своего знания и без подрыва принципов всякого разума,- в таких вероятных положениях, повторяю я, очевидное откровение должно определять наше согласие даже вопреки вероятности. Где принципы разума не выяснили с достоверностью истинность или ложность положения, там это может быть определено ясным откровением как другим принципом истинности и основанием согласия; и таким образом положение может быть предметом веры, а также быть выше разума, потому что в данном отдельном случае разум не смог подняться выше вероятности, и вера дала решение там, где разум оказался недостаточным, а откровение обнаружило, на какой стороне истина.
10. К разуму следует прислушиваться там, где он может дать достоверное познание. Так далеко простирается область веры, и при этом без насилий над разумом и без помехи ему; ибо новые открытия истины, исходящей из вечного источника всякого знания, не оскорбляют и не смущают разум, а помогают ему и совершенствуют его. То, что открыл бог, есть достоверная истина, в отношениикоторой не может быть места никаким сомнениям. Это есть собственный предмет веры. Но разум должен судить о том, есть ли это божественное откровение или нет: разум никогда не позволит отбросить большую очевидность в пользу меньшей или поддержать вероятность против знания и достоверности. Очевидность божественного происхождения какого-либо передающегося по традиции откровения в тех словах, как мы его получаем, и в том смысле, как мы его понимаем, никогда не может быть так ясна и так достоверна, как очевидность принципов разума. Поэтому ничто противное ясным и самоочевидным предписаниям разума и ничто несовместимое с ним не имеет права быть предложенным или быть признанным в качестве предмета веры (a matter of faith), с которым разум не имеет никакого дела. Все, что есть божественное откровение, должно быть сильнее всех наших мнений, предрассудков и интересов и имеет право на полное наше согласие. Такое подчинение нашего разума вере не уничтожает достижений знания, не потрясает основ разума, но оставляет нам такое применение наших способностей, для которого они были нам даны.
11. Не установив границ между верой и разумом, нельзя оспаривать в религии никакого фанатизма или нелепости. Если не разделить такими границами области веры и разума, то в деле религии вообще не останется места для разума, и нелепые мнения и обряды в различных религиях мира не будут заслуживать осуждения. Ибо, на мой взгляд, именно этому восхвалению веры в противоположность разуму можем мы в значительной мере приписать те нелепости, которыми полны почти все религии, держащие в своей власти человечество и разделяющие его. В самом деле, утвердившись во мнении, что не нужно советоваться с разумом в делах религиозных, как бы явно ни противоречили они здравому смыслу и самим принципам всякого их знания, люди давали волю своей фантазии и естественному суеверию и приходили из-за них к столь странным мнениям и нелепым религиозным обрядам, что рассудительный человек не может удержаться от изумления перед их глупостями и от суждения, что эти мнения и обряды не только не могут быть угодны великому и мудрому богу, но даже не могут не казаться смешными и оскорбительными всякому трезвому и честному человеку. Вследствие этого именно в религии, которая должна была бы всего более отличать нас от зверей и особенно поднимать нас, как существа разумные, выше животных,- именно в религии люди часто бывают всего неразумнее и бесчувственнее самих зверей.Утверждение «credo, quia impossibile est», «я верю, потому что это невозможно», может почитаться у честного человека порывом усердия, но было бы весьма дурным правилом для выбора людьми своих воззрений или религии.
Глава девятнадцатая
О [религиозном] исступлении (of Enthusiasm) 76
1. Необходима любовь к истине. Кто хочет серьезно приняться за поиски истины, должен прежде всего подготовить свой ум любовью к ней: ибо, кто не любит истины, тот не станет прилагать много усилий на отыскание ее и не будет очень огорчен, если не достигнет ее. В царстве науки все объявляют себя любителями истины, и всякое разумное существо считало бы обидным иное мнение о себе. При всем том можно справедливо утверждать, что очень немногие любят истину ради самой истины, даже среди убежденных в этом людей. Стоит заняться исследованием того, как человек может узнать, искренне ли он любит истину. И я думаю, есть один безошибочный признак этого, а именно не поддерживать никакого положения с большей уверенностью, нежели позволяют доказательства, на которых оно построено. Кто выходит за это мерило согласия, тот совершенно очевидно принимает истину не из любви к ней, любит истину не ради самой истины, а ради какой-нибудь иной, побочной цели. Так как очевидность истинности всякого положения (помимо положений самоочевидных) покоится исключительно на имеющихся у человека доказательствах его, какова бы ни была степень даваемого им согласия сверх этой очевидности, то ясно, что всякая излишняя уверенность коренится в каком-нибудь другом чувстве, а не в любви к истине. Ибо любовь к истине не может повести мое согласие дальше очевидности, говорящей об истинности данного положения, как и не может заставить меня согласиться с этим положением из соображения очевидности, которой оно не имеет: это значило бы на деле все равно что любить его как истину, хотя возможно или вероятно, что оно не истинно. Для всякой истины, которая завладевает нашим умом не благодаря непреодолимому свету самоочевидности и не в силу доказательства, доводы, заставляющие нас согласиться с ней, являются порукой и гарантией ее вероятности для нас; и мы можемпринять ее лишь такой, какой они передают ее нашему разуму. Доверие, которое мы оказываем положению, или авторитетность, которую мы ему придаем, сверх того, что оно получает от принципов и доводов, на которые оно опирается, вытекают из наших склонностей в этом направлении и постольку есть умаление любви к истине как таковой: истина, не будучи в состоянии получить от наших страстей или интересов никакой очевидности, не должна получать от них и никакой окраски.
2. Откуда берется стремление заставлять следовать определенному} верованию? С такой предубежденностью и испорченностью наших суждений всегда связаны присвоение себе права диктовать другим и готовность предписывать им мнения. Да и как это может быть по-другому, если охотно готов навязать убеждение другим тот, кто уже навязал его самому себе? Какое есть основание ждать в обращении с другими доводов и убеждения от того, чей ум не привык к такому обращению с самим собой, от того, кто насилует собственные способности, мучит свой собственный ум и присваивает себе право, принадлежащее одной лишь истине,- право требовать согласия только на основании ее собственного авторитета, т. е. в силу заключающейся в ней очевидности и в соответствии с этой очевидностью.
3. Сила [религиозного] исступления. По этому поводу я позволю себе рассмотреть третье основание согласия, которое у некоторых пользуется таким же авторитетом и на которое полагаются с такой же уверенностью, как на веру или разум. Я имею в виду исступление. Оно, устраняя разум, стремится установить откровение без его помощи. Но на деле оно устраняет этим и разум и откровение и ставит на их место беспочвенные фантазии человеческого мозга и выдвигает их как основание мнения и поведения.
4. Разум и откровение. Разум - это естественное откровение, с помощью которого вечный отец света и источник всякого знания сообщает людям долю истины, данную им в пределах досягаемости их естественных способностей. Откровение - это естественный разум, обогащенный новым рядом открытий, которые сообщены непосредственно богом и за истинность которых разум ручается своим свидетельством и доказательствами того, что они происходят от бога. Таким образом, кто устраняет разум, чтобы дать дорогу откровению, устраняет оба источника света и действует приблизительно так же, как если бы он убедил кого-нибудь выколоть себе глаза, чтобы лучше воспринимать через телескоп далекий свет невидимой звезды.
5. Происхождение [религиозного] исступления. Непосредственное откровение есть гораздо более легкий путь для людей утвердить свои мнения и управлять своим поведением, чем утомительная и не всегда успешная работа точного рассуждения. Не удивительно поэтому, что некоторые люди были чрезвычайно склонны приписывать себе откровение и убеждать себя в том, что они находятся под особенным водительством неба в своих действиях и мнениях, тем более в тех, которые они не могут объяснить при помощи обычных методов познания и принципов разума. Вот почему во все века люди, в которых меланхолия соединялась с набожностью или же самомнение порождало убеждение в большей их близости к богу и в большем его расположении к ним, нежели это дано другим, часто обольщали себя уверенностью в непосредственном общении с божеством и частых сношениях с божественным духом. Я признаю, что нельзя отрицать способность бога просветлять ум лучом, направленным непосредственно в душу из источника света. Они думают, что он обещал им это сделать. В таком случае, кто же имеет больше права ожидать этого, чем люди, составляющие у бога особый народ, избранный им и зависящий от него?
6. [Религиозное] исступление. При такой подготовке их ума всякое беспочвенное мнение, которое сильно действует на их воображение, есть озарение, идущее от духа божия и обладающее божественным авторитетом; и к какому бы странному действию они ни чувствовали в себе сильную склонность, они приходят к заключению, что этот импульс есть зов или указание неба, которому надо подчиняться, что это начертано свыше и выполнение этого не может быть ошибкой с их стороны.
7. Это я и считаю собственно [религиозным] исступлением. Не опираясь ни на разум, ни на божественное откровение, но возникая из причудливых измышлений разгоряченного или самонадеянного ума, фанатизм тем не менее, раз нашедши опору, действует на человеческие убеждения и поступки сильнее, чем разум и откровение вместе или в отдельности. Люди более всего склонны подчиняться импульсам, исходящим от них самих; ведь человек, безусловно, действует сильнее там, где он весь охвачен естественным порывом. Ибо сильная самонадеянность, словно некий принцип становясь выше здравого смысла, легко все увлекает за собой; а когда она не сдерживается разумоми освобождена от всякой помехи со стороны рефлексии, ее при содействии нашего характера и наклонностей возвышают до [ранга] божественного авторитета.
8. [Религиозное] исступление ошибочно принимается за вид зрительного ощущения и внутреннего чувства. Странные мнения и нелепые действия, в которые исступление вовлекало людей, являлись достаточным предостережением против этого ложного принципа, столь склонного сбивать их с пути в их убеждениях и поступках. Но любовь к чему-то необыкновенному, та свобода и слава, которые несут с собой сознание, что ты вдохновлен свыше и возвышаешься над обычными, естественными путями познания, настолько льстят лени, невежеству и тщеславию множества людей, что раз люди попали на этот путь непосредственного откровения, озарения без поисков, достоверности без доказательства и изучения, то их трудно свести с него. Разум для них потерян: они-де выше него. Они видят свет, проникший в их ум, и не могут заблуждаться. Этот свет ясен и видим там, как яркое солнечное сияние; он показывает себя сам и не нуждается в других доказательствах, кроме собственного свидетельства. Они чувствуют божий перст, движущий ими изнутри, и внушения духа и не могут заблуждаться в том, что чувствуют. Так они поддерживают себя и уверены, что разум не имеет ничего общего с тем, что они видят и чувствуют в себе. То, о чем у них есть чувственный опыт, не допускает сомнений, не нуждается в испытании. Разве не был бы смешон тот, кто требовал бы, чтобы ему доказали, что свет сияет и что он его видит? Свет сам представляет собой свое собственное доказательство и не может иметь никакие другие. Внося свет в нашу душу, дух рассеивает тьму. Мы видим этот свет, как полуденное солнце, и не нуждаемся в сумерках разума, чтобы увидеть его. Этот небесный свет силен, ясен и чист, он несет в себе самом собственное доказательство. И изучать небесные лучи при помощи нашей тусклой свечи - разума столь же логично, как прибегать к помощи светляка, чтобы обнаружить солнце.
9. Таков ход рассуждений этих людей. Они уверены, потому что они уверены, их убеждения верны только потому, что они тверды в них. Ибо к этому сводятся все их речи, если снять с них оболочку метафоры относительно чувства зрения и ощущения. Но эти сравнения завладевают ими настолько, что они служат им самим вместо достоверности и используются для других в качестве доказательств.10. Как обнаружить исступление? Однако исследуем более трезво этот внутренний свет и чувство, на которых эти люди строят так много. Они говорят, что обладают ясным светом и видят, обладают пробужденным чувством и чувствуют. Они уверены, что невозможно оспаривать это у них: ведь когда человек говорит, что он видит или ощущает, никто не может этого отрицать. Но позвольте мне здесь спросить. Это зрение, представляет ли оно собой восприятие истинности положения, или оно есть восприятие того, что это есть божественное откровение? Это ощущение, есть ли оно восприятие наклонности или фантазии сделать что-нибудь или восприятие того, что этой наклонностью движет дух божий? Это два очень различных восприятия; мы должны тщательно различать их, если не хотим обманывать себя. Я могу воспринять истинность положения, но не воспринять того, что оно есть непосредственное откровение бога. Я могу воспринять истинность какого-нибудь положения Евклида без того, чтобы оно было откровением или воспринималось мной за таковое. Больше того, я могу воспринять, что я пришел к данному знанию не естественным путем, и, таким образом, сделать вывод, что оно получено путем откровения, не воспринимая того, что оно есть откровение бога, ибо существуют духи, способные без божественного указания возбудить во мне эти идеи и расположить их перед моим умом в таком порядке, что я смогу воспринять их связь. Таким образом, знание того, что данное положение вошло в мой ум неизвестным мне путем, не есть восприятие того, что оно от бога; а твердое убеждение в истинности положения тем более не есть восприятие того, что оно от бога или хотя бы истинно. И сколько бы ни называли это положение светом и плодом [внутреннего] зрения, я думаю, оно представляет собой самое большее - верование и уверенность, а положение, принимаемое за откровение, не таково, что твердо знают о его истинности,- оно только считается истинным. Там, где знают, что положение истинно, откровение не нужно; да и трудно постигнуть, каким образом возможно откровение для того, что человек уже знает. Если поэтому люди убеждены в истинности данного положения без [обоснования] этой истинности, то, как бы они это ни называли, это есть не зрение, а верование. Ибо это два совершенно различных пути, которыми истина входит в ум,- один не то, что другой. Если я что-нибудь вижу, то я знаю, что это так в силу очевидности самой вещи. Если я чему-нибудь верю, то я принимаю, что это так, на основании свидетельства дру-гих, но я должен знать, что это свидетельство было дано; иначе какое же есть у меня основание верить? Я должен видеть, что бог открывает мне это; иначе я ничего не вижу. Вопрос заключается здесь в следующем: каким образом я знаю, что это открыл мне бог, что данное впечатление произведено на мой ум его святым духом и что я поэтому обязан ему повиноваться? Если я этого не знаю, то, как бы ни была велика уверенность в этом, которой я одержим, она беспочвенна; и свет, о котором я утверждаю, есть лишь исступление. Является ли положение, которое принимается за откровение, само по себе очевидно истинным, или явно вероятным, или же недостоверным при естественных способах познания,- хорошо обоснованным и явно истинным должно быть именно положение, что это открыл бог и что то, что я принимаю за откровение, несомненно внесено в мой ум богом, а не есть намек какого-нибудь другого духа или плод моего собственного воображения. Если я не ошибаюсь, эти люди принимают это за истину на основании предположения, что это открыл бог. Но не должны ли они тогда изучить основания, на которых они принимают ее за божественное откровение? Иначе вся их уверенность есть одно лишь предположение, а свет, которым они так ослеплены, есть лишь ignis fatuus 77, заставляющий их вечно вращаться в таком кругу: это есть откровение, потому что они твердо верят в это; и они верят в это, потому что это есть откровение.
11. [Религиозному} исступлению не хватает очевидности того, что это положение от бога. Все, что есть божественное откровение, не нуждается ни в каком доказательстве помимо того, что оно есть вдохновение от бога, ибо бог не может ни обманывать, ни быть обманутым. Но как узнать, что данное положение в нашем уме есть внушенная, открытая и объявленная нам богом истина, в которую мы поэтому обязаны верить? Вот где [религиозному} исступлению не хватает очевидности, на которую оно претендует. Одержимые таким образом люди хвалятся светом, который, по их утверждению, озаряет их и приводит к познанию той или иной истины. Но если они знают, что это истина, то они должны знать это либо вследствие ее самоочевидности для естественного разума, либо на основании логических доказательств. Если то, что это истина, они видят и знают одним из двух указанных путей, то они напрасно считают это откровением. Ибо они познают истинность этого тем же самым путем, как это может познать всякий другой человек, т. е. естественным образом, без помощи откровения.Ибо всякие истины, озаряющие людей, не исполненных святого духа, таким же образом проникают в ум и утверждаются там. Если они говорят, что знают истинность этого в силу того, что это есть божественное откровение, то это довод хороший. Но тогда возникает вопрос, откуда они знают, что это есть божественное откровение? Если они скажут, что на основании принесенного им света, который ярко сияет в их уме и которому они не могут противиться, то я прошу их подумать, отличается ли это хоть сколько-нибудь от того, на что мы уже обратили внимание, а именно что это есть откровение, потому что они твердо верят в истинность этого. Свет, о котором они говорят, есть всего лишь твердое, но необоснованное убеждение их ума в том, что это истина. Они должны признать, что у них нет никаких разумных оснований для доказательства истинности этого; в таком случае данное положение получают не через откровение, а на тех же обычных основаниях, что и другие истины. Если же они верят в истинность этого, потому что это откровение, а считают это откровением лишь потому, что они совершенно убеждены в истинности этого без всякого другого основания, то они верят в то, что это есть откровение лишь потому, что они твердо верят в то, что это есть откровение. Но это очень ненадежное основание, чтобы отправляться от него в своих догматах или действиях. А что скорее может вовлечь нас в самые нелепые заблуждения и промахи, чем выбор фантазий в качестве высшего и единственного руководителя и вера в истинность положений и правильность действий исключительно на основании веры в это? Сила наших убеждений вовсе не свидетельствует об их правильности. Кривые вещи могут быть так же туги и негибки, как прямые; а люди могут быть столь же решительны и непреклонны в заблуждении, как и в истине. Иначе каким образом могли появиться упрямые фанатики в различных и противоположных друг другу партиях? Если бы свет, который, по мнению каждого, имеется в его уме и который в данном случае есть только сила его собственного убеждения, был свидетельством того, что положение исходит от бога, то противоположные мнения могли бы иметь одинаковое право быть богодухновенными и бог был бы не просто отцом разного рода света, но отцом противоположного и противоречивого света, ведущего людей в противоположных направлениях. И если принять необоснованную уверенность за очевидность того, что данное положение есть божес