В некоторых важных вопросах, особенно религиозных, не позволительно всегда колебаться и сомневаться; люди должны принять и исповедовать те или другие догматы. И было бы постыдно, и, более того, было бы противоречием (слишком тягостным, чтобы чья-либо душа могла постоянно нести его бремя), если бы человек, искренне заявляющий о своей убежденности в истинности какой-либо религии, в то же время не умел бы привести никакого довода в пользу своей веры или высказать что-либо в доказательство преимущества данного мнения перед любым другим. Поэтому люди должны пользоваться теми или иными принципами; а такими принципами могут быть лишь те, которые они имеют и с которыми они умеют обращаться. Утверждать же, что у них нет искреннего убеждения в этих принципах, что они не опираются на принципы, которыми пользуются, значило бы вступать в противоречие с опытом и утверждать, что люди не заблуждаются, в то время как мы сами на это жалуемся.
Если так, возразят мне, то почему же люди не пользуются надежными и неоспоримыми принципами вместо того, чтобы опираться на такие основания, которые могут обмануть их и которые очевидным образом служат для подтверждения заблуждения в такой же мере, как и истины? На это я отвечу, что причина, по которой люди не пользуются лучшими и более надежными принципами,заключается в том, что они не умеют ими пользоваться. Но это неумение проистекает не от недостатка природных способностей (ибо тех немногих людей, которые страдают этим дефектом, следует оправдать), а от недостаточного их употребления и упражнения. Немного найдется людей, которые с юности приучились к строгому рассуждению, к тому, чтобы через длинную цепь выводов прослеживать зависимость истины от ее отдаленнейших принципов и придерживаться этой связи. И в том, что человек, не приученный частой практикой к такому применению своего разума, оказывается неспособным обратить свой ум на это в зрелом возрасте, так же мало удивительного, как и в том, что человек, никогда в том не практиковавшийся, не может сразу начать гравировать или рисовать, плясать на канате или писать красивым почерком.
Мало того, большинству людей это настолько чуждо, что они даже не замечают в себе этого недостатка; они выполняют обычное дело своей профессии, так сказать, механически, как они его заучили; а если они терпят когда-нибудь неудачу, то приписывают ее чему угодно, только не недостатку понимания или умения, так как в этом отношении они (не зная лучше ничего другого) считают себя безупречными. Если же интерес или прихоть привлекают их мысль к какой-либо теме, то и о ней они всегда рассуждают на свой лад; лучше или хуже, но это соответствует их привычкам, и это есть лучшее из того, что они знают. Поэтому, когда их манера рассуждать вводит их в ошибку, которая соответственным образом отражается на их делах, они приписывают это несчастному случаю или чужой ошибке, но отнюдь не тому, что у них самих не хватило понимания: этого никто в себе не замечает и на это никто не жалуется. [Считается], что неудачи в делах могут быть вызваны чем угодно, только не недостатком правильного мышления и суждения. Человек не видит в себе таких дефектов и уверен, что достаточно хорошо осуществляет свои планы по собственному разумению или по крайней мере осуществил бы их, если бы не возникшие на его несчастье препятствия, над которыми он не властен. Таким образом, удовлетворяясь этим неполным и весьма несовершенным применением своего разума, он никогда не затрудняет себя поисками методов усовершенствования своего ума и живет всю свою жизнь, не имея никакого представления о строгом рассуждении, построенном на непрерывной связи длинной цепи выводов из надежных исходных оснований - таких, которые необходимы для того, чтобы разобраться и уяснитьбольшую часть тех спекулятивных истин, в которые большинство людей, как они сами признают, верят и в которых они в высшей степени заинтересованы. Я не буду здесь останавливаться на том, о чем я вскоре буду иметь повод поговорить со всей настойчивостью и обстоятельностью, а именно на том, что во многих случаях один ряд выводов не может привести к удовлетворительному результату, а приходится исследовать и сопоставлять много различных и противоположных дедукций, прежде чем удается составить правильное суждение по существу вопроса 16. Чего же можно ожидать от людей, которые никогда не видят надобности в такого рода рассуждениях, а если и видят, то не знают, как приступить к ним и как их выполнить? С таким же успехом вы можете предложить земледельцу, который еле знаком с цифрами и никогда не подсчитывал суммы из трехзначных чисел, чтобы он представил длинный коммерческий счет и подвел правильный итог.
Что же делать в таком случае? Я отвечаю: мы должны всегда помнить, что, как я уже говорил выше, наши душевные способности совершенствуются и делаются полезными для нас таким же способом, как и наши тела. Вы хотите, чтобы человек хорошо писал или рисовал, танцевал или фехтовал или выполнял искусно и легко какую-нибудь другую ручную работу? Какой бы силой и подвижностью, какой бы гибкостью и ловкостью он ни обладал от природы, никто не будет ожидать от него умения, если он не упражнялся в соответствующей работе и не затратил времени и труда на подготовку и приспособление своей руки или другого телесного органа к этим движениям. Так же обстоит и с душой: если вы хотите, чтобы человек хорошо рассуждал, вы должны приучать его с ранних лет упражнять свой ум в изучении связи идей и в прослеживании их последовательности. Ничто не способствует этому в большей степени, чем математика, которую поэтому должны, по моему мнению, изучать все, кто имеет время и возможность,- не столько для того, чтобы сделаться математиками, сколько для того, чтобы стать разумными существами, ибо хотя мы все называем себя разумными существами, потому что рождаемся способными стать таковыми, если захотим, однако мы можем по справедливости сказать, что природа закладывает в нас только задатки к этому. Мы родимся, с тем чтобы стать, если мы захотим, разумными существами, но только практика и упражнения делают нас таковыми, и мы действительно являемся таковыми лишь постольку, поскольку к этому привели усердие и прилежа-ние. И потому всякий, кто присмотрится к тому, какие заключения делают люди в непривычных для них областях мышления, должен будет убедиться, что не все они разумны.
Но это нелегко заметить, поскольку в своих частных делах каждый так или иначе мыслит, что достаточно для того, чтрбы назвать его разумным человеком. Но ошибка заключается в том, что тот, кто оказывается рассудительным в одном, признается таковым и во всем остальном, и думать или говорить иначе считается столь несправедливой обидой и столь бессмысленным осуждением, что никто не решается на это. Это похоже на унижение человека, умаление достоинства его природы. Правда, человек, который хорошо рассуждает о чем-либо одном, обладает умом, способным от природы и в других областях рассуждать хорошо с той же или, может быть, даже большей силой и ясностью, если бы только он соответственным образом применял свой разум. Но верно также и то, что, кто сегодня умеет хорошо рассуждать об одних предметах, тот вообще не в состоянии сегодня же рассуждать о других, хотя через год он, может быть, будет в состоянии это сделать. Однако в тех случаях, когда мыслительная способность изменяет человеку и не служит ему орудием рассуждения, мы не можем сказать о человеке, что он разумен, как бы он ни был способен стать таковым со временем и благодаря упражнению.
Попробуйте поговорить с людьми, получившими скудное и плохое образование, мысли которых никогда не шли дальше лопаты и плуга и которые не знали ничего, кроме обычной нудной работы поденщика. Попробуйте вывести мысли такого человека, привыкшего много лет двигаться по одной тропинке, из той узкой сферы, в которую они были заключены в течение всей его жизни, и вы убедитесь, что он не более способен рассуждать, чем почти полный кретин. В отношении большинства людей вы можете убедиться, что всеми их мыслями управляют одно-два правила, на которых непосредственно основываются их выводы, этими правилами, верными или ложными, они до сих пор руководствовались. Отнимите у них эти правила, и они совершенно растеряются: привычные компас и путеводная звезда потеряны, и разум их окажется в полном тупике. Поэтому такие люди или сейчас же возвращаются к своим старым максимам, которые для них являются основаниями всей истины, и не считаются ни с какими доводами, обнаруживающими их слабость; или же, если они отказываются отэтих максим и изгоняют их из своего разума, они вместе с ними отказываются от всякой истины и дальнейшего исследования и решают, что такой вещи, как достоверность, вообще] не существует. Если же вы попытаетесь расширить их мысли и направить их на более отдаленные и надежные принципы, то они или затрудняются в усвоении этих принципов, или, если оказываются в состоянии их понять, не знают, как ими пользоваться; ибо они не имеют навыка [в построении] длинных дедукций из отдаленных принципов и не в состоянии с ними справиться.
Так что же, значит, разум взрослых людей никогда по может совершенствоваться или расширяться? Я не говорю этого; но вот что, мне думается, можно сказать: это недостижимо без усердия и прилежания, требующих больше времени и труда, чем могут этому уделить взрослые люди с определившимся укладом жизни; поэтому это очень редко делается. А это [положение о] способности достигать указанной цели только путем практики и упражнения возвращает нас к тому, что я установил раньше, а именно что только практика совершенствует наш ум так же, как и тело, и что мы должны ожидать чего-либо от нашего разума только в той мере, в какой он совершенствуется посредством привычки.
Не все жители Америки рождаются с худшими умственными способностями, чем европейцы, хотя мы видим, что никто из первых не достигает таких успехов в искусствах и науках. И среди детей бедного поселянина тот, кто благодаря счастливой случайности получил образование и вышел в люди, бесконечно превосходит способностями остальных, между тем как, если бы он оставался дома, эти способности по-прежнему были бы у него на таком же уровне, как и у его братьев.
Тот, кому приходится иметь дело с юными учащимися, особенно при занятиях математикой, может заметить, как постепенно раскрывается их ум, и именно только благодаря упражнению. Иногда они задерживаются надолго на каком-либо доказательстве, и не потому, что у них нет желания или прилежания, а потому, что они действительно не улавливают связи между двумя идеями, той связи, которая как нельзя более ясна тому, чей разум более изощрен упражнением. То же самое может быть и со взрослым человеком, начинающим изучать математику. Его разум вследствие недостатка упражнения часто становится в тупик перед любым простым вопросом; но он, который сейчас так затрудняется, после того как уяснит себе связь, самудивляется, что, собственно, могло его остановить в столь простой вещи.
7. Математика. Я упомянул о математике как о способе приучить ум к точному и последовательному мышлению. Я не хотел этим сказать, что, по моему мнению, всем людям необходимо быть глубокими математиками; я лишь считаю, что, усвоив тот способ рассуждения, к которому неизбежно приобщает ум эта наука, люди способны будут переносить его в другие области знания, с которыми им придется иметь дело. Ибо при всякого рода рассуждении с каждым отдельным аргументом следует обращаться как с математическим доказательством: нужно прослеживать связь и зависимость идей, пока ум не доберется до источника, к которому они восходят, и пока он не будет способен обозревать всю цепь связей. Хотя при проверке вероятности одна такая последовательная связь еще недостаточна, чтобы служить для обоснования суждения, как [это было бы] в демонстративном знании.
Там, где истина устанавливается одним доказательством (by one demonstration), дальнейшего исследования не требуется. Но в тех случаях, когда мы имеем дело только с вероятностью и не существует доказательства для установления бесспорной истины, недостаточно проследить лишь один аргумент до его источника и рассмотреть его сильную и слабую стороны, но необходимо, исследовав таким путем все аргументы с обеих сторон, сопоставить их между собой, и, уже подведя итог, разум решит, какой вывод для него приемлем.
Этот способ рассуждения, к которому разум должен приучиться, настолько отличается от того, которым пользуются необразованные люди, что даже ученые иногда, видимо, имеют о нем весьма слабое представление или не имеют никакого. Оно и неудивительно, ибо приемы ведения диспутов в школах совершенно уводят от этого метода, сосредоточивая внимание на каком-нибудь частном аргументе, успехом которого определяется истина или ложь в обсуждаемом вопросе и устанавливается победа за оппонентом или его противником: это то же самое, что подводить баланс счета с помощью одной суммы, приписываемой или списываемой, когда есть сотня других, которые следовало бы принять в расчет.
Поэтому хорошо было бы приучить умы людей к вышеуказанному методу, и притом с ранних пор, для того чтобы они не строили своих мнений на одной какой-либо точке зрения, когда для получения цельной картины требуетстакое множество других, которые должны быть приняты в расчет прежде, чем можно составить правильное суждение. Это расширяло бы их ум и сообщало бы надлежащую свободу их разуму, что в свою очередь не давало бы им впадать в заблуждения, к которым приводят предубеждение, лень или поспешность; ибо никто, мне думается, не одобрит придания разуму такого направления, которое уводит его от истины, хотя бы оно и было самым модным и распространенным.
На это мне, пожалуй, возразят, что для того, чтобы управлять разумом таким образом, как я предлагаю, от каждого человека потребуется быть ученым, вооруженным всем арсеналом знания и изощренным во всех методах рассуждения. На это я отвечу, что людям, располагающим временем и средствами для достижения знания, стыдно не знать о тех вспомогательных средствах и той помощи для усовершенствования разума, которые можно использовать, а к этим именно людям - прошу это заметить - я здесь главным образом и обращаюсь. Мне думается, что те, кого усердие и способности предков избавили от необходимости постоянно гнуть спину, чтобы было чем наполнить желудки, должны отдавать часть своего досуга заботе о голове и расширять ум при помощи опытов и усилий во всех родах и предметах рассуждения. Я уже раньше упоминал о математических науках, из которых алгебра дает разуму новые вспомогательные средства и новые точки зрения. Если я рекомендую эти науки, то, как я уже сказал, не для того, чтобы сделать каждого человека основательным математиком или глубоким знатоком алгебры; я лишь считаю, что изучение их должно принести громадную пользу даже взрослым людям. Во-первых, убеждая людей на опыте, что для того, чтобы кто-либо научился правильно рассуждать, ему недостаточно только обладать способностями, которые его удовлетворяют и которые достаточно хорошо служат ему в обычных делах. Изучая эти науки, всякий увидит, что, какого бы высокого мнения он ни был о своем разуме, последний может изменить ему во многих вещах, и даже в самых простых. Это изучение отучает от того самомнения, которым отличается в этом отношении большинство людей, и люди не будут столь склонны думать, что их умы не нуждаются для своего расширения во вспомогательных средствах и что остроту и проницательность их разума нечем дополнить.
Во-вторых, изучение математики показало бы им необходимость выделять при рассуждении все отчетливыеидеи и рассматривать отношения, существующие между теми из них, которые касаются данного вопроса, и отбрасывать и совершенно не принимать в расчет тех идей, которые не относятся к рассматриваемому положению. Это, безусловно, требуется для правильности рассуждения также и в других областях, а не только в тех, которые занимаются количеством, хотя в первом случае это требование не так легко соблюдать и оно не так тщательно выполняется. В тех областях знания, в которых, как полагают, доказательство не играет никакой роли, люди рассуждают как бы с плеча (lump); и если им удается на основе наскоро составленного и путаного мнения или частичного рассмотрения создать видимость вероятности, то обыкновенно они этим удовлетворяются, особенно если это происходит на диспуте, где хватаются за каждую соломинку и выставляют напоказ все, что только можно притянуть для придания правдоподобия аргументу. Но только тот ум в состоянии найти истину, который ясно различает все части по отдельности и, опуская то, что вовсе не относится к делу, строит свой вывод на основании совокупности всех данных, могущих каким-либо образом на него повлиять. Другая, не менее полезная привычка, которую можно приобрести, занимаясь математическими доказательствами, заключается в том, что последние приучают ум к длинной цепи выводов; но об этом я уже упоминал и не стану здесь возвращаться к этому предмету.
Что касается людей, средства и время которых более ограниченны, то знания, которые могли бы быть для них достаточны, вовсе не так обширны, как можно бы думать, и поэтому упомянутое выше возражение к ним не относится.
Никто не обязан знать все. Знание и наука - вообще занятие лишь тех, кто пользуется довольством и досугом. Люди, которые имеют определенные занятия, должны понимать их; и не будет ничего неразумного или.невозможного в утверждении, что они должны уметь правильно думать и рассуждать о том, что является их повседневным занятием. Думать, что они к этому неспособны, значило бы ставить их на один уровень с животными и приписывать им тупость, выводящую их из круга разумных созданий.
8. Религия. Кроме своих определенных занятий, необходимых для поддержания жизни, каждый заинтересован в будущей жизни, о которой он обязан заботиться. Это направляет мысли каждого человека к религии, и здесь для него особенно важно понимать и рассуждать правильно: люди не могут быть освобождены от обязанности правильнопонимать термины и создавать общие понятия, относящиеся к религии. У христиан один день в неделю помимо других дней отдыха дает для этого достаточно времени (даже при отсутствии других часов досуга), лишь бы только они пожелали воспользоваться этим временем, свободным от повседневного труда, и заняться усовершенствованием в этом знании с таким же усердием, какое они часто проявляют в очень многих других, бесполезных вещах, и лишь бы нашелся кто-либо, кто, приноравливаясь к их различным способностям, поставил их на правильный путь к приобретению этого знания. Природный склад ума христиан такой же, как и у других людей, и если бы их хоть немного поощряли и должным образом помогли им, то было бы обнаружено, что их разум нельзя считать не приспособленным для восприятия религиозного знания. Ведь имеются примеры очень простых людей, которые возвысили свой ум до большой восприимчивости и понимания религии. Хотя этих примеров не так уж много, как можно было бы пожелать, однако они в достаточной мере свидетельствуют, что и этот общественный слой вовсе не должен непременно отличаться грубым невежеством, и вместе с тем показывают, что если проявить должную заботу о них, то можно гораздо большее количество людей сделать разумными существами и христианами (ибо вряд ли можно считать действительными христианами тех, которые, нося это имя, не знают даже основных принципов этой религии). И если я не ошибаюсь, принадлежащие к реформированной религии французские крестьяне (класс людей, несущих гораздо более тяжелое бремя нужды и бедности, чем поденщики в Англии) 17 в последнее время поняли ее гораздо лучше и умеют свидетельствовать в ее пользу лучше, чем люди более высокого положения у нас.
Но даже если решить, что низший класс людей должен оставаться обреченным на животную тупость в вещах, которые ближайшим образом касаются их (для чего я не вижу никакого основания), то людям с более свободными средствами и более широкого образования непростительно с пренебрежением относиться к своему разуму и не стараться пользоваться им как следует, правильно направляя его в познании тех вещей, ради которых разум главным образом дан им. Во всяком случае, людей, которым значительные состояния предоставляют возможность и вспомогательные средства для усовершенствования, не так уже мало, и, если бы люди правильно использовали свои способности и изучали собственный разум, можно было бырассчитывать на мощное развитие знаний всякого рода, и в особенности того знания, которое наиболее важно и раскрывает широчайшую перспективу.
9. Идеи. Внешние материальные предметы, которые постоянно навязываются нашим чувствам и овладевают нашими влечениями, не могут не наполнять наши головы живыми и прочными идеями этого рода. Здесь наш ум не нуждается в том, чтобы его побуждали к накоплению большого запаса: предметы сами навязываются достаточно настойчиво и обыкновенно воспринимаются в таком изобилии и удерживаются так тщательно, что в душе не хватает места и внимания для других идей, более полезных и нужных для нее. Поэтому, чтобы сделать разум способным к такому рассуждению, о котором я говорил выше, необходимо позаботиться о том, чтобы наполнить его нравственными и более отвлеченными идеями, ибо последние сами не навязываются чувствам, а должны быть созданы для разума. Однако люди обыкновенно настолько нерадиво относятся к своему интеллекту, ни в чем, как они склонны думать, не нуждающемуся, что я боюсь, умы большинства людей менее снабжены такими идеями, чем принято думать. Люди часто пользуются словами; как же можно заподозрить, что у них нот идей? То, что я сказал в третьей книге моего «Опыта» 18, избавляет меня от необходимости отвечать на данный вопрос. Но чтобы убедить людей в том, насколько важно, чтобы их умы были снабжены прочно заложенными в них абстрактными идеями, разрешите мне задать вопрос: каким образом человек в состоянии будет узнать, обязан ли он быть справедливым, если он но утвердил в своем уме идеи обязанности и справедливости, поскольку знание [здесь] состоит лишь в восприятии соответствия или несоответствия указанных идей? То же самое можно сказать обо всем остальном, что касается нашей жизни и нравов. И если люди затрудняются усмотреть совпадение или несовпадение двух углов, которые, не претерпевая изменения, находятся перед их глазами на чертеже, то им почти невозможно будет воспринять это в идеях, не получающих других чувственных воплощений, в которых бы они фигурировали перед умом, помимо звуков. А ведь с последними идеи не имеют никакого сходства и.поэтому должны быть сами по себе ясно фиксированы в душе, если мы хотим составить о них ясное суждение. Это, следовательно, одна из первых вещей, которыми должна заняться душа для правильного управления разумом, без чего он не может быть способен правильно рассуждатьоб этих предметах. Но как в отношении этих, так и в отношении всех других идей следует заботиться о том, чтобы они не таили в себе никакой непоследовательности, чтобы они обладали реальным существованием, когда реальное существование предполагается, и чтобы они не были простыми химерами, существование которых является плодом одной лишь фантазии.
10. Предрассудок. Каждый готов жаловаться на предрассудки, сбивающие с правильного пути других людей и другие партии, как будто он сам совершенно свободен от них. В этом все упрекают друг друга; следовательно, все согласны, что это недостаток и помеха знанию. В чем же в таком случае заключается лекарство? Единственно в том, чтобы каждый оставил в покое чужие предрассудки, а изучил бы свои собственные. Обвиняя других, никто не признается в собственном недостатке. Каждый на один и тот же манер отбрасывает обвинение обратно и этим очищается. Единственный способ устранить из мира эту важную причину невежества и заблуждения заключается в том, чтобы каждый беспристрастно разобрался в себе самом. Если другие не обращаются как следует со своим умом, то разве это превращает наши заблуждения в истину? И разве это обстоятельство должно заставить меня полюбить мои заблуждения и заниматься самообманом? Если кому-нибудь нравится иметь бельма на глазах, то разве это должно удерживать меня от того, чтобы снять их со своих глаз как можно скорее? Каждый высказывается против слепоты, а между тем люди почти влюблены в то, что помрачает их зрение и не допускает в их ум тот ясный свет, который должен вести его к истине и знанию. Ложные или спорные положения, принимаемые в качестве бесспорных максим, затемняют истину для тех, кто на них опирается. Таковы обычно предрассудки, внушенные воспитанием, партией, почтением, модой, интересом и др. Это тот сучок, который всякий видит в глазу ближнего своего, не замечая бревна в своем собственном. Ибо где тот человек, который был бы всегда готов добросовестно исследовать свои собственные принципы и посмотреть, таковы ли они, чтобы выдержать испытание? А между тем это одна из первых задач, которой должен был бы заняться и добросовестно отдаться всякий, кто желает правильно вести свой разум в поисках истины и знания.
Тем, кто пожелал бы отделаться от этой великой помехи знанию (ибо для них только я и пишу), сбросить с себя власть предрассудка, этого великого и опасного обманщи-ка, облекающего ложь видимостью истины и так ловко ослепляющего людские умы, чтобы держать их в темноте, внушая им веру, будто они больше видят, чем те, кто не смотрит их глазами,- тем я укажу следующий признак, по которому можно распознать предрассудок. Кто крепко держится какого-либо мнения, тот должен предполагать (если он не желает осудить самого себя), что его убеждение построено на хороших основаниях, что он принимает его лишь в той мере, в какой его принуждает к этому очевидность истины, которой он держится, и что только аргументы, а не предрасположенность или прихоть делают его столь уверенным и определенным в своих взглядах. И вот, если он после всех этих заверений не выносит никакого противоречия своему мнению, если он не в состоянии даже терпеливо выслушать, а еще менее изучить и взвесить аргументы другой стороны, то разве этим самым он не признает открыто, что им владеет предрассудок и что он желает не очевидной истины, а безмятежного обладания каким-то ленивым предубеждением и дорогим его сердцу предвзятым мнением? Ибо если его утверждение хорошо защищено, как он заявляет, очевидностью, и он видит, что оно истинно, то почему ему бояться проверки? Если бы его мнение покоилось на крепком основании, если бы аргументы, которые подтверждают его и которые сделали это мнение приемлемым для него, были ясны, хороши и убедительны, то зачем было бы бояться ему проверки их доказательности? Тот, чье согласие определяется чем-то выходящим за пределы доказуемости, проявляет эту неумеренность в своей приверженности только в силу предрассудка и фактически признает это, когда отказывается выслушать возражения. Тем самым он заявляет, что ищет не доказательности, а спокойного наслаждения своим мнением, в которое он влюблен, заранее осуждая, не выслушав и не разобравшись, все, что ему противоречит. Что это такое, как не предрассудок? «Qui aeqnum statuent, parte inaudita altйra, etiamsi aequum statuent, haud aequus f lient»
Кто желает в этом случае реабилитировать себя как приверженца истины, не допускающего предубеждения или пристрастия, которые могли бы свести его с правильного пути, тот должен делать две вещи, не совсем обычные и не совсем легкие.
11. Беспристрастие. Во-первых, он не должен быть привержен к какому-либо [одному] мнению, т. е. не должен желать, чтобы оно было правильным, раньше, чем убедится, что это так. Тогда ему и не нужно будет желатьэтого, ибо то, что ложно, не может заслуживать нашего расположения, и нам не следует желать, чтобы оно стало на место истины и получило силу истины (что, однако, бывает чаще всего). Люди привязываются к известным взглядам только из почтения и привычки; они думают, что должны их поддерживать, что иначе все погибнет, хотя никогда не исследовали оснований, на которых эти взгляды покоятся, сами не разобрались в них и не в состоянии разъяснить их другим. Мы должны ревностно бороться за истину, но раньше должны удостовериться, что это - истина; в противном случае мы боремся против бога, который является богом истины, и творим дело дьявола, который является отцом и распространителем лжи; и как бы ни было горячо наше рвение, оно не может служить для нас извинением, так как здесь перед нами очевидная предвзятость (prejudice).
12. Проверка. Во-вторых, он должен делать то, что ему может показаться очень мало привлекательным, [что он, может быть], считает делом ненужным или непосильным для себя: он должен проверять, действительно ли истинны его принципы или нет и насколько уверенно он может опереться на них. Я не берусь определить, какие люди реже встречаются - те, у которых есть решимость, или те, у которых есть умение это делать; но я уверен, что именно это должен делать каждый, кто заявляет, что любит истину и не желает себя обманывать. Такой самообман - более верный путь к тому, чтобы остаться в дураках, чем воздействие софистики других. Мы всегда расположены (и даже находим в том удовольствие) дурачить самих себя, но бываем недовольны, когда другие потешаются над нами или сбивают нас с толку. Неумение, о котором я здесь говорю,- это не природный недостаток, который делает людей неспособными к проверке своих принципов. Для неспособных правила о том, как управлять своим разумом, бесполезны; но такие случаи очень редки. Большинство людей - те, кто пострадал вследствие плохой привычки никогда не упражнять своих мыслей. Их умственные способности из-за отсутствия деятельности почти отмерли и потеряли тот размах и силу, которые природа сделала для них достижимыми путем упражнения. К этому способны все те, кто в состоянии усвоить первые правила простой арифметики и кого можно научить подсчитывать обыкновенную сумму, если только они приучили свой ум рассуждать. Но тот, кто совершенно пренебрег таким упражнением своего разума, будет вначале очень далек от этогоумения и так же мало подготовлен к этому, как мало подготовлен человек, не практиковавшийся в счете, к ведению торговой книги; а может быть, он найдет даже странным и то, что от него этого требуют. Тем не менее надо признать неправильным применение нашего разума, когда мы строим наши воззрения (в тех вещах, относительно которых нам важно знать истину) на принципах, могущих вводить нас в заблуждение. Мы принимаем наши принципы случайно, на веру, никогда не исследовав их; а вслед за этим, основываясь на предположении, что принципы истинны и убедительны, проникаемся верой в целую систему. На деле же что это такое, если не детская постыдная бессмысленная доверчивость?