ПОЧЕТНОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Наш класс заканчивал школу много лет назад.
Разбрелись мы по разным дорогам. И, наверное, в суматохе житейских забот стали бы потихоньку забывать друг друга. Постепенно ослабела бы сила нашей товарищеской спаянности (а она казалась вечной и нерушимой!), если бы не Пал Палыч – наш школьный учитель, верный и добрый друг.
Оказывается, он помнил о каждом из нас, знал, где мы и кто мы. И однажды позвал нас в школу на сбор её первого выпуска, а это и был выпуск нашего класса.
Мы с радостью откликнулись на зов старого учителя, и со всех концов земли нашей съехались на старый степной хутор –в то место, где прошло наше школьное детство. Изменились мы, повзрослели…
Постарел и Пал Палыч. Но, странное дело, это оказалось только первым и чисто внешним впечатлением. После шумных объятий, после первых же слов старого учителя мы увидели перед собой прежнего Пал Палыча – испытанного и надёжного, любящего все живое в нашем степном краю. Как и в былые годы, он вдруг хитро подмигнул нам и заявил:
– А я, ребята, завтра на рассвете в Горелый гай отправляюсь.
Мы сейчас же включились в игру и заканючили:
– Па–ал Палыч! Возьми–ите и нас.
– Далеко. Пятки обобьёте.
– Не обобьём. Они у нас железные.
– Жарища. Сгорите на солнце.
– Не сгорим, мы калёные.
– В горле пересохнет.
– Мама квасу даст!
– Ну ладно! –сдался Пал Палыч. – По краюшке хлеба в торбу, на ноги кеды. И чур, не проспать. Сбор у моего крыльца.
Под общий хохот мы, великовозрастные дяди, – у многих уже свои дети в школу пошли– подхватили Пал Палыча и начали легонько и бережно качать. Он только кряхтел, но и виду не подавал, что ему все‑таки лучше было бы стоять потвёрже на земле.
На нашем сборе мы многое вспомнили. И выходило так, что все самое интересное и памятное в нашем хуторском детстве связано с Пал Палычем. Он настойчиво, но ненавязчиво будил и укреплял в наших ребячьих душах стремление к самостоятельным первооткрытиям. И неважно, что большинство наших «открытий» были давным–давно известны людям. Для нас они все равно оставались первооткрытиями. И я думаю, что никто лучше нашего Пал Палыча не умел радоваться и удивляться им.
Были у нас в классе сверхудачливые и очень способные открыватели природных тайн. Особенно везло Васе Коростылеву, Коле Буянову и Наташе Гончаренко.
Книга моя о них, о наших «открытиях», о Пал Палыче, прежде всего о нем, нашем чудаковатом и бесконечно дорогом и милом учителе.
В самые трудные годы, когда из ничего, на голом месте, приходилось создавать школу, он директорствовал в ней. Но бремя власти угнетало нашего Пал Палыча. И он уже хорошо налаженную школу с превеликим облегчением передал новому директору, а сам остался завучем по внеклассной работе, сохранив за собой любимую биологию. Но и этого Пал Палычу показалось много. Легко и радостно уступил он место завуча своему молодому коллеге и по «служебной лестнице» спустился ещё на ступеньку ниже. Оставаясь признанным и уважаемым всеми биологом, он с четвёртого класса стал нашим классным руководителем. И теперь уже до конца, до аттестата зрелости, мы прошагали свою школьную дорогу (вместе с дорогим нашим Пал Палычем.
Но есть в этой книге и ещё один герой. Это природа знойного, беспредельно просторного и несказанно богатого степного края. Вся жизнь Пал Палыча была наполнена заботами о сбережении и умножении его красоты и богатства. В памяти всех его учеников и в моей книге живая природа и Пал Палыч неотделимы.
В этой книге я выступаю перед вами как бы полномочным представителем всего нашего класса. На встрече в школе Наташа Гончаренко – она стала хорошим виноградарем – прямо потребовала от меня:
– Раз ты писатель, оправдывай своё звание. Пиши книгу о нашем классе. Обо всем. Что сам не забыл. Что мы помогли тебе вспомнить.
А Вася Коростылев увёл меня в дальний угол и шёпотом, чтоб другие не слышали, сказал:
– Ты, главное, Пал Палыча изобрази. Что мы без него… Он же… Ну, сам понимаешь…
Мог ли я отказаться от такого почётного поручения? И вот перед вами моя книга.
ТОЛЬКА И ТОНЬКА
Пал Палыч знал все о том, что делается в степи. Во всяком случае, мы были в этом глубоко убеждены. Все окрестные пастухи и чабаны, пасшие в тихих и потаённых местах скотину, были его друзьями. Но особенно крепкая дружба связывала его с Наташиным отцом – Прохором Савельевичем. Наверное, их сближали любовь ко всему живому, тревога за судьбу диких обитателей степи, общая радость за то, что многое, казалось бы, навсегда утраченное, удалось заново возродить.
Одно лето Пал Палыч прямо‑таки пропадал в далёком летнем лагере, где Прохор Савельевич пас на степном приволье коров. К этому лагерю у Пал Палыча не случайно появился особый интерес. Он знакомился там с жизнью лосей, которые с недавнего времени начали расселяться и в нашей степи.
Пал Палыч имел хороший обычай приглашать на уроки коренных степняков. Для нас их рассказы о своей жизни и работе всегда были интересны и крепко западали в душу.
Побывал гостем нашего класса и Прохор Савельевич. И не просто побывал, но рассказал одну степную быль, которую я и хочу пересказать вам, тем более, что её главным действующим лицом была наша одноклассница Наташа Гончаренко.
А началась эта история с того, что Наташа стояла на берегу Дона и смотрела, как работают чайки. Они пролетали над самой рекой и, трепеща крыльями, присаживались на волну. Планируя неподвижно распростёртыми крыльями с чёрными отметинами на концах, показывали Наташе то белое брюшко, то серую спинку.
По отлогому противоположному берегу к реке бежала большая серая корова. Не останавливаясь, она плюхнулась в воду и поплыла прямо к Наташе.
«Чудная какая‑то…» –подумала девочка и на всякий случай спряталась за толстый осокорь.
Чудная корова легко переплыла Дон, стряхнула с себя воду и спокойно пошла к стаду, которое пас Наташин отец. Корова была и в самом деле чудная: долговязая, безрогая, голубовато–серая, с толстой смешной губой.
Наташа побежала к отцу. Надо же было точно узнать, что это за странная корова.
– Это лосиха, дочка. Ты не пугай её. И сама не бойся. Она к нашему стаду приблудилась. То уйдёт, то опять придёт.
– Серенькая, – улыбнулась Наташа.
– Ну вот и хорошо, – сказал отец. – Значит, уже и окрестила. Пусть будет Серенькая.
Почти весь день у Наташи ушёл на то, чтобы поближе познакомиться с гостьей. Лосиха сначала с подозрением присматривалась к девочке: что это за странное существо бродит рядом? Да и Наташа побаивалась подходить к ней близко. Но уж очень хотелось угостить её коркой хлеба. С этой коркой на ладошке она и подступила к своей новой знакомой. Та насторожённо подняла голову и втянула ноздрями воздух. Так вкусно запахло с маленькой ладони, что лосиха не устояла перед соблазном и ловко подхватила угощение толстыми влажными губами. Наташа с трудом, но все же удержалась от того, чтобы не отдёрнуть руку, не испугала Серенькую резким движением. С этого и началась их дружба. Хлебные корки из Наташиных рук Серенькая брала с удовольствием. Наверное, они казались ей вкуснее травы.
А вечером из посёлка приехали женщины доить коров. Вместе с ними приехала и мать Наташи– Анна.
– Отпустила я тебя к отцу – вся душа изболелась, – вздыхала она. – Больно не храбрись возле коров. Скотина – она бодливая бывает. Как подденет рогом! И с лосихой этой осторожней. Подумает чего‑нибудь, лягнёт копытом.
– Нет, не лягнёт. Серенькая у нас смирная, – Наташа засмеялась. – И бесстрашная: хлеб у меня из рук не боится брать. Губой, как ложкой, подцепит корку и жуёт.
Мама заплела Наташе косу, пощупала её голые пятки и опять вздохнула:
– Задубели совсем. Как деревянные сделались.
– Ничего, –спокойно, с улыбочкой, сказал отец. – С нежными пятками по степи не бегают. Зимой отмякнут.
– Ты, отец, хоть делами‑то своими её не неволь. Пускай побегает. Наработается ещё.
– А я вчера сама Белобокую доила, –похвалилась Наташа. – Кулаками доила, как ты. Она у меня подойник выбить хотела, а я не дала.
Мама всплеснула руками:
– Так я и знала! Ой, Прохор, Прохор! Покалечат дитя твои коровы.
Прохор только усмехнулся в усы:
– Какая же она дояркина дочь, если корову подоить не может?
Мать оставила хлеба, сала и уехала с подругами домой.
Отца своего Наташа любила. Я его запомнил, каким он в класс к нам приходил. Чубатый, в выгоревшей армейской фуражке,. с щекотными, наверное, мягкими усами, он был добрый, как многие сильные люди, и ничего не боялся: ни ночной темени, ни степной грозы, ни буянящего в бурю Дона. Наташе хотелось быть такой же смелой, и она нарочно (выходила ночью в таинственно притихшую степь. Жутковато было идти в темноте по холодной росистой траве, но она все‑таки шла; правда, возвращалась домой пусть и не совсем бегом, но чуточку быстрее, чем надо. Да ведь и то сказать: степь, ночь. Мало ли что…
Но ничего с Наташей не случалось, и она настолько осмелела, что в одну из своих ночных прогулок отважилась дойти до темневшей вдали лесной полосы. Дошла – и едва не умерла от страха. У кромки степного леса, в кустах скумпии, лежало что‑то большое и тёмное. Оно шумно и жалобно дышало. Наташа не сразу сообразила, что это Серенькая. Обычно лосиха ночевала вместе с коровами за крепкой оградой из жердей, куда отец загонял стадо на ночь. Зачем же ушла Серенькая в лес? Осмелев, Наташа подошла ближе. Из‑за тучки выглянула яркая луна. Наташе показалось, что лосиха смотрит на неё глазами, полными боли, и плачет. Девочка вдруг поняла, что Серенькая в беде, и со всех ног бросилась домой, разбудила отца.
– Пап, Серенькая умирает!.. В лесу. В кустах, – Она плачет.
Отец спокойно одевался, расспрашивая о случившемся:
– Ты зачем же ночью в степи оказалась?
Наташа утёрла кулаком слезы:
– Я не бояться училась. Как ты…
– А! –кивнул Прохор, –Это хорошо. Теперь сама знаешь: в степи ничего страшного нет ни днём, ни ночью. Но больше ночью в степь не ходи. Ночью люди спать обязаны… Где же ты лосиху оставила?
– У лесной полосы. С нашего края… Она умрёт?
– Не умрёт. Не бойся. Спи. Я теперь не скоро приду. Спи!
Прохор укрыл дочку одеялом, и она, успокоившись, крепко уснула.
Проснулась Наташа совсем поздно. В окошко било жаркое солнце.
На стуле у кровати лежали чистые трусики и майка. На спинке висело выстиранное платье.
«Мама была, – верно определила Наташа. –Это я всю утреннюю дойку проспала».
Она проворно вскочила, наскоро умылась, выпила кружку молока и только собралась бежать к отцу, как он сам показался на пороге.
– Серенькая живая? – крикнула Наташа.
Отец хитровато подмигнул ей:
– Позавтракаешь – сама узнаешь.
Сели за стол. Ел Прохор, как всегда, обстоятельно, степенно, долго, а Наташе не терпелось поскорее увидеть лосиху.
– Не егози, – сказал отец. – Пока не съешь, что положено, не видать тебе твоей Серенькой.
Наташа знала, что спорить с отцом бесполезно, –все равно сделает, как решил. К стаду они подошли уже за полдень. Серенькая паслась среди коров, но не одна, а с двумя долговязыми, ушастыми и губатыми лосятами. Широко расставив тонкие ноги, лосята с двух сторон уткнулись в набухшее вымя своей матери, а она стояла тихо и, как казалось Наташе, блаженно улыбалась.
– Она отелилась? – спросила Наташа, все ещё не веря случившемуся.
Прохор рассмеялся:
– У нас прибавление семейства, дочка! А ты боялась – умрёт.
Первой заботой Наташи было, как назвать телят? Решили, что телёнок будет Толькой, а телочка Тонькой. Имена, видно, понравились лосятам. Очень скоро научились они отзываться на них и бежали к девочке пососать её вкусные пальцы.
Наташа потеряла всякий покой. Она поднималась вместе с отцом задолго до солнца и бежала к просыпающемуся стаду. Первой просыпалась лосиха. Она расставляла длинные ноги и несколько раз сильно встряхивала головой, как бы сбрасывая ночную дрёму. Толька и Тонька, стараясь повторять все движения матери, смешно качали головами.
– Утренняя физзарядка, – смеялся Прохор. – Давай, дочка, и мы с тобой начнём под транзистор. А то перед Серенькой совестно.
Лосята росли быстро. Толька становился брыкливым, проказливым телёнком. Ему мало было одной матери. Он все норовил сунуть губатую мордочку под брюхо какой‑нибудь бурёнки и попробовать ещё коровьего молока. Коровы не обижались, но слегка поталкивали проказника рогами. Толька, задрав хвост, бежал по степи, гоняясь за бабочками и воробьями. А Тонька росла смирной, степенной тёлочкой. Она все больше жалась к матери и, наверное, удивлялась, что братец её такой неугомонный.
Прохор посмеивался в свои пушистые усы:
– Вот ведь, Тонька у нас девица воспитанная. А Толька – парень, Озорник!
В последнее время Серенькая повадилась уходить от стада в лесную полосу. Наташа тревожилась за неё и все допытывалась у отца:
– Зачем она в лес убегает? Ей с нами скучно?
– С нами ей хорошо, – говорил Прохор. – Ты смотри, как Толька растолстел. Здоровенный бычок! А Тонька худенькая. Братец у матери все молоко забирает, а ей и Тоньку жалко. Вот она и старается на своём лосином лесном корме побольше молочка нагулять, чтобы обоим хватало. Она же мать!
Толька и Тонька все старались улизнуть вместе с матерью в лес. Наташа боялась, что лосята заплутаются в лесу, бдительно следила за ними, не давала далеко убегать и сама загоняла их на ночь за крепкую ограду, как они ни сопротивлялись.
К отлучкам Серенькой скоро привыкли. К ночи она всегда возвращалась в стадо. Но когда однажды не вернулась, Наташа встревожилась. Отец успокаивал девочку:
– Утром вернётся. Не бойся.
Но и утром Серенькая не вернулась. Толька и Тонька затосковали без матери.
Тут уж не на шутку встревожился и Прохор. Он взял ружьё и отправился на поиски беглянки. Вернулся часа через два, молчаливый и сумрачный. Наташа притихла, боялась расспрашивать отца, чувствуя беду.
Прохор повесил ружьё на стенку, присел к столу:
– Осиротели наши лосята, дочка. Злые люди убили Серенькую. Только кровавый след от разбоя остался.
Наташа заплакала:
– Зачем они, папа? Что она им сделала?
– Злыдни, дочка, и на нашей земле ещё не перевелись. Из жадности загубили, из‑за денег. Только ты не плачь. Теперь тебе забота – лосят до ума доводить. Сироты они теперь.
Наташа прилежно ухаживала за Тонькой и Толькой. На коровьем молоке, на хлебных корках, полюбившихся лосятам, они дружно росли, набирались сил, мужали. И Тонька выравнялась. Наташа жалела её и подкармливала даже прилежнее, чем Тольку.
В заботах о своих осиротевших друзьях Наташа не заметила, как промелькнуло лето. Она вытянулась, окрепла. Руки и ноги её сделались как стальные пружины. Волосы совсем побелели, а сама она вся от бровей до пяток стала смуглой, как цыганка. Только в глубине её глаз так и не угасла искра грречи.
Подошло время идти в школу, и мать приехала, чтобы забрать Наташу в посёлок. А отец до заморозков должен был оставаться в сте–пи со стадом. Наташа попрощалась с Толькой и Тонькой. Они облизали ей щеки шершавыми языками.
– Жду вас зимой на ферме, – сказала им девочка.
Она обежала любимые места. Пришла на прибрежную поляну, попрощалась с толстыми добродушными осокорями…
В ноябре Прохор пригнал стадо на зимнюю ферму. Наташа прибежала к отцу:
– А где же лосята?
– Не лосята, дочка, а лоси… К своим ушли. Там целое стадо повадилось до стожка одного ходить. Вот Толька с Тонькой к своим и прибились.
Наташа даже потемнела – так ей горько сделалось. Она так ждала Тольку и Тоньку, а они ушли, изменили ей, своей кормилице.
– Ну чего ты нахмарилась? –ласково утешал отец. –Все живое, дочка, потесней к своему родному жмётся: человек –к человеку, лось – к лосю.
– Все равно. Зачем они от меня ушли?
– А они не от тебя ушли. Они на волю ушли. Им в нашем коровнике тоскливо, скучно. Они степь любят, лес, кустарник на берегу. Да и не совсем они от нас ушли. Я им там в лесной полосе, в потаённом месте, добрый стожок сена накосил. Они теперь от нас с тобой никуда! Зимой сбегаем к тому стожку на лыжах, лосей своих проведаем.
– А они меня узнают? – спросила Наташа.
– Непременно! –уверенно ответил отец.
ЕЖИНАЯ БЕДА
Прокладывали у нас в степи дорогу. Настоящую – с твёрдым покрытием. Полотно такой дороги, прежде чем положить на него асфальт, обильно поливают расплавленным битумом. И надо же было одному незадачливому ежу выбежать из лесной полосы на такую липучку! Прилип он к ней намертво. И, наверное, раздавили бы ежа тяжёлые катки во время работы, если бы не заметил его наш второй «Б».
Мы шли в этих местах походом по родному краю с Пал Палычем. Он никогда не упускал случая походить с нами по степи. И, как я теперь понимаю, интересно нам было с Пал Палычем потому, что ему самому было не менее интересно с нами.
Наташа Гончаренко осторожно отлепила ёжа и положила на траву. Но двигаться он не мог: так сильно залепила беднягу чёрная смола.
– Пропадёт он, ребята, – сказал Вася. – Жалко зверушку.
– Верно! К ветеринару его надо. Может, он что‑нибудь придумает. Только вот кто понесёт?..
Пал Палыч ждал. А мы стояли молча, стараясь не смотреть друг на друга. Идти‑то вёрст пять – мы далеко ушли от хутора. Да и прерывать такой интересный поход никому не хотелось.
– Я понесу, – выдвинулся вперёд Вася.
Все сразу обрадовались и стали наперебой давать ему советы, как удобнее нести эту живую колючку.
Пока мы спорили, верный Васин друг Коля раздобыл у дорожников лист фанеры и положил на него ежа. Лучше придумать было нельзя, а уж для друга Коля готов был постараться.
Нужно сказать, что Василий не отличался атлетическим сложением. Был он невелик ростом, молчалив и застенчив. Девчонки смеялись: мужичок с ноготок! Вася не обижался. А когда однажды он вытащил за косу одну из насмешниц, едва не утонувшую в коварном омуте в общем‑то не особенно глубокого Маныча, смеяться над ним перестали. Да и Коля не давал приятеля в обиду, хотя сам был насмешником, каких поискать. Среди нас он, выделялся высоким ростом, за что чуть было не получил, как дядя Стёпа, прозвище «каланча», но вовремя и ловко вывернулся.
– В России было два великих человека: дядя Стёпа и Пётр Первый. Теперь третьим стану я. В такой компании я согласен. Спасибо за внимание! – И под хохот всего класса он комически раскланялся, делая вид, что подметает пол широкополой шляпой. Уже тогда был он у нас ещё и великим артистом…
Вася топтался у фанерки с ежом, примерялся так и этак, не зная, с какой стороны за неё взяться.
– Я тоже пойду! –неожиданно шагнул вперёд Коля. – Один Васька не донесёт. Ёж тяжёлый.
– Ну вот, теперь и совсем ладно! –вздохнул с облегчением Пал Палыч. Он было уже с беспокойством поглядывал на щуплого Васю.
Как‑то так всегда у нас получалось, что если возникало в классе трудное дело, брались за него Вася с Колей. Мы не сомневались, что ёж в надёжных руках, и спокойно отправились дальше по намеченному маршруту.
Ёж оказался действительно тяжёлым. Нести его на фанерке, как на подносе, было страшно неловко. Попробовал Вася взять этот «поднос» на плечо, да чуть было ежа не уронил. Наконец, изобретательный Николай приспособил фанерку с ежом на голову и, ловко балансируя, нёс её без особых усилий. Вася на такой рискованный трюк не решался. Пять вёрст – не шутка. Хорошо ещё, водитель попутной машины подвёз. Ему тоже было жалко бедолагу–ежа.
Ветеринарный врач в нашем хуторе – душой настоящий Айболит, а вид у него, как у Бармалея: борода клином, нос крючком, очки чёрные и чуб седой свисает прямо на глаза.
– Эт–та что за пациенты? – Доктор грозно вскинул очки на лоб.
– Ёж, – оробел Вася.
– К дороге он прилип, Захар Степанович, – объяснил Коля.
– Не тараторьте. Не торопитесь. Поспешение всегда во вред делу. Быстро, но не спеша! Не Захар я, а Захарий – Захарий Степанович! А вас‑то самих как зовут, добрые души? Ага! Николай и Василий. Очень хорошо. Так, значит, прилип зверь к дороге? Беда!
За разговорами Захарий Степанович времени не терял. Он надел толстые кожаные перчатки – голыми руками ежа не возьмёшь. Повернул его брюшком к свету.
– Плохи наши дела, ребята. Весь он в липучей смоле. И лапки у него к шёрстке прилипли. Главное, ничем её, проклятую, отмыть невозможно. Тут самый сильный растворитель требуется.
Захарий Степанович вздохнул. У Васи покраснел нос и на глаза навернулись слезы.
– Что же делать, Захарий Степанович?
– Интересно, чем дорожники руки отмывают после работы?
– Они бензином моют, мы видели, – живо отозвался Коля.
– Бензином?! Это идея. Попробуем и мы, очищенным… Мне с аэродрома прислали четверть. Я у них сторожевого пса вылечил. Лапу занозил, разбойник.
Доктор открыл окно, поставил на подоконник плоскую эмалированную ванночку с бензином и посадил туда ежа. Потом острым скальпелем вырезал в листе картона небольшое окошко и выставил через него ежиную мордочку на свежий воздух. Бедный зверёк был покорён и ко всему равнодушен.
Друзья смотрели на доктора с тревогой и надеждой.
– Вот такая‑то история, товарищ Ёж! Наука и техника доброе дело. Но их ой как опасаться следует! Особенно ежам.
– Захарий Степанович! –закричал Вася. – Он лапками бензин бултыхает! Весь подоконник забрызгал!
– Отлично, Вася! Значит, действует. Отклеились лапки. Пусть побултыхается. Лишь бы в парах бензина не задохнулся. Сейчас мы его ещё в мыльной воде искупаем.
Доктор вынул ежа из ванночки с почерневшим бензином и начал полоскать в большом тазу с тёплой пенной водой…
Ежа удалось отмыть, но он, хоть и двигал лапками, все так же безучастно лежал на подоконнике–и живой, и неживой.
Вынесли «больного» в сад, на зеленую траву, на свежий воздух.
– А вы, друзья, идите домой, – ласково сказал Захарий Степанович. – Вы своё сделали. Теперь уж я сам за ним присмотрю.
На другой день к ветеринарному врачу пришёл весь наш второй «Б» –справляться о здоровье ежа.
Захарий Степанович вышел к нам на крыльцо и развёл руками.
– Как его здоровье, спрашиваете? Не знаю. – Он потомил нас с минуту, а потом широко улыбнулся: – Думаю, будет жить ваш ёж. Отдышался он на зеленой травке, подсох после купания и самоходом ушёл по своим ежиным делам. А куда – не скажу! Мне он об этом не доложил. И даже спасибо не сказал, невежа!
АТАМАН
И вот наконец схлынула полая вода. В воздухе закружился тополиный пух. Пришло настоящее тепло. Васе и Коле разрешили отправиться на рыбалку.
Рыбаки они были знаменитые, плавали, как лягушата. Дома не боялись отпускать их в самые потаённые места и даже с ночёвкой: они умели и шалаш соорудить, и костёр развести, и уху сварить. В общем, боевые ребята!
Забрались они однажды в такую камышовую глухомань, что и сами были не рады. Главное дело – комары к вечеру жалят, никакого спасения от них.
Решили разводить костёр. Пошли в прибрежный лесок за сушняком, пока не совсем стемнело.
Коля действительно приволок большую охапку сухого хвороста, а Вася – какого‑то чудного, ни на кого не похожего зверушку: коричневый пушистый комок, вроде кутёнка, но явно не кутёнок.
– Вот здорово! –удивился Коля. –Зверь! Может, это ондатра?
– Да! Ондатра! Так она тебе и пойдёт в руки! Её если даже и схватишь – она укусит. У неё зубы – ножи. Да и не схватишь её. А этот сам в руки пошёл. Это чьё‑то дите. Он маленький ещё.
Кое‑как мальчишки досидели до рассвета. Бывалые рыбаки, они тщательно затушили костёр, залили его водой, а Вася ещё притоптал золу и погасшие угли, чтобы ненароком какая искра беды не наделала.
Скорым ходом отправились они домой. Не до рыбалки стало. Нужно было показать находку Пал Палычу.
Нёс найдёныша Вася за пазухой, под тёплой курткой. Тот сначала повозился немного, пощекотал мальчика, но скоро успокоился – уснул, наверное.
Пал Палыч взвесил малыша на ладони и покачал головой:
– Да! Загадка природы. Ишь, любопытный какой! Пополз без разрешения с миром знакомиться! Посмотреть бы на твою маму. Она‑то уж нашла бы способ загнать тебя в нору. Да, видишь, Вася помешал. А может, и погибла мама. Кто знает?! А все‑таки, кто же ты такой? Ну, ладно, подрастёшь – разберёмся. А пока – соску на бутылку, и будем его коровьим молоком отпаивать. Кто бы он ни был – это щенок несмышлёный.
Поселили зверька у Пал Палыча во дворе, в пустом сарайчике.
Вася тут–же принялся его кормить. Он мягко прижал его левой рукой к груди, а правой подставил к мордочке пузырёк с соской. Малыш быстро сообразил что к чему и с удовольствием вытянул все молоко.
Скоро одного молока ему стало не хватать. Он подрос и бегал по> двору на коротких широкопалых ножках, смешно переваливаясь с боку на бок. Вася приносил своему питомцу маленьких рыбёшек, тот с аппетитом съедал их и только облизывался.
Пал Палыч, конечно, уже знал, что за зверь растёт у него на дворе, но ребятам до времени не говорил и только разжигал их любопытство:
– Поживём – увидим!
Найдёныш все больше становился похожим на какую‑то странную собачонку. Он заметно посветлел. У него вырос пушистый хвост. По обе стороны маленьких глубоких глаз отросли седые космы.
Пал Палыч посмеивался:
– Видел я на одном портрете нашего войскового атамана Святополка–Мирского. В синем генеральском мундире был атаман. Так у него бакенбарды, как у нашего зверюги, – такие же седые и пышные.
Как‑то сама собой пристала к найдёнышу кличка. Все он жил без имени, а после рассказа учителя стал Атаманом и даже Атамашкой и Атаманчиком – в зависимости от обстоятельств и настроения хозяев.
Атаман совсем оформился в ладного пушистого зверя дымчатопалевой масти с тёмным густым загривком. Он бегал за ребятами, как верная собака. Корм промышлял себе самостоятельно, спускался к речке, ловил лягушек, рыбёшек, выкапывал на огороде морковь и с хрустом жевал её мелкими острыми зубами.
– Ну что ж, ребята, – сказал как‑то Пал Палыч. – Надо Атамашку на волю выпускать. Дело к зиме движется. Должен он себе какое ни на есть жильё на холода приготовить.
– А если он у нас перезимует, Пал Палыч? –робко спросил Вася.
– Хорошо ему и у нас, а на воле лучше. Давайте все‑таки отпустим Атамана в камыши. Зверя этого у нас только начали разводить. И привезли издалека–с Дальнего Востока. Это же мы с вами уссурийского енота вырастили…
Как ни жалко было ребятам расставаться с Атаманом, но Пал Палыч говорил дело. Решили отвезти енота на то место, где подобрали его щенком.
Атаман пошёл за людьми охотно и с доверием. Сам прыгнул в лодку. Сидел смирно. С любопытством оглядывал открывшийся перед ним речной простор.
Высадились в густых камышовых зарослях, как и наметили. Атаман сразу скрылся в камышах. А Пал Палыч С ребятами не мешкая переехали на другой берег реки. Рыбалка вышла удачной, но всем: было грустно. И дорогой к дому только об одном и думали: «Как там теперь наш Атаман жить будет?..»
– Ничего, ребята, Атамашка зверь смышлёный. Не пропадёт. Отроет себе нору. Пожирует до холодов. А снег выпадет – заляжет до тепла. Не пропадёт!
– А все‑таки жалко Атамана, –сказал Вася. –Верный был друг, ласковый.
Коля только молча вздохнул…
Да, невесело было на душе у друзей. Каждый чувствовал себя в чем‑то виноватым перед Атаманом. Выходило, что они обманули его доверие, пусть из самых добрых побуждений, но все же обманули: завезли в камыши, бросили и тайно скрылись. Нехорошо!..
Было у нас такое правило: при возвращении из походов провожать Пал Палыча до калитки его дома.
Жил он одиноко в «казённом», как говорили в старину, учительском домике, принадлежавшем ещё земской школе. Этой школы давным–давно уже не было и в помине. А хутор наш только по привычке назывался хутором. На самом деле это было небольшое, правда, но совсем неплохо устроенное колхозное селение. И учились мы в отличной, многооконной каменной школе с большим тенистым садом, со всех сторон обступившим школьное здание…
Едва Пал Палыч открыл калитку своего дома, как под ноги рыбакам с радостным визгом кинулся Атаман.
Так и прижился енот у людей. Отпускать его на волю больше и не пытались. Он сам в положенное время убегал куда‑то, пропадал иногда по неделе, но всегда возвращался домой – исхудалый, забрызганный грязью и неизменно ласковый и преданный людям.
ПЯТЕРКА ЗА ПОВЕДЕНИЕ
Любимчиков среди нас у Пал Палыча никогда не было, и отметки он всем ставил по справедливости. Разве что за особые заслуги расщедрится– поставит какому‑нибудь троечнику пятёрку. Ну Васька‑то с Колькой на это не рассчитывали. По ботанике они были не особенно: так, тянули на троечку. Зато по рыбалке – оба отличники: таких сазанов на Маныче подсекали, что и взрослые рыбаки ахали. Места ребята знали знаменитые. Вот из‑за этого с ними и Пал Палыч сошёлся, можно сказать, подружился. Ну что ж, против хорошей компании ребята не возражали. Тем более, что Пал Палыч пусть и учитель, но человек артельный: и рыбу на уху чистил, и сушняк на костёр собирал, и в самодельном шалаше ночевать не отказывался.
Скажу по секрету, что в классе у нас все – и девчонки и мальчишки – одно время звали Пал Палыча не иначе как Адонис Верналис. Он, конечно, чудак. Все какие‑то травинки в степи выдирал. Корень в Маныче отмоет, листы расправит, цветок аккуратно повернёт и в особую папку между двумя картонками складывает. Всю степь перебрал. Между прочим, занятие это нам тоже нравилось, и мы приносили Пал Палычу такие степные травы, что он не уставал удивляться: где мы их только откапываем?!
Знать бы нам тогда, что наш Пал Палыч за долгие годы собрал и подарил областному краеведческому музею замечательный гербарий степной растительности, получивший всесоюзную известность.
Как‑то раз весной Вася и Коля принесли ему интересный цветок. На невысоком стебле – крупная ярко–жёлтая чашка со множеством заострённых лепестков–настоящая золотая корона! Листья‑как ладошка с тонкими растопыренными пальцами. Вместо корня – толстый узловатый обрубок. Пал Палыч так и ахнул:
– Батюшки! Да ведь это горицвет весенний! Адонис верналис! Да–да–адонис верналис! Великолепный экземпляр!
Оказалось, верно – знает Пал Палыч. Бабушка Груня, которая людей травами лечит, тоже горицветом этот цветок зовёт. Но что это и есть адонис верналис – вызывало у нас некоторое сомнение.
А Пал Палыч совсем разволновался:
– Обязательно покажите мне место, где растёт такой адонис верналис!
Вася и Коля, конечно, показали. А место, нужно сказать, было потаённое и глухое. Так что, если говорить начистоту, ребята даже и ходить туда побаивались, но ходили. Может, потому и ходили, что жутковато было.
Здесь когда‑то барсуки жили. А потом их лисы шуганули. Кто‑то ещё пострашнее и лис распугал… Сырой такой овражина. Весь зарос по крутым бокам колючим тёрном. Ключ из‑под земли бьёт, и ручеёк прохладный по дну бежит.
Когда наши рыбаки пришли с Пал Палычем к тому месту, он прежде всего смочил голову ключевой водой и напился с горсти. А сам внимательно смотрел под ноги.
‑– Видите этот пятипалый след? – указал он ребятам. – Сдаётся мне, что волчий это след. Вон и когти на мягкой глине обозначились, и пятый палец сердечком оттиснулся.
Вася с Колей и виду не подали, что от такого известия сердца у них похолодели. А Пал Палыч продолжал:
– Тут не иначе где‑то волчье логово. Давайте выберемся отсюда на всякий случай. У нас нет ни ружья, ни даже хорошей палки.
Вася и Коля поверили учителю, но не совсем и на другой день снова пришли к оврагу. Залегли наверху в кустах. Стали наблюдать. Может, и вправду волк появится. До самого обеда пролежали, уже и есть хочется – терпения нет, а волк не показывается. И только они собрались бежать домой обедать –по оврагу серой тенью мелькнул здоровенный волчище и скрылся в кустах, за глыбой известняка.
Ребята обомлели. Потихоньку, крадучись, выбрались из оврага I во весь дух припустились бежать. Прибежали на хутор, прямо к Пал Палычу, и с порога выпалили:
– Волк, Пал Палыч! Сами видели! Громадный, как телёнок!
Пал Палыч сразу сделался серьёзным и строгий:
– Чтобы к оврагу этому больше не подходили!
– На пушечный выстрел? – не утерпел Николай.
– Да. На пушечный выстрел. И, пожалуйста, не остри. Если здесь логово с волчатами, то шутки с волчицей плохи.
Но лучше бы Пал Палыч не налагал своего запрета…
Слух о том, что в овраге видели волка, быстро распространился по хутору. Кто верил слуху, а кто не верил. Но решительнее и обиднее всех сомневалась Наташа Гончаренко. Она так и заявила Николаю:
– Никакого волка вы не видели. Это вы нарочно придумали.
– Мы?! Не видели?! –Николай прямо кипел от негодования. – Значит, мы врём?! Да?! Значит, врём?!
– Тогда знаешь что, Наташа? –решительно вступился за свою честь и за честь товарища Василий. – Пойдём с нами. Мы и тебе покажем волка. Если ты не боишься, конечно.
Теперь настал черёд возмущаться Наталье:
– Я боюсь? Да я ничего на свете не боюсь!..
– А как же Пал Палыч? Он же не велел, – пытался я напомнить о строгом запрете.
– Тут особое дело, –с мрачной многозначительностью сказал Николай и посмотрел на Наташу испепеляющим взглядом.
Взгляд Николая Наташа выдержала, не испепелилась, и назавтра, на рассвете, мы вчетвером подходили к оврагу. Душонки все‑таки чуточку трепетали. Пал Палыч правильно сказал: с волчицей шутки плохи. Волнение наше особенно усилилось, когда мы услышали какой‑то странный шум на дне оврага. Первой мыслью было повернуть обратно и дать стрекача. Но Наташа с таким презрением посмотрела на нас, что Вася шагнул к кустам, раздвинул ветки, заглянул на дно оврага и сейчас же отпрянул:
– Бежим, ребята!
– Волк? – выдохнула Наташа.
– Там… Пал Палыч.
Мы кинулись к кустам. Пал Палыч и два хуторских охотника с ружьями наизготовку стояли около той самой большой и обомшелой известняковой глыбы, под которой чернела уже знакомая нам нора.
Пал Палыч зажёг газету, сунул в нору, и оттуда один за другим выбежали четыре волчонка: остроухие, остроморденькие, пушистые. И ничего не боятся, к ногам жмутся, норовят за штаны цапнуть. Пал Палыч моментально похватал волчат за шиворот, рассовал в мешки, которые держали наготове охотники, и все втроём они стали быстро подниматься по склону оврага прямо на нас. Отступать было некуда – мы вышли из засады.
– Все ясно, – сурово бросил на ходу Пал Палыч. –Поведение ваше обсудим потом. А сейчас быстро на хутор. Духу чтобы вашего тут не было!
Этим выговором Пал Палыч и ограничился. У калитки своего дома он говорил с нами уже (как ни в чем не бывало:
– Ну, ребята, все обошлось хорошо. Волчат пока у меня поселим, в сарае. Там у меня Жучка живёт с кутятами. Вот ей и за волчатами доглядывать.
На деле все оказалось не так просто. Волчата беспокойно метались по сараю и жалобно скулили, нагоняя, тоску на душу. Жучка насторожённо оберегала своё потомство, забившись в угол. К вечеру зверьё немного угомонилось. А ночью в сарае снова поднялся невообразимый шум. Не унимаясь ни на минуту, отчаянно лаяла Жучка. Она явно звала на помощь. Тоненько, но уверенно и радостно подвизгивали волчата.
Пал Палыч не спал, нервничал, не зная, что и думать. Взял на всякий случай ружьё, вышел во двор. Ночь чёрная, хоть глаз коли. В сарае слышался настойчивый и сердитый шум. Учитель, освоившись с темнотой, сторожко, поодаль обошёл сарай. Ничего подозрительного не приметил. С его появлением во дворе и шум стих. Пал Палыч успокоился, лёг в постель и под утро, правда, но все же уснул. Разбудили его Вася с Колей. Они пришли проведать волчат и узнать, чем и как Пал Палыч решил их кормить.
– Думаю, кашу им С кусочками мяса варить придётся, – сказал учитель. – Волчата – неженки. Родители им р