Стараниями Пал Палыча День птиц в нашей школе стал большим и торжественным праздником. Как приходили мы в сентябре в школу, так сразу и начинали готовиться к весенней встрече с птицами: собирали, где можно, подручный материал, мастерили скворечни и дуплянки; а они у нас делались так, что требовали немалого труда, умения и выдумки.
В положенный весенний день выстраивались мы в школьном дворе на торжественную линейку. У каждого на длинном шесте – скворечник собственной работы. Все старались перещеголять друг друга в изобретательности. На шестах высились раскрашенные избушки на курьих ножках, буденновские шлемы, крылатые мельницы, а у Коли с Васей смеялись круглыми беззубыми ртами два весёлых деда. Один – вылитый дед Щукарь, а другой – красноносый, с окладистой бородой, в тёплой шапке – явно изображал Деда Мороза. Толстые губы дедов, собранные в колечки, чётко очерчивали зияющие летки в готовые гнёзда.
В День птиц непременным гостем нашей школы бывал директор степного лесничества, друг Пал Палыча Александр Васильевич Зеленцов. Фантазёр и мечтатель, он верил, что когда‑нибудь в степи и по берегам рек люди вырастят густые и тенистые леса, в которых вольно расплодятся олени, дикие кабаны, могучие лоси…
По традиции, Александр Васильевич в этот день рассказывал нам о том новом, что произошло за год в его лесу. На этот раз мы услышали «фазаньи новости».
Оказывается, в былые времена у нас на Дону водилось много фазанов. А потом они перевелись. Леса по берегам рек вырубили. Степь сплошь распахали. Удобных мест для фазаньих гнездовий совсем не осталось. Да и охотились за ними без совести – выбили драгоценную птицу. А что фазан драгоценен и красив, так это верно!..
Теперь его снова можно встретить и у нас на Дону – переселили с предгорий Кавказа, и он легко и охотно прижился во многих донских заповедьях, чему немало способствовал и Александр Васильевич Зеленцов. В своём лесничестве на полянах и опушках он вырастил много кустарников – свидины, скумпии, смородины, малины.
– Птицам на гнездовья, – объяснил он. – Да и кормятся они ягодами.
В числе первых лесничих Александр Васильевич развёл в своём лесу и фазанов, повадки которых отлично знал.
– Фазаны, – с увлечением говорил он нам, – бегуны. А на короткие дистанции – настоящие чемпионы. Головку вперёд, хвост приподнимет – и бежит вихрем. Он и летать может, но грузен и устаёт скоро. – Александр Васильевич протёр очки, щуря близорукие глаза, и весело улыбнулся: –Ну, пора нам и в лес отправляться. А то> мои птицы уже давно ждут ваших скворечен.
Но Пал Палыч что‑то медлил, хотя такое было не в его правилах. Он с опаской поглядывал на яркую полосатую Колину рубаху. Наташа сразу разгадала причину опасений Пал Палыча.
– Вырядился! –оказала она насмешливо. – Красавец писаный..
– Пожалуй, Коля, рубашка у тебя и в самом деле не для лесных походоз, – осторожно согласился Пал Палыч.
– Всех зверей и птиц распугает, – не унималась Наташа.
– Нет, звери будут Коле только благодарны. Такая рубашка для них все равно что семафор для локомотива – предупреждение опасности. Они будут прятаться от нас, и мы просто ничего не увидим в лесу.
Николай был, конечно же, обижен, но не особенно.
– Всё, Пал Палыч, – сказал он, –уговорили. Переоденусь мигом.
Со всем птичьим снаряжением, под барабанную дробь и звуки горнов мы отправились в поход.
Николай догнал нас на краю хутора. На нем была выгоревшая рыже–зелёная отцовская гимнастёрка.
– Вот это другое дело, – одобрил Пал Палыч. – Теперь ты для лесного зверя – настоящий невидимка.
За хутором по знаку Пал Палыча горны и барабаны замолкли, и мы направились к темневшему вдали лесу.
Степной лес только пробудился к жизни. На опушках розовым цветом цвели жерделы. Деревья одевались в свежую зелень. Среди них застенчиво желтели молоденькие топольки. Пробовали голоса птицы…
Условились вечером по сигналу горна всем собраться у лесного кордона. Разбились на группы. В каждой – лесник, учитель или старшеклассник. Разбрелись в лесу по своим участкам–Александр Васильевич заранее позаботился, чтобы каждый знал своё место.
Коле, Васе и мне досталась самая глухомань лесного острова. Нам повезло – с нами пошёл Пал Палыч.
Лес для нашего учителя – что дом родной, где он заботливый! и умный хозяин. Сколько интересного, что совершенно ускользало от наших глаз, умел он разглядеть и запомнить. Для нас – трухлявый пень старой берёзы, для Пал Палыча – это дом миллионов живых, существ, арена напряжённой борьбы мельчайших капелек жизни, будь то вирусы, бактерии, микроскопические грибы или гигантские в сравнении с ними насекомые.
И нас он учил всюду видеть жизнь и оберегать её.
Ловчее всех по деревьям лазал Коля. Ему и доверили почётное и трудное дело –ставить и крепить скворечни. Вскоре на высоком тополе и вязе удобно устроились оба хохочущих деда, поджидая в гости скворцов. Нашёл место Коля и для моего скромного двускатного домика…
Хорошо в весеннем лесу! Где‑то совсем близко, но невидимо глазу дразнит нас несложной песенкой какая‑то птаха. На ветке клёна покачивается, балансируя длинным чёрным хвостом, шустрая белобокая сорока. Сомкнутые, но все ещё редкие кроны деревьев пронизывает ясный свет синего неба…
Вдруг сорвались откуда‑то большой шумной стаей сороки и, разрывая устоявшуюся тишину леса, резко застрекотали. На полянку стремительно выбежал фазан. Как и расказывал Александр Васильевич, головка, увенчанная хохолком, – вперёд, хвост приподнят. Трудно было в подробностях разглядеть этого петуха в его стремительном беге. Перед нашими глазами мелькнуло что‑то золотистое, темно–зеленое, оранжевое, фиолетовое – необычайно яркое, словно радужная молния.
Фазан скрылся в кустах, но сейчас же со страшным шумом свечкой взмыл вверх и тут же, рядом, сел на гибкую ветку ясеня.
– Сороки, что ли, его вспугнули? – спросил Вася.
– Нет, – – озабоченно проговорил Пал Палыч, – сорок он не боится. Тут другое.
А сороки словно с ума сошли. Орут на весь лес, мечутся в воздухе, припадают к земле.
– Спокойно, внимание! – негромко проговорил Пал Палыч и остановил нас движением руки.
На поляну, преследуемая сороками, выбежала лиса. На мгновение она остановилась и дала нам возможность разглядеть себя: острую мордочку, насторожённые чёрные уши, тяжёлый пушистый хвост. Бедный зверь: с тыла наседали сороки, впереди – люди. Лиса свернула направо и скрылась в кустах. Следом за ней метнулись и сороки. Через некоторое время стая вернулась и, пошумев ещё немного, угомонилась.
– Молодцы! –засмеялся Пал Палыч. –Прогнали лисовина. И фазана выручили из беды. А то и перьев от него не осталось бы.
Вечером, когда мы собрались за ужином на кордоне, не было конца рассказам о том, кто и что видел в лесу. Но самой интересной оказалась наша история.
– Вообще, гость нежелательный, – встревожился Александр Васильевич. – Придётся егерям шугануть его хорошенько. Фазан против лисы беззащитен. Сороки не всегда могут помочь. А птицы они храбрые. Никакого разбоя в своих владениях не потерпят. Настоящие лесные дружинники.
– Красные повязки им на лапы повязать, –ввернул Коля.
Домой возвращались поздно, когда в хуторе уже светились огни. Устали, конечно, крепко. Но зато своими глазами видели, как сороки лису прогнали и спасли фазана.
У нас в школе под наблюдением Пал Палыча велась «Книга природы». В неё записывалось самое интересное и важное из того, что удавалось нам увидеть и узнать во время походов в лес, в поле, на Маныч. Считалось за особую честь сделать в книге запись. На этот раз Коле, Васе и мне было доверено записать рассказ о том, как храбрые сороки спасли фазана от лисы. Наверное, мы здорово написали об этом. Книга с нашим рассказом была нарасхват. Её читали даже учителя. Приходили к нам старшеклассники специально расспрашивать о подробностях. Мы, конечно, старались рассказать поинтереснее. И, когда рассказывать стало нечего, начали слегка подвирать; не нарочно, понятно, –для интересу. Так появились подробности, как одна сорока чуть не клюнула кровожадного лисовина в глаз, а другая села зверю на спину и бесстрашно долбила его клювом.
Сороки в нашей школе приобрели широкую известность, сделались в своём роде знаменитостями.
До встречи в лесу мы относились к ним с ласковым легкомыслием: «Сорока–белобока, кашу варила, деток кормила…» Оказывается, она вон какая, эта кашеварка из маминой песенки, – никого не боится и грудью встаёт на защиту своего пернатого брата. Стали мы к этой мужественной птице присматриваться внимательнее и обнаружили в ней много новых достоинств. Она очень красива в полёте – похожа на крупную стрекозу с длинным чёрным хвостом, распушённым веером. Сорока – домоседка. Трудно ей зимой, а все равно из родных мест никуда не улетает. Но все это у сорок на виду, подметить такое несложно.
Неожиданные тайны их жизни открылись нам следующим летом. По правде говоря, сорочьи страсти в школе потихоньку угасли. В «Книге природы» появились новые записи: о разноцветных воробьях, о птичьей купальне, о скворцах, которые зазимовали у нас на птицеферме, о слепом зайце, пойманном охотником Степаном, – интересного у нас всегда хоть отбавляй.
И тут, как это часто у нас бывало, Вася и Коля сделали новое открытие. Только снег сошёл с полей, тронулся лёд на Маныче, отпраздновали мы очередной День птиц, как наши прославленные рыбаки отправились в воскресный день на рыбалку. Уходили они далеко, иной раз километров за двадцать от хутора. Зато всегда возвращались с богатой добычей и важными новостями. Они объявили всему классу, что нашли сорочье гнездо с оорочатами. Гнездо будто бы круглое, как шар, и с крышей от ненастья, чтобы сорочата не намокли и не простудились.
– Ну что ж, ребята, – сказал Пал Палыч, – опять к нам в класс Сорокины вести прилетели. Такой случай упустить никак невозможно. Придётся нам сделать лесной рейд под кодовым названием «Сорокино гнездо» и посмотреть все на месте.
Когда, по расчётам Пал Палыча, подошёл самый подходящий момент, он попросил Александра Васильевича Зеленцова прислать за нами машину, так как свою находку Вася и Коля сделали в самых дальних его угодьях, и операция «Сорокино гнездо» началась.
Нам предстояло проехать вдоль молодой лесной полосы. Степные лесники насадили её на крутом берегу Маныча, чтобы закрепить этот берег и спасти землю от волнобоя. А волны на Маныче, когда разгуляется ветер, поднимались сильные и грозные.
Наше путешествие заканчивалось на землях совхоза имени Фрунзе, где разрастался молодой лес с красивым названием «Лесная дача». Это был опытный участок лесничества с необыкновенным для степи разнообразием лесных пород. На солнечные пригорки взбегали белоствольные берёзки. Пробовал Александр Васильевич приручить к нашей степи и сосны. Их стройные деревца уже тогда поднимались выше человеческого роста. По низинным местам виднелись серебристые тополя с прихотливыми узорными листьями. Ближе к Манычу, почти у самой воды, свешивали ветви плакучие ивушки с жёлтыми стволами. На подходящих почвах мужали крепкие дубы и клёны. И даже солончаковые пятна Александр Васильевич пытался занять деревьями и кустами. На них рос тамариск – кустарник с тонкими игольчатыми листочками и нарядными, похожими на гроздья сирени цветами. А заморскому айланту засоленные почвы были даже вроде на пользу. Его деревца со светло–серой корой и большими перистыми листьями хорошо приживались и совсем неплохо росли.
– Скоро мы здесь фруктовые сады разведём, – размечтался Александр Васильевич. – Рощи грецкого ореха посадим, птицу всякую, зверя лесного поселим. Пусть живут!
– У вас и так уже настоящий лес! –воскликнул Вася.
– Ну, – улыбнулся Александр Васильевич, – настоящий лес начинается, когда под деревьями грибы, на деревьях дятлы.
– По пути к сорокиному гнезду давайте поищем грибов и посмотрим дятлов, – предложил Пал Палыч.
– Давайте, – живо согласился Александр Васильевич. – Только нет пока у нас ни грибов, ни дятлов. Рановато. Молодой лесок.
Мы углубились в тенистую чащу не прореженного ещё леса, пробиваясь к Манычу, где, по словам Васи и Коли, они обнаружили сорочье гнездо. Неожиданно из кустов тальника вылетела и взмыла в небо лёгкая, но сильная птица из некрупных хищников. Мелькнули её стального цвета спина, огнистая взлохмаченная грудка. Птица распростёрла крылья и кружила обеспокоенно над нами.
– Соколик! – испуганно сказал Вася. – Но ведь здесь Сорокино гнездо!
– Здесь мы весной рыбачили, здесь! Я хорошо помню! –заволновался Коля. –Здесь сороки живут! Это их дом!
– Нет, ребята, это кобчик. Преполезнейшее создание. Значит,, здесь, его гнездо.
Александр Васильевич осторожно раздвинул кусты, и мы увидели внушительных размеров шар, сработанный из веток, переплетённых стеблями травы, и, как нам показалось, обмазанный глиной.
– Гнездо, –повторил Александр Васильевич. – Не будем тревожить птиц. Они сейчас молодых выкармливают. Тьму всякой летучей нечисти уничтожают. Кобчики насекомыми кормятся.
– Но это же сорокино гнездо! – настаивал Коля. – Его ни с чем не спутаешь. Смотрите, какой они шар смастерили! Мы же в нем сорочат видели!
– А теперь здесь кобчики живут, – засмеялся Александр Васильевич.
– Выгнали сорок? – огорчился Вася.
– Нет. Здесь все мирно. И гораздо сложней, –вступил в разговор Пал Палыч. – Опоздали мы немного, ребята. Сороки кладут яйца и высиживают птенцов рано. Весной. Как раз, когда Вася с Колей на рыбалку в первый раз вышли. А к июню сорочата уже на крыле. Тогда и занимают освободившуюся квартиру другие постояльцы. Вот кобчики заняли. Птенцов они выводят летом, когда всякий летучий корм размножится… Все очень стройно и согласно в природе…
– А чего они лохматые такие, эти кобчики, непричёсанные? – спросила все время молчавшая до этого Наташа.
– Какая ты глазастая! –живо повернулся к ней Пал Палыч, – Верно заметила. Птицы за пером своим не устают ухаживать, поминутно прихорашиваются. А сейчас им не до красоты. Птенцов кор–мят, некогда. Таких обжор накормить – больших трудов стоит. Обо всем на свете бедные птахи забывают.
Думаете, на этом закончилась сорочья история? Ничего подобного! Ещё раз сороки напомнили нам о себе студёной зимой. В том же году побывали мы с Пал Палычем на Лесной даче в суровом и холодном декабре. По довольно глубокому и слежавшемуся снегу, поздней вечерней зорькой, уже к ночи, пробирались мы на лыжах по лесной просеке у берега Маныча.
– А помните, – спросил Пал Палыч, – мы в этом месте летом нашли сорочье гнездо с парой кобчиков? Вон оно, смотрите!
В оголённых кустах тальника покоился большой запорошённый снегом шар. На нем, нахохлившись, сидела стайка какой‑то оседлой птичьей мелюзги.
Мы стали наблюдать за птицами. Темнело, усиливался мороз. Одна за другой птички нырнули в лётное отверстие сорочьего гнёзда.
– Вот видите? –улыбнулся наш учитель. –Хорошая квартира в лесу никогда не пустует. Днём, пока эти птахи в движении, они не замёрзнут. А ночью, во время сна, очень просто окоченеть могут в такой мороз. У нас вон и то носы покраснели.
– Много, выходит, у сорок квартирантов, – одобрил Коля сорочьи дела.
– Сами видели, – закончил разговор Пал Палыч. –Ну, ладно. Побежали на кордон! Так хочется горячего чая напиться!..
СИЛЬНЕЕ БУРИ
Любовь к необычному в природе, привитая в детстве умным школьным учителем, осталась со мной навсегда. И в зрелые годы я не устаю радоваться встречам с заповедными уголками, созданными самой природой или добрыми людьми, жившими задолго до нас. А сколько таких заповедных уголков рядом с нами, сколько их создано или создаётся на наших глазах! Одним из рукотворных чудес Природы, несомненно, стали леса и лесные полосы, выращенные в степи нашими отцами и дедами.
В донской степи остатки старых лесов – не такая уж редкость. Только степь беспредельно велика, поэтому встречаемся мы с лесными островками нечасто.. Очень любил эти островки наш Пал Палыч. Иногда мы отправлялись с ним в дальнюю даль, чтобы побывать в гостях у знакомой рощи, спасшейся от всевидящего людского глаза в какой‑нибудь прохладной ложбине. И каких только тайн не открывали нам лесные острова!..
– Тук–тук–тук–тук…
– Дятел работает, – негромко, чтобы не спугнуть птицу, говорил Пал Палыч.
Мы внимательно оглядывали деревья и примечали красную шапочку белогрудой и чернокрылой птицы. Прилежный лесной работник, уцепившись острыми когтями за кору дерева и опершись на сильный короткий хвост, долбил и долбил клювом–долотом, добираясь до вредных короедов и древоточцев.
Однажды мы набрали в таком лесном острове целую корзинку грибов. И каких – толстопузых боровиков в желтовато–коричневых шляпках, коренных жителей настоящих лесов.
А весенними вечерами, когда в небе разгоралась малиновая зорька, нас провожали домой распевшиеся соловьи…
Эти стародавние лесные островки, наверное, и натолкнули людей на мысль о выращивании в степи новых, рукотворных лесов. Давно и настойчиво русские учёные пытаются восстановить в степи, особенно по берегам высыхающих рек, загубленные леса. Но только в наше время удалось это сделать с успехом. Лес в степи нынче повсюду. И такие исконные лесные животные, как лось и кабан, теперь уже не редкость в травянистых степных местах. Подросли и для них убежища и кормовые угодья!
Наша школа постоянно шефствовала над красивым молодым лесом, который разросся недалеко от хутора, на Маныче. И здесь я ещё раз хочу помянуть добрым словом Александра Васильевича Зеленцова – влюблённого в степной лес, верного друга нашей школы. Очень скромный он был человек. Уже потом, от других людей, я узнал, что Александр Васильевич ещё в довоенные годы, комсомольцем, зачинал лес на Маныче. И потом всю жизнь ухаживал за ним, старался сохранить каждое дерево. Заботами и верой таких людей, как Александр Васильевич, и растут по нашим местам рукотворные леса, украшают степь, спасают её от многих бед…
Наверное, нет ничего красивее и наряднее русского октябрьского леса. В осенней нашей дубраве мы бывали часто и подолгу, и не гостями, а работниками. Здесь мы каждый год праздновали День птиц. Здесь под защитой леса вырос добрый плодовый сад. Мы были первыми помощниками лесников на сборе вишен, яблок и груш. Наступал день, когда Александр Васильевич приходил в школу и говорил:
– Пора, ребята! Время собирать семена.
Бродить по осенним лесным тропинкам и собирать созревшие семена деревьев – одно удовольствие… Мне почему‑то особенно запомнилось падение спелых желудей со старых дубов. Где‑то высоковысоко начинается грустное шуршание пробивающегося сквозь жёсткую листву жёлудя. Мягко ударяется он о влажную землю, будто ставит точку в своей жизни.
Для нас жёлуди – самая драгоценная добыча. Дубы прочно и на века укоренились на донской земле. И таким же вечным и надёж–ным станет их потомство, если вырастить его из местных желудей. Привозные не годятся: выращенные из них молодые дубки редко выживают, сохнут…
На опушках пионерскими кострами пылает листва абрикосовых деревьев. Дубы делаются коричневыми. Клёны – ярко–жёлтыми. Круглые листья скумпии рдеют, как спелые яблоки, а маленькие листочки лоха серебрятся, будто их до времени снегом запорошило.
Теперь полям не так страшны чёрные бури, на их пути стеной встали лесные полосы. А если ветер прорвётся через один зелёный заслон, он все равно запутается в ветвях другого, потому что лес в степи растёт теперь везде. И семена мы собирали для того, чтобы вырастить из них новые лесные полосы там, где их пока мало.
К вечеру с добычей мы собирались на лесном кордоне. Семена принимал сам главный лесничий.
– А правда, Александр Васильевич, что вы этот лес сами сажали? – спрашивал Коля, которому всегда и до всего было дело.
Александр Васильевич только добродушно посмеивался:
– Правда, садил.
Лесники говорят «садил», а не «сажал».
Больше этого «правда, садил» нам так ничего и не удалось выпытать у Александра Васильевичу. Он любил больше делать, чем говорить. Но когда я стал работать в местной газете, мне удалось разузнать историю дубравы на Маныче.
В предвоенные годы в наших местах шли большие работы по сооружению Невияномыеского канала. Вместе с другими молодыми энтузиастами приехал работать в сальские степи и Александр Васильевич Зеленцов.
Лагерь лесной экспедиции обосновался на берегу Маныча. В те годы это была смешная речушка – воробью по колено, но злющая‑презлющая: быстрая, как змейка, она все время сердито ворчала, а вода в ней была такой солёной, скорее даже горькой, что и привычные ко всему раки не могли в ней жить…
Теперь Маныча не узнать. Он на виду каждого степняка красуется своим многоводьем. Сильный теплоход легко бежит теперь по его волнистому простору. На островках, заросших камышом, как маленькие балерины, танцуют белые цапли, слегка подкрашенные вечереющим небом в розовые тона. И не то что раки – черноспинные сазаны живут теперь в Маныче. И клюют отлично – только успевай подсекать. Люди повернули воды Кубани, направили их в Маныч, и он стал судоходной пресной рекой. Ему даже оказалось под силу двигать турбины Пролетарской ГЭС. И невозможно поверить, что не так давно Маныч начисто пересыхал летом. Да что эта речушка! Тёзка её легендарное озеро Маныч–Гудило в иной год до дна испарялось. Обнажённая впадина его на знойном июлваком солнце серебри–Л1ась кристалликами соли. А ведь в полое весеннее время неугомонно дующие здесь ветры вздымали на озере сильные волны. Они грозно и таинственно гудели. Звуки усиливались трубным шумом ветров, врывающихся в ложбины и впадины изломанных берегов. Над гулливой озёрной волной всегда стоял пугающий человека гул, за что и дали озеру его второе имя – Гудило.
Бывали мы с Пал Палычем и на Маныч–Гудило. Своими ушами слышал я его таинственный гул. Своими глазами видел опушённые белыми гребешками солёной пены зеленые волны, похожие на подвижные глыбы мутного стекла…
В степи начинался май. Голубело небо, умытое весенними дождями. У своих нор столбиками стояли и посвистывали суслики, грелись на солнышке. По берегу Маныча яркими жёлтыми и красными огнями разбежались тюльпаны. Набирали силу озимые хлеба. Они густо зеленели и волновались, когда над степью пролетал вольный весенний ветер…
Люди увлечённо работали с землемерными приборами и не замечали, как крепчал ласковый, но коварный степной ветер. Он дул из восточного угла, где на Волге расположен город Астрахань. Потому этот злой ветер и называют «астраханцем».
Поминутно ускоряя бег, «астраханец» поднял тучи чёрной пыли. Небо потемнело, сделалось тйжелым и мглистым. И солнце стало какое‑то другое, оно превратилось в невзрачное белесое пятно, светило тускло и на него можно было смотреть открытыми глазами. Но скоро пыльные тучи так сгустились, что даже солнце скрыли.
Ветер бросал в лицо молодым землемерам и лесоводам крупную колючую пыль, слепил глаза. Они взвалили на плечи тяжёлые треноги с нивелирами и, пробиваясь сквозь гудящий ветер, пошли к своему лагерю.
А ветер уже превратился в бурю. Он мчался по степи с огромной скоростью, свирепо воя и все круша на своём пути. Говорливый Маныч притих. Беднягу совсем занесло песком и пылью. Попрятались в норы суслики. Исхлёстанные ветром, поникли и пожухли яркие головки тюльпанов. Люди шли мимо зеленого поля озимей, и оно на глазах у них чернело. «Астраханец» с корнем выдирал молодые растения и на своих злых крыльях уносил их за тридевять земель. Нос, глаза, уши забивала пыль. Песок скрипел на зубах. Комсомольцы торопились к палаткам, чтобы укрыться от чёрной бури, которая с нарастающей силой разбойничала в степи.
Но палаток на месте не оказалось. «Астраханец» сорвал их с кольев и закрутил, завертел по степи вместе с постелями, походными кошёлками, книгами.
В тот весенний день молодые энтузиасты степного леса остались один на один с чёрной бурей под хмурым степным небом…
Жутковатую довелось мне воскресить историю из тех дней, когда зачинались у нас в степи наши молодые леса. Но именно тогда с особой ясностью все почувствовали, что справиться с «астраханцем» и, если не победить, то во всяком случае резко ослабить его, сможет только лес.
И вот лес посадили. И вырастили, не дали погибнуть!..
Со слов бывалых людей я восстановил только один эпизод. А сколько пережили эти бывалые люди подобных «эпизодов», чтобы все изменилось в степи! Чтобы появились голубые реки и водоёмы, выросли зеленые леса, прижились в них звери и птицы. Теперь весной в новых лесных полосах, как в старинных рощах, вечерами поют соловьи. А если летом после хорошего дождя как следует поискать, можно найти в молодых лесах и грибы. Ну, может быть, не те знаменитые белые, но уж сыроежки‑то обязательно.
ПОДСУДИМЫЙ
Мы не часто видели (Пал Палыча сердитым. На уроках он всегда был спокойный и ровный. Любил слегка подтрунить над нами, понимал и принимал наши шутки и никогда на них не обижался. А тут видим: сидит наш учитель мрачный, как чёрная буря, и явно ждёт не дождётся конца урока. И действительно, прямо из класса побежал Пал Палыч на конный двор и поспешно выехал за хутор на колхозной бедарке.
Как потом выяснилось, торопился он в лес, к Александру Васильевичу Зеленцову. А потом побывал в одном научно–исследовательском институте, который ещё с довоенных времён обосновался в наших местах.
Ну, сами понимаете, теперь мы уже не успокоились до тех пор, пока не выяснили всех обстоятельств дела.
Обстоятельства эти оказались запутанными и… нелепыми: правление колхоза задумало судиться с лесничим Зеленцовым.
Но сначала стоит, наверное, рассказать об одном происшествии, случившемся на дальней свиноферме, что вплотную притулилась к лесным угодьям Александра Васильевича.
Когда в донской степи отважные люди восстановили леса и перелески, у исконного донского зверья появилась возможность вернуться домой и заново укорениться в старых местах. Один из таких «возвращенцев» и стал виновником чрезвычайного происшествия.
…Зима в стели легла снежная. У лесных полос намело такие сугробы, что из‑за них виднелись только верхушки деревьев. Овраги и балки завалило снегом–‑выровняло степь. И она лежала большая, белая, бесприютная. Вечерами над степью на короткое время вспыхивали сумрачные багровые закаты: первый признак ещё больших холодов на завтра.
– Пропадёт наш кабанишка в такую лютую стужу, – говорила тётя Фрося, худенькая, немолодая уже, но очень подвижная свинарка колхозной фермы. – Хоть бы вы, мужики, корму ему подбросили куда в балочку.
– Какие, Фрося, балочки?! –возражали мужчины. – Ровная, как стол, степь. Да и заметёт позёмка приваду нашу… Пропал кабанишка. Ни в «он попал в наши места.
Кабанишкой свинари звали дикого кабана, который крутился в окрестностях фермы, в мокрой низенькой балочке. Место глухое, ферма дальняя. Зверя не пугали, и он довольно независимо бегал по степи, время от времени попадаясь людям на глаза: то мелькнёт в камышах, то в лесной полосе землю носом роет.
Скорее всего, этот кабан забежал в наши степные угодья из Воронежского заповедника. Зверь был приметный: рыло вытянутое, белые клыки торчат воинственно и грозно, а маленькие глаза спокойные, не злые. Высокая хребтина украшена гривастой щетиной. И весь он какой‑то плоский, длинный, хвостатый. Ноги чёрные, как в чулках. И морда чёрная, а сам весь бурый, пепельный. Интересный зверь! Он и нам на глаза попадался во время наших скитаний по степи с Пал Палычем. И жалели его на ферме непритворно – привыкли к нему за лето.
Но когда с этим кабаном уже совсем распрощались, считая его погибшим, он оказался на ферме, среди колхозных свиней. Вышла Фрося задать им корму, а он лежит у порога худой, беспомощный и на Фросю глядит жалобно потухающими глазами.
Фрося не испугалась. Подошла ближе. Кабан попытался было подняться, но не смог и снова повалился на примятый снег. Фрося открыла двери фермы, потянуло на кабана тёплым, парным духом. Он прямо‑таки вполз в помещение, еле перебирая ослабевшими ногами. Пока Фрося бегала в общежитие сообщить новость, кабан отогрелся, освоился с новой обстановкой и уже припал к корыту с кормом.
Так и зажил дикий вепрь на ферме. Остался он диковатым, но особенной воинственности не обнаруживал. Как‑то умел он стушеваться среди своих домашних родственниц. Людей сторонился. Только Фроси не боялся.
Кабана прозвали Антоном, и он, кажется, начал даже понимать, что Антоном зовут именно его.
В тепле и холе дожил Антон до весны, а с наступлением ростепели незаметно ушёл в вольную степь.
Поведение его расценили на ферме как неудовлетворительное. Как ото так – кормили–поили целую зиму, из неминучей беды выручили, а он втихомолку, даже не попрощавшись ни с кем, взял да и сбежал. Нехорошо!
Фрося смеялась:
– Ну чего вы от кабана хотите! Он же зверь, хорошим манерам не обученный.
Пошутили, поговорили, но забот у людей по горло, и об Антоне стали потихоньку забывать, хотя совсем забыть его было невозможно. Нет–нет да и забеспокоится кто‑нибудь, как в былое время:
– Как‑то теперь наш Антон?
И уже совсем встревожились, когда на следующий год зимнюю степь после сильной оттепели схватило крепким морозом и она покрылась непробиваемой ледяной броней.
– Пропадёт Антон, – загоревала Фрося. – В эдакую гололедку не продержаться ему.
А кабан будто чувствовал, что люди думают о его судьбе, и под вечер сам заявился на ферму. Фрося его и приметила. Антон не испугался, но близко к Фросе не подошёл. Он постоял во дворе, осмотрелся, и исчез так же вдруг, как и появился.
Фросе не поверили, говорили, что она что‑то придумала, дескать, померещился ей кабан. А когда уже совсем стемнело и люди собрались спать, в общежитие к свинаркам прибежал ночной сторож дед. Антип:
– Иди, Фрося! Там чудеса у нас!
Фрося поспешно накинула на плечи шаль и побежала к ферме. На выгульном дворике, слабо освещённом электрической лампой, крутилась некрупная тёмная свинья с полдюжиной повизгивающих полосатых поросят. Поодаль насторожённо притих кабан. Фрося сразу узнала в нем Антона.
– Да никак Антон семейку свою привёл! Ах, умница, ах сердешный! – всплеснув руками, запричитала Фрося.
Дело было совершенно ясное: голод и гололедица привели зверей к людям. От кого же им ещё ждать помощи в беде? Тем более, что у самого Антона был уже известный опыт общения с людьми.
Фрося проворно прошла на ферму, набрала в большой эмалированный таз кукурузного силоса, поставила у порога и отошла в сторону. Длинноногие и остромордые поросята сразу почуяли запах вкусного корма, обступили таз и принялись за еду. Сама свинья даже не притронулась к угощению, Антон же и близко не подходил, бдительно наблюдая за происходящим издали.
Когда поросята поужинали, свинья увела их с фермы. Антон замыкал шествие.
Днём близ фермы в спокойном месте свинари устроили для Антона и его команды специальную кормушку. Каждую ночь звери наведывались в свою «столовую», а весной разбрелись по балочкам. Но от людей далеко не уходили. Во всяком случае Антона часто видели около летнего лагеря для свиней. С весны их поселяли на степном просторе. На свежем воздухе, при сочном зеленом корме они чувствовали себя отлично…
Вскоре на ферме свиньи стали пороситься’ в неположенное время. Свинари недоумевали, но особенно раздумывать нечего, новых поросят принимали, выхаживали – дело привычное. И когда поросята этого неурочного помёта подросли, стали замечать люди, что живут у них на ферме какие‑то чудные свинки–чрезмерно резвые, масти голубоватой, смолоду шетинистые, ноги ‑– длинные, пятаки – хоботом вытянутые.
Первой догадалась Фрося:
– Тю ему! Ведь это Антоновы дети у нас на ферме завелись. Кабанята!
Вот с этих Антоновых детей и заварилась каша. Колхозный зоотехник обвинил лесничество в том, что его нерадением дикий кабан – коренной житель леса – самоуправно нарушил все правила племенного дела, чем и нанёс колхозу непоправимый урон. На ферме, дескать, расплодилось малоценное и даже сорное потомство дикого кабана. Колхоз обратился к опытному юристу, и тот обосновал иск к Александру Васильевичу тем, что главный лесничий в своё время не позволил ретивым хуторским охотникам застрелить кабана.
Мы страшно переживали несправедливость. С высоты своего четырехклассного разумения мы отлично понимали вздорность затеянной тяжбы. Если уж и был кто виноват в этой кутерьме, так это Антон. Но даже опытный юрист понимал, что вепрь все‑таки неподсуден.
В общем, и смех и горе! И неизвестно, чем бы кончилась эта история, если бы не вмешался Пал Палыч. И она неожиданно разрешилась с большой выгодой для колхоза и к полному благополучию Александра Васильевича.
Пока суд да дело, Пал Палыч успел съездить в научно–исследовательский институт и сообщить о странном приплоде на колхозной ферме.
В институте очень обрадовались этой новости. Кабанята оказались для учёных настоящей находкой. Им нужны были такие животные с крепким костяком дикого кабана для научной работы.
За хорошую цену институт купил у колхоза всех отпрысков дикого вепря. Так что Антон оказался колхозу совсем не в убыток.
НОЧНАЯ СМЕНА
Ещё зимой Пал Палыч обещал нам экскурсию в Волгоград. Мы с нетерпением ждали мая, когда нашему классу предстояло совершить это путешествие. Начиналось оно в Ростове, куда колхоз доставил всю шумную нашу ватагу в большом автобусе. Начальник речного вокзала оставил нам на теплоходе «Аму–Дарья» каюты третьего класса. Жестковато, зато весело. И ближе к кухне, где наши дежурные повара под руководстврм кока варили такую вкусную кашу, какой мы дома никогда не ели.
Нужно оказать, что пассажирами третьего класса мы себя не чувствовали, скорее, наоборот – полновластно и безраздельно завладели всем теплоходом. В каютах только спали, да и то неохотно. Столько оказалось интересного, что жалко было терять время на сон. Любители позагорать забирались на верхнюю палубу, к капитанскому мостику, жарились на солнце, полоскались под душем, сохли на ветру и опять жарились. Книгочеи располагались на средней, затенённой, палубе в плетёных креслах. Были у нас и свои артисты. Они занимали салон и развлекали самих себя и взрослых пассажиров песнями, бренчанием на пианино и даже танцами. На эти концерты собирался весь теплоход.
Мы с Васей и Колей не отходили от Пал Палыча, таскали его за собой от одного борта к другому, засыпали вопросами.
Целыми днями нас сопровождали чайки. Они были всюду: на воде, в воздухе, на песчаных отмелях.
– Смотрите, смотрите! Чайки на полене плывут! – торопился поделиться удивившим его открытием Вася.
– Очень просто, –спокойно говорил Пал Палыч. –Для пары птиц – это подвижный островок, на котором можно хорошо отдохнуть. Видите, как они ловко устроились?
Для нас чайки – просто птицы, а Пал Палыч видел в них именно то, что сделало их чайками. Зорким глазом натуралиста подмечал каждый оттенок и каждое пятнышко в их оперении. На стоянках чайки отдыхали вместе с теплоходом и давали нам возможность посмотреть на себя с близкого расстояния. Вот одна из них осторожно тронула волну лапками и села на воду, быстро сложив крылья. Она смешно покачивалась, маяча острым чёрным хвостиком, затем легко поднялась в воздух и расправила веером красивый белый хвост. Вася растерянно посмотрел на Пал Палыча. Тот засмеялся:
– Чернохвостая чайка с белым хвостом?! Удивительное дело! Хвосты‑то у чаек белые, а крылья на концах чёрные. Складывают они их высоко за серой спинкой, чтоб не замочить. Вот концы крыльев и торчат над водой чёрным хвостиком… А во время полёта – при–смотритесь – чайки прижимают к белоснежному брюшку красные лапки.
– Как самолёт– «убирают шасси», –по–своему повернул Коля наблюдение учите