Храмы — как живые праведники. Сильно в русском народе отношение к церкви, как к соборному телу Христа, распятого и воскресшего, стоящего в Славе; к храму, как к живой Богородице. Взорвали храм — точно меч вошел в сердце Божией Матери, как пророчествовал Ей о том еще Симеон Богоприимец. Глава Русской православной церкви за рубежом митрополит Антоний Храповицкий воспринимал весть о каждом разграбленном, взорванном и разрушенном храме, точно удар в сердце ножом — по нескольку дней рыдал, оплакивал, как живого человека. И умер (телесно крепкий) из-за невыносимой скорби о каждом оскверненном храме.
Дело о пропаже предметов из Мозырского кафедрального собора оказалось непростым. Инспектором, должным произвести опись и предварительный отбор, явился не кто иной, как тогдашний местоблюститель, будущий сталинский патриарх Сергий (Страгородский). Приехав в Мозырь, Сергий потребовал ключи от храма и, оглядев пустые стены, пришел в негодование. Приказал привести старосту и Григория (подозрение пало на них, поскольку ни у кого больше не было ключей). Ярости Сергия, казалось, не было предела:
— Жулик, босяк! — кричал он. — Придумал ведь собор ограбить! Знаешь ли, что за одну вынесенную из храма икону полагается вечное осуждение, а ты целый собор ограбил?!
— Божия воля, владыка, — отвечал Григорий, опустив глаза, а затем, подняв их, посмотрел прямо в лицо митрополиту так, что тот едва не отшатнулся.
— Ладно, — сказал, — поедем. — И укатил.
НАЕДИНЕ С НИМ
— Отче, расскажите что-нибудь из своей жизни.
— Да что тебе рассказать? Ничего особенного — кресты да слезы. Там отбирают храм, того в Сибирь ссылают. Не до молитвы даже было. Служили по ночам, а днем — кто укрывался, кто по хозяйству, а кто дрожал как лист осиновый...
Во времена Хрущева и Брежнева, если брали священника ИГЩ, давали срок до пяти лет, архиерею — от пяти и больше.
ОБЛАВА НА МОНАХОВ
Страшная ночь 1929 года. Решили прочистить все дома и погреба. К двенадцати ночи нашли укрывавшихся, числом около сорока, собрали и повели на расстрел. Среди жертв облавы оказался один из приближенных архиепископа Симеона архимандрит Александр. Услышав шум, имел неосторожность в поздний час выйти на улицу посмотреть, что происходит. Его точас схватили и "приложили" к толпе. Григорий не мог опомниться от горя: с архимандритом Александром его связывала особая духовная близость. Ранним утром шел по улице, шатаясь, ничего не видя и не слыша... Внезапно его окликнул один из принимавших участие в совершенной на рассвете казни:
— Григорий, твой архимандрит лежит сверху, в общей могиле. Я только оттуда, закапывал их. Специально положил его так, чтобы ты сразу нашел. Беги сейчас же — и возьмешь его!
Потрясенный Григорий, собрав последние силы, бросился к могиле мученика-архимандрита. Откопал и на себе понес. И казалось, что архимандрит живой и дышит... На следующее утро похороны. От властей скрыл имя покойника, сказал: "Странник, неизвестно кто". Но предосторожности не помогли, кто-то донес. На 40-й день после похорон ночью зашел знакомый из канцелярии: "Завтра тебя заберут, готовься". Первая мысль — бежать. Но куда? Повсюду одна и та же власть, доносы и наушничество. Решил смириться, раздал имущество свое, архиепископа и архимандрита.
На следующее утро пришли, постучались и забрали. Без суда и следствия был сослан в Кировск, в лагерь, где было 20 ООО человек, на строительство заполярной электростанции. Часть пути этап шел по морю, на барже, которая была седьмой в караване. Все шесть предыдущих барж с партией заключенных утопили, и он видел раздутые трупы, качающиеся по волнам, глухо стукающие о баржу. Молился о невинно убиенных, о себе. Готовился к смерти. Судно, на котором был Григорий, не тронули.
В лагере определили поваром к начальству — неслыханная удача для обреченного зека. Холод, вьюга, одиночество... Годы мытарств. От спанья на цементном полу опять стала ныть нога — видно, открывшийся туберкулезный процесс. Восемь лет ссылки без единого письма и весточки от ближних. На девятый год чудом
отпустили на побывку... Григорий поехал не домой, а в Киев, к старцу, владыке Антонию. Владыка не благословил возвращаться.
Новая беда: не дают прописки бывшему "врагу народа". А если безработный — опять сошлют в Сибирь за тунеядство, — порочный круг. Архиепископ Антоний Киевский благословил вступить в вынужденный брак.
Семейная жизнь не ладилась с самого начала: ссоры, склоки, тяжелые сцены. Один за другим четверо детишек. Крест оказался непосильным. На душе Григория было неспокойно. Анна ни в чем не уступала, а Григорий мечтал о монашестве. Уже после войны решили съездить к прозорливому старцу Лаврентию, схиархимандриту Черниговской обители. Да исполнится воля Божия: мучиться им и дальше вместе детей ради или расстаться? Анна бросилась в ноги к старцу:
— Отче, какой он мне муж? Какой это отец? Ни о ком не заботится. Ему скитальцы и чужие дороже ближних. — И изливает душу больше часа.
Старец чутко выслушал ее и промолчал. Потом подозвал Григория и прошептал ему на ухо:
— Отныне ты — монах Геннадий. Иди с Богом. — И благословил четками: во Имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
О жене сказал: "Пусть одна воспитывает детей. Оставляй дом и все, что в нем. Бери рясу, книги и иди по миру"..
Анна, подстрекаемая злым духом, не отпускала мужа, подтачивала его силы, противилась каждому шагу, настраивала детей против отца и постоянно требовала денег. Однажды даже пыталась отравить его, подсыпала яд в питье. Григорий перекрестил вино перед тем, как пить, и чудодейственно остался жив. Дети, заколдованные матерью, его не признавали, не любили. Зато в утешение появились чада духовные.
— Отче, жизнь ваша, наверное, была исключительно трудна — катакомбы, тайная церковь, репрессии, тюрьмы.
— Мы последние... Те, что пойдут за нами, будут уже иными, делать все будут по-другому. Тогда многое изменится, дастся особое дыхание веры. Другие времена, новые службы... Монахи будут в миру, как предсказывали старцы.
ФЕВРАЛЬСКАЯ МЕТЕЛЬ
Большевистская Россия конца двадцатых. Вечерний сумрак. Февральская зима. Под тусклый фонарный свет несутся сани — перевозят деньги от железной дороги в банк. На улице мороз. По случаю холодов и церковного праздника охранники все пьяные трясутся на розвальнях, держа руки на мешках с деньгами. Сани неожиданно заносит на повороте — и мешок падает. Стражи, как оглушенные, ничего не заметив, что-то поют себе под нос и несутся дальше.
Рано утром следующего дня по пути в храм проходит мимо то-го места священник, останавливается над непонятным запечатанным мешком, берет с собой и, зайдя в церковь, кладет на ящик, затем переодевается и следует в алтарь. Григорий в то время служил старостой в храме. Бросив беглый взгляд на мешок, тотчас понял: казенные деньги из банка. Вначале было решил принять как I жертву, как дар от Бога посланный — на реставрацию храма. Но передумал: что будет с этими несчастными, допустившими рас-трату такой суммы? Сорок тысяч даже по тем временам — сумма огромная. Потерявших деньги ожидает конфискация имущества, десятилетний срок. Растерянные охранники решили зайти в церковь к батюшке за советом. Григорий, узнав об их приходе, подошел к одному из них, уныло стоявшему у Святителя Николая. (Готовился к тюрьме.)
— Николай, ты в Бога веруешь?
— Крещеный...
— Ну, а что обещаешь Богу, если деньги найдутся?
— Вестимо... чудо такое, чтобы Бог послал потерянные деньги! Пропали, и все тут... Улетучились невесть куда. — И через минуту, как бы прозрев и озарившись. — Я в монашество пойду!
— Правду говоришь?
— Вот, Бог свидетель.
Подошел ко второму охраннику, махровому алкашу:
— Что, Яков, в тюрьме пить не дадут?
Яков мирно отвечает:
— Что поделаешь!
— Если деньги найдутся, бросишь пьянство?
— Брошу, брошу, — Яков, усовестившись, бросился на колени. — Сынок, ужели знаешь, где спрятаны деньги? Помоги, родной, дети останутся без кормильца!
Григорий принес банковский мешок. Охранники сдержали слово...
В ГОМЕЛЬСКОМ ОСТРОГЕ
Скитания, тюрьмы. Отчего столько скорбей страннику земному? Негде праведнику приклонить главу... Ужели лишь так облегчаются наши чаши и прощаются грехи? И, сподобляясь даров духовных, помогаем другим, научая их в назидательных скорбях.
По многим местам водило Григория святое Провидение — после лагеря объездил тайные монастыри, скиты, побывал у старцев, передал прощальные слова, благословения узников ГУЛАГа,. — пока перед самой войной снова не попал в тюрьму, в камеру смертников: в наркомате юстиции отдел, занимавшийся делами церкви, назывался тогда "ликвидационный".) В Гомельской тюрьме Григорий познакомился с архиепископом Серафимом (в миру — Михаил Александрович Поздеев) — из древнего царского рода, тихоновским архиереем. Глубокой веры, блестяще образованный Серафим, как и царская семья, не хотел эмигрировать из России, и Патриарх Тихон, сострадая ему (ведь расстреляют же!), благословил принять монашество, а затем в 1924 году посвятил в архиерейский сан на Новосибирскую кафедру. Быть может, полагал, что Господь хоть так сохранит от мести красных. Однако через два месяца после тайной хиротонии ГПУ выследило царственного владыку. Серафим был арестован и отправлен в Кемеровскую тюрьму, где находился до 1939 года. Затем его перевели в Гомель, в камеру смертников.
Из Гомельской тюрьмы, как правило, не выходил никто. Но с верующими совершаются чудеса. И тут нашлась матушка игуменья, племянник которой, чекист, изредка выводил смертников на прогулку в одиннадцать ночи. (Обреченных людей утонченно пытали иллюзией свободы: склоняли к предательству.) Старушка упросила родственника любой ценой спасти Григория и Серафима. Охранник расчувствовался, привел обоих в свою комнату, на- поил, накормил досыта и отвел обратно в камеру. Но большего сделать не мог.
Спустя неделю архиепископа Серафима отправили в Москву, в Бутырскую тюрьму (власти пытались сломить тихоновского архиерея, заставить служить себе: подбирали кадры...) и уже оттуда, спустя какое-то время, не сумев сломить владыку, отправили медленно умирать в Кемеровские лагеря. Григорий же остался в Гомельском остроге, но лик святителя запечатлелся в его сердце.