Лет сорок с небольшим назад нашу тогда дружно работавшую группу совсем молодых лингвистов привлекала задача автоматического (машинного, как мы тогда говорили)перевода (в полном виде, о котором мы тогда мечтали, она до сих пор остается нерешенной несмотря на наличие нескольких коммерчески используемых программ, способных дать несовершенный перевод некоторых видов текстов). Нам вскоре стало ясно, что и для решения этой задачи, и для языкознания в целом одна из возможностей состоит в таком описании семантики, которое позволило бы установить соответствия между словами через создаваемый нами искусственный язык (меня тогда манила мысль о переосмыслении всей лингвистики как науки об отношениях между системами, уже существующими или создаваемыми нами метаязыковыми). Одной из главных проблем была сходная с той, которая ниже обсуждается по поводу грамматики: что в семантических структурах совпадает в разных языках?
Я занимался одним из диалектов бамилеке (Камерун) со студентом университета Лумумбы Антонием Зумафо. Для типологических сопоставлений я выбрал присутствующее в разных языках противопоставление большого (увеличительность) и малого (уменьшительность) и рассмотрел его выражение в языках Африки, где в некоторых группах (напр., в языках банту) оно грамматикализуется выражается особыми префиксами именных классов. Результаты оказались неожиданными: отношения отмеченности (маркированности), которыми, в частности, объясняется асимметричность производных типа небольшой, недлинный, нестарый, величина, длина, не совпадают в европейских языках, на основании которых строилось предположение об универсальности такой асимметрии, и в других языках мира. В тех языках, которыми обычно ограничивался кругозор писавших о семантике, главной точкой отсчета были прилагательные типа большой, а в африканских и других языках – слова со значением «маленький », хотя (как это обычно по отношению к надфонологическим уровням языка) можно спорить о критериях немаркированности. Более бесспорными и поэтому еще более удивительными оказались алеутские отрицательные формы, где выбор отрицаемого слова семантически почти всегда отличен от привычного для нас: ugunu-g’-ulux «память»= «не-забывчивость», taga-da-g’-ulux «ветхий, старый= не-новый, salu-g’-ulux «ненастье= не ясная погода».
|
|
В пору работы для построения системы семантических соответствий в машинном переводе мы перебирали разные способы, для этого предлагавшиеся. На этом пути выработалась идея толково-комбинаторного словаря. Когда позднее (к тому времени я в этих работах уже не принимал участия) в пробные статьи этого словаря стали входить и подобия кратких энциклопедических характеристик описываемых словами вещей, я задумался о соотношении синхронной лингвистики и наук, которые эти вещи должны описывать (в диахронической работе я все время этим занимался: «слова и вещи» я со своими соавторами подробно описывал по отношению к индоевропейскому и его диалектам).
Одновременно с машинным переводом группа в Лаборатории электромоделирования, с которой я сотрудничал, начиная с 1957-го г., занималась лингвистической и логической проблематикой построения такой системы понятий (базы данных, сказали бы мы теперь), которая данную область знания представила бы в компьютере (вычислительной машине, говорили мы тогда). Мне и теперь кажется, что для автоматического перевода текстов в одной определенной области такая задача должна быть решена предварительно: имея полный набор ключевых понятий и отношений между ними, можно подойти к такому анализу текста, который сделает возможным адекватный перевод.
|
|
C середины 1970-х годов, продолжая заниматься афазиями (тогда в лаборатории Э.И. Канделя в Институте неврологии и в сотрудничестве с группами Межеевской в Польше и Дресслера в Австрии), я много думал о выводах по поводу языковых функций двух полушарий в свете изучения функциональной асимметрии, оживившегося после успехов Сперри и тех, кто (как Зайдель) занимался с ним вместе работами по расщепленному мозгу. Позднее авторов нейролингвистических теорий языка упрекали в том, что в них одно неизвестное – структура языка и его семантика- объяснялась через еще более неизвестное – мозг. Но в нашей группе речь шла о проверке («фальсификации» в смысле Поппера[44]) гипотез с помощью экспериментов, планы и результаты которых мы старательно обдумывали. Я работал вместе с ленинградскими психиатрами Л.Я.Балоновым и В.Л.Деглиным и с их сотрудниками по лаборатории в Институте им. Сеченова. Их исследования, фонетическую[45] и отчасти синтаксическую[46] части которых они успели опубликовать до смерти обоих выдающихся психиатров, строились на обследовании больных, которых лечили односторонними электросудорожными шоками.
На протяжении примерно часа после шока больные, которых мы изучали в одной из ленинградских психиатрических клиник, медленно приходили в себя. В это время в общении с врачами, проводившими эксперимент, участвовала в основном та область мозга, которая не была задета непосредственно электрошоком (он мог быть правосторонним и левосторонним, а внутри каждого из полушарий височным – более задним или лобным – более передним). Полученные в это время протоколы обследования семантических ассоциаций у больных я расписал полностью в соответствии с предложенной мной классификационной схемой. Эта работа была вместе со мной доведена Т.Черниговской до уровня, когда статистически надежные результаты можно было обработать на компьютере по программе, разработанной Меньшуткиным. В полученных нами в начале 1980-х гг. при истолковании компьютерных данных результатах мне представляются самыми интересными следующие:
|
|
Для контрольных испытаний и для всех четырех локализаций электрошоков характерными являются такие семантические операции, которые объединяют мозг в целом. К ним относятся слова, соответствующие квантору общности («весь»[47]), установление семантического тождества и вхождения в семантическое поле, классифицирующие эпитеты (в частности, бинарные). Только к правому полушарию в целом относятся конкретные термины. Только к левому – логические определения. К височным (не лобным) функциям относится в обоих полушариях комбинаторная семантика, приблизительная синонимия, конструкции неграмматического характера. К лобным (не височным) функциям в обоих полушариях относятся: синтагматическо-семантические связи, разрешение омонимии, поэтические ассоциации. Когда функционирует левое полушарие и правая лобная доля, осознается грамматическая схема, используются эгоцентрические слова (шифтеры по Якобсону), глагол существования (связка), вводится квантификатор (числительное), осуществляются операции по связи слов внутри семантического поля (иначе говоря, эта локализация ближе всего стоит к идее объединения логико-грамматических операций в связи с левым полушарием, функции которого давно сближались с характерными занятиями правой лобной доли). Когда функционирует левое полушарие и правая височная доля, осознаются пространственные уточнители, глаголы с предложным управлением, градуальные семантические оппозиции, осуществляются словарные трансформации. Когда функционирует правое полушарие и левая височная доля, отмечаются клише, существительные без эпитета, проводятся отрицательные трансформации, называются семантические различительные признаки.
Предложенные характеристики носят предварительный характер. Результаты зависели, в частности, от того, как были наложены электроды (мне было нелегко, например, сформулировать отличия ассоциаций при правостороннем лобном шоке). Данные, полученные на психически больных людях, которых лечили односторонними электросудорожными шоками, нужно соотнести с результатами, которые сейчас можно получить на нормальных людях. Но уже начало этих наблюдений позволяет рассчитывать на уточнение многих сторон понимания семантики.
Нейролингвистическое описание больных, которым делали электрошоки, привело меня к гипотезе, что у них (а скорее всего, и у многих других жителей Ленинграда в 1970-е годы) в левом (доминантном по речи) полушарии кроме собственно языка находился и некоторый набор сведений о повседневной жизни, включавший, напр., и соображения о преимуществах жизни в отдельной квартире или более высокой зарплаты. Для описания этого рода, без которого собственно языковая характеристика осталась бы неполной, потребовалась бы и полевая антропологическая (этнологическая) работа по характеристике среднего жителя данного города.
По-видимому, при исследовании функционирования языка в норме задача будет состоять в выборе таких ситуаций, где можно изучать не отдельные слова и (как другой полюс) не говорение вообще (и то и другое уже делается), а определенные семантические и грамматические типы слов и конструкций. Очевидно, что хотя кора обоих полушарий мозга и некоторые другие части центральной нервной системы участвуют в любом процессе речи, тем не менее, существует и специализация в распределении (размещении по мозгу) функций, частично выявляющихся при афазиях. Но начатое еще в первые десятилетия прошлого века изучение функций (в том числе и речевых) каждого из полей Бродмана пока еще в очень слабой степени проверено не на патологическом материале.
В конце 1950-х гг. Лурия несколько раз безуспешно предлагал лингвистам наладить совместную работу по психолингвистическому изучению семантических полей и групп слов, связанных чисто звуковыми ассоциациями. Как показало несколько предварительных экспериментальных исследований (в частности, ставившего опыты в его лаборатории польского психолога Марушевского), выработав кожно-гальванический (ориентировочный) рефлекс на одно слово (скажем, кошка), можно дальше исследовать степень ассоциативной связи с ним других названий животных, входящих в то же семантическое поле, или (в частности, у умственно отсталых детей[48]) слов, рифмующихся с ключевым (кошка-окошка) или напоминающих его звуковым составом. Мне казалось особенно привлекательным в этих исследованиях то, что степень близости слов можно померить, определяя соотносительную интенсивность ориентировочного рефлекса на каждое слово. Понятия семантического поля и группы рифмующихся слов, введенные в исторической семасиологии и поэтике, получают психологическую экспериментальную поддержку и могут быть проверены на опыте.
В начале девяностых годов я увлекся программой сравнительного изучения семантики, задолго до развернутой Шпитцером на материале многих европейских языков (в их число у него входил и русский). Сравнивая разные способы языкового выражения ключевых слов и понятий «иудейско-христианской культуры», к которой он относил и некоторые термины, заимствованные из античной традиции, Шпитцер открыл пути развития значений многих из них.
В качестве более раннего примера взаимодействия большого числа языков, составлявших культурное и религиозное единство на территории, представлявшей одно целое, я на протяжении многих лет (начиная с первых обсуждений еще в 1955-1956гг. с безвременно умершим В.С. Воробьевым-Десятовским, показавшим мне тогда еще не напечатанный двуязычный текст на тохарском B и санскрите из собрания бывшего Азиатского Музея в Ленинграде) занимался ситуацией Восточного Туркестана главным образом I-го тысячелетия н.э. Основной религией, выражавшейся на многих языках (санскрите, пракритах, пали, тохарском А и B, согдийском, хотано-сакском, муртукском сакском и других сакских, согдийском, древнетюркском, китайском), там был буддизм. Зимой 2001 года в Университете Калифорнии в Лос-Анджелесе я осуществил свое давнее намерение на специальном семинаре разобрать некоторые из главных буддистских понятий, способов их выражения на каждом из этих и других основных языках буддизма (классическом тибетском, японском) и текстов, где они используются. Меня занимали буддийские идеи и образы, интерес к которым я в ранние годы перенял от отца. В отличие от Московского университета, на философском факультете которого за несколько лет до того я собрал большую группу студентов, занимавшихся тохарскими буддийскими текстами в сопоставлении с санскритскими и с блеском сдавших мне экзамен, в Америке желающих заниматься нашлось мало, поскольку курс был необязательный. А аспиранты и так перегружены и не хотят делать ничего, что непосредственно по их представлениям не годится для будущей карьеры. Тем не менее, несколько желающих заниматься со мной появилось, главным образом из числа приезжих (из Ирана и Швейцарии).