Одним ясным днем поздней весной (кажется, в мае) 1937 года Спиро-шофер неожиданно появился на своем автомобиле на вилле Анемоянни. Вероятно, это был четверг, так как мы с Мэри гостили в тот день у семьи Дарреллов. Также из Калами прибыли Лоренс и Нэнси.
Спиро предложил – учитывая, что выдался такой погожий день, – отвезти нас всех в Палеокастрицу и устроить чаепитие в отеле Ксениас (Xenias Hotel). Мы все с радостью встретили эту идею, за исключением Маргарет, которая в то утро вымыла голову, и Нэнси, работавшей наперегонки со временем над устранением орфографических ошибок в одной из рукописей Лоренса. Лесли не было, так как он гонялся в Эпире за диким кабаном (или наоборот) и должен был вернуться лишь к ужину.
Но все остальные – миссис Даррелл, Мэри, Лоренс, Джеральд и я – втиснулись в автомобиль в предвкушении очень приятной поездки на фоне весеннего пейзажа. Грузная фигура Спиро занимала чересчур много места на переднем сидении, поэтому двое наименее объемистых членов нашей компании – Мэри и Джеральд – сели рядом с ним, а остальные уселись сзади. Поначалу все шло как по маслу. Спиро был в своей стихии, передавая все последние городские сплетни своим низким голосом, используя некую особую разновидность англо-американской речи. Но как только мы свернули на дорогу, ведущую в село Скриперо, мы увидели перед собой огромный автобус, битком набитый крестьянами и их многочисленными покупками после утреннего похода в город.
Автобус ехал неторопливо (что весьма странно для корфиотского автобуса), поднимая облако пыли, которое очень скоро обволокло нас. Более того, он занимал середину дороги, что не позволяло его объехать, так как с одной стороны лежала крутая насыпь, а с другой – еще более крутой обрыв.
Спиро принялся нажимать на гудок, пока тот едва не лопнул, но вскоре стало очевидно, что водитель автобуса не собирается уступать дорогу ни Спиро, ни самому черту. Подобным образом мы проехали в пыли несколько миль. Спиро не переставая орал и жал на гудок, выходя из себя все сильнее и сильнее. Ярость его (и наша в том числе) усиливалась из-за улыбок и открытых насмешек со стороны пассажиров автобуса, которые могли смотреть взад и видеть мучения Спиро. У последнего тем временем готов был лопнуть кровеносный сосуд (или несколько сосудов).
– Это Яннис из Лаконеса! – повторял он – Я знать ублюдка! Всегда шутить, но я надирать ему уши за это! Я показать ему!
Несколько раз мне казалось, что он в ярости протаранит зад автобуса, но в последний момент ему удавалось сдерживаться.
Внезапно нас всех резко бросило на пол автомобиля, превратив в беспорядочную, барахтающуюся кучу. Прежде чем мы смогли понять, что происходит, автомобиль покатился вниз по крутой насыпи и, подпрыгивая и трясясь, помчался через оливковую рощу. Спиро бешено крутил руль, проходя в считанных миллиметрах от камней и стволов деревьев. Каждый раз когда мы пытались подняться, нас снова швыряло на пол, поскольку в этот момент автомобиль подпрыгивал, преодолевая какое-то препятствие. По восклицаниям Мэри и Джеральда с переднего сиденья мы могли судить, что они чувствуют себя не лучше нашего.
– Этот парень совсем спятил! – вопил Лоренс. – Кто-нибудь, остановите его, прежде чем он убьет всех нас!
Но Спиро с мрачным, решительным лицом крепко держался за руль скачущего на ухабах автомобиля и был глух ко всем нашим увещеваниям. Неожиданно нас всех швырнуло назад еще более сильным толчком; автомобиль, казалось, встал на задние колеса по мере того, как мы поднимались по крутой насыпи, а затем, к нашему большому облегчению и изумлению, мы вновь оказались на главной дороге, все целые и невредимые, и, более того, впереди автобуса, а не позади его. Тут-то мы и поняли стратегию Спиро. Он спустился вниз по насыпи, которая не была достаточно крутой, чтобы разбить автомобиль, проехал в объезд главной дороги, вскарабкался обратно по насыпи и оказался впереди автобуса, который все это время вынужден был следовать по более длинному пути и делать поворот. Маневр этот подразумевал бешеную гонку через оливковую рощу и едва не убил всех нас, но для Спиро это было делом второстепенным – главным было проучить «ублюдка из Лаконеса», иначе он рисковал потерять лицо перед полным зрителями автобусом.
И, сказать по правде, после того как мы уселись по местам и обнаружили, что за исключением пары царапин и синяков мы все чудесном образом остались невредимы, мы присоединились к ликованию Спиро. Было очень неприятно тащиться за автобусом и вдыхать пыль, зная, что его водитель потешается над нами.
Но теперь Спиро был впереди и занимал середину дороги. И он медленно полз, в то время как Яннис позади него был настолько сломлен духом, что даже ни разу не нажал на гудок. Он знал, что это бесполезно и что ничто не заставит Спиро сойти с середины дороги или ускорить ход – для этого понадобился бы снаряд 12-дюймового орудия!
– Я проучить его, ублюдка! – ликующе заявил Спиро. – Теперь он не смеяться надо мной!
И так мы медленно тащились по дороге, наслаждаясь со Спиро каждым мгновением нашей победы, пока не достигли дороги, ведущей в Лаконес, где мы свернули налево в сторону Палеокастрицы, а автобус поехал направо и смог вновь набрать скорость. Так же как и мы.
К тому времени как мы возвратились к ужину на виллу Анемоянни – двигаясь на фоне сказочного пейзажа из тысяч порхающих светлячков, – мы все полностью пришли в себя. Но рассказ о нашем небольшом приключении произвел сильное впечатление, и, полагаю, Нэнси и Маргарет были весьма рады, что пропустили эту поездку. Что до Лесли, то его реакция также была характерной:
– Будь я там с моим ружьем на кабана, я бы разорвал ублюдка Янниса на двух ублюдков!
Деревня Лаконес на Корфу, наши дни.
Вилла Палатиано («Белоснежный дом») в Крисиде (Крессиде).
Вилла Палатиано
Зимой или в начале весны 1938 года (если память мне не изменяет) семья Дарреллов (разумеется, за исключением Лоренса и Нэнси, оставшихся в Калами) переехала из виллы Анемоянни в Сотириотиссе на виллу Палатиано, двухэтажный дом размером чуть поменьше. Это был тот самый «Белоснежный дом» из «Моей семьи и других зверей» Джеральда, и располагался он возле крохотной деревушки под названием Крисида [Крессида], километрах в двух к югу от города Корфу по прямой, но значительно больше, если ехать дорогой. Как и прежде, Лоренс с Нэнси часто гостили там по нескольку дней каждый раз, когда им нужно было сменить обстановку и отдохнуть от Калами.
Как сказал Лоренс, «вам может надоесть даже рай, и время от времени немного ада полезно для моей работы – это не дает моим мозгам закоснеть. Можете полагаться на Джерри, если вам нужен ад».
И если активные движения полезны для работы мозга, то Лоренс определенно не испытывал в них нужды, так как наши игры с нападением на замок и его обороной возобновились с еще бóльшим рвением, чем раньше.
Участок, на котором располагалась вилла Палатиано, был еще более заросшим и лесистым по сравнению с виллой в Сотириотиссе. Повсюду в изобилии росли кипарисы и оливы, а заросли кустарника в некоторых местах были настолько густыми, что образовывали практически непроходимый маквис [Густой кустарник, растущий в Средиземноморье. – Прим. пер. ]. Недалеко от дома была крохотная каменная часовня белоснежного цвета, а за ней – небольшой конусообразный холмик, замечательно подходивший для наших игр.
Наличие часовни давало небольшое преимущество нападающим, так как ее здание частично перекрывало видимость защитникам холмика и могло использоваться как прикрытие при наступлении.
Лоренсу особенно нравилось нападать из-за стен часовни, и я до сих пор помню его красное лицо, развевающиеся у лба волосы, карманы рубашки, оттопыренные боеприпасами в виде кипарисовых шишек, и ветку кипариса, которой он размахивал, держа в правой руке. Я все еще слышу его боевой клич, когда он бежал вверх по холму, или же его проклятия, если он запутывался в колючем подлеске. Наши битвы были еще более напряженными, чем на вилле Анемоянни, поскольку у местного садовника, делавшего также всю работу по дому, было по меньшей мере полдюжины сыновей, которые всегда призывались в наши наступающие и обороняющиеся войска (это были очень радостные призывники). Как и прежде, синяки и царапины (от кустов) были обычным делом, и дамы из нашей компании (за исключением Маргарет, которая часто присоединялась к битвам) жаловались, что все их свободное время уходит на починку нашей одежды. Но, оглядываясь на те дни, я считаю, что это стоило того.
Единственной ложкой дегтя в бочке меда в тот период, которую я могу припомнить, был некий капитан Джеймс (фамилию я подзабыл), проживавший в одной из небольших гостиниц в городе и, похоже, взявший себе за правило являться к чаю гораздо чаще, чем кому-либо из нас хотелось. Также у него имелся поразительный дар являться каждый раз, когда присутствовали Лоренс с Нэнси.
Капитан Джеймс (отставной капитан торгового флота) был невысокого роста, с грубоватой внешностью, красным лицом, лысой головой и белой бородой. [По всей вероятности, речь идет о прообразе капитана Патрика Крича, красочно описанного Джеральдом Дарреллом. – Прим. ред. ] Было впечатление, что ему за девяносто (при этом он был очень энергичным), но, скорее всего, он был не настолько стар. Причина его непопулярности заключалась в том, что, как только он появлялся, он завладевал разговором. Ни я, ни Лоренс не могли вставить ни словечка. Это было бы не так страшно, если бы хоть некоторые из его многочисленных историй были интересными. Человек вроде него определенно должен был пережить множество захватывающих приключений за свою долгую жизнь в море, о которых он мог бы нам поведать. Но вместо этого все его описания касались лишь многочисленных домовладелиц, которых он повидал во всех концах света, и того, как все они пытались взять с него слишком дорого.
– Женщины во всем мире одинаковы, – затягивал он, – всегда пытаются вцепиться в твой последний шестипенсовик. Вы согласны со мной, миссис Даррелл?
Миссис Даррелл тактично пыталась заткнуть ему рот очередной булочкой.
У капитана Джеймса имелась превосходная коллекция ругательств (Лоренс, насколько я мог видеть, запоминал их для своих будущих литературных нужд), и он вставлял их в разговор настолько невинно и бесцеремонно, словно он давно подзабыл их подлинный смысл. Также он мог (к вящему неудовольствию Лоренса) расправляться с любой выпивкой в доме. Хотя я должен сказать, что никогда не видел, чтобы он терял над собой контроль, и он всегда покидал дом на своих двоих (пусть и слегка пошатываясь иногда) каждый раз, когда инстинкт говорил ему, что ни в одном потайном буфете больше не осталось бутылок. Позже тем летом я уехал с Корфу на несколько месяцев, а когда вернулся к концу осени, то обнаружил, что капитан Джеймс уже покинул остров. Не думаю, чтобы кто-то из нас сильно по нему скучал.
Я заметил, однако, что даже при штурме крепости (как в Сотириотиссе, так и на вилле Палатиано) Лоренс, несмотря на все возбуждение, всегда держал свой разум открытым для «крылатых идей», как он их называл (или что-то в этом роде – это было нечто крылатое).
Иногда посреди атаки он внезапно сбегал, несмотря на протестующие крики «Вернись, ***!» со стороны его «однополчан» и на одобрительные восклицания с неприятельской стороны, и несся к себе в комнату (где у него всегда были заготовлены бумага и карандаши на такой случай), чтобы записать идею, пока он ее не забыл. Лоренс всегда относился очень добросовестно к своему труду и никогда не упускал возможности улучшить его. Ни на секунду Лоренс не забывал, что он собирается стать великим писателем и что однажды он им станет, и он преследовал эту цель с большой настойчивостью и уверенностью. И его уверенность в себе была настолько велика, что мы все были убеждены, что он добьется своего, – по крайней мере, уж я точно. Однако это несколько раз стоило его армии победы. Интересно, отдыхал ли его разум хотя бы тогда, когда он выглядел расслабленным и полусонным, загорая на скалах в Калами над самым морем?