Я молча взял ключ из рук техника, открыл пробку подвесного бака. Он был полон бензина. Чтобы не допустить беды, я швырнул ключ на землю, подошел к этому капитану и сказал:
— Подлец!
Его как ветром сдуло. Тогда инженер полка Николаев приказал заправить подвесные баки на всех самолетах и облет повторить. Но сделать это не удалось: на аэродром приехал командующий авиацией.
У КП полка собрались офицеры штаба ВВС, руководство бригады, полка. Командующий принялся распекать инженеров и командира полка. Видимо, он тоже от кого-то недавно получил нагоняй. Затем вызвал Васильева и меня на доклад. Вначале спросил Васильева:
— Почему группа не вылетает?
— При пробном полете Голубев выяснил, что из подвесных баков не подается топливо.
— Это неверно. После Голубева летал инспектор. Баки работали нормально. Где Голубев?
— Вот он, — показал на меня Васильев.
После упоминания «инспектора» меня бросило в жар. Я стиснул зубы и поискал его глазами среди окружавших генерала командиров, но не обнаружил. Дело для меня запахло трибуналом. [74]
Командующий сердито уставился на меня. Посыпались грубые оскорбления. Было сказано, в частности: «Ты трус, боишься лететь в опасный район, где гибнут тысячи людей». Эти слова генерала как ножом ударили меня по сердцу. Я, должно быть, страшно побледнел, потому что товарищи глядели на меня с испугом. Едва сдерживая себя, я ответил, что оскорблять подчиненного очень просто, а вот лететь с неисправными баками гораздо сложнее. И добавил, что я не трус и поэтому полечу один, а если через час двадцать минут не вернусь, то прошу проверить подвесные баки на остальных самолетах.
Гнев командующего дошел до крайнего предела. Он отдал приказ — срочно вылетать.
|
|
Васильев и я молча пошли к самолетам. Я дал команду бледному как простыня Денисову и невозмутимому Татаренко: «По машинам, вылетаем...»
Техник, не глядя на меня, помог надеть парашют. Увидев на его глазах слезы, я сказал с досадой:
— Ты тут ни при чем... Живи, друг!
Взвыли моторы, клубы пыли завертелись вокруг самолетов, скрыли провожающих, и тут я увидел, что к старту бежит майор Ройтберг и машет рукой. Я уменьшил обороты. Он вскочил на плоскость и, держась за борт кабины, нагнулся и громко сказал:
— Если баки не будут работать, садитесь на аэродром Бычье Поле в Кронштадте. Это — указание полковника Романенко. Васильеву я тоже передал...
Я молча кивнул и вырулил на взлетную полосу.
Шестерка взяла курс на запад. Проплыл под крылом красавец Кронштадт, за ним маяк Толбухин, и тут же один, потом другой, третий самолеты начали качать крыльями — сигнал отказа материальной части. Чихнул мотор и моего самолета. Ну вот, вместо полета по маршруту получился групповой пробный облет...
Васильев терпеливо прошел по курсу еще пять минут, затем дал сигнал и развернулся обратно на аэродром. Сделали два круга, дали красную ракету — попросили разрешение на посадку и благополучно приземлились на Бычье Поле.
Через несколько минут на стоянке около наших самолетов собрались летчики и техники, подъехал командир 71-го полка подполковник Коронец — один из самых любимых и отважных командиров авиации на Балтике. Он внимательно выслушал лейтенанта Васильева, приказал инженеру полка срочно искать дефект в бензосистеме подвесных баков, а нам велел идти в столовую перекусить. [75]
|
|
Васильев, всегда спокойный, выдержанный, подошел ко мне и взволнованно сказал:
— Да, Василий, с этими баками мы невольно в трусы попадем. Давайте искать дефект вместе с техниками.
И мы засучив рукава принялись за работу.
К вечеру один за другим на аэродром сели два У-2. На них прилетели старший инженер Николаев, инженер по спецоборудованию, механик ремонтных мастерских и начальник особого отдела полка Кошевой.
Весь вечер нас по одному вызывали в землянку комиссара полка, где Кошевой дотошно расспрашивал каждого из нас: пытался обнаружить трусов.
На следующее утро мне и Васильеву приказали еще раз совершить пробный полет. Я категорически отказался и предложил лично Николаеву отработать двадцать минут на земле на подвесных баках, а если мотор будет греться, то сделать это можно с перерывами. Инженер сел в кабину самолета и запустил мотор. Пришлось дважды выключать — мотор грелся. Но через двадцать минут мотор чихнул раз, другой, и винт, немного покрутившись на холостых оборотах, остановился. Николаев, потный, вылез из самолета и, ничего не говоря, куда-то исчез. Вернулся он через час и сказал, что завтра доставят подвесные баки старой конструкции, а из этих горючее откачать и с самолетов их снять.
Двенадцать баков сложили в штабель метрах в тридцати от стоянки, а Кошевой продолжал допросы. В разговоре с ним я сказал, что за пять из шести летчиков кладу голову на плаху. Они живут не для себя. Он спросил:
— А кто же живет для себя?
— Ищите сами, — не желая называть Денисова, ответил я.
|
|
На следующий день баки старой конструкции не привезли.
Не привезли их и позже, а на войне, тем более когда самолетов мало, без дела летчик не сидит. Поэтому 9 октября со второй половины дня мы получили задание провести штурмовку в районах Петродворца и аэродрома Низино. Эти и другие боевые вылеты постепенно сняли душевную тяжесть.
10 октября ближе к вечеру неожиданно прилетел с аэродрома Ханко капитан Белоусов. Мы с Васильевым пошли к землянке штаба полка.
Васильев хорошо знал Белоусова, а я много слышал о нем: прославленный истребитель, мастер штурмовых ударов по кораблям и аэродромам врага, человек большой воли и силы. Он сумел победить саму смерть: получил тяжелейшие ожоги при выполнении боевого задания еще в 1938 году и выжил, удивив до крайности врачей. Я знал также, что во время советско-финляндской [76] войны, еще не закончив лечение, он дрался с врагом и за мужество был награжден орденом Красного Знамени.
Недалеко от землянки мы увидели сидевшего на коротком бревне широкоплечего человека в кожаном реглане. В левой руке он держал поношенный шлем. Вид у него был усталый.
— Здравствуйте, товарищ капитан, какими судьбами здесь? — воскликнул Васильев.
Капитан быстро вскинул голову, попытался встать, но, чуть приподнявшись, снова сел и как-то душевно, мягко молвил:
— Это ты, Миша? Здравствуй... Здравствуйте, богатыри, рад вас видеть. Наверное, одними судьбами мы оказались здесь. Извините, я посижу — очень болят ноги. Устраивайтесь рядом, поговорим. Расскажите, как у вас дела?
— Лучше вы расскажите, товарищ капитан. Ведь мы собрались к вам на подмогу! Как там на островах и на Ханко? Как ведет себя в воздухе фашист, какую тактику применяет?
Изуродованное ожогами лицо капитана засветилось.
— Неужели подкрепление? Ух, как это здорово, друзья мои! Летчиков на Ханко осталось совсем мало, им очень тяжело... А мне в такое трудное время приходится улетать оттуда: нужно срочно лечиться.
Мы сидели у землянки до темноты. Белоусов подробно рассказал нам о воздушных боях, о тяжелом положении войск на Моонзундских островах. Большинство летчиков, начинавших там войну, погибли. После падения Таллина два звена И-16 и звено «чаек» из состава ханковской группы улетели на Эзель для усиления авиационного прикрытия. Дрались они там не щадя своих сил и жизней. Кое-кто вернулся. Теперь на Ханко осталось три боевых экипажа на И-16, два — на «чайках» да один — на МБР-2 — ночью летает на разведку. «Ваша шестерка, да тем более на И-16 двадцать девятой серии, — это большая сила. Вылетайте скорее...»
После ужина вся наша шестерка пришла в землянку к Леониду Георгиевичу Белоусову. Он подробно рассказал, как нужно взлетать и садиться на аэродроме Ханко в то время, когда артиллерия противника ведет огонь, и в промежутках между артобстрелами.
На второй день Леонид Георгиевич не смог оставаться на аэродроме и сам два раза слетал с нами на штурмовку...
Вечером после ужина пожилой механик ремонтных мастерских, призванный из запаса, остановил меня и Васильева у столовой и спросил:
— Вы летчики с «ишаков»? Говорят, у вас подвесные баки новой конструкции не работают? Я до мобилизации подвешивал [77] их на заводе летчикам-испытателям, так они их очень хвалили. Покажите их мне завтра, если можно.
— Не только можно, но и нужно, — ответил я ему. — Приходите утром часам к семи. Баки лежат на стоянке рядом с «ишаком» номер тридцать три.
— Ладно.
Мы с Васильевым переглянулись и пошли отдыхать в бывший пороховой погреб — самое прочное и, наверное, самое огромное сооружение на всем острове Котлин.
Утром, когда я подошел к самолету, наш новый знакомый сидел на корточках около баков и ковырял какой-то железкой дренажную трубочку у каждого бака. Увидев меня, поднялся и, не здороваясь, спросил:
— Кто осматривал баки?
— Кто? Да их смотрели все, чуть ли не до командующего авиацией.
— Где твой техник, лейтенант? Мне нужно крепкое шило и круглый напильник, я эти баки через несколько минут приведу в порядок, — заверил он.
Я позвал моториста, велел дать необходимый инструмент и помогать механику во всем.
— Не надо мне помогать, давай, моторяга, неси инструментальную сумку!
Меня все это крайне заинтересовало, я подошел к бакам. Заводской механик ткнул пальцем в кончик дренажной трубки.
— Смотри, там транспортная пробка, ее ставят перед отправкой баков на склады, чтобы туда влага и грязь не попадали...
Все оказалось до смешного просто. И получилось, что простой механик из мастерских, как говорится, утер нос всей инженерной службе авиационного полка и разным инспекторам, по вине которых нас, летчиков, чуть не отдали под трибунал.
Лейтенант Васильев приказал подвесить баки на его и мой самолеты и пошел за разрешением на пробный вылет.
Через полчаса мы были в воздухе, пронеслись несколько раз над аэродромом на бреющем полете, потом парой сделали боевой разворот и сели. Баки работали отлично. После нас сразу же поднялись и остальные четыре машины. Летчики доложили, что баки работают нормально, только лейтенант Денисов сообщил, что на больших оборотах мотор сильно трясет. Он эту тряску замечал и раньше, но она была слабее. Командир нашей группы приказал заправить основной бак и сам взлетел на самолете Денисова. После посадки он велел технику записать в формуляре, что мотор [78] работает нормально на всех режимах. Потом отвел Денисова в сторону, тихо сказал: «Трясет тебя, а не мотор», — и пошел на КП полка доложить по прямому телефону командиру бригады полковнику Романенко о готовности к вылету. Романенко поблагодарил и попросил сообщить фамилию механика, обнаружившего дефект.
Теперь мы ждали команду на вылет, хотя знали от метеорологов, что во второй половине дня погода резко ухудшится. Так оно и получилось — весь вечер и ночь лил дождь. Утром мы шли по мокрой тропинке Петровского парка из столовой к самолетам. Облака неслись низко, ветер трепал верхушки вековых деревьев.
— Вот в такую погоду надо лететь на Ханко, — сказал Алим Байсултанов, — ни один «мессер» не перехватит.
— Да нет, Алимушка, ровно месяц назад тринадцатого сентября, когда я в такую погоду на безоружном самолете летел через Ладожское озеро, меня не один, а четыре «мессера» едва не перехватили. А сегодня как раз тринадцатое число... — возразил я, смеясь.
И бывает же так! Нас догнал дежурный по столовой и закричал, чтобы кто-нибудь из ханковской группы вернулся к телефону.
— Ну, вот и задание, — пошутил я мрачно. — Давай, Миша, схожу я...
Оперативный дежурный штаба бригады сказал по телефону:
— Запишите или запомните приказание: группе лейтенанта Васильева в десять ноль-ноль вылететь на аэродром Ханко, там погода хорошая. Ясно?
— Все понятно, товарищ дежурный.
Догнав товарищей, я сообщил о полученном приказе. Каждый воспринял мои слова в зависимости от характера и темперамента.
Веселый и неугомонный Алим Байсултанов, постоянно рвущийся в бой, изобразил начальное «па» лезгинки и громко крикнул: «Асса!»
Денисов побледнел, и мелкие капли пота покрыли его лоб. Васильев спокойно посмотрел на ручные часы, ровным голосом сказал:
— До девяти часов проверить подготовку самолетов, особенно заправку горючим, пробу оружия провести на земле.
В 9 часов 30 минут официантка Таня (мы ее звали Рыжик) принесла нам к самолетам крепкого чая, пирожков и по плитке шоколада. Мы были тронуты. Я Таню поцеловал и вручил ей плитку шоколада. Она сказала, что сбережет ее и вернет, когда я прилечу обратно. [79]
— Спасибо, Танечка, обязательно вернусь...
Три «ишачка» взревели моторами и пошли на взлет. Через двадцать секунд рванулось с тормозов и мое звено. Вдруг в конце разбега самолет Денисова как-то странно заюлил, его повело вправо, потом пыль закрыла его. А когда я, убирая шасси, мельком взглянул на то место, истребитель лежал на фюзеляже хвостом вперед.
Я догнал Васильева, подошел к его самолету поближе и показал рукой вниз. Васильев понял и кивнул в ответ.
Мы летели под облаками. Вдруг ведомый Васильева сделал несколько глубоких покачиваний крыльями, затем развернулся и пошел обратно. Вскоре этот маневр повторил Алим Байсултанов. Я в растерянности поглядел влево на Татаренко: его самолет, сбавляя скорость, планировал прямо к воде. Винт вращался вхолостую. Но вот самолет стал увеличивать скорость, Татаренко тоже повернул на аэродром, с которого мы только что взлетели. Что-то случилось... Но что? Причина возвращения летчиков стала известна нам на другой день. А сейчас из шести взлетевших остались двое. Я поравнялся с Васильевым, показал ему рукой вперед и вниз. Мы снизились на бреющий, продолжая полет на запад...
На аэродроме полуострова Ханко нас ждали. Не успели мы выбраться из кабин, как человек десять подхватили наши самолеты и хвостами вперед быстро потащили под маскировочные сети в укрытие. И тут же кругом загрохотали разрывы снарядов. Так близко они рвались, что я нагибался и приседал. Мне казалось, что все сооружение сейчас рухнет. Надо мной смеялись, должно быть, вид у меня был достаточно комичный... А вечером пришло сообщение о том, что завтра прилетят еще три И-16 и надо обеспечить прием.
До поздней ночи мы, как говорят, входили в строй — правда, пока теоретически.
Нас особо предупредили, чтобы не перепутали наши «чайки» с финскими{8}. Сказали также, что к аэродрому вот уже две недели приходят четыре, иногда пять «Спитфайров»{9}, качают крыльями — вызывают на бой, но сил на Ханко пока мало.
Артиллерия врага всю ночь обстреливала аэродром. Мы разместились в бетонном укрытии, но спали плохо. К обстрелам здесь придется привыкать...
Утром прилетели три наших отставших «ишачка», пилотируемые Байсултановым, Татаренко и Старухиным. [80]
Финские артиллеристы заметили их раньше, чем мы, и, когда они еще рулили в укрытие, начался обстрел аэродрома. Дорулив на место, они повыскакивали из кабин и, поддерживая парашюты, колотившие по ногам, заторопились в убежища.
Байсултанов доложил Васильеву, что они все трое вчера вернулись опять из-за подвесных баков. Виноваты техники. Но неисправности устранены, и самолеты вполне надежны.
Перед обедом капитан Ильин и комиссар АЭ Бискуп поставили боевые задачи. Мы должны оказать поддержку нашим войскам, ведущим тяжелые оборонительные бои на острове Даго. А еще прикрыть с воздуха морскую пехоту, готовящуюся к десанту на соседние острова.
Счет открыт. Первые потери
Теперь нам снова необходимо вернуться к прошлому — к первым дням войны. Перед перелетом на Ханко в Кронштадте капитан Леонид Георгиевич Белоусов подробно рассказал о подвигах летчиков 13-го истребительного авиационного полка, к которому мы были прикомандированы. Его рассказ я запомнил в подробностях и сейчас предлагаю вниманию читателей.
Утром 25 июня 1941 года на аэродроме появился инспектор-летчик полка капитан Алексей Антоненко. Он прибыл из Москвы, где находился в командировке. Его самолет И-16 двадцать девятой серии, полностью подготовленный заботливым техником к боевому вылету, стоял рядом с палаткой, в которой был развернут командный пункт. Там находился телефон, связывающий полк со штабом бригады.
День был знойный и безоблачный. Летчики обедали. Вдруг послышался знакомый гул моторов «юнкерса». Самолет-разведчик Ю-88 летел с запада на восток прямо над аэродромом на высоте около 4000 метров.
Звено пушечных «ишачков» 2-й эскадрильи пошло на взлет. Капитан Антоненко посмотрел на самолет врага, на взлетающих истребителей и, повернувшись к товарищам, сказал с досадой:
— Опять опоздали со взлетом!
И тут же с озорством добавил:
— А я все-таки перехвачу его и собью! [81]
Инженер Николаев, уравновешенный, немногословный человек, ответил спокойно:
— Нет, дорогой, поздно...
«Юнкерс» уходил все дальше на восток. Антоненко проворно поставил на землю тарелку с супом и, как был, без шлема, бросился к своему самолету. Парашют надевать времени но было. Через двадцать секунд он взлетел.
Антоненко не погнался за разведчиком. Опытный воздушный боец, он понимал, что противник разведку не закончил, что он будет фотографировать боевые корабли. А уход его на восток — это просто маневр для того, чтобы обмануть истребителей и оторваться от преследования. Поэтому Антоненко, набирая высоту, шел прямо к внешнему рейду Таллина, где находились боевые корабли.
Без шлема на самолете с открытой кабиной летать очень трудно. Алексей поднял до отказа сиденье, прижался лицом к прицелу. Ему то и дело приходилось вытирать набегающие на глаза слезы. Набрав высоту 3500 метров над рейдом, он убавил обороты мотора, стал внимательно осматривать восточную сферу воздушного пространства и вскоре далеко на северо-востоке заметил точку: это был двухмоторный самолет. Он шел чуть ниже Антоненко к внешнему рейду, прямо на боевые корабли. Самолеты сближались на пересекающихся курсах. Антоненко подходил со стороны солнца, экипаж «юнкерса» не видел его...
...Расстояние — около 1000 метров. Встречный поток воздуха режет глаза, мешает прицелиться. Антоненко смахивает левой рукой слезу и видит: «юнкерс» занял место в сетке прицела. Длинная очередь с дистанции 400 метров. Сотни трассирующих пуль — среди них ярко-красные от крупнокалиберного пулемета «Березина» — прошили кабину и фюзеляж фашистского самолета.
Но «юнкерс» не загорелся, не потерял управление — с набором высоты он плавно разворачивался вправо. Антоненко бросил истребитель в крутое пикирование и оказался позади «юнкерса» — метров на триста ниже. Сблизившись до семидесяти метров, он дал очередь по нижнему стрелку, который даже не успел открыть огонь. Истребитель сделал небольшой отворот в сторону, убавил скорость и повторил атаку снизу по правому мотору. Клуб дыма и пламя вырвались из-под разорванных капотов. «Юнкерс», заваливаясь на правое крыло и набирая скорость, падал. От него один за другим отделились три темных комочка, и через несколько секунд над ними раскрылись белые купола парашютов.
Алексей, протирая все время глаза, убавил скорость и направился к аэродрому. Летчики, штабисты, инженеры еще [82] обедали, когда Антоненко как ни в чем не бывало присел рядом. Взял все еще теплую тарелку с супом и принялся доедать. Потом сказал словно невзначай:
— А Ю-88-то тю-тю! А? Сказано — сделано... Верно?
В это время позвонили из бригады: моряки сообщили, что летчик на истребителе И-16 сбил фашистский бомбардировщик. Моряки просили назвать фамилию летчика.
Весть о том, что капитан Антоненко первым в небе Балтики сбил вражеский самолет, разнеслась быстро. Алексея поздравляли с победой друзья, летчики и техники своего и соседних полков, командование ВВС и флота.
Командир полка Романенко крепко обнял и трижды поцеловал боевого истребителя, потом строго сказал: «Вот что, дорогой, без шлема и парашюта категорически запрещено подниматься в воздух. Сегодня же подбери себе ведомого и впредь на такие перехваты вылетать только парой, понял?»
В первых числах июля наиболее сложная обстановка на Балтике начала складываться в районе полуострова Ханко.
Утром 2 июля туда перелетело два звена пушечных самолетов И-16 во главе с командиром 1-й эскадрильи 13-го авиаполка капитаном Леоновичем. К вечеру того же дня специально для перехвата вражеских разведчиков командир полка прислал капитана Антоненко и его ведомого Бринько. Оба они обладали быстрой реакцией и отличной слетанностью.
Готовясь к перелету на Ханко, Антоненко попросил командира полка не давать ему в звено второго ведомого, как было положено по уставу. Он твердо знал, что лучше действовать не тремя самолетами, а парой. Парой легче осуществлять любой внезапный маневр. Третий же, как правило, оказывается лишним и к тому же уязвимым для истребителей противника. Вот придать бы этому «лишнему» ведомого — получилось бы две пары. В таком составе легко взаимодействовать между собой, да и сила удара значительно больше.
Подполковник Романенко хорошо понимал целесообразность предложения боевого летчика, но изменить штатную структуру звена и эскадрильи не имел права. Несмотря на это, он разрешил капитану Антоненко летать парой, а если будет очень нужно — то составить звено из двух пар.
С 27 июня на аэродроме Ханко создавались укрытия для самолетов, бетонные убежища для личного состава и огневые зенитные точки. Укрытия в шесть — восемь накатов толстых бревен, положенных вперемежку с двутавровыми балками, получились вместительные и прочные. Они надежно защищали два самолета И-16 даже от прямых попаданий тяжелых [83] снарядов. Рулежная дорожка от каждого укрытия кратчайшим путем выводила самолет на взлетную полосу.
Усиленная аэродромно-строительная рота насчитывала более трехсот человек. Строители имели достаточно грузовых машин, тракторов и тяжелых катков. Круглые сутки ремонтировали они аэродром: засыпали воронки от снарядов и бомб, укатывали землю. Бойцы работали без всяких перерывов даже во время артобстрелов. Летчики также взлетали и садились под огнем артиллерии. До сих пор диву даешься, как люди могли такое выдержать...
В первый свой прилет на Ханко Антоненко и Бринько, зная о постоянных артобстрелах, подошли к аэродрому на малой высоте под прикрытием соседнего лесного массива. Выпустив заблаговременно шасси, посадочные щитки, они произвели посадку и успели быстро зарулить в уже готовую «рефугу» — так называли тогда самолетные укрытия. И только тогда финские артиллеристы опомнились и открыли огонь по аэродрому.
Вечером того же дня Антоненко и Бринько подробно расспросили «старожилов» Ханко о действиях и тактике самолетов противника, долго беседовали с начальником штаба полка майором Ройтбергом. Перехватчиков интересовало, с каких направлений и на каких высотах подходят бомбардировщики врага к военно-морской базе и к аэродрому, как сейчас организовано визуальное наблюдение за обстановкой в районе боевых действий и оповещение пилотов.
По требованию вновь прибывших к утру был создан еще один наблюдательный пост на самом высоком дереве. Он имел телефонную связь со стоянкой самолетов Антоненко и Бринько.
За последние два дня в воздушных боях эскадрилья понесла большие потери. Это означало, что летчики-истребители допускают (и повторяют) немало ошибок. Особенно же удивился Антоненко, когда узнал, что два устаревших финских самолета «бристоль-бульдог» несколько раз проходили на малой высоте и атаковали то корабли, то гидросамолеты на внутреннем рейде базы.
— Ну что же, — решил Алексей, — с кого-то нужно начать. С любых внезапных гостей! Завтра посмотрим! Утро вечера мудренее...
3 июля еще до рассвета начался интенсивный артобстрел аэродрома. Снаряды десятками рвались на летном поле, в районе строящихся укрытий и убежищ для личного состава. Стояла теплая погода. Утренний ветер раздувал пожары. Дым густо затянул почти весь аэродром. [84]
Летчики и техники укрылись в убежищах и щелях, и только мужественные аэродромщики, словно не слыша воя и грохота рвущихся снарядов, продолжали засыпать землей и укатывать воронки. Они были довольны «дымовой завесой», маскировавшей их от вражеского наблюдения.
Наши орудия тоже открыли огонь. Артиллерийская дуэль продолжалась более четырех часов. Но подавить огонь противника нашим не удалось. Фашисты продолжали вести методический, как говорят, беспокоящий огонь с дальних позиций.
Командир военно-морской базы генерал Кабанов спросил по телефону майора Ройтберга, могут ли летчики взлететь. Ройтберг сообщил, что на «чайках», пожалуй, могут, а на И-16 — пока нет.
Вскоре из дымовой пелены, стлавшейся над аэродромом, вынырнули шесть советских «чаек». Под крыльями каждого самолета было по две стокилограммовых бомбы, а в зарядных ящиках — тысячи бронебойно-зажигательных пуль.
По вспышкам выстрелов летчики обнаружили две батареи, но не атаковали их с ходу, а сделали обманный маневр и ушли в тыл противника. А потом вернулись, сбросили бомбы и израсходовали почти все патроны. Вражеские орудия прекратили огонь, на позициях батарей начались лесные пожары.
Вскоре вылетело на задание и звено И-16. Летчики нанесли штурмовой удар еще по двум батареям противника и зажгли там лесной массив.
А самые знаменитые пилоты Антоненко и Бринько в этот день не вылетали. Они упорно ждали «гостей», но те, как нарочно, не появлялись. Что настораживало воздушного противника? Мы не знали.
4 июля на рассвете перехватчики Антоненко и Бринько сидели в самолетах. Наблюдая за воздухом, покачиваясь с биноклем на вершине сосны, наблюдатель поглядывал на лесные пожары. В этот момент появились два «бристоль-бульдога». Они шли к аэродрому на малой высоте с запада. По-видимому, их задачей было определение стоянок наших самолетов.
Ведущий «бристоль-бульдог» сбросил бомбы на наши артиллерийские позиции. Только теперь наш наблюдатель заметил вражеские самолеты и дал красную ракету.
Два «ишачка» пошли на взлет прямо из-под маскировочной сетки, закрывавшей рулежную дорожку.
Они блестяще выполнили боевые развороты в разные стороны и оказались позади самолетов врага.
Такой маневр на малой скорости могли выполнить только летчики, безукоризненно владевшие своими самолетами. [85]
Бринько дал очередь по кабине ведомого «бристоля». Самолет резко пошел вверх, перевернулся на спину и рухнул на землю западнее аэродрома.
Атака Антоненко была сложнее. Опытный его противник резко развернулся вправо и на полной скорости стал уходить на свою сторону под защиту зениток. Расстояние между преследователем и преследуемым было еще велико, но Алексей все же дал длинную очередь из всех трех пулеметов. Навстречу Антоненко уже летели сотни трассирующих зенитных снарядов. Резким разворотом он вышел из зоны огня, не успев увидеть результат короткого воздушного боя...
...Техники и механики подхватили самолеты за хвосты и затянули в укрытие.
Наблюдатель с площадки, установленной на сосне, прокричал в телефонную трубку: «Передайте летчикам — оба самолета противника сбиты».
Ночью и утром продолжался артиллерийский обстрел аэродрома. А затем огонь противника прекратился, и почти сразу, на малой высоте, появился «юнкерс». Антоненко и Бринько взлетели и взяли фашистский бомбардировщик в клещи — атаковали с двух сторон. Они ударили короткими очередями по моторам. Ю-88 клюнул тяжелым носом, пошел вниз и упал в воду. Антоненко и Бринько потребовалось всего около четырех минут, чтобы взлететь, сбить фашистский самолет и совершить посадку.
Командование разгадало замысел разведывательного полета противника. Немецкие летчики хотели продемонстрировать превосходство своей тактики. Экипаж «юнкерса» намеревался провести перспективную съемку аэродрома и тяжелой батареи, расположенной по соседству.
На КП авиаполка позвонил генерал Кабанов и сказал:
— Видел сам, как два «ишачка» в упор расстреляли «юнкерса». Наверное, опять Антоненко и Бринько?
— Они, — ответил начальник штаба.
— Сейчас приеду на аэродром поздравить асов.
К укрытию подъехала «эмка». Из нее вышел генерал, помог шоферу вытащить с заднего сиденья тяжелый ящик и быстро пошел в укрытие самолетов.
Генерал подошел к Антоненко, снял фуражку, обнял его и трижды поцеловал. Потом поискал глазами Бринько, который стоял в группе летчиков, подошел к нему, прижал к груди. Кабанов посмотрел на собравшихся летчиков и взволнованно сказал:
— Дорогие авиаторы, боевые друзья! Вы стоите в первом ряду советских воинов на этой огненной земле. Вы проявляете [86] мужество и героизм, но вчера и сегодня два боевых друга Антоненко и Бринько на глазах тысяч людей сбили три вражеских самолета. Благодарю за этот подвиг. Наградить вас сейчас нет возможности, мы ведь отрезаны от Большой земли, единственное, что я раздобыл, — это ящик шампанского. Выпейте вечером все по бокалу. Пусть знают враги, что вы продолжаете боевую традицию, начатую здесь, на Гангуте, еще Петром Первым...
Под вечер портовый буксир обнаружил на глубине пяти метров на ровном песчаном дне фюзеляж «юнкерса» и оторванные крылья с черными крестами. Водолаз поднял на борт три трупа. У одного из гитлеровцев, обер-лейтенанта, были обнаружены документы. Экипаж фашистского самолета воевал в Испании, во Франции, летал на Англию, Норвегию, Балканы, Польшу. Антоненко и Бринько в коротком бою победили опытных воздушных пиратов.
8 июля Антоненко и Бринько слетали в Таллин. По пути туда они встретили одиночный самолет Ю-88, видимо разведчик, и сбили его. На Ханко они возвращались рано утром 9 июля. Над аэродромом стоял туман. Противник полагал, что взлетать в этих условиях наши истребители не смогут. И два «фиата» на малой высоте подбирались к базе торпедных катеров. Они успели сбросить бомбы, но тут их перехватили Антоненко и Бринько. Бой продолжался не более двух минут. Оба «фиата» упали в воду...