Четвертая Джейн просто радовалась. Три других не могли с нею сладить, ибо она вошла в сферу Юпитера{86}, туда, где свет, песня и пир, здоровье и жизнь, сиянье и пышность, веселье и великолепие. Она едва помнила странные чувства, предшествовавшие ее уходу, и радовалась, что ушла. Подумав об этом, она снова подумала о нем. Все возвращало ее к этой мысли, а значит – к радости. Глядя в окошко на прямые лучи солнца, пронзавшие вершины деревьев, она сравнила их со звуками грубы. Взгляд ее останавливался на кроликах и коровах, и сердце трепетало от праздничной нежности к ним. Ее восхитили несколько фраз старого попутчика, и она оценила острую и светлую мудрость, крепкую, как лесной орех, и английскую, как меловой холм.
С удивлением подумала она о том, что музыка очень давно ушла из ее жизни, и решила сегодня же вечером послушать Баха. Или нет, она почитает на ночь сонеты Шекспира. Даже голод и жажда радовали ее, и она думала, что сделает дома очень много гренков. Радовала ее и собственная красота – без всякого тщеславия она ощущала (верно ли, неверно), что та распускается волшебной розой. Поэтому незачем удивляться, что, когда ее попутчик вышел в Кьюр Харди, она встала и посмотрелась в зеркало на стене. Действительно, выглядела она хорошо, на удивление хорошо; но в этой мысли почти не было тщеславия. Краса ее цвела для других. Она цвела для него. Он владел ею так безраздельно, что мог уступать другим, и это было выше, полнее, радостней, чем если бы он оставил ее себе.
Когда поезд прибыл в Эджстоу, Джейн решила, что не пойдет на автобус и с удовольствием прогуляется до Сэндауна. Но что же это? Платформа, всегда пустая в это время, кишела народом, как лондонский вокзал в пятницу. Она едва протиснулась сквозь толпу. Люди двигались во все стороны, грубили, сердились, толкались. «Садись обратно в поезд!» – орал кто‑то. «Гони отсюда, если не едешь!» – ревел другой. «Какого черта?» – рычал третий над самым ее ухом, потом запричитала женщина: «Ой, господи, господи, что творится!..» С улиц несся страшный шум, как с футбольного стадиона. Было светлее, чем обычно.
Через несколько часов перепуганная и усталая до смерти Джейн шла по незнакомой улочке под охраной институтских и каких‑то девиц. До этого она двигалась так, как двигается человек, которого то и дело отбрасывает приливом. По Уоррик‑стрит пройти не удалось – там громили лавки и что‑то жгли. Джейн пошла в обход, но и здесь было то же самое. Она решила сделать петлю побольше, но опять ничего не вышло. Наконец она увидела, что на Боун‑лейн пусто и тихо. Больше деваться было некуда. Почти сразу ее остановили институтские полисмены – на них она натыкалась повсюду, кроме тех мест, где шли самые беспорядки. «Здесь хода нет», – сказали они. Потом они отвернулись. Было темно, Джейн совсем вымоталась и попробовала проскочить. Они ее схватили. Вот почему она оказалась в ярко освещенной комнате перед женщиной в форме, стриженой, седой, с большим квадратным лицом. Все было перевернуто, словно полицейские ворвались в чей‑то дом и превратили его в участок. Женщина жевала незажженную сигару и не проявляла интереса, пока Джейн себя не назвала. Тогда она посмотрела ей в лицо. Джейн очень устала и перепугалась, но тут ощутила что‑то новое: лицо этой женщины было ей мерзко, как бывали мерзки в ранней юности лица толстых мужчин с похотливыми глазками и липкой улыбкой. Оно было до ужаса бесстрастно и до ужаса алчно. Джейн видела, что женщина что‑то подумала, потом отказалась от этой мысли, потом ее приняла и зажгла свою сигару. Если бы Джейн знала, как редко мисс Хардкасл это делает, она бы испугалась еще сильней. Полицейские и девицы это знали. Сама атмосфера в комнате изменилась.
– Джейн Стэддок, – сказала Фея. – Я про вас, миленькая, все знаю. Мы с вашим мужем большие друзья. – Говоря это, она писала на зеленом листе бумаги. – Так, так, – снова заговорила она. – Скоро вы его увидите. Мы вас подбросим в Бэлбери. Теперь такой вопрос. Что вы тут делали в ночное время?
– Я шла со станции.
– А где вы были, лапочка?
Джейн не ответила.
– Мужа нет, а она гуляет, – сказала мисс Хардкасл.
– Отпустите меня, пожалуйста, – сказала Джейн. – Уже очень поздно, я устала. Мне надо домой.
– Так вы же не домой, – сказала Фея. – Вы с нами, в Бэлбери.
– Мой муж меня туда не звал.
Мисс Хардкасл покачала головой:
– Ах, какой! Нехорошо, нехорошо. Ну, мы вас подбросим.
– Я не совсем понимаю.
– А мы вас арестовали, – сказала мисс Хардкасл и положила перед Джейн зеленую бумагу. Джейн увидела то, что и видишь, глядя на документ, – какие‑то пункты, что‑то заполнено, что‑то нет, где‑то карандашные пометки, где‑то твое собственное имя, а понять ничего нельзя.
– Господи! – вскричала Джейн и кинулась к двери. Конечно, она до нее не добежала. Придя в себя, она заметила, что ее держат двое полицейских.
– Пылкая дамочка! – игриво сказала мисс Хардкасл. – Ну, мы выгоним нехороших дядей… – Она что‑то приказала, полисмены вышли и закрыли за собой дверь. Тут Джейн почувствовала, что у нее нет уж совсем никакой защиты.
– Так, – сказала мисс Хардкасл двум девицам в форме. – Посмотрим, посмотрим. Четверть первого… там все идет хорошо. Что ж, Дэзи, можно и передохнуть. Крепче, Китти, вырвется! Вот так.
Говоря это, мисс Хардкасл сняла ремень, китель и бросила их на диван. Перед Джейн предстал могучий бюст (как и полагал Ящер, лифчика она не носила), рыхлый, уродливый, едва прикрытый – такое мог бы изобразить сошедший с ума Рубенс. Фея снова села, вынула изо рта сигару, выпустила дым в лицо своей жертве и спросила ее:
– Откуда ехала?
Джейн не ответила и потому, что не могла произнести ни слова, и потому, что знала теперь точно: это и есть те враги рода человеческого, о которых говорил он, и отвечать им нельзя. Героиней она себя при этом не чувствовала. Все стало для нее нереальным, и она словно в полусне слышала приказ: «Лапочки, давайте‑ка ее сюда». Как в полусне, она видела, что мисс Хардкасл сидит на стуле, словно в седле, широко расставив обтянутые сапогами ноги. Девицы ловко и умело поставили ее между этими ногами, и мисс Хардкасл свела колени, зажав таким образом пленницу. Рядом с этой людоедкой было так страшно, что Джейн уже совсем не боялась за себя. Мисс Хардкасл долго глядела на нее и курила ей в лицо. Потом сказала:
– А она ничего.
Потом помолчала опять, потом спросила:
– Куда ездила?
Джейн глядела на нее и не отвечала. Мисс Хардкасл наклонилась, отодвинула ворот блузки и прижала к обнажившемуся плечу свою сигару. Потом помолчала опять, потом спросила:
– Где была?
Сколько раз это повторялось, Джейн не помнила. Во всяком случае, настало время, когда мисс Хардкасл обратилась не к ней, а к одной из девиц:
– Чего тебе, Дэзи?
– Я хочу сказать, мэм, уже пять минут второго.
– Да, летит время… Ну и что? Она у нас легонькая. Устала?
– Нет, мэм, спасибо. Вы сами сказали, мэм, что ровно в час вас ждет капитан О’Хара.
– О’Хара? – сонно повторила мисс Хардкасл и вдруг очнулась. Она вскочила, надела китель. – Ну и ну! – причитала она. – И дуры вы у меня! Что раньше не сказали?
– Боялись, мэм.
– Боялись они! А для чего вы тут, интересно?
– Вы не любите, когда вам мешают, мэм.
– Ладно, разговорились! – крикнула мисс Хардкасл и ударила свою подчиненную по щеке. – Так. Ее веди в машину. Потом застегнешь, дура. Я сейчас, только морду ополосну.
Через несколько секунд Джейн сидела между Дэзи и Китти. На заднем сиденье помещалась и мисс Хардкасл (оно было на пятерых). Машина двигалась сквозь мрак. «Город объезжай, Джо, – говорил голос мисс Хардкасл. – Там сейчас веселье. Ты задами, задами». Даже и так они время от времени натыкались на толпу. Потом машина вдруг стала. «Ты чего?!» – крикнула мисс Хардкасл. Шофер только сопел и что‑то дергал. «Что это?» – повторила она, и он отвечал: «Не знаю, мэм». – «Хоть за машиной смотреть умел бы! – сказала мисс Хардкасл. – Да, полечить бы вас как следует…» Дорога была пуста, но где‑то рядом, судя по шуму, была улица, и далеко не мирная. Шофер вылез и открыл капот. «Значит, так, – сказала мисс Хардкасл. – Вы обе ловите машину. Не словите, через десять минут идите обратно. Живо!» Девицы исчезли в темноте. Мисс Хардкасл бранила шофера, шофер копался в моторе. Шум усиливался. Вдруг шофер выпрямился (Джейн увидела в свете фар, как блестит пот на его лице) и сказал:
– А может, хватит? Если вы такая умная, чините сами.
– Ты это брось, Джо, – сказала мисс Хардкасл. – А то сообщу то да се в настоящую полицию.
– Ну и что? – сказал Джо. – Куда ей до вас! Где я только не был, а перед вами – чистые шуточки. Там хоть с тобой как с человеком, и начальник мужчина, не баба.
– Да, Джо, – сказала мисс Хардкасл. – Только теперь ты так легко не отделаешься.
– Вон как? А если и я штучку‑другую расскажу?
– Ой, мэм, говорите с ним получше! – завопила бегущая к ним Китти. – Они идут.
И впрямь какие‑то люди – по двое, по трое – показались на дороге.
– Тихо, – сказала девицам мисс Хардкасл. – Давай сюда.
Дэзи и Китти вытащили Джейн из машины и быстро поволокли куда‑то. Мисс Хардкасл шла впереди. Они свернули с дороги в какую‑то аллею.
– Дорогу знаете? – спросила мисс Хардкасл.
– Нет, мэм, – сказала Дэзи.
– Я не здешняя, мэм, – сказала Китти.
– Ну и народец у меня, – сказала мисс Хардкасл. – Хоть что‑нибудь вы знаете?
– Тут вроде нет пути, мэм, – сказала Китти.
Действительно, они зашли в тупик. Мисс Хардкасл постояла с минуту. В отличие от своих девиц, она казалась не испуганной, а приятно возбужденной, и ее даже забавляло, что они так трясутся.
– Да, – сказала она, – ночка что надо. Сама жизнь, а, Дэзи? И чего эти дома пустые? Закрыты все. Лучше нам стоять где стоим.
Шум усилился, и было видно, что большая толпа движется куда‑то к западу. Вдруг крики стали совсем дикими.
– Поймали Джо, – сказала мисс Хардкасл. – Если он переорет, он их натравит на нас. Так. Значит, ее отпустим. Чего трясешься, дура? Беги. Бежим поодиночке. Через толпу мы пройдем, головы не теряйте. Что бы ни было, не стрелять. От развилки идите на Биллингэм. Ну‑ну‑ну! Меньше крику, скорее увидимся.
И она исчезла. Джейн видела, как она нырнула в толпу. Девицы поколебались и пошли за ней. Джейн села на ступеньку. Ожоги болели, но больше ее мучила усталость. Кроме того, ей было очень холодно и немножко мутило. Но усталость была хуже всего, просто хоть засни.
Джейн встряхнулась. Кругом было тихо, она совсем замерзла, болели ноги и руки.
«Кажется, я и впрямь уснула…» – подумала она.
Она встала, распрямилась и пошла по пустынной аллее к шоссе. Там был только один человек в железнодорожной форме. «Доброе утро, мисс», – сказал он на ходу. Она постояла и пошла направо. Убегая, Дэзи и Китти швырнули ей пальто, в кармане было полплитки шоколада, она жадно откусила кусок. Когда она доедала шоколад, мимо проехала машина и остановилась.
– Вас не ранили? – спросила женщина.
– Нет… ничего… не знаю… – глупо отвечала Джейн.
Мужчина поглядел на нее и вышел.
– Что‑то вы мне не нравитесь, – сказал он. – Вам не плохо? – и спросил о чем‑то женщину. Джейн казалось, что она очень давно не слышала доброго, даже нормального голоса, и она чуть не заплакала. Незнакомые люди усадили ее в машину, дали ей бренди и бутерброд, потом спросили, не подвезти ли ее домой. Где она живет? К своему удивлению, Джейн услышала, что говорит: «В Сэнт‑Энн». – «Вот и прекрасно, – сказал мужчина, – мы в Бирмингем, как раз по дороге». Джейн опять заснула и проснулась лишь тогда, когда женщина в пижаме, Айви Мэггс, открывала ей дверь. Но она так устала, что не помнила, как добралась до кровати.
Глава VIII
Луна над Бэлбери
– Меньше всего на свете, мисс Хардкасл, – сказал Уизер, – я хотел бы вмешиваться в ваши… э‑э‑э… частные развлечения. Но помилуйте!..
Едва начался рассвет, однако и. о. был в обычном своем виде, только еще не брился. Быть может, он просидел в кабинете всю ночь, но тогда оставалось неясным, почему в кабинете нет огня. Оба они – и Уизер, и Фея – стояли у холодной черной решетки.
– Куда она денется? – сказала Фея. – Возьмем в другой раз. А попытка, знаете, не пытка. Если бы я вытянула, где она была… мне бы еще минутку‑другую… Может, это как раз ихний штаб. Всех бы сразу и накрыли.
– Обстоятельства вряд ли располагали… – начал Уизер, но она его перебила:
– У нас, миленький, время в обрез. Фрост жалуется, что ему трудно, это… входить в контакт с ее сознанием. По вашим метапсихологиям{87}, или как их там, это значит, что она попадает под чужую власть. Сами же говорили! Хороши мы будем, если он потеряет контакт, пока я его не наладила!
– Мне всегда интересны… э‑э‑э… ваши взгляды, – сказал Уизер. – Я глубоко ценю их… э‑э‑э… самобытность… не всегда уместную, прибавим… но существуют предметы, которые не совсем входят в вашу… э‑э‑э… компетенцию. Ваш профессиональный опыт, если можно так выразиться, иного порядка… На этой фазе мы ареста не планировали. Я опасаюсь, как бы нашему главе не показалось, что мы вторглись в несколько чужую область. Я никак не хочу сказать, что я разделяю это мнение. Но все мы согласны в том, что самовольные действия…
– Бросьте, Уизер! – сказала Фея, присаживаясь на край стола. – Я вам не Стил и не Стоун. Сама не маленькая. Так что гибкость оставим. Какой случай, прямо вышла на девочку! Не взяла бы я ее, сами бы мололи про отсутствие инициативы… Пугать меня нечего, все мы повязаны, пропадем – так вместе. А пока не пропали, хороши бы вы были без меня. Девочку сцапать надо? Надо.
– Но не таким же способом! – сказал Уизер. – Мы всегда избегали какого бы то ни было насилия. Если бы арест мог обеспечить… э‑э‑э… расположение и сотрудничество миссис Стэддок, мы бы не утруждали себя общением с ее супругом. Но если мы даже предположим (гипотетически, конечно), что вашим действиям можно найти оправдание, дальнейшие ваши поступки не выдерживают, как мне это ни прискорбно, и малейшей критики.
– Что я, знала про эту чертову машину?
– Боюсь, – сказал Уизер, – что глава не сочтет инцидент с машиной единственным вашим промахом. Поскольку интересующее нас лицо оказало пусть слабое, но сопротивление, вряд ли имело смысл прибегать к использованным вами методам. Вы прекрасно знаете, что я везде и всегда стою за полнейшую гуманность. Такие взгляды, однако, вполне допускают применение более решительных средств. Умеренная боль, которую выдержать можно, попросту бессмысленна. Не в ней, нет, не в ней доброта к… э‑э… пациенту. Мы предоставили в ваше распоряжение более научные, более цивилизованные средства, способствующие принудительному исследованию. Я говорю неофициально, мисс Хардкасл, и ни в малейшей мере не решусь предвосхищать реакцию главы. Но я бы изменил своему долгу, если бы не напомнил вам, что не впервые слышу о вашей склонности к… э‑э‑э… некоторому эмоциональному возбуждению во время работы, которое отвлекает вас от прямых обязанностей.
– А вы найдите кого‑нибудь на такое дело, – хмуро откликнулась Фея, – чтоб он еще и пользы не имел!
Уизер взглянул на часы.
– Ладно, – сказала Фея. – На что я сейчас голове? Всю ночь на ногах, могу я хоть выкупаться и пожевать?
– Путь долга, – сказал и. о., – не бывает легким. Надеюсь, вы не забыли, что у нас особенно высоко ценится пунктуальность.
Мисс Хардкасл встала и потерла руками лицо.
– Выпью‑ка я раньше, – сказала она.
Уизер умоляюще воздел руки.
– А вы не опасаетесь, что глава… э‑э‑э… ощутит запах? – спросил он.
– Бросьте, Уизер, иначе не пойду, – сказала Фея.
Он открыл шкаф и налил ей виски. Потом оба они вышли и шли долго, в другую часть здания. Всюду было темно, мисс Хардкасл освещала фонариком сперва коридоры, увешанные картинами и устланные коврами, потом – коридоры беленые, устланные линолеумом. Сапоги ее ступали тяжело, шлепанцы Уизера скользили бесшумно. Наконец они достигли освещенных мест, где пахло животными и химией, сказали какие‑то слова в какую‑то дырку, и им открыли дверь. Встретил их Филострато в белом халате.
– Входите, – сказал он, – вас ждут.
– Он что, ругается? – сказала мисс Хардкасл.
– Ш‑ш!.. – сказал Уизер. – Во всяком случае, моя дорогая, о нем не следует говорить в подобном тоне. Он столько перенес… положение его так исключительно…
– Идите скорей, – сказал Филострато. – Одевайтесь, мойтесь, идите.
– Стоп, – сказала Фея. – Минуточку.
– Что такое? – сказал Филострато.
– Сейчас сблюю.
– Здесь нельзя, – забеспокоился итальянец. – Возвращайтесь к себе. Нет, я сперва вам сделаю укол.
– Ладно, все, – сказала мисс Хардкасл. – Не такое видела.
– Тише, прошу вас, – сказал Филострато, – не открывайте вторую дверь, пока мой ассистент не закроет за вами первую. Говорите лишь самое необходимое. Даже не отвечайте «да». Глава поймет, если вы согласны. Не делайте резких движений, не подходите близко, не кричите, а главное – не спорьте. Идем.
Давно взошло солнце, когда Джейн, еще в полусне, ощутила непонятную радость. Она открыла глаза, на кровать падал утренний зимний свет.
«Теперь меня не выгонят», – подумала она.
Немного позже вошла Айви Мэггс, принесла завтрак, растопила камин. Джейн присела в кровати и посмотрела на ожоги, алевшие сквозь слишком широкую для нее ночную рубашку. Айви Мэггс вела себя как‑то иначе. «А хорошо, что мы обе здесь!» – сказала она, словно они связаны теснее, чем Джейн казалось. Вскоре пришла и мисс Айронвуд. Она осмотрела ожоги и сказала, что позже, днем, можно будет встать. «А пока полежали бы, миссис Стэддок. Что вы хотите почитать? У нас книг много». Джейн попросила «Мэнсфилд‑парк»{88}, сказки Макдональда{89} и сонеты Шекспира. Когда их принесли, она заснула опять.
Часа в четыре Айви Мэггс посмотрела, как она, и Джейн сказала, что хочет встать. «Хорошо, – сказала Айви, – сейчас я вам чаю принесу. Ванная тут рядом, только там мистер Бультитьюд. Целый день сидит, когда холодно! Лентяй он у нас… Ничего, я его выгоню».
Когда она ушла, Джейн решила встать, надеясь, что и сама договорится с эксцентричным Бультитьюдом. Ей казалось, что сейчас, сразу, ее ждут веселые приключения. Она надела халат, взяла полотенце и направилась к ванной; так что через минуту, подымаясь по лестнице, Айви Мэггс услышала крик и увидела, как бледная Джейн выскакивает в коридор.
– Ах ты, господи! – сказала она. – Ну, ничего, мы сейчас, – и, поставив на площадку поднос, двинулась к двери.
– Он вас не тронет? – спросила Джейн.
– Да что вы! – сказала Айви. – А вот слушается плохо. Если бы мисс Айронвуд или хозяин, это другое дело.
Она открыла дверь. Рядом с ванной, пыхтя и сопя, сидел огромный бурый медведь с крохотными, словно бусинки, глазками. Айви долго упрекала его, охала, просила, толкала, даже шлепала, и наконец, подняв тяжелое тело, он медленно вышел.
– Пошел бы погулял, – сказала ему Айви. – Ох ты, ох ты, как стыдно! Сидишь тут, людям мешаешь!.. Вы его не бойтесь, миссис Стэддок. Он у нас смирный. Погладить себя даст. Иди, иди, поздоровайся!
Джейн нерешительно протянула руку, но мистер Бультитьюд был не в духе и прошел мимо. Шагах в десяти он тяжело сел на пол. Зазвенели чашки, ложечки, поднос, еще стоявшие на полу, и все, кто был на первом этаже, узнали, что медведь присел отдохнуть.
– А не опасно держать его в доме? – спросила Джейн.
– Миссис Стэддок, – торжественно сказала Айви, – если бы хозяин завел тигра, мы бы не боялись. Такой уж он со зверями. Да и с нами. Поговорит – и больше тебе никто и не нужен. Вот увидите.
– Не отнесете ли вы чай ко мне? – сказала Джейн и пошла в ванную.
– Хорошо, – сказала Айви Мэггс, стоя в открытых дверях. – Вы бы и при нем купаться могли… только большой он, совсем как человек… не знаю, пристойно ли…
Джейн попросила ее закрыть дверь.
– Ну, мойтесь на здоровье, – сказала Айви, не двигаясь.
– Спасибо, – сказала Джейн.
– У вас все есть? – спросила Айви.
– Спасибо, все, – сказала Джейн.
– Тогда я пойду, – сказала Айви, но снова обернулась. – Мы в кухне – и матушка, и я, и все.
– Миссис Димбл сейчас дома? – спросила Джейн.
– Мы ее матушкой зовем, – сказала Айви. – И вы зовите. Ничего, вы к нашим делам привыкнете. Не очень размывайтесь, чай остынет. И в ванну не лезьте, ранки не заживут. Ну, я пошла.
Когда Джейн помылась, поела, оделась и причесалась как можно тщательней, хотя зеркало и щетки оказались не очень хорошие, она пошла по дому туда, где были люди. В коридоре стояла ни с чем не сравнимая тишина – та самая, что стоит наверху в больших усадьбах зимним днем. Джейн дошла до развилки и услышала странный звук: поб‑поб‑поб‑поб. Взглянув направо, она увидела, что в конце другого коридора, у окна, мистер Бультитьюд, на задних лапах, задумчиво ударяет по большому мячу то одним кулаком, то другим. Она свернула налево и вышла на галерею, откуда лестница вела в большой холл, освещенный и дневным светом, и пламенем камина. Если спуститься туда, поняла она, и подняться снова, по другой лестнице, попадешь к хозяину. Отсюда была видна, хотя и в тени, та часть второго этажа, от нее веяло величием, и Джейн спустилась в холл почти на цыпочках, вспоминая впервые, что было с ней в синей комнате. Из холла она спустилась еще на две ступеньки, пошла по коридору мимо чучела в стеклянном футляре, мимо старинных часов и, ориентируясь на голоса, вышла в кухню.
В большом очаге горел огонь, освещая миссис Димбл, которая сидела в кресле и, по‑видимому, чистила овощи. Айви Мэггс и Камилла делали что‑то у плиты (должно быть, очагом не пользовались), а в других дверях стоял, вытирая руки, высокий полуседой человек. Вероятно, он только что вошел из сада.
– Идите к нам, Джейн, – радушно сказала миссис Димбл. – Сегодня мы не ждем от вас работы. Посидите тут с нами, поболтаем. Это мистер Макфи{90}, хотя сегодня не его день. Пускай он лучше сам представится.
Мистер Макфи вытер наконец руки, бережно повесил полотенце за дверью, подошел и не без учтивости поклонился. Джейн протянула ему руку. У него рука была большая, шершавая, а лицо – умное и худое.
– Рад вас видеть, миссис Стэддок, – сказал он.
– Не верьте ему, Джейн, – сказала миссис Димбл. – Он тут ваш первый враг. Снам вашим не верит.
– Миссис Димбл! – сказал Макфи. – Я неоднократно объяснял вам разницу между субъективным доверием и научной достоверностью. Первая относится к психологии…
– …а от второй просто жизни нет, – сказала миссис Димбл.
– Это неправда, миссис Стэддок, – сказал Макфи. – Я очень рад вам. Мои личные чувства никак не связаны с тем, что я требую строго научных опытов, которые подтвердили бы гипотезу относительно ваших снов.
– Конечно, – неуверенно, даже растерянно сказала Джейн, – вы имеете полное право на собственное мнение…
Женщины засмеялись, а Макфи ответил, перекрывая голосом смех:
– Миссис Стэддок, у меня нет мнений. Я устанавливаю факты. Если бы на свете было поменьше мнений, – он поморщился, – меньше бы говорили и печатали глупостей.
– А кто у нас больше всех говорит? – сказала Айви Мэггс. Джейн удивилась: Макфи не реагировал. Он вынул оловянную табакерку и взял понюшку табаку.
– Чего вы тут топчетесь? – спросила Айви Мэггс. – Сегодня день женский.
– Вы мне чаю не оставили? – спросил Макфи.
– Надо вовремя приходить, – сказала Айви, и Джейн подумала, что она говорит с ним точно так же, как с медведем.
– Занят был, – сказал Макфи, садясь к столу. – Полол сельдерей. Где‑где, а в огороде женщине не разобраться.
– Что такое «женский день»? – спросила Джейн.
– У нас нет слуг, – отвечала матушка Димбл, – мы сами все делаем. Один день – женщины, другой – мужчины. Простите? Нет, это очень разумно. Он считает, что мужчины и женщины не могут хозяйничать вместе, поссорятся. Конечно, мы в мужской день не слишком придираемся, но вообще все идет хорошо.
– С чего же им ссориться? – спросила Джейн.
– Разные методы, дорогая. Мужчина не может помогать. Сам он хозяйничать может, а помогать – нет. А если помогает, сердится.
– Сотрудничество разнополых лиц, – сказал Макфи, – затрудняет главным образом то, что женщины не употребляют существительных. Если вместе хозяйничают мужчины, один попросит: «Поставь эту миску в другую, побольше, которая стоит на верхней полке буфета». Женщина скажет: «Поставь вот это в то, вон туда». Если же вы спросите, куда именно, она ответит: «Ну, туда!» – и рассердится.
– Вот ваш чай, – сказала Айви Мэггс. – И пирога вам дам, хотя и не заслужили. А поедите, идите наверх, говорите про ваши существительные.
– Не про существительные, а при помощи существительных, – сказал Макфи, но она уже вышла.
Джейн воспользовалась этим, чтобы тихо сказать миссис Димбл:
– Миссис Мэггс тут совсем как дома.
– Она дома и есть, – отвечала матушка Димбл. – Ей больше негде жить.
– Вы хотите сказать, наш хозяин ее приютил?
– Вот именно. А почему вы спрашиваете?
– Ну… не знаю… Все же странно, когда она зовет вас матушкой. Надеюсь, я не сноб, но все‑таки…
– Вы забыли, он и нас приютил. Мы тут тоже из милости.
– Вы шутите?
– Ничуть. И мы и она живем здесь, потому что нам негде жить. Во всяком случае, нам с Айви. Сесил – дело другое.
– А он знает, что она так со всеми разговаривает?
– Дорогая, откуда мне знать, что знает он!
– Понимаете, он мне говорил, что равенство не так уж важно. А у него в доме… весьма демократические порядки.
– Должно быть, он говорил о духовном равенстве, – сказала матушка Димбл, – а вы ведь не считаете, что вы духовно выше Айви? Или же он говорил о браке.
– Вы понимаете его взгляды на брак?
– Дорогая, он очень мудрый человек. Но он – мужчина, да еще и неженатый. Когда он рассуждает о браке, мне все кажется, зачем столько умных слов, это ведь так просто, само собой понятно. Но многим молодым женщинам не вредно его послушать.
– Вы их не очень жалуете, миссис Димбл?..
– Да, может быть, я несправедлива. Нам было легче. Нас воспитывали на молитвеннике и на книжках со счастливым концом. Мы были готовы любить, чтить, повиноваться, и носили юбки, и танцевали вальс…
– Вальс такой красивый, – сказала Айви, которая уже принесла пирог, – такой старинный.
Тут открылась дверь и послышался голос:
– Если идешь, иди!
И в комнату впорхнула очень красивая галка. За нею вошел мистер Бультитьюд, за ним – Артур Деннистон.
– Сколько вам говорить, – сказала Айви Мэггс, – не водите вы его сюда, когда мы обед готовим!
Тем временем медведь, не догадываясь о ее недовольстве, пересек кухню (как он думал – никому не мешая) и уселся за креслом матушки Димбл.
– Доктор Димбл только что приехал, – сказал ей Артур, – он пошел наверх. Вас тоже там ждут, Макфи.
Марк спустился к завтраку в хорошем настроении. Все говорили о том, что бунт прошел прекрасно, и он с удовольствием прочитал в утренних газетах свои статьи. Еще приятней ему стало, когда он услышал, как их обсуждают Стил и Коссер. Они явно не знали, что статьи написаны заранее, и не подозревали, кто их написал. У него все шло в это утро как нельзя лучше. Еще до завтрака он перекинулся словом о будущем Эджстоу и с Фростом, и с Феей, и с самим Уизером. Все они считали, что правительство прислушается к голосу народа (выраженному в газетах) и поставит город хотя бы на время под надзор институтской полиции. Введут чрезвычайное положение, дадут кому‑нибудь полную власть. Больше всего подошел бы Феверстон. Как член парламента он представляет нацию, как сотрудник Брэктона – университет, как сотрудник института – институт. Словом, в нем слились воедино все стороны, которые иначе могли бы прийти в столкновение; статьи, которые Марк должен был написать об этом к вечеру, напишутся сами собой. Но и это не все. Из разговоров стало ясно, что есть и другая цель: в свое время, когда вражда к институту дойдет до апогея, Феверстоном можно пожертвовать. Конечно, говорилось это туманней и короче, но Марку было совершенно ясно, что Феверстон уже не в самом избранном кругу. Фея заметила: «Что с Дика взять, политик!..» Уизер, глубоко вздохнув, был вынужден признать, что дарования лорда Феверстона приносили больше плодов на ранней стадии его научного пути. Марк не собирался подсиживать его и даже не хотел, чтобы его подсидел кто‑нибудь другой; но все это было ему приятно. Приятно было и то, что он (как выражался он про себя) «вышел на Фроста». Он знал по опыту, что везде есть незаметный человек, на котором почти все держится, и было большой удачей даже узнать, кто это. Конечно, Марку не нравилась рыбья холодность Фроста и какая‑то излишняя правильность его черт, но каждое его слово (а говорил он мало) било в точку, и Марк наслаждался беседами с ним. Вообще, удовольствие от беседы все меньше зависело от приязни к собеседнику. Началось это, когда Марк стал своим среди прогрессистов; и он считал, что это свидетельствует о зрелости.