– Дело не в контейнере для пирога и не в цветном стекле, – сказала Розали. – Дело в нем.
Полли удивленно посмотрела на нее.
Розали засмеялась и покраснела.
– То есть я не имею в виду, что Нетти влюбилась в него без памяти. Ничего подобного. Хотя, когда я вчера догнала ее на улице, она выглядела немного ошарашенной. Он хорошо к ней отнесся, Полли. Вот и все. Честно и хорошо.
– Многие люди относятся к ней хорошо, – возразила Полли. – Алан из кожи вон лезет, а она все равно его стесняется.
– У нашего мистера Гонта свой подход к людям, – просто сказала Розали, и, словно в подтверждение ее слов, Нетти все‑таки повернула ручку и открыла дверь. Потом она замерла на пороге, теребя в руках зонтик, как будто на этом запасы ее решимости истощились. Полли была уверена, что сейчас она закроет дверь и убежит сломя голову. Ее руки, забыв про артрит, снова сжались в кулаки.
Давай, Нетти, входи. Пользуйся благоприятным моментом. Вернись в этот мир.
Тут Нетти улыбнулась – очевидно, кому‑то, кого не могли видеть ни Полли, ни Розали. Она опустила свое грозное оружие, зонтик… и вошла в магазин.
Дверь за ней закрылась. Полли повернулась к Розали и была очень тронута тем, что в глазах у Розали стояли слезы. Две женщины посмотрели друг на друга, кинулись друг другу в объятия и засмеялись.
– Так держать, Нетти! – сказала Розали.
– Два‑ноль в нашу пользу! – согласилась Полли, и солнце в ее душе засияло на добрых два часа раньше, чем в небе над Касл‑Роком.
Через пять минут Нетти Кобб уже сидела на одном из обитых плюшем стульев с высокой спинкой, расставленных Гонтом вдоль стены. Зонтик и сумочка валялись на полу. Гонт сидел рядом, держа ее руки в своих и глядя в ее нерешительные глаза. На прилавке рядом с коробкой от пирога стоял абажур из цветного стекла. Это была очень красивая вещь, и бостонские антиквары оценили бы ее долларов в триста, не меньше; а Нетти Кобб только что приобрела ее за десять долларов сорок центов – все деньги, бывшие у нее в кошельке. Но даже такая замечательная покупка была на время забыта, как зонтик и сумочка.
– Пустяк? – будто во сне, переспросила она и еще крепче вцепилась в руки мистера Гонта. Он ответил на ее пожатие, и у нее на лице промелькнула едва заметная улыбка удовольствия.
– Да, пустячок. Ничего особенного. Вы ведь знаете мистера Китона?
– Да, разумеется, – отозвалась Нетти. – И Рональда, и его сына, Дэнфорда. Я знаю обоих. Вы про которого?
– Про младшего, – сказал мистер Гонт, поглаживая ее ладонь. Ногти его больших пальцев были слегка желтоватыми и очень длинными. – Главу городской управы.
– За спиной его кличут Бастером, – хихикнула Нетти. Звук был резкий, слегка истеричный, но Лиланд Гонт вовсе не выглядел встревоженным. Наоборот. Казалось, что звуки не совсем нормального смеха Нетти доставляют ему удовольствие. – С самого детства.
– Я хочу, чтобы вы расплатились за абажур, подшутив над Бастером.
– Подшутив? – Нетти встревожилась.
Гонт улыбнулся:
– Милая, безобидная шутка. Он и не узнает, что это были вы. Он подумает на кого‑то другого.
– Да? – Нетти перевела взгляд на цветной абажур, и что‑то мелькнуло в ее глазах: жадность или, может, тоска пополам с удовольствием. – Ну…
– Все будет в порядке, Нетти. Никто не узнает… а у вас будет абажур.
Нетти заговорила медленно и задумчиво:
– Мой муж много раз подшучивал надо мной. Если теперь я сыграю над кем‑нибудь шутку, это может быть даже весело. – Она встревоженно посмотрела на Гонта. – Он ведь не пострадает? Я не хочу, чтобы он пострадал. Мой муж пострадал… из‑за меня… вы знаете.
– Нет, он ни капельки не пострадает, – мягко сказал Гонт, сжимая ее руки. – Можете не сомневаться. Вам нужно будет кое‑что положить в его доме.
– Но как я войду к нему…
– Вот.
Он положил ей на ладонь какую‑то штучку. Ключ. Нетти сжала его в руке.
– Когда? – спросила она. Ее блуждающий взгляд снова остановился на абажуре.
– Скоро. – Он отпустил ее руки и встал. – А сейчас, Нетти, давайте я вам упакую этот абажур. Миссис Мартин должна зайти посмотреть на вазы через… – Он взглянул на часы. – Боже, уже через пятнадцать минут! Но я еще успею сказать вам, как я рад, что вы все же решились зайти. В наши дни очень немногие люди понимают и ценят красоту цветного стекла – большинство просто дельцы с кассовыми аппаратами вместо сердца.
Нетти тоже поднялась на ноги. Она смотрела на абажур влюбленными глазами. Судорожная нервозность, с которой она приближалась к магазину, исчезла без следа.
– Какой он красивый, правда?
– Да, – тепло согласился мистер Гонт. – Я просто не могу выразить… как я счастлив от того, что эта вещь попадет в хорошие руки, в хороший дом, место, где ее будут не просто протирать по пятницам и когда‑нибудь обязательно разобьют из‑за обычного небрежения, а осколки без всякого сожаления выбросят в мусор.
– Я никогда так не сделаю! – вскрикнула Нетти.
– Я знаю, знаю, – успокоил ее мистер Гонт. – В этом все ваше обаяние, Нетишия.
Нетти изумленно уставилась на него:
– Откуда вы знаете мое имя?
– Это моя особенность. Я никогда не забываю имен и лиц.
Он зашел за занавеску и вскоре вернулся с куском белого картона и ворохом упаковочной бумаги. Положил бумагу рядом с контейнером Полли (бумага тут же начала расправляться, с таинственным шорохом и треском превращаясь в некое подобие гигантского корсета), он сложил из картона коробку точно по размеру абажура.
– Я знаю, что лучше вас за этой вещицей никто не присмотрит. Поэтому я вам ее и продал.
– Правда? А я думала… мистер Китон… и эта шутка…
– Нет, нет, нет! – сказал мистер Гонт с мягким смехом. – Эту шутку может сыграть кто угодно! Люди любят подшучивать друг над другом! А вот свести вместе вещи и людей, которые в них нуждаются и будут любить их и холить… это, как говорится, другой компот. Иногда, Нетишия, мне кажется, что на самом деле я продаю счастье… как вы думаете?
– Может быть, – честно сказала Нетти. – Я знаю одно: меня вы точно сделали счастливой, мистер Гонт. Очень счастливой.
Он расплылся в широченной улыбке, обнажившей неровные, наползающие друг на друга зубы.
– Замечательно! Просто отлично! – Мистер Гонт запихнул в коробку оберточную бумагу, аккуратно уложил абажур в эту хрустящую белизну и закрыл коробку. – Вот и готово! Еще один довольный покупатель нашел свою нужную вещь.
Он вручил Нетти коробку. Когда их пальцы соприкоснулись, она невольно вздрогнула от отвращения, хотя пару минут назад сама сжимала их с такой силой – и даже пылом. Но тот эпизод уже начал стираться из памяти. Мистер Гонт поставил контейнер для пирога поверх белой коробки. Из него торчала какая‑то бумажка.
– А это что?
– Записка вашей хозяйке, – ответил Гонт.
Нетти встревожилась:
– Там что‑нибудь про меня?
– Святые угодники, нет, конечно! – засмеялся Гонт, и она чуть расслабилась. Его смех отметал любое сопротивление и недоверие. – Храните свой абажур, Нетишия, и заходите еще.
– Да, конечно, – сказала Нетти, и это было ответом на оба пожелания, но в глубине души (в этом хранилище тайн и секретов, где нужды и страхи толпятся, пихаясь локтями, как пассажиры в переполненном вагоне метро) она знала, что, даже если она и зайдет сюда еще раз, все равно она больше уже ничего здесь не купит.
Ну и что с того? Абажур был просто шикарным, она давно о таком мечтала, как раз такого ей и не хватало для полноты ее скромной коллекции. Она подумала, стоит ли рассказать мистеру Гонту, что ее муж мог бы жить до сих пор, если бы четырнадцать лет назад не разбил абажур из цветного стекла, очень похожий на этот. И это было последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. За годы совместной жизни он столько раз избивал ее, причем нередко дело заканчивалось переломами, однако она его не убивала. Но когда он разбил абажур – отобрал у нее то единственное, что ей было по‑настоящему нужно, – она в ответ отобрала у него жизнь.
Она решила, что ей не надо ничего говорить мистеру Гонту.
Такие люди, как он, сами все знают и понимают.
– Полли, Полли, она выходит!
Полли оставила портняжный манекен, на котором медленно и осторожно подрубала подол платья, и поспешила к окну. Из «Нужных вещей» вышла Нетти, нагруженная, как говорят, под завязку. На локте у нее висела сумочка, под мышкой был зажат зонтик, а в руках она несла какую‑то белую коробку, на которой балансировал контейнер для пирога.
– Пойду помогу ей, – сказала Розали.
– Нет. – Полли мягко удержала ее за локоть. – Лучше не надо. Она от этого лишь засмущается.
Они наблюдали за тем, как Нетти идет по улице. Она больше не семенила: скорее – плыла.
Нет, подумала Полли, даже не так. Не плыла, а… парила.
У нее в голове что‑то щелкнуло, и из каких‑то перекрестных ассоциаций родилась мысль, которая заставила Полли прыснуть со смеху.
Розали взглянула на нее, удивленно приподняв бровь.
– Ты чего?
– Ты посмотри на ее лицо, – сказала Полли, глядя, как Нетти медленно и мечтательно переходит Линден‑стрит.
– А что у нее с лицом?
– Она похожа на женщину, которая только что переспала с мужчиной… и испытала как минимум три оргазма.
Розали слегка покраснела, еще раз взглянула на Полли и тоже засмеялась. Подруги повисли друг на друге, чуть ли не рыдая от смеха.
– Боже, – выдохнул Алан Пангборн с порога. – Дамы хохочут, а ведь еще нет и двенадцати. Не рановато ли для шампанского?
– Четыре! – заходясь смехом, выдавила Розали. Слезы текли у нее по щекам. – Не три, а четыре!
И они снова взорвались хохотом, держась за руки и повизгивая, уже не в силах смеяться, но не в силах и остановиться. Алан же только смотрел на них и озадаченно улыбался.
Норрис Риджвик явился в офис шерифа за десять минут до того, как фабричный свисток известил город о наступлении полудня. Он был в гражданском. На этой неделе его дежурство приходилось на смену с двенадцати дня до девяти вечера – его любимое время. Пусть кто‑то другой занимается всей той грязью, которая иногда вываливается на улицы города после закрытия баров в час ночи. Он может с этим справляться, и справлялся уже не раз, но ему всегда было противно до рвоты. Его иной раз и вправду рвало, даже если жертвы ночных происшествий держались на ногах, болтались вокруг и орали, что не станут они дышать в эту говенную трубочку и что они знают свои права. Просто у Норриса был слабый желудок. Шейла Брайхем любила дразнить его – говорила, что он похож на Энди, помощника шерифа из сериала «Твин Пикс», – однако Норрис знал, что это не так. Энди рыдал, когда видел мертвецов. Норрис не плакал. Вместо этого он блевал на них. То есть не то чтобы прямо на них, а где‑нибудь в сторонке. Но однажды он чуть было и вправду не облевал Гомера Гамаша, когда нашел его в канаве около кладбища забитым до смерти его же собственным протезом.
Норрис взглянул на расписание дежурств, увидел, что Энди Клаттербак и Джон Лапуант уехали на патрулирование, потом быстренько просмотрел бумажки на доске объявлений. Для него сообщений не было, и это он тоже любил. В качестве удачного завершения – по крайней мере начала дежурства – из химчистки пришла его сменная униформа… как и было обещано. То есть ему не придется тащиться домой, чтобы переодеться.
К пластиковому пакету из химчистки была приколота записка: «Эй, Барни, ты мне должен пять долларов и четвертак. В этот раз просьба меня не накалывать, иначе к закату ты станешь мудрее и печальнее». Подписано: Клат.
Даже фамильярное обращение в записке не испортило его хорошего настроения. Шейла Брайхем была единственным человеком в офисе шерифа Касл‑Рока, считавшим Норриса похожим на персонажа «Твин Пикса» (Норрис не сомневался, что она была также единственной в отделении, кроме него самого, кто смотрел этот сериал). Остальные помощники шерифа – Джон Лапуант, Сит Томас, Энди Клаттербак – называли его Барни, по имени персонажа Дона Ноттса в старом «Шоу Энди Гриффина». Иногда это его раздражало. Иногда, но не сегодня. Четыре дня спокойного дневного дежурства, потом три дня отдыха. Удачная неделя. Жизнь таки бывает приятной.
Он достал из бумажника две купюры – пятерку и доллар – и положил на стол Клата.
«Вот, Клат, погуляй за мое здоровье», – написал он на обороте бланка ежедневного рапорта, размашисто подписался и положил бумажку с деньгами. Потом взял пакет с формой и направился в туалет. Переодеваясь, он что‑то насвистывал, потом посмотрелся в зеркало и угрожающе сдвинул брови. Карающая Длань Закона как она есть. Сегодня злоумышленникам‑злодеям из Касл‑Рока лучше поостеречься, иначе…
Норрис уловил какое‑то движение в зеркале, но прежде чем он успел обернуться, его схватили, развернули и швырнули в стену за писсуарами. Его голова стукнулась о стену, фуражка слетела, и перед ним предстало круглое, красное от ярости лицо Дэнфорда Китона.
– Ты соображаешь, что делаешь, Риджвик? – спросил тот.
Норрис успел забыть про квитанцию, которую он вчера вечером подсунул под дворник машины Китона. Теперь Бастер освежил ему память.
– Отстань от меня! – закричал он, стараясь, чтобы его голос звучал твердо и возмущенно, но получился какой‑то жалкий всхлип. От испуга или от злобы – или от того и другого, вот как сейчас, – Норрис всегда краснел, как девчонка. Он почувствовал, что щеки уже начинают гореть.
Китон, который был выше Норриса на пять дюймов и тяжелее фунтов на сорок, хорошенько встряхнул помощника шерифа и отпустил. Потом достал из кармана квитанцию и заорал, размахивая ею перед носом у Норриса:
– Твое имя на этой хреновине или нет?
Как будто Норрис пытался это отрицать.
Норрис Риджвик прекрасно знал, что это была его подпись – пусть факсимильная, но его, – и квитанция была вырвана из его штрафной книжки.
– Ты опять припарковался на месте для инвалидов, – сказал он, отходя от стены и потирая затылок. Черт его подери, шишка будет здоровенная. Первоначальный испуг (а Бастер чуть душу из него не вытряс, чего скрывать) потихонечку проходил. Злость же, напротив, набирала обороты.
– На каком месте?
– На месте, предназначенном для людей с физическими недостатками! – выкрикнул Норрис. К тому же меня Алан попросил выписать эту квитанцию, хотел он добавить, но все же сдержался. Зачем давать этой жирной свинье лишний повод наехать на хорошего человека? – Тебя же предупреждали, Ба… Дэнфорд, и ты это знаешь.
– Как ты меня назвал? – зловеще переспросил Дэнфорд Китон. Красные пятна расцвели на его щеках.
– Это официальный штраф, – проигнорировал Норрис последнюю фразу. – И, как я понимаю, лучше его заплатить. И тебе еще повезло, что я не подам на тебя в суд за нападение на офицера полиции.
Дэнфорд расхохотался. Эхо заметалось в кафельных стенах.
– Я что‑то не вижу тут офицера полиции, – сказал он. – Я вижу тощий кусок дерьма, вылепленный в форме телячьей отбивной.
Норрис нагнулся и поднял фуражку. Внутри у него все кипело от страха – Дэнфорд Китон опасный враг – и от злости, которая переходила в ярость. У него дрожали руки. Но он все же сумел аккуратно надеть фуражку и отцентрировать, как полагается.
– Разбирайся с Аланом, если хочешь…
– Я с тобой разберусь!
– А я с тобой разговаривать не намерен. Либо ты платишь штраф в течение тридцати дней, Дэнфорд, либо нам придется тебя арестовать. – Норрис вытянулся во все свои пять футов шесть дюймов и добавил: – Мы знаем, где тебя искать.
Он направился к выходу. Китон, лицо которого напоминало теперь заход солнца в зоне ядерного поражения, шагнул вперед, чтобы встать у него на пути. Норрис остановился и предупреждающе поднял руку.
– Если ты меня тронешь, я упеку тебя в камеру. Слово офицера.
– Ну все, – странным, совершенно без интонаций голосом произнес Китон. – Ну все! Ты уволен. Снимай форму и начинай искать другую ра…
– Нет, – произнес твердый голос у них за спиной. Они растерянно обернулись. В дверях туалета стоял Алан Пангборн.
Китон сжал кулаки.
– Не лезь в это дело.
Алан вошел. Дверь тихонько закрылась за ним.
– Нет, – повторил он. – Это я попросил Норриса выписать штраф. И еще я сказал ему, что прощу тебе этот штраф еще до собрания по ассигнованиям. И потом, штраф‑то смешной. Всего на пять долларов, Дэн. Что на тебя нашло?
В голосе Алана чувствовалось удивление. Он действительно был удивлен и озадачен. Бастер и в лучшие времена не был милашкой и славным парнем, но чтобы такое … это был перебор даже для него. С конца этого лета Китон пребывал в состоянии тихой злости, всегда готовой прорваться вспышками ярости. Впечатление было такое, что он ходит на грани срыва. Иногда это чувствовалось в его голосе – Алан не раз замечал это во время собраний, – и у него в глазах иногда появлялось выражение загнанного зверя. Он часто задумывался, может быть, Китон болен. Вот и сейчас он задумался… но решил пока не забивать себе голову. Сейчас ему надо было как можно скорее разобраться с этой довольно паршивенькой ситуацией.
– Ничего на меня не нашло, – натянуто проговорил Китон и пригладил волосы. Норрис не без удовлетворения заметил, что у Китона тоже дрожат руки. – Я просто чертовски устал от таких вот самодовольных придурков… Я пытаюсь хоть что‑нибудь сделать для этого города… Черт, я уже столько сделал для этого города… И я устал от того, что меня постоянно травят… – Он умолк на секунду, сглотнул слюну и снова взорвался: – Он назвал меня Бастером. Ты же знаешь, как меня это бесит!
– Он извинится, – успокоил его Алан. – Ведь ты извинишься, Норрис?
– Я не знаю, что сделаю, – сказал Норрис. Его голос дрожал, сердце сжималось, но он по‑прежнему был очень зол. – Я знаю, что он этого не любит, но дело в том, что он меня ошарашил. Я просто стоял, смотрел в зеркало, поправлял галстук, а он схватил меня со спины и швырнул об стену. Я хорошо приложился головой. Господи, Алан, я мог такого наговорить… я сам не помню, что я говорил.
Алан перевел взгляд на Китона:
– Это правда?
Китон опустил глаза.
– Я был просто взбешен, – сказал он, и Алану показалось, что Бастер был близок к раскаянию, насколько это вообще возможно для людей его типа. Он быстро взглянул на Норриса. Похоже, что Норрис тоже это почувствовал. И это было хорошим признаком; это был большой шаг вперед к разминированию этой бомбы‑вонючки. Алан слегка расслабился.
– Можем мы считать этот маленький инцидент исчерпанным? – спросил он обоих. – Примем к сведению свои ошибки, чтобы больше их не повторять, и тихо‑мирно разойдемся?
– Я согласен, – помедлив секунду, ответил Норрис. Он был тщедушным и тощим, имел дурную привычку оставлять полупустые банки с лимонадом в патрульной машине, его отчеты были форменным безобразием… но сердце у него было доброе. Алан был тронут. Сейчас Риджвик отступал вовсе не потому, что боялся Китона. И если толстый глава городской управы думал, что его здесь боятся, то он очень сильно ошибался. – Прости, что я назвал тебя Бастером, – сказал Норрис. – Я был не прав. – На самом деле он вовсе не считал себя неправым, но сейчас эта маленькая ложь вовсе не повредит.
Алан взглянул на Китона.
– Дэнфорд?
– Ладно, забудем.
Китон произнес это таким преувеличенно великодушным тоном, что Алан снова почувствовал, как в нем закипает яростная неприязнь к этому человеку. Голос, запрятанный где‑то в глубинах мозга, голос примитивного подсознания, высказался предельно ясно: Почему бы тебе не поиметь разрыв сердца, Бастер? Может, окажешь нам всем услугу и наконец сдохнешь?
– Вот и славно, – сказал Алан. – Договорились…
– Если, – поднял палец Китон.
Алан удивленно приподнял бровь.
– Если – что?
– Если мы что‑то придумаем с этой квитанцией. – Он протянул ее Алану, держа двумя пальцами, будто это была тряпка, которой только что вытерли какую‑то подозрительную жидкость.
Алан вздохнул:
– Дэнфорд, зайди ко мне в кабинет. Мы это обсудим. – Он посмотрел на Норриса. – У тебя сейчас дежурство?
– Да, – ответил Норрис. Он все еще злился. Хорошее настроение улетучилось, скорее всего – на весь день. И кто виноват? Эта жирная свинья! А Алан простит ему штраф. Он все понимал – политика, – но приятного в этом было мало.
– Ты пока в офисе? – спросил Алан. Сказать: «Хочешь переговорить со мной?» – при зыркающем на обоих Китоне он не мог.
– Нет, – сказал Норрис. – Надо кое‑кого увидеть и кое‑куда съездить. Поговорим позже, Алан. – Он вышел из туалета, не глядя протиснувшись между Китоном и дверью. Норрис не знал, что Китону пришлось приложить громадные, почти титанические усилия, чтобы сдержаться и не наподдать ему ногой под зад.
Алан рассматривал свое отражение в зеркале, дожидаясь, пока Норрис не отойдет подальше, а Китон неприязненно смотрел ему вслед. Потом шериф вышел в коридор, увлекая за собой Китона.
В одном из двух кресел напротив его кабинета сидел маленький аккуратный человечек в белом костюме и нарочито внимательно читал большую книгу в кожаном переплете – Библию. У Алана упало сердце. Он очень надеялся, что инцидент в туалете исчерпал лимит гадостей на сегодняшнее утро – через две‑три минуты наступит полдень, так что он имел все основания на это надеяться, – но все надежды рассыпались прахом.
Преподобный Уильям Роуз закрыл свою Библию (почти такую же белую, как и его костюм) и вскочил на ноги.
– Шериф… э… Пангборн. – Преподобный отец Роуз был одним из тех дремучих баптистов, которые во время эмоционального напряжения начинают заикаться, бекать и мекать. – Можно мне с вами переговорить?
– Дайте мне пять минут, преподобный отец. Мне нужно закончить одно небольшое дело.
– Это чрезвычайно… э… важно.
Не сомневаюсь, подумал Алан.
– И это тоже. Пять минут.
Он открыл дверь и чуть ли не втолкал Китона в кабинет, прежде чем преподобный Вилли, как любил называть его отец Брайхем, успел еще что‑то сказать.
– Опять эта «Ночь в казино», – сказал Китон, когда Алан закрыл за ними дверь. – Помяни мое слово, он из‑за этого и приперся. Отец Джон Брайхем – дубовый ирландец, но я все равно предпочитаю его этому скользкому типчику. Роуз – просто высокомерный урод.
Алан подумал: Чья бы корова мычала…
– Присаживайся, Дэнфорд.
Китон сел. Алан обошел свой стол, взял штрафную квитанцию, разорвал на мелкие кусочки и выбросил в мусорную корзину.
– Вот. Теперь ты доволен?
– Вполне. – Китон поднялся, чтобы уйти.
– Подожди минуточку.
Кустистые брови Китона сдвинулись, так что снизу его высокого, розового, как у младенца, лба образовалось подобие грозовой тучи.
– Пожалуйста, – добавил Алан, садясь в кресло. Он безотчетно сплел пальцы и попытался изобразить черного дрозда, но вовремя спохватился и положил руки на стол. – На следующей неделе у нас будет собрание. Будем обсуждать бюджет на февраль… – начал Алан.
– Твоя правда, – подтвердил Китон.
– …и тут дело не столько в финансах, сколько в политике, – продолжал Алан. – Я это знаю, и ты это знаешь. Я только что, у тебя на глазах разорвал штрафную квитанцию, выписанную по всем правилам. Разорвал из политических соображений.
Китон бледно улыбнулся:
– Ты достаточно долго живешь в этом городе, и ты знаешь, как тут делаются дела, Алан. Рука руку моет.
Алан облокотился на спинку кресла, которое издало серию протестующих скрипов и щелчков – эти звуки часто снились ему после длинных тяжелых дней. Как раз таких, каким обещал быть сегодняшний день.
– Да, – сказал он. – Рука руку моет. Но до определенных пределов.
Китон снова насупился:
– Что это значит?
– Это значит, что всему есть предел. Даже в маленьких городах, где все друг на друге повязаны. В какой‑то момент политика кончается. Наверное, нужно тебе напомнить, что я не назначен на эту должность городским советом. Меня выбрали горожане. Наши избиратели. И избрали они меня для того, чтобы я их защищал, охранял и поддерживал правопорядок в городе. Я присягнул. То есть дал клятву. И я сделаю все, чтобы ее сдержать.
– Ты что, угрожаешь мне? Потому что если ты мне угрожаешь…
И тут взревел фабричный гудок. В помещении он звучал приглушенно, но Дэнфорд Китон все равно подскочил как ужаленный. Его глаза на мгновение широко распахнулись, а руки намертво вцепились в стул, на котором он сидел.
Алан опять удивился. Он же весь возбужден, как кобыла в течке. Что с ним такое?
Впервые у него появилась мысль, что у мистера Дэнфорда Китона – главы городской управы Касл‑Рока еще с тех времен, когда сам Алан даже не слышал об этом городке, – рыльце может быть в пушку. По самые уши.
– Я тебе не угрожаю, – сказал он спокойно.
Китон немного расслабился, но все же не до конца… как будто он опасался, что гудок вновь пропоет свою песню, чтобы выставить его в дураках.
– Вот и хорошо, потому что дело не только в деньгах. Городская управа вместе с тремя окружными уполномоченными согласовывает наем – и увольнение – помощников шерифа. Плюс еще уйма всяких согласований, о которых, надеюсь, мне нет нужды тебе напоминать.
– Это всего лишь формальность.
– Так было раньше, – согласился Китон. Потом достал из внутреннего кармана сигару «Руа‑Тан» и стал разминать ее между пальцами, хрустя целлофаном.
И кто кому теперь угрожает? – подумал Алан, но вслух этого не сказал. Он просто откинулся на спинку кресла и пристально посмотрел на Китона. Китон выдержал этот взгляд всего пару секунд и снова уставился на сигару, продолжая шуршать упаковкой.
– Если ты еще раз поставишь машину на месте для инвалидов, я сам тебя оштрафую, и эта квитанция не полетит в мусорную корзину, – сказал Алан. – И если ты еще раз поднимешь руку на кого‑нибудь из моих помощников, я предъявлю тебе обвинение в нападении на сотрудника при исполнении. И это произойдет вне зависимости от того, сколько так называемых согласований мне требуется от управы. Потому что политика тут уже не действует. Ты это понимаешь?
Китон долго не отвечал. Он сосредоточенно разглядывал сигару, словно медитируя. Потом он поднял глаза, превратившиеся в холодные маленькие стекляшки.
– Если ты хочешь проверить, насколько я крут, можешь давить дальше.
На лице Китона читалась неприкрытая злость, но Алану показалось, что там было еще кое‑что. Например, страх. Или ему это действительно показалось? Алан не был уверен, но это было не важно. Важно было другое: то, чего так боялся Китон. А он явно чего‑то боялся.
– Ты понимаешь? – повторил он.
– Да. – Китон рывком содрал упаковку с сигары и швырнул ее на пол. – А ты меня понял? – спросил он с сигарой в зубах.
Алан подался вперед и серьезно посмотрел на Китона:
– Я понял, что ты говоришь, но черт меня подери, если я понимаю, что ты делаешь, Дэнфорд. Мы с тобой никогда не были лучшими друзьями…
– Это уж точно, – заявил Китон и откусил кончик сигары.
Секунду‑другую Алан думал, что он выплюнет его на пол, и был готов закрыть на это глаза – политика‑политика, – но Китон выплюнул его на ладонь и положил в девственно‑чистую пепельницу, стоявшую на столе. Одинокий кусочек сигары был похож на крохотный образец собачьего дерьма.
– Но у нас всегда были нормальные рабочие отношения. И вот теперь между нами, похоже, возникло какое‑то недоразумение. Что‑то не так? Если да и я могу чем‑то помочь…
– Все в порядке. – Китон вскочил на ноги. Он опять разъярился, вскипел. Алан чуть ли не воочию видел струи пара, бьющие у него из ушей. – Я просто устал от этой постоянной… травли.
Он использовал это слово уже второй раз. И уже второй раз Алан нашел его странным и неуместным. На самом деле весь их разговор был странным и неуместным. И явно не совсем нормальным.
– Ну ладно, ты знаешь, где меня найти, – сказал Алан.
– Ну уж конечно, – бросил Китон, направляясь к двери.
– И пожалуйста, Дэнфорд. Не забывай о стоянке для инвалидов.
– На хрен эту стоянку! – выругался Китон и захлопнул дверь.
Алан еще долго сидел за столом, озадаченно глядя на закрытую дверь. Потом он встал, обошел стол, подобрал с пола смятый пакетик из‑под сигары, бросил его в мусорную корзину и открыл дверь, чтобы пригласить преподобного Парохода Вилли.
– Мистер Китон выглядел очень расстроенным, – сказал преподобный Роуз. Он бережно усадил себя в кресло, только что освобожденное главой городской управы, с отвращением посмотрел на кончик сигары в пепельнице и уложил свою белую Библию на тощие колени.
– В следующем месяце у них запланировано много встреч и совещаний, – неопределенно ответил Алан. – На всю управу ложится большая нагрузка.
– Да, – согласился преподобный Роуз. – Как сказал нам Иисус: отдай Цезарю цезарево, а Богу – богово.
– Ага, – уныло пробормотал Алан. Ему вдруг захотелось курить. Что‑нибудь очень крепкое, вроде «Лаки Страйк» или «Пэлл‑Мэлла», под завязку набитое смолами и никотином. – Чем я обязан вашему визиту, преподобный… Роуз? – Он ужаснулся, поймав себя на том, что только что чуть не назвал святого отца преподобным Вилли.