Холмистые предгорья Заилийского Алатау разукрасились белыми и лиловыми мальвами, осотом, татарником, кое‑где желтеет молочай. Иногда под его зонтиком‑цветком все черно: это обосновались тли. Им хорошо и в тени, и в тепле. Возле тлей как всегда крутится компания разнородных насекомых. Муравьи среди них самые многочисленные и главные. Они – хозяева, доят тлей, охраняют их. В сторонке сидят цветистые жуки‑коровки, высматривают тлей, отбившихся от стада и оставшихся без охраны. Медлительные личинки мух‑сирфид хозяйничают в самом загоне, пожирают тлей. Муравьи их не замечают, не видят. Сирфид спасают очень медлительные движения и, наверное, нейтральный или даже тлёвый запах.
На одном цветке тлями завладели черные муравьи. Я всматриваюсь в них и не могу узнать, к какому они относятся виду. По размерам будто формики фуска, но не похожи на них. Под лупой узнаю черных лазиусов. Но почему же они такие крупные? Никогда не встречались такие рослые рабочие этого вида. Может быть, это другой вид? Придется дознаться, в чем дело.
Нелегко проследить, где жилище великанов‑доильщиков. Да и муравьи не торопятся, не спеша доят тлей. Мое же терпение на исходе. Наконец, самый большебрюхий пополз вниз. Путь его тянется мучительно долго и следить за ним тяжело. В переплетении дремучих трав маленький муравей как иголка в стогу сена. Наконец, кончились мои мучения. Возле большого камня бугор голой земли – здесь муравейник и конец пути.
Но в муравейнике я вижу самых обыкновенных черных лазиусов. Тогда я догадываюсь, в чем дело. Черный лазиус, небольшой муравей, высылает на сбор сладких выделений самых крупных рабочих. Очевидно, мелкие не подходят для этой цели. Тогда я вспоминаю Алтай. Там маленькую тлю на осоте обслуживали маленькие рыжие лесные муравьи. Получается, что каждый вид муравьев поступает по‑разному: крупные муравьи шлют к своим коровушкам мелких доильщиков, мелкие – крупных. Иначе нельзя. Приходится приноравливаться к тлям, а то не дадут молочка, у них свои капризы!
Тетрамориусы
Маленький, черный, большеголовый. Живет и в пустынях, и в предгорьях, и в горах. Всюду многочислен. Совершенно бесстрашен и часто нападает на соседей. Многояден и питается как растительной, так и животной пищей. Гнезда делает в земле. Нередко отдельные семьи объединяются в колонии. Очень плодовит.
Междоусобица
Два муравейничка крошечных муравьев тетрамориусов разделяла глухая дорога. Вокруг лес, добычи в нем мало. И все же неугомонные создания провели через дорогу тропинку и повалили по ней на бой с соседями. Обороняющиеся всполошились и выступили навстречу налетчикам. Вскоре возле муравейника разыгралась настоящая бойня, а на светлой почве дороги даже издали хорошо видно большое темное пятно копошащихся воинов.
Во вспыхнувшей бойне принимали участие и молодые коричневые муравьи с неокрепшими покровами и старые, почти черные, с твердой броней, и бывалые разведчики‑солдаты. Все смешались в одну массу.
Драка началась рано утром и с наступлением жары должна была прекратиться. Но сегодня из‑за гор поползли облака, повеяло сыростью и прохладой. События же приняли неожиданный оборот – и нападающим не повезло. Гнездо обороняющихся было более многочисленным и сильным. Поэтому вскоре налетчики были оттеснены, а масса борющихся, оставляя после себя кучки трупов, стала медленно продвигаться через дорогу к тем, кто затеял эту баталию. Вот уже передовые воины появились у входа муравейника зачинщиков. Инициатива оказалась на стороне правых, война перешла на чужую территорию.
Наступил вечер. Тучи стали еще темнее. Лес загудел от ветра. Порывы его налетали на поле сражения и уносили вместе с пылью трупы погибших воинов. Здоровые и те, кто еще был жив, с трудом удерживались за землю цепкими ногами. Трудно сказать, что умерило пыл драчунов, но постепенно их стало меньше, и в наступившей темноте все быстро закончилось. Почему была затеяна междоусобица, какой толк во взаимном уничтожении?
И в другом месте то же происшествие. Здесь жители муравейника сбились плотной кучкой, копошатся встревоженно.
Обычно подобные скопища возникают или при нападении на врагов или во время обороны от захватчиков. Но здесь нет сражающихся, нет и трупов погибших воинов, а просто так толкаются.
Всматриваюсь через лупу в муравьев. Все дело, оказывается, в двух чужаках. Они забрели сюда, давно пойманы, распялены и казнены. Их появление вызвало большую тревогу, мобилизацию внимания и подозрительности. Муравьи еще ощупывают друг друга, иногда по ошибке хватают собрата, слегка терзают, прежде чем разберутся, ищут лихорадочно, нет ли еще кого‑либо, пробравшегося в их среду.
А может быть, эти двое, растерзанные, не простые муравьи, а особенные, разведчики, и пришли сюда не случайно. Их появление – признак предстоящего сражения. Ведь муравьи тетрамориусы очень часто затевают массовые битвы с соседями.
Разделка туши
Асфальтовое шоссе сжато с обеих сторон высокими тополями, по нему беспрерывно мчатся машины. А в тополевой аллее неумолчный гомон воробьев.
Мы остановились в тени тополевой аллеи, чтобы сменить колесо, вынуть проколотую камеру и завулканизировать ее. Пока этими несложными и, увы, неизбежными хлопотами автомобильных путешествий поглощены мои помощники, я брожу по придорожному леску в надежде увидеть что‑либо интересное. Но поиски напрасны. Громадная армия пернатых уничтожила вокруг решительно всех насекомых. Неудача меня обескураживает и я даю зарок больше не останавливаться там, где нашла приют колония воробьев. Но, как всегда бывает, насекомые все же находятся. Сперва на светлой почве я вижу множество темных крупинок и, приглядевшись, с удивлением узнаю в них помет гусениц. Потом замечаю и прогрызенные листья и кое‑где отставших от своих сверстников толстых гусениц, а на земле, на траве – белоснежных бабочек. Это ивовые волнянки – стилпнотиа салицис. Бабочки сверкают блестящим белым одеянием, у них узкие черные колечки на ногах и большие черные глаза. У самок черные тоненькие, как ниточка, усики, у самцов усики широкие, нежно‑перистые, заботливо спрятанные под крылья.
Но дела у бабочек плохи. Самки большие, грузные, с тяжелым раздувшимся брюшком, плохие летуньи. Упав на землю, они не в силах подняться: на них тотчас нападают муравьи тетрамориусы. И какое они устраивают возле добычи пиршество! Муравьи будто давно ожидали бабочек, все поднялись наверх, заняты до предела, трудятся. Они невзыскательны, им все идет в пищу.
И что поразительнее всего, в этой поспешной заготовке провианта соблюдается строгая последовательность, насекомые трудятся ловко и споро. Я перехожу от одной лежащей на земле бабочки к другой и всюду вижу одно и то же. Вначале на боках брюшка самок муравьи снимают густые белые чешуйки, обнажая между перепонками нежную и тонкую просвечивающую зеленью кожу. Потом кожу прогрызают – и доступ к провианту открыт. Тщательно выпивается кровь, снимаются мышцы, остатки тканей, пока не показываются нежные зеленые, круглые, как шарики, яйца. Все брюшко самки набито зелеными яйцами.
Тетрамориусы – жители этой тополевой аллеи, каждый год занимаются промыслом бабочек‑неудачниц. Старики, показывая пример молодежи, разделывают тушу как заправские мясники.
Жаль, что нет времени еще понаблюдать за работой тетрамориусов. Машина налажена, пора садиться за руль: путь еще долог...
Нападение
На лесном кордоне я поселился в пустующем домике. Он был недавно побелен, покрашен и выглядел очень нарядным. В одиночестве легко работалось. Впрочем, я был не один. Вскоре на полу появились крошечные муравьи тетрамориусы. Из муравьев, обитающих в Семиречье, они, пожалуй, одни проникают в жилище человека и иногда становятся его завсегдатаями. Не заметил я их сразу и допустил оплошность, оставив крошки еды и банку из‑под мясных консервов. Обычно этот муравей, разведав еду, мобилизует громадные полчища, и тогда прощай покой!
Вскоре по карнизу пола протянулась настоящая процессия, множество муравьев стало деловито сновать по всему домику. Они забирались всюду: в рюкзак с продуктами, в полевую сумку, в чайник с водой. От них не было спасения. Не давали они и спокойно спать ночью. Муравьи грозили выселить меня из домика. И тогда я задумал расправиться с маленькими мучителями. Скрепя сердце (все же жаль крошечных и таких деятельных созданий), я стал давить непрошеных посетителей. Вскоре добрая сотня трупов усеяла пол. Многие корчились в предсмертных судорогах. Пострадавших муравьев внимательно ощупывали усиками здоровые. В это время, как мне казалось, что‑то происходило в их крошечных головках.
Раздольная жизнь
Таких трав, таких цветов давно не было в горах Заилийского Алатау. Необычно обильные осадки весной и летом 1969 года помогли развиться пышной растительности. Всюду синеет мышиный горошек, свечками пламенеют коровяки, склоны гор заняты василистниками, сверкают желтые и белые цветы шиповника.
В густой траве беда муравьям: солнечное тепло не доходит до земли, не согревает куколок, личинок, яичек. А они без тепла хиреют, отстают в развитии. Нет муравьям полного счастья. В годы, бедные травами, мало пищи. Сейчас много пищи, но нет тепла, поэтому все, кто может, переселяются, занимают участки, оставшиеся голыми.
Проще всех решили проблему тетрамориусы. Они не особенно привязаны к своей территории. Вот и сейчас заняли лесную дорогу, обосновались на ней, нарыли новых ходов, всюду видны холмики земли. Здесь солнца хоть отбавляй, а в придорожных зарослях масса поживы.
Что‑то произошло неладное с черными слизнями. Медлительные тихони заболели, стали еще более вялыми, переползли на местечки, где жарче солнце, чтобы отогреться под его теплыми лучами, вылечить недуг. Лучшей здравницей для улиток оказалась лесная дорога. Они собрались сюда целыми скопищами. Но многим не помогло и солнце. Грибки, бактерии или вирусы погубили слизней. Зато какую замечательную добычу обрели тетрамориусы! Целые толпы муравьев снуют вокруг черных туш, растаскивая поживу. Еды вдоволь, солнце отлично согревает камеры, самки наложили массу яичек, под каждым камешком на дороге детские гнезда. Роскошная жизнь наступила для этого племени.
Год в заточении
Прошел год, как было закончено строительство здания института и вокруг него проложен асфальт. В течение этого года несколько раз в день я проходил по асфальтовой дороге, ведущей от главного входа к площадке для стоянки машин, и только сейчас заметил на самой середине асфальта небольшое отверстие, из которого выскакивали крошечные муравьи. Каждый нес в челюстях комочек земли и, бросив его в сторону, мчался в свое подземелье за очередной порцией груза. Вокруг дырочки в асфальте уже был насыпан валик земли, слегка примятый и разбросанный ногами пешеходов.
Неожиданная находка меня поразила. Крошечные муравьи тетрамориусы были погребены под асфальтом еще с прошлой осени, пробыли в заточении ровно год, все лето трудились в темноте, не видя света, пытаясь пробиться из плена и – пробились. Может быть, они, бедняжки, пробовали пробраться и в стороны. Но откуда взять столько силы, чтобы провести спасительный тоннель в несколько метров до края дороги.
Чем же они питались во время своего длительного заточения? Может быть, ели корешки растений, случайно напали под землей на дождевого червя, личинку жука или гусеницу бабочки?
С лупой я склонился над гнездом тетрамориусов. Среди вынесенных наружу комочков земли валялись чистые панцири растерзанных на части муравьев. Все содержимое было аккуратно высосано. Те, кто способен был бороться за жизнь своей семьи, своего маленького «государства», питались погибшими, ослабевшими, уставшими.
С уважением смотрел я на маленьких энтузиастов. Сколько кипучей энергии заложено в каждом крошечном тельце. И теперь их ждала постоянная опасность погибнуть под ногами прохожих...
Но мои опасения оказались напрасными. Через несколько дней гнездо опустело и дырочку, пробитую в асфальте, занесло мусором. Муравьи расстались со своим жилищем – своей невольной тюрьмой – и переселились на новое место.
Счастливой вам жизни, муравьи!
Кладбище муравьев
Утром солнечные лучи падают сперва на вершину солнечного склона и освещают скалы, прикрытые можжевельником. Потом золотая от солнца полоска ширится и медленно движется вниз, к дну ущелья и нашим палаткам.
Мои товарищи по биваку, любители солнечных ванн, жалуются на ядовитую траву солнечных склонов, от которой, если полежать на земле, тело покрывается красными пятнышками, долго болит и чешется. Я что‑то не верю в ядовитые свойства душистой богородской травки, густо покрывающей солнечные склоны ущелья, и мы, заспорив об этом, идем расследовать причину, мешающую наслаждаться утренним солнцем.
– А вы попробуйте‑ка, полежите сами! – предлагают мне.
И действительно, стоило прилечь на пахнувшую тимолом траву, как стали ощущаться многочисленные уколы, потом жжение, зуд, а на коже проступили маленькие красные пятнышки.
– Убедились! – торжествуют любители солнечных ванн и начинают уверять, что трава обжигает, даже через простыню.
Я обезоружен, но не сдаюсь, внимательно разглядываю растения и вижу множество ползающих маленьких коричневых муравьев с матовыми головой, грудью и блестящим лакированным брюшком. На самом кончике брюшка в лупу видна крохотная иголочка‑жало. Это маленький жалоносный муравей тетрамориус цеспитус. Он живет многочисленными поселениями, связанными друг с другом. В каждом маленьком поселении бывает несколько десятков тысяч особей, а в конгломерате связанных между собой муравейников насчитывается несколько миллионов. И все это государство незримо умещается на небольшой площади в четверть гектара.
– Богородская травка ни причем, – озадачиваю я своих товарищей. – Посмотрите, сколько тут обосновалось муравьев! У каждого муравейника, конечно, найдутся защитники, они и жалят непрошеных посетителей. Теперь, собираясь загорать на солнце, выбирайте место, свободное от муравьев!
И чтобы окончательно убедиться, мы прикладываем к телу муравьев и в лупу наблюдаем, как они старательно вонзают в кожу свой маленький кинжальчик и, конечно, изливают в ранку яд.
Рассматривая как всегда многочисленные и связанные друг с другом колонии этого муравья, я вижу, что большинство муравьев занято перетаскиванием своих товарищей. Но это не обычный перенос, какой нам удавалось видеть у рыжего муравья, и смысл его совсем другой: носильщики стаскивали своих мертвых собратьев в специальные места – муравьиные кладбища. Вон их сколько, этих кладбищ, плотно сложенных кучек мертвых муравьев! Они рельефно выделяются темными пятнами на светлой почве. И каждая колония сносит своих покойников в отдельную кучку.
В каких только позах ни лежат погибшие муравьи! Вот один в страшной боевой схватке раскрыл челюсти и расставил широко в стороны ноги. Другой весь скрючился комочком и подогнул брюшко к самой голове. Третий как‑то странно изогнулся... Среди трупов кое‑где виднеются и крупные мертвые матки. Их немало – в каждой кучке два‑три десятка. Этот муравей очень плодовит и в каждой колонии содержится помногу яйцекладущих самок. Сколько же на каждом кладбище мертвецов? И, взяв на себя труд подсчитать, мы получаем цифру около десяти тысяч! Какова же причина такого бедствия?
Муравьи часто страдают от различных заболеваний, которые вызываются грибками и бактериями. Какая‑то свирепая заразная болезнь постигла этот южный склон и сейчас уносит тысячами маленьких муравьев.
Страдают ли от нее личинки? Да, на некоторых кладбищах заметны ссохшиеся беловатые комочки. Но их мало. Мы раскапываем гнезда. В них почти совсем нет личинок. Судя по всему, мор продолжается давно, и все силы муравьев, здоровых и переболевших, направлены на очищение муравейников от погибших товарищей и перенесение их на муравьиные кладбища.
Разве нельзя было бросить трупы где попало? Нельзя. Это вызвало бы загрязнение всей территории и способствовало распространению заболевания. Мор будет продолжаться, видимо, очень долго, до тех пор, пока в живых останутся только переболевшие и невосприимчивые к болезни. Быть может, болезнь унесет всех муравьев, и только немногие счастливцы продолжат существование своей колонии и через несколько лет восстановят былую численность.
Высокогорная мирмика
Крошечная мирмика – настоящая северянка, живет высоко в горах, почти под самыми ледниками, там, где не может существовать ни один другой муравей, где солнце и тепло – редкий гость и где лето тянется не больше месяца. Как она ухитряется сводить концы с концами – непонятно. Зовут ее мирмика лобикорнис.
Закопанные камни
Склон хребта усеян камнями, и в поисках насекомых кто‑то из нас, отвернув камень, неосторожно толкает его вниз. Вначале медленно, переваливаясь с боку на бок и будто нехотя, камень катится вниз, потом убыстряет бег, начинает подпрыгивать, несется все быстрее и быстрее, увлекая за собой кучу камней, делает гигантский прыжок и дальше мчится в пыли и грохоте к далекому дну ущелья. Все другие ущелья, сколько их было поблизости, откликаются эхом, и оно шумит, удаляясь и перекликаясь.
Когда все замолкает, мы смотрим туда, где лежал камень. Здесь, на его месте, величайший переполох, и муравьи копошащейся массой снуют во все стороны в беспокойстве, панике, растерянности. Потом хватаются за куколок, лежащих в плоских камерах под самым камнем, нагретым солнцем, и затаскивают их в глубокие норки, подальше от непривычного света и солнечных лучей. Во время паники нередко два муравья цепляются за одну куколку и, одержимые одним желанием спасти ее, тянут в разные стороны, мешая друг другу. Некоторые просто мечутся без толку или таскают в челюстях комочки земли, не зная, куда их приладить, как спасти от неожиданного разрушения свое жилище.
Паника продолжается долго, пока все до единой куколки не исчезают в подземных галереях. Тогда на поверхности остаются немногие муравьи, они закладывают входы в свое жилище землей.
Ободренные неожиданной находкой, мы принимаемся переворачивать камни в поисках муравейников. Оказывается, на этом склоне многочисленное сборище высокогорной мирмики лобикорнис. Жилища отличаются в деталях друг от друга, но и общем все построены сходно. Камень для муравейника пригоден не всякий. Он должен быть небольшим, чтобы мог за день прогреться под солнцем, снизу более или менее плоским, чтобы было удобнее строить под ним ходы и камеры. Назначение камня – защита камер, находящихся под ним, и передача солнечного тепла. Камень – своеобразный солярий.
От помещений, расположенных под камнем, вглубь идут многочисленные ходы, в которых и находятся личинки, матки и запасы пищи. Зимой все переселяются в эти глубокие подземелья, выползая под камень погреться только в теплые солнечные дни.
Чтобы построить галереи и камеры под камнем, муравьи вытаскивают из‑под него много земли, укладывая ее рядом по краям. В таком муравейнике камень держится только на тонких перегородках между ходами и камерами и под тяжестью своей постепенно оседает вниз. Муравьи, подправляя жилище, снова выносят землю наружу. Так и ведется бесконечная борьба муравейника с последствиями земного притяжения.
Впрочем, погружение камня не бесконечно. Постепенно приходит время, когда он оказывается совсем погребенным. Ветер заносит его сверху землей, и на нем начинает расти трава. Такой камень непригоден для жилья и навсегда покидается муравьями. На каменистом склоне немало камней, закопанных муравьями. Многие же только начинают погружаться в землю.
Закапывание камней – процесс долгий. Сколько для этого потребуется времени, ответить трудно. Если в год камень оседает только на один миллиметр, то в десять лет – на сантиметр, в сто лет – на одну десятую метра. Двести‑триста лет достаточно для того, чтобы большой камень оказался под землей...
Еще выше вьется по хребту тропинка. Слева за поворотом открывается большое ущелье с темно‑зелеными стройными елями. Еловый лес ниже нас, у нас под ногами, и до вершины ущелья, у которого мы стоим, доходят лишь отдельные деревья, согнутые, искалеченные зимними студеными ветрами.
Внизу уже отцвели травы и пушистые головки одуванчика давно обдуло ветром. А здесь зеленые лужайки только покрылись цветами. Их много и самых разных: белых, голубых, синих, желтых.
Щебенистые осыпи, голые скалистые вершины, громады снега и льда, покрывающие скалы, и кучевые облака, нависшие над ними, кажутся совсем близкими. Еще выше трава совсем редеет, и чахлая, низенькая, ютится между серыми гранитными камнями. Есть ли здесь муравьи?
Под камнями есть жизнь. Застигнутые врасплох, размахивают клешнями черные уховертки. Не спеша, извиваясь, расползаются в разные стороны желтые многоножки. Небольшие зеленые жужелицы, совсем такие же, как на севере, долго сидят, не замечая происшедшей перемены. Потом, очнувшись, стремительно убегают в поисках нового убежища. А муравьев все нет...
Но вот радостный возглас, и мы толпимся у перевернутого камня. Да, тут, на высоте четырех тысяч метров над уровнем моря, в суровом климате, где лето тянется не более месяца, еще живут муравьи. Под камнем греются сразу и яички, и личинки, и куколки, и вместе с рабочими сама матка с непомерно раздутым брюшком.
Как живут эти северяне высоко в горах, под южными широтами? У подземного жилища нет выхода наружу. Неужели муравьи не покидают своего убежища и не видят солнечных лучей? И чем они питаются? Может быть, воспитывают корневых тлей и поедают их сладкие выделения?
Но под камнем в земляных ходах нет этих насекомых. Может быть, они питаются грибками и культивируют их, как это делают некоторые муравьи? Но здесь нет грибков. Уж не ночные ли это охотники, открывающие свои входы только с заходом солнца? Но последняя догадка кажется совсем невероятной: высоко в горах ночью свирепствует холод, и все живое замирает до восхода солнца.
Так жизнь этого высокогорного муравья, закапывателя камней, остается неразгаданной.
[1]Мирмекология – наука о муравьях.
[2]Мирмекологи‑энтомологи, специалисты по муравьям.