По ошибке мне привезли восемь коров и двенадцать быков, хотя было бы вполне достаточно одного быка. Агирре хотел воспользоваться этим недоразумением, чтобы провести первую в Сантьяго корриду, но животные были слишком утомлены морским путешествием и бодаться были совершенно не расположены. Они не пропали: десять из них стали волами, на них пахали землю и перевозили грузы. Оставшиеся два верой и правдой служили увеличению поголовья коров, так что сейчас пастбища от Копиапо до долины Мапочо полны скота.
В Сантьяго появились мельница и общественные пекарни, каменоломня и лесопилки; мы выделили места для производства черепицы и кирпича, организовали дубильни и гончарные мастерские; открыли мастерские по плетению из тростника, по изготовлению парусины, сбруи и мебели. Теперь в городе было два портных, четверо писцов, один врач — который, правда, был мало на что годен — и замечательный ветеринар. Город рос очень быстро, и из-за этого долина скоро лишилась деревьев — так много мы строили. Не могу сказать, что жизнь стала беззаботной, но недостатка в еде больше не было, и даже янаконы потолстели и разленились. У нас не было серьезных проблем, кроме нашествия крыс, которых наслали на нас индейские колдуньи, пытаясь своей черной магией мешать христианам. Мы не могли защитить ни посевы, ни дома, ни одежду — крысы сгрызали все, кроме металла. Сесилия предложила средство от грызунов, которым пользовались в Перу: расставлять кувшины, до половины наполненные водой. Мы ставили на ночь по нескольку таких кувшинов в каждом доме, и на утро в них оказывалось до пятисот утонувших зверьков. Но нашествие не прекращалось до тех пор, пока Сесилия не отыскала колдуна кечуа, способного снять заклятие чилийских мачи.
Вальдивия просил солдат выписывать своих жен из Испании, как было предписано королевским указом; некоторые так и поступали, но большинство предпочитали жить с несколькими молоденькими наложницами-индианками, а не с одной зрелой испанкой. В нашей колонии становилось все больше детей-метисов, которые не знали своих отцов. Испанкам, приехавшим, чтобы воссоединиться со своими мужьями, приходилось смотреть на это сквозь пальцы и принять такое положение вещей, которое по большому счету не очень отличалось от того, что творилось в Испании. В Чили до сих пор жив обычай держать большие дома для супруги и законных детей и маленькие — для наложниц и бастардов. Наверное, я единственная, кто никогда не позволял такого своему мужу, хотя за моей спиной могло происходить что-то, чего я не знаю.
Сантьяго был провозглашен столицей королевства. Население выросло, и в городе стало безопаснее; индейцы Мичималонко держались на расстоянии. Это позволяло нам, помимо прочего, организовывать прогулки, пикники, охотиться на берегах Мапочо, которые раньше были запретной зоной. Мы назначали дни для праздников, чтобы почтить святых и развлечься музыкой. В праздниках принимали участие все: испанцы, индейцы, негры и метисы. Устраивались петушиные бои, собачьи бега, игры в бочу и в мяч. Педро де Вальдивия, заядлый игрок, продолжил традицию устраивать карточные игры у нас дома, только на карту ставились не деньги, а мечты. Ни у кого не было ни гроша, но долги заносились в специальную тетрадь со скрупулезностью ростовщика, хотя все понимали, что они никогда не будут выплачены.
Как только было налажено почтовое сообщение между Перу и Испанией, мы начали посылать письма на родину. Они доходили до адресата всего за год или за два. Педро принялся писать длинные послания императору Карлу V, в которых рассказывал о Чили, о тяготах, которые нам пришлось вынести; о своих расходах и долгах; о том, как он вершит суд; о том, почему, к большому сожалению, многие индейцы умирают и не хватает рук для работы на приисках и для обработки земель. Мимоходом он просил себе титулов, потому что о таких вещах полагается просить суверена, но его справедливые просьбы оставались без ответа. Ему хотелось еще солдат, людей, кораблей, подтверждения собственной власти, признания заслуг. Он читал мне эти письма громким и требовательным голосом, прохаживаясь по комнате и едва не лопаясь от тщеславия, а я молчала. Разве могла я иметь какое-то мнение о его переписке с самым могущественным монархом на земле, священным и непобедимым цезарем, как Вальдивия именовал его? Но я стала осознавать, что мой возлюбленный изменился, что власть вскружила ему голову и он стал очень высокомерным. В посланиях королю он писал о каких-то мифических золотых жилах, которые были скорее фантазиями, чем реальностью. Это была приманка, чтобы соблазнить испанцев переселяться сюда, ведь только он и Родриго де Кирога понимали, что настоящее богатство Чили — не золото и не серебро, а мягкий климат и плодородная земля, гостеприимно приглашавшая селиться в этих местах; остальные колонисты все еще лелеяли мечту побыстрее разбогатеть и вернуться в Испанию.
Чтобы сделать сообщение с Перу более удобным, Вальдивия приказал основать город на севере, Ла-Серену, и порт недалеко от Сантьяго, Вальпараисо. Затем его взор обратился к реке Био-Био, и зажглось желание покорить мапуче. Фелипе рассказал мне, что эта река священна, что она управляет течением всех вод, своей свежестью успокаивает гнев вулканов и по ее берегам растет все — от самых раскидистых деревьев до самых таинственных грибов, прозрачных и невидимых.
Согласно документам, которые Писарро выдал Вальдивии, подвластные ему территории простирались до самого Магелланова пролива, но никто точно не знал, как далеко находился этот знаменитый пролив, соединявший западный океан с восточным. В те дни прибыл корабль, посланный из Перу под командованием молодого капитана-итальянца по фамилии Пастене, которому Вальдивия щедрой рукой пожаловал звание адмирала и отправил исследовать побережье к югу от нас. Проходя мимо берегов, Пастене видел чудесные пейзажи, густые леса, архипелаги и ледники, но пролив так и не нашел, — видимо, его воды находились гораздо южнее, чем предполагалось.
Из Перу тем временем приходили дурные вести. Политическая ситуация там была просто катастрофической: едва заканчивалась одна гражданская война, как тут же разгоралась другая. Гонсало Писарро, один из братьев покойного маркиза, захватил власть в результате открытого бунта против короля, и при нем так расцвели взяточничество и предательство, а вице-королевство несло такие убытки, что в конце концов император Карл V отправил наводить порядок в Перу упрямого священника ла Гаску. Не буду тратить чернила на попытки объяснить, что тогда происходило в Сьюдад-де-лос-Рейес, потому что я и сама этого не понимаю. Я упомянула ла Гаску только потому, что этот священник с изрытым оспой лицом принял решение, которое изменило мою судьбу.
Педро не терпелось не только захватить побольше чилийских земель, за которые мапуче стояли насмерть, но и принять участие в событиях, развивавшихся в Перу, и наладить личный контакт с цивилизованным миром. Он уже восемь лет жил вдали от центров власти и втайне мечтал отправиться на север, чтобы снова встретиться с другими военными, заключить сделки, купить все, что хотел, пощеголять конкистой Чили и пустить свою шпагу, неизменно служившую королю, в ход против самовольно захватившего власть Гонсало Писарро. Устал ли он от меня? Может быть, но тогда я даже не могла заподозрить этого, потому что была совершенно уверена в его любви — для меня она была так же естественна, как капли дождя. Если я и видела его беспокойство, я списывала его на то, что Педро наскучила оседлая жизнь, ведь взвинченность первых лет Сантьяго, которая заставляла нас не выпускать оружия из рук ни днем ни ночью, уступила место более праздной и благополучной жизни.
— Нам нужны солдаты для войны на юге и семьи, чтобы заселить остальную территорию, а Перу игнорирует просьбы моих посланников, — сказал мне Педро однажды ночью, скрывая настоящие мотивы готовящейся поездки.
— Неужели ты сам собрался ехать? Предупреждаю: стоит тебе отлучиться хоть на один день, как на город начнут обрушиваться несчастья. Ты ведь прекрасно знаешь настроения твоего друга де ла Оса, — сказала я, просто чтобы что-нибудь сказать, но Педро, хоть я об этом и не знала, уже принял решение.
— Вместо себя я оставлю Вильягру. У него твердая рука.
— И чем ты собираешься соблазнять людей в Перу, чтобы они переезжали в Чили? Не все же такие идеалисты, как ты, Педро. Люди гораздо больше стремятся к богатству, чем к славе.
— Я придумаю, как это сделать.
Это была лично его идея, я к ней не имела никакого отношения. Под звуки барабанов и литавр Педро объявил жителям города, что он снаряжает корабль в Перу и те, кто желает уехать и увезти свое золото, могут это сделать. Это несказанно обрадовало людей, и целыми неделями в Сантьяго говорили только об этом. Уехать! Вернуться в Испанию с деньгами! Вернуться богатым — это была мечта всякого, кто покидал старый континент и отправлялся в Америку. Однако когда пришло время составлять списки пассажиров, только шестнадцать колонистов пожелали воспользоваться этой возможностью. Они продали свое имущество по бросовой цене, упаковали вещи, собрали все свое золото и приготовились к отправлению. Среди путешественников, которые поехали караваном к порту, был и мой наставник Гонсалес де Мармолехо. Ему в ту пору было уже больше шестидесяти лет, и он каким-то непостижимым образом ухитрился на службе Господу сколотить очень приличное состояние. Кроме того, там была сеньора Диас, испанская «дама», которая приехала в Чили на корабле года за два до того. Дамского в ней было мало: мы знали, что это переодетый в женское платье мужчина. «Шарики и пиписька у этой доньи между ножек, да», — рассказала мне Каталина. «Что это ты выдумываешь! Зачем мужчине понадобилось переодеваться женщиной?» — поначалу не поверила я. «Зачем, сеньорай? Чтобы вытягивать денежки у других мужчин, не иначе…» — объяснила Каталина. Но все, хватит сплетничать.
В назначенный день путешественники поднялись на борт корабля и разместили свои надежно запертые сундуки с золотом в указанных им каютах. Тут на берегу появились Вальдивия и другие капитаны в сопровождении множества слуг, чтобы устроить отплывающим прощальный обед: там были изысканные рыбные блюда, только что выловленные моллюски и вина из собственного погреба губернатора. На песке в качестве скатертей разложили шерстяные покрывала, путешественники отобедали по-королевски и пустились всхлипывать и говорить восторженные речи, особенно «дама с шариками между ног», которая была особенно сентиментальна и жеманна. Вальдивия настоял, чтобы все отъезжающие засвидетельствовали, какое количество золота они увозят с собой, чтобы избежать недоразумений впоследствии, — и эта мудрая мера была поддержана всеми безоговорочно. Пока писец скрупулезно записывал в свою книгу цифры, которые называли ему отъезжающие, Вальдивия взошел на единственную имеющуюся лодку, и пять дюжих моряков повезли его на корабль, где его ожидали несколько самых верных ему капитанов, вместе с которыми он вознамерился послужить королю в Перу. Поняв, что их обманули, горе-путешественники завыли от ярости, а некоторые даже бросились догонять лодку вплавь, но единственный, кому ее догнать удалось, получил такой сильный удар веслом по голове, что череп у него только чудом остался цел. Могу представить себе отчаяние обманутых, когда они увидели, как надуваются паруса корабля и он берет курс на север, увозя с собой все их земные сбережения.
Жесткому капитану Вильягре, который никогда не отличался особой любезностью, выпало в качестве заместителя губернатора заменить Вальдивию на время его отсутствия и столкнуться с разъяренными колонистами на побережье. Его здоровенная фигура, широченные плечи, красное лицо, хмурое выражение на нем и рука, сжимающая эфес шпаги, способствовали быстрому наведению порядка. Он объяснил присутствующим, что Вальдивия отправился в Перу защищать власть короля, своего суверена, и искать подкрепления для колонии в Чили, поэтому ему пришлось поступить так, как он поступил, но он обещает вернуть все до последнего дублона из причитающейся ему части добытого на прииске Марга-Марга. «То есть тем, кого это устраивает; а тот, кого не устраивает, — будет иметь дело со мной», — заключил он свою речь. Но это заявление никого не успокоило.
Я могу понять мотивы Педро, который видел в этом обмане, таком не свойственном его прямому характеру, единственное возможное решение проблем Чили. Он взвесил вред, причиненный шестнадцати ни в чем не повинным людям, и необходимость дать новый толчок конкисте, которая должна была послужить во благо тысячам людей, и решил, что второе важнее. Если бы Педро посоветовался со мной, я совершенно точно поддержала бы его решение, хотя предложила бы более элегантный способ исполнить этот план и к тому же сама поехала бы с ним в Перу. Но он поделился своей тайной только с тремя капитанами. Думал ли он, что я разрушу секретный план своей болтовней? Нет, потому что за все те годы, которые мы прожили вместе, я, защищая его жизнь и интересы, всегда действовала осмотрительно и жестко. Скорее, я полагаю, он боялся, что я попытаюсь удержать его. Он уехал, взяв с собой только самое необходимое, потому что если бы он стал собираться как следует, я бы догадалась о его намерениях. Педро уехал не попрощавшись, как когда-то, много лет назад, уехал от меня Хуан де Малага.
Ловушка Вальдивии — а это была именно ловушка, как бы ни была возвышенна ее цель, — стала просто подарком судьбы для Санчо де ла Оса, который теперь мог обвинять губернатора во вполне конкретном преступлении: Вальдивия обманул людей, украв у своих собственных солдат плоды многолетних трудов и лишений, и за это бесспорно заслуживал смерти.
Узнав, что Педро уехал, я почувствовала, что меня предали гораздо серьезнее, чем одураченных колонистов. В первый и последний раз в жизни я не смогла совладать со своими нервами. Целый день я била и рвала все, что попадалось мне под руку, и визжала от ярости — это ведь я, Инес Суарес, и я никому не позволю выбросить меня, как грязную тряпку, потому что я настоящая губернаторша Чили и все знают, чем мне обязаны! Что было бы с этим дерьмовым городишкой без меня — без меня, которая собственными руками копала оросительные каналы, лечила всех больных и раненых, сеяла, собирала урожай и готовила, чтобы вы все тут не перемерли от голода! Да к тому же я управляюсь с оружием не хуже опытного солдата, и Педро обязан мне жизнью; я его любила, и служила ему, и ублажала его, и никто не знает его лучше меня, и никто не сможет выносить его маний, как я!.. И так далее, и так далее, пока Каталина и другие женщины не привязали меня к кровати и не побежали за помощью. Лежа на кровати, я билась в путах, будто в меня вселились бесы, а в изножье постели сидел Хуан де Малага и посмеивался надо мной. Скоро пришел Гонсалес де Мармолехо, глубоко удрученный, потому что он был самым старым из обманутых Вальдивией и был уверен, что ему уже не удастся возместить потери. На самом деле впоследствии он не только с процентами вернул утраченное, но и на момент своей смерти, которая произошла много лет спустя, был самым богатым человеком в Чили. Как ему это удалось — загадка. Наверное, в чем-то Мармолехо помогла я, потому что мы совместно с ним организовали конный завод, осуществив идею, которая не покидала меня с самого начала путешествия в Чили. Клирик пришел ко мне, собираясь изгонять из меня дьявола, но, поняв, что мой недуг — лишь ярость покинутой женщины, ограничился тем, что окропил меня святой водой и прочел надо мной несколько молитв. Этого оказалось достаточно, чтобы вернуть мне здравомыслие.
На следующий день меня навестила Сесилия. У нее к тому времени было уже несколько детей, но ни материнство, ни годы не смогли оставить и следа на королевской осанке и гладком лице инкской принцессы. Благодаря своему шпионскому таланту и положению супруги альгвасила Хуана Гомеса она была осведомлена обо всем, что происходило в колонии, даже за закрытыми дверями. Знала она и о моем недавнем нервном срыве. Она застала меня в постели, все еще без сил после событий предшествующего дня.
— Педро мне за это заплатит, Сесилия! — произнесла я вместо приветствия.
— Я к тебе с добрыми вестями, Инес. Тебе не придется мстить ему, это за тебя сделают другие, — сообщила она.
— О чем ты говоришь?
— Недовольные, а их в Сантьяго много, собираются обвинить Вальдивию перед Королевским судом в Перу. И если он не умрет в темнице, то, по крайней мере, проведет остаток жизни взаперти. Видишь, как тебе повезло, Инес!
— Это козни Санчо де ла Оса! — вскричала я, вскакивая с кровати и спешно начиная одеваться.
— Можно ли было представить себе, чтобы этот глупец сделал тебе такое одолжение? Де ла Ос пустил по рукам письмо, в котором просит, чтобы Вальдивия был смещен с должности, и многие жители города это письмо подписали. Большинство хочет отделаться от Вальдивии и назначить губернатором де ла Оса, — сообщила мне Сесилия.
— Этот шут никак от своего не отступится! — пробормотала я сквозь зубы, завязывая ботинки.
За несколько месяцев до того этот злокозненный вельможа в очередной раз пытался убить Вальдивию. Как и все планы, приходившие ему в голову, этот тоже был донельзя живописен: он притворился очень больным, лег в кровать и заявил, что он при смерти и хочет попрощаться и с друзьями, и с недругами, в том числе с губернатором. За занавесью он поставил своего приспешника с кинжалом в руке, чтобы напасть на Вальдивию со спины, когда тот наклонится над кроватью слушать шепот якобы умирающего. Де ла Ос сам рассказывал эти смехотворные подробности всем и каждому, и это проваливало его планы, потому что я узнавала обо всех деталях готовящегося покушения без всяких усилий со своей стороны. Когда в тот раз я предупредила Педро о готовящемся покушении, он сначала расхохотался и не хотел верить, а потом все же согласился расследовать это дело. В результате Санчо де ла Ос был обвинен в заговоре и приговорен к повешению во второй или в третий раз — я уже сбилась со счету. Однако в последнюю минуту Педро по традиции простил его.
Я закончила одеваться, нашла предлог спешно проститься с Сесилией и побежала к капитану Вильягре, чтобы передать ему слова инкской принцессы и уверить в том, что если де ла Ос добьется успеха, то и самому капитану, и другим верным Вальдивии людям тут же отрубят голову.
— У вас есть доказательства, донья Инес? — поинтересовался красный от ярости Вильягра.
— Нет, только слухи, дон Франсиско.
— Впрочем, мне хватит и этого.
Вильягра без промедления арестовал интригана и приказал отрубить ему голову топором в тот же самый день, не дав времени даже исповедоваться. Потом он приказал за волосы пронести его голову по городу, а затем повесить на столб для устрашения сомневающихся, как обычно поступали в таких случаях. Сколько отрубленных голов, выставленных на всеобщее обозрение, видела я в своей жизни? Не счесть. Вильягра решил не отлавливать остальных заговорщиков, которые, как крысы, затаились в домах, потому что иначе бы ему пришлось арестовать все население города — так сильно было недовольство Вальдивией, царившее тогда в Сантьяго. Вот так этот бравый капитан в один день вырвал ростки гражданской войны и избавил нас от этой гадины — Санчо де ла Оса. Самое было время.
Педро де Вальдивия добирался до Кальяо целый месяц, потому что останавливался во многих местах на севере, ожидая вестей из Сантьяго. Ему нужно было убедиться, что Вильягра ловко справился с ситуацией и прикрыл тылы. Педро знал о попытке бунта Санчо де ла Оса — до него добрался гонец с этой дурной новостью, — но не хотел брать на себя прямую ответственность за его смерть, потому что это могло принести проблемы с правосудием. Педро остался весьма доволен тем, как его заместитель на свой манер расправился с заговором, хотя изобразил удивление и недовольство этими событиями, помня о том, что враг обладал хорошими связями при дворе Карла V.
Пытаясь добиться моего прощения, Педро послал мне из Ла-Серены с гонцом письмо, в котором изъяснялся в любви, и причудливый золотой перстень в придачу. Письмо я разорвала в клочки, а кольцо подарила Каталине с тем условием, чтобы оно никогда не попадалось мне на глаза, потому что от одного его вида кровь во мне закипала.
По дороге на север губернатор присоединил к своему отряду группу из десяти опытных капитанов, которых снабдил доспехами, оружием и конями, пользуясь золотом обманутых колонистов, и отправился вместе с ними, чтобы встать под знамена клирика ла Гаски, законного представителя короля в Перу. Чтобы добраться до войска ла Гаски, этим бесстрашным дворянам пришлось подняться вплоть до самых заснеженных Андских вершин, не щадя коней, которые падали от нехватки воздуха; да и сами они мучились горной болезнью, от которой чуть не лопались барабанные перепонки и кровоточили все отверстия тела. Они знали, что у ла Гаски, хотя он человек недюжинной отваги и силы воли, совершенно нет военного опыта, а ему предстоит столкнуться с образцовым войском под командованием бывалого и смелого генерала. Гонсало Писарро можно было обвинять в чем угодно, только не в малодушии. Войско ла Гаски, измученное переходом через горную цепь, парализованное холодом и испуганное численным превосходством противника, приняло Вальдивию с десятью капитанами как ангелов-мстителей. Для ла Гаски эти десять дворян, по Божественному провидению прибывшие ему на помощь, оказались решающим фактором. Он обнял их, рассыпаясь в благодарностях, и передал командование Педро де Вальдивии, легендарному завоевателю Чили, именитому полководцу. Войско тут же воспряло духом, потому что такой генерал казался всем залогом победы. Вальдивия начал с того, что укрепил дух солдат нужными словами, которые были наработаны в течение многих лет общения с подчиненными, а затем занялся оценкой состояния личного состава и снаряжения. Поняв, что перед ним стоит очень тяжелая задача, он почувствовал возвращение молодости: капитаны со времен основания Сантьяго не видели его таким воодушевленным.
Чтобы подойти к Куско, где должна была произойти встреча с мятежной армией Гонсало Писарро, Вальдивия повел солдат по узким инкским тропам, вырубленным на краю пропастей. Войско двигалось вперед, как вереница насекомых, а над ним нависали массивные сизые горы: вокруг были лишь камни, лед, окутанные облаками вершины, ветер и кондоры. Окаменевшие корни растений иногда вздымались из расщелин, и люди хватались за них, чтобы хоть на мгновение отдохнуть от тяжкого восхождения. Конские копыта скользили по скалам, и солдатам, привязанным друг к другу веревками, приходилось держать лошадей за гривы, чтобы не дать им упасть в пропасть. Пейзаж был давящей и грозной красоты: весь окружающий мир состоял лишь из слепящего солнца и глубоких теней. Ветер и град создали дьявольские фигуры на склонах гор. В расщелинах скал сверкал рассветными цветами лед. По утрам солнце, окрашивавшее вершины рыжими и красными мазками, казалось далеким и холодным; по вечерам свет гас так же внезапно, как загорался утром, и горы погружались во тьму. Ночи казались бесконечными; никто не мог пошевелиться в этой темноте, люди и животные дрожали от холода и прижимались друг к другу, цепляясь за края ущелий.
Чтобы облегчить немощь от горной болезни и придать сил измученным людям, Вальдивия приказал всем жевать листья коки, как делали индейцы кечуа с незапамятных времен. Узнав, что Гонсало Писарро приказал срезать мосты, чтобы не дать людям ла Гаски переправиться через реки и пропасти, Педро велел янаконам плести веревки из волокон растений, которые попадались вокруг, и это выходило у них потрясающе быстро. Сам он с небольшой группой храбрецов тайно поехал вперед. Добравшись под прикрытием горного тумана до одной из переправ, разрушенных Писарро, он отдал приказ индейцам сплетать веревки в косы по шесть штук традиционным способом кечуа и делать из них висячий мост. Днем позже, когда к тому месту подошел ла Гаска со всем остальным войском, проблема переправы была уже решена. Им удалось перевести на другую сторону почти тысячу солдат, пятьдесят всадников, бесчисленное количество янакон и тяжелое оружие, балансируя на веревках над ужасающей пропастью, в которой завывал ветер. После этого Вальдивии пришлось заставить усталых людей пройти еще две лиги вверх по крутому склону со всем снаряжением на плечах и волоча за собой пушки, чтобы добраться до выбранного им места, откуда он рассчитывал нанести удар по армии Гонсало Писарро. Как только пушки были размещены на стратегических высотах, он решил дать солдатам пару дней отдыха для восстановления сил, а сам в это время, как когда-то поступал его учитель, маркиз де Пескара, лично проверял размещение артиллерии и аркебузиров, разговаривал с каждым солдатом, давая наставления относительно грядущей битвы, и разрабатывал план сражения. Я будто вижу, как он скачет верхом в новых доспехах, энергичный и нетерпеливый, как заранее просчитывает перемещения противника и планирует атаку, будто хороший шахматист, которым он, впрочем, и был. Он был уже не молод, ему исполнилось сорок восемь лет, он немного располнел, и давнишняя рана на бедре давала о себе знать, но все же еще мог проводить в седле по двое суток без отдыха, и в эти моменты — я знаю — он чувствовал себя непобедимым. Он был настолько уверен в победе, что пообещал ла Гаске, что в этой схватке они потеряют не более тридцати человек, и это обещание сдержал.
Как только горы огласил первый пушечный залп, писарристы поняли, что имеют дело с прекрасным военачальником. Многие солдаты, которым изначально не очень-то нравилась идея сражаться против короля, покинули ряды Гонсало Писарро и перешли в армию ла Гаски. Рассказывают, что маэстре-де-кампо войска Писарро, старый лис с многолетним опытом за плечами, безошибочно определил, с кем он сражается. «Во всем Новом Свете есть только один генерал, способный выстроить такую стратегию: это дон Педро де Вальдивия, завоеватель Чили», — будто бы сказал он. И противник не обманул его ожиданий и не дал ни минуты передышки. После нескольких часов сражения Гонсало Писарро, войско которого несло многочисленные потери, пришлось сдаться и вручить свою шпагу Вальдивии. Через несколько дней он и его престарелый маэстре-де-кампо были обезглавлены в Куско.
Ла Гаска выполнил свое обещание подавить восстание и вернуть Перу Карлу V; теперь он должен был занять место низложенного Гонсало Писарро, приняв на себя всю огромную власть, которую предполагал этот пост. Своим триумфом он был обязан могучему капитану Вальдивии и отплатил ему подтверждением титула губернатора Чили, который давно уже был дан ему жителями Сантьяго, но до тех пор не был утвержден короной. Кроме того, ла Гаска наделил Вальдивию полномочиями набирать солдат и увозить их в Чили, если только это не будут мятежники-писарристы или перуанские индейцы.
Вспоминал ли Педро обо мне, проходя триумфатором по улицам Куско? Или он был тогда слишком занят своей славой и собственной персоной? Я тысячу раз спрашивала себя, почему он не взял меня с собой в этот поход. Если бы он взял меня, наша судьба сложилась бы по-другому. Да, он ехал принимать участие в военной кампании, но я была ему спутницей не только в мирное время, но и на войне. Стыдился ли он меня? Меня — своей любовницы, сожительницы, наложницы? Это в Чили я была доньей Инес Суарес, губернаторшей, и никто уже не помнил, что мы с Педро не состоим в законном браке. Я сама часто забывала об этом. Наверное, в Куско, а потом и в Сьюдад-де-лос-Рейес женщины не давали Педро проходу: он был абсолютный герой гражданской войны, хозяин и правитель Чили; он был, как многие думали, сказочно богат и все еще красив; для любой женщины было бы огромной честью стать его спутницей. Кроме того, уже составлялся заговор с целью убить ла Гаску, клирика фанатичной строгости, и поставить на его место Педро де Вальдивию, но никто не отваживался рассказать об этом плане самому заинтересованному лицу, потому что для него это было бы оскорблением. Оружие рода Вальдивия всегда служило верой и правдой королю и никогда не обратилось бы против него, а ла Гаска был представителем короля.
В моем возрасте уже смешно строить догадки о том, сколько женщин было у Педро в Перу, тем более что и у меня совесть не совсем чиста: именно в это время начались мои любовные отношения с Родриго де Кирогой. Однако нужно сказать, что он сам не проявлял в этом никакой инициативы и никак не показывал, что догадывается о моих смутных желаниях. Зная, что он никогда не пошел бы на предательство своего друга Педро де Вальдивии, я опасалась нашей взаимной симпатии, так же как опасался ее он. Обратила ли я внимание на Кирогу оттого, что была покинута, или потому, что хотела отомстить Педро за то, что он оставил меня? Не могу сказать. Ведь мы с Родриго любили друг друга целомудренно, глубокой и отчаянной любовью, которую никогда не выдавали словами, а только взглядами и выражением лиц. С моей стороны это была не пылкая страсть, какую я чувствовала к Хуану де Малаге или Педро де Вальдивии, а скромное желание быть рядом с Родриго, жить с ним одной жизнью, заботиться о нем. Сантьяго был маленьким городком, где сохранить в тайне нельзя было ничего, но репутация Родриго была столь безупречна, что никто не распускал сплетен о нас, хотя мы с ним встречались каждый день, если только он не был занят военными делами. Предлогов для встреч было более чем достаточно: он помогал мне с моими проектами строительства церкви, скитов, кладбища и больницы, а я взяла на себя заботы о его дочери.
Исабель, ты, конечно, этого не помнишь, ведь тебе в ту пору было всего три года. Эулалия, твоя мать, которая очень любила и тебя, и Родриго, умерла во время эпидемии тифа. Твой отец привел тебя за руку ко мне домой и сказал: «Донья Инес, приглядите за моей дочерью несколько дней, прошу вас. Понимаете, мне надо поехать разделаться с кучкой дикарей, но я скоро вернусь». Ты была молчаливой, но подвижной девочкой, с личиком, похожим на мордочку ламы, с такими же красивыми глазами, окаймленными длинными ресницами, и с таким же выражением любопытства, с волосами, завязанными в два хвостика, как ушки этого животного. От своей матери из племени кечуа ты унаследовала кожу карамельного цвета, а от отца — аристократические черты. Хорошая смесь. Я полюбила тебя с того самого момента, как ты впервые переступила порог моего дома, прижимая к груди деревянную лошадку, которую выстругал для тебя Родриго. Отцу я так тебя и не вернула: под разными предлогами ты оставалась у меня, пока мы с Родриго не поженились, а потом ты уже по праву стала членом моей семьи. Меня ругали за то, что я тебя баловала и обращалась как со взрослой; мне говорили, что так я воспитаю чудовище. Представь себе, как сильно разочаровались эти критиканы, увидев результат.