За эти девять месяцев нам в Чили пришлось столкнуться с индейцами в нескольких битвах и выдержать бессчетное количество небольших стычек с ними, но нам удалось не только удержаться в прежних местах поселений, но и основать новые города. Казалось, что нам ничто не угрожает, но чилийские индейцы на самом деле так и не смирились с нашим присутствием на их земле, в чем мы удостоверились в последующие годы. На севере индейцы под командованием Мичималонко годами готовились к большому восстанию, но больше не решались нападать на Сантьяго, как нападали в 1541 году; вместо этого они сконцентрировали свои усилия для атак на небольшие поселения на севере страны, где испанские колонисты были практически беззащитны.
Летом 1549 года скончался дон Бенито. С ним сделались желудочные колики, после того как он съел несвежих устриц. Старик был очень любим всеми нами, мы считали его патриархом города. Когда-то мы дошли до долины реки Мапочо, подгоняемые лишь мечтой этого старого солдата, которому Чили казался эдемским садом. Со мной он всегда был образцом лояльности и галантности, поэтому я очень страдала оттого, что была бессильна помочь ему. Он умер у меня на руках, корчась от боли: казалось, он насквозь был пропитан сильнейшим ядом. Мы как раз хоронили его — проститься с доном Бенито пришли все жители города, — когда в Сантьяго появились два солдата в лохмотьях. Они оба едва держались на ногах от усталости, а один из них был тяжело ранен. Они прибыли из Ла-Серены, передвигаясь по ночам, а днем прячась от индейцев. Они рассказали, что однажды ночью единственный караульный этого маленького, недавно основанного городка едва успел дать сигнал тревоги, как полчища индейцев яростно обрушились на город. Испанцы не смогли защититься, и через несколько часов от Ла-Серены не осталось ничего. Индейцы мучили до смерти мужчин и женщин, убивали детей, сбрасывая их на скалы, жгли дома. В суматохе этим двоим удалось бежать, и, пережив бесчисленное множество мытарств, они принесли в Сантьяго ужасную весть. Они заверили нас, что речь шла об общем восстании, что все племена вышли на тропу войны и вознамерились разрушить все испанские поселения.
Страх охватил жителей Сантьяго. Нам казалось, что полчища дикарей уже переправляются через ров, лезут по стенам и обрушиваются на нас, как гнев Божий. Наши силы опять были разделены, ведь часть солдат находилась в северных поселениях, Педро де Вальдивия отсутствовал вместе с несколькими капитанами, а обещанное подкрепление так и не прибыло. Защитить золотые прииски и фермы было невозможно, поэтому люди покинули их и искали укрытия в Сантьяго. Женщины в отчаянии молились в церкви денно и нощно, а мужчины — все, включая стариков и больных, — приготовились защищать город.
На городском совете было решено, что Вильягра с отрядом из шестидесяти человек выступит из города, чтобы сразиться с индейцами на севере, пока они не дошли до Сантьяго. Агирре был назначен ответственным за организацию защиты столицы, а Хуан Гомес получил разрешение применять любые средства для получения сведений о планах индейцев, что означало право пытать всех подозрительных лиц. Стоны мучимых индейцев не добавляли спокойствия обстановке. Сколько я ни взывала к милосердию, объясняя, что с помощью пыток правды никогда не узнать, потому что несчастные признаются во всем, что хотят услышать палачи, все мои увещевания оказались тщетны.
Ненависть, страх и жажда мести были столь велики, что когда становилось известно о карательных вылазках Вильягры, ярость которого не уступала ярости дикарей, народ ликовал. Жестокими мерами Вильягре удалось меньше чем за три месяца подавить восстание, разбить индейцев и предотвратить их нападение на Сантьяго. Он заставил касиков заключить мирное соглашение, но никто не надеялся, что эта передышка в войне будет долгой. Единственная наша надежда была на то, что скоро возвратится губернатор с капитанами и привезет новых солдат из Перу.
Спустя несколько месяцев после военной кампании Вильягры городской совет отправил на север Франсиско де Агирре, чтобы он занялся восстановлением городов, пострадавших от руки индейцев, и поисками союзников. Но бравый баск воспользовался представившейся возможностью, чтобы дать волю своему порывистому и жестокому характеру. Он немилосердно нападал на индейские деревни, собирал всех мужчин, начиная от мальчиков и заканчивая стариками, запирал их в деревянные бараки и сжигал заживо. Так он едва полностью не истребил индейское население, и, как он сам рассказывал со смехом, после этого ему приходилось усердно сношаться со вдовами, чтобы восстановить численность деревенских жителей.
Я не буду описывать здесь подробности, потому что, боюсь, в этих страницах и так заключено больше зверств, чем может вынести христианская душа. В Новом Свете никто не стесняется проявлять жестокость. Да что я говорю? Такие жестокости, какие совершал Агирре, существуют по всей земле и существовали во все времена. Ничего не меняется, мы, люди, совершаем один и тот же грех раз за разом, бесконечное количество раз.
Это происходило в Новом Свете, в то время как в Испании император Карл V провозглашал новые законы, в которых утверждал, что индейцы — подданные короны, и предупреждал землевладельцев, что они не вправе принуждать индейцев к работе и карать их физическими наказаниями, что с ними следует заключать письменный договор и платить им твердой монетой. Более того, конкистадорам следует не воздействовать на индейцев силой, а по-доброму уговаривать их принять веру Христову и власть христианского короля, отдать свои земли и подчиниться новым хозяевам. Как и многие другие законы, написанные из добрых побуждений, эти предписания так и остались лишь на бумаге. «Кажется, наш король совсем раздружился с головой, если полагает, что это возможно», — сказал Агирре по поводу этих законов. И он был прав. Что делали испанцы, когда на их земли вторгались чужаки и пытались навязать свои обычаи и веру? Конечно же, бились с ними насмерть.
Между тем Педро удалось собрать в Перу значительное количество солдат, и он отправился в обратный путь по суше, следуя уже известным маршрутом через пустыню Атакама. Когда он находился в пути уже несколько недель, его нагнал гонец от ла Гаски с распоряжением возвращаться в Сьюдад-де-лос-Рейес, где в его адрес было выдвинуто огромное количество обвинений. Вальдивии пришлось передать командование отрядом своим капитанам и повернуть обратно, чтобы предстать перед судом. Несмотря на неоценимую помощь, оказанную королю и ла Гаске в борьбе против Гонсало Писарро и восстановлении мира в Перу, Педро был отдан под суд.
Помимо недругов-завистников, которых Вальдивия нажил себе в Перу, из Чили также приехали злопыхатели — специально, чтобы очернить его. Обвинений против него было более пятидесяти, но я помню только самые важные и те, что касались меня. Вальдивию обвиняли в том, что он стал именоваться губернатором без санкции Франсиско Писарро, который дал ему лишь должность заместителя губернатора; в том, что он приговаривал к казни Санчо де ла Оса и других ни в чем не повинных испанцев, например юного Эскобара, обвиненного из чистой ревности; а также в том, что он украл деньги у колонистов (причем умалчивалось, что практически весь этот долг был уже выплачен золотом с прииска Марга-Марга, как и было обещано). Кроме того, говорили, что Вальдивия завладел лучшими землями и тысячами индейцев, не упоминая, что он из своего кармана оплачивал некоторые расходы колонии, обеспечивал довольствием солдат, давал в долг без процентов и по большому счету выступал в качестве казначея Чили, распределяя собственные деньги, потому что он никогда не был скупым или жадным. К этому прибавляли, что Вальдивия наделил чрезмерным богатством некую Инес Суарес, с которой сожительствовал вне брака. Что больше всего меня оскорбило потом, когда я узнала все подробности, так это то, что эти подлецы утверждали, что я верчу Педро по своему усмотрению и для того, чтобы получить какую-нибудь милость от губернатора, надо платить комиссию его любовнице. Я пережила много тягот во время завоевания Чили и положила всю свою жизнь на то, чтобы основать это королевство. Не буду перечислять здесь все, что я создала собственными силами, потому что это записано в архивах городского совета, и если кто-то сомневается, может справиться там. Действительно, Педро наделил меня обширными землями, и это оскорбило людей недалеких и с короткой памятью, но я заработала все это вовсе не в постели. Мое состояние росло, потому что я управляла своим имуществом с крестьянской рассудительностью, которую унаследовала от матери, упокой Господи ее душу. «Расход должен быть меньше прихода» — вот в чем заключалась ее философия относительно денег: простая формула, которая никогда Не подведет. Как и все испанские дворяне, ни Педро, ни Родриго никогда не занимались ни управлением своим имуществом, ни торговлей. Педро умер бедным, а Родриго разбогател благодаря мне.
Ла Гаска, несмотря на то что обвиняемый был ему симпатичен и сделал для него очень многое, скрупулезно довел суд до конца. В Перу только об этом и говорили, а мое имя как только не трепали: болтали, что я ведьма и с помощью разных зелий отнимаю рассудок у мужчин, что я была шлюхой в Испании, а потом в Картахене, что я не старею, потому что пью кровь новорожденных, и прочие глупости, которые мне и повторять-то стыдно. Педро доказал свою невиновность, разбивая одно обвинение за другим, и в конце концов единственной, кто проиграл от этого процесса, оказалась я. Ла Гаска в очередной раз подтвердил назначение Вальдивии губернатором, все его титулы и заслуги и потребовал только, чтобы он выплатил все свои долги в разумные сроки. Но по отношению ко мне этот клирик — который заслуживает вечно вариться в адских котлах — был исключительно жёсток. Он приказал губернатору лишить меня всего имущества и разделить его между капитанами, немедленно прекратить всякие со мной отношения и отправить меня в Перу или в Испанию, где я могла бы замаливать свои грехи в монастыре.
Педро отсутствовал полтора года и вернулся из Перу с двумя сотнями солдат, из которых восемьдесят прибыли вместе с ним на корабле, а остальные — по суше. Когда я узнала, что он скоро приедет, меня охватила лихорадочная активность, и я чуть не свела с ума слуг. Я заставила всех красить стены, стирать занавески, сажать цветы, готовить любимые лакомства Педро, ткать покрывала и шить новые простыни. Было лето, и у нас в садах вокруг Сантьяго уже росли фрукты и овощи, как в Испании, только еще вкуснее. Мы с Каталиной принялись делать заготовки и готовить любимые Педро десерты. В первый раз за целые годы я забеспокоилась о своем внешнем виде: я даже сшила себе несколько изящных рубашек и юбок, чтобы принять его наряженной, как невеста. Мне тогда было около сорока лет, но я чувствовала себя молодой и привлекательной, может быть, потому, что тело мое не изменилось, как это бывает с бездетными женщинами, а еще потому, что я видела свое отражение в робких глазах Родриго де Кироги. Но я боялась, что Педро заметит тонкие морщинки вокруг глаз, вены на ногах и трудовые мозоли на руках. Его я решила ни в чем не упрекать: что было, то было. Я хотела помириться с ним, вернуть те времена, когда мы любили друг друга, как в сказке. Мы многое вместе пережили: десять лет борьбы и страсти — такое не проходит бесследно. Я постаралась выбросить из головы образ Родриго де Кироги, эту бесполезную и опасную фантазию, и пошла к Сесилии, чтобы выспросить секреты ее красоты, о которых в Сантьяго ходило столько слухов. Ведь это было настоящее чудо: инкская принцесса, в противоположность всему остальному миру, с годами только молодела!
Дом Хуана и Сесилии был гораздо меньше и скромнее нашего, но она с чудесным вкусом украсила его мебелью и безделушками из Перу, многие из которых были даже привезены из бывшего дворца Атауальпы. Полы были покрыты в несколько слоев разноцветными шерстяными коврами с инкскими орнаментами; ноги при ходьбе в них просто утопали. В доме пахло корицей и шоколадом, который она умудрялась где-то доставать, в то время как все остальные довольствовались мате и местными травами. Она с детства во дворце Атауальпы так привыкла к этому напитку, что в тяжелые для Сантьяго времена, когда мы все страдали от голода, она плакала не от желания съесть кусочек хлеба, а от желания выпить шоколада. До прибытия испанцев в Новый Свет шоколад пили только знать, жрецы и высокопоставленные военные, но мы быстро освоили его.
Мы с Сесилией сели на большие подушки, и молчаливые служанки подали нам этот ароматный напиток в серебряных пиалах, сделанных искусными мастерами кечуа. Сесилия, которая на людях всегда появлялась одетой на испанский манер, дома носила более удобную одежду, принятую при дворе Инки: на ней была прямая юбка до щиколоток и вышитая туника, перехваченная на поясе ярким плетеным кушаком. Она ходила босая, и я не могла не сравнить совершенные ступни принцессы со своими грубыми ногами крестьянки. Волосы у нее были распущены, а единственным украшением на ней были тяжелые золотые серьги, передававшиеся в их роду по наследству. Их она привезла в Чили таким же загадочным способом, как и мебель, украшавшую ее дом.
— Если Педро обратит внимание на твои морщинки, это будет означать, что он тебя разлюбил, и, что бы ты ни делала, тебе не удастся изменить его чувства, — сказала она, когда я изложила свои сомнения.
Не знаю, были ли ее слова пророческими, или она, знавшая даже самые сокровенные секреты, уже знала то, что мне еще было неизвестно. Но чтобы порадовать меня, она поделилась со мной своими кремами, лосьонами и духами, которыми я усердно пользовалась несколько дней, ожидая приезда своего возлюбленного.
Но прошла неделя, за ней другая и еще одна, а Вальдивия в Сантьяго не появлялся. Он жил на корабле, стоявшем на якоре в бухте Конкон, и управлял оттуда, посылая в Сантьяго гонцов, но ни одно из его посланий мне не предназначалось. Я не могла понять, что происходит. Я мучилась от неизвестности, гнева и надежды, страшилась мысли, что он разлюбил меня, и старалась во всем отыскать хоть что-то обнадеживающее. Я попросила Каталину погадать мне, но на этот раз в своих ракушках она ничего не разглядела, а может, просто не решилась рассказать мне, что она там увидела. Проходили дни и недели, а весточки от Педро так и не было. Я не могла есть и практически не спала. Целыми днями я работала на износ, а по ночам бродила по галереям и залам дома, как бык по загону, нервно выбивая каблуками искры из пола. Я не плакала, потому что на самом-то деле чувствовала не печаль, а ярость, и не молилась, потому что, как мне казалось, Дева Заступница не поняла бы моих горестей. Тысячу раз у меня был соблазн поехать навестить Педро на корабле и разом выяснить, почему он так себя ведет, — ехать туда было всего два дня верхом, — но я так и не решилась, потому что инстинкт подсказывал мне, что в такой ситуации не стоит бросать ему вызов. Наверное, я предчувствовала несчастье, но из гордости не хотела ничего формулировать словами. Я не хотела, чтобы кто-нибудь видел меня униженной, а уж тем более Родриго де Кирога, который, к счастью, не задавал лишних вопросов.
Наконец в один прекрасный жаркий день в мой дом явился капеллан Гонсалес де Мармолехо. Вид у него был совершенно измученный. Он съездил в Вальпараисо и вернулся оттуда за пять дней, и все тело у него болело от долгой скачки. Я достала бутылку своего лучшего вина и пригласила клирика к столу, едва сдерживая нетерпение, потому что знала, что он привез вести для меня. Педро уже едет в Сантьяго? Или он зовет меня к себе? Мармолехо прервал мои расспросы, вручил мне запечатанное письмо и с поникшей головой ушел пить вино на увитую бугенвиллеей галерею, оставив меня читать одну.
Педро в кратких и точных словах сообщал мне решение ла Гаски, уверял меня в своем уважении и восхищении, не упоминая про любовь, и просил внимательно выслушать Гонсалеса де Мармолехо. Герой военных кампаний во Фландрии и Италии, подавления восстаний в Перу и завоевания Чили, самый известный и храбрый солдат во всем Новом Свете боялся встречи со мной и поэтому месяцами скрывался на корабле! Что с ним произошло? Я и представить себе не могла, что заставило его бежать от меня. Может, я превратилась во властную ведьму или в мужеподобную бабу? Может, я слишком безоговорочно верила в силу нашей любви? Я ведь даже ни разу не спрашивала себя, любит ли Педро меня так же сильно, как я его: для меня это был бесспорный факт. Нет, решила я наконец. Моей вины здесь нет. Это не я изменилась, а он. Почувствовав, что стареет, он испугался и захотел снова стать героем-воином и юным любовником, каким был много лет назад. Я слишком хорошо его знала, поэтому рядом со мной он не мог начать все заново, всего лишь облачившись в свежие одежды. Передо мной он не смог бы скрывать свои слабости и возраст, и, понимая это, он решил просто отстраниться от меня.
— Падре, прошу вас, прочтите письмо и скажите, что все это означает, — сказала я, протягивая листы клирику.
— Я знаю, что там написано, дочь моя. Губернатор удостоил меня большого доверия и даже просил у меня совета.
— То есть это вы придумали такую жестокость?
— Нет, донья Инес. Это приказы ла Гаски, самого высокопоставленного королевского и церковного чиновника в этой части света. Вот здесь у меня бумаги, можешь взглянуть сама. Ваша внебрачная связь с Педро стала причиной громкого скандала.
— Теперь, когда я больше не нужна, моя любовь к Педро — скандал. А вот когда я находила воду в пустыне, лечила больных, хоронила погибших, спасала Сантьяго от индейцев — тогда я была святая.
— Я понимаю твои чувства, дочь моя…
— Нет, падре, вы и представить себе не можете, что я чувствую. Какая дьявольская ирония в том, что только сожительница во всем виновна, притом что она свободна, а он — женат! Меня не удивляет низость ла Гаски — он священник, что уж тут, а вот трусость Педро — удивляет очень.
— У него не было выбора, Инес.
— У благородного человека всегда есть выбор, когда речь идет о защите чести. Падре, предупреждаю вас, что из Чили я не уеду: я завоевала эту землю и основала здесь города.
— Смири свою гордыню, Инес! Полагаю, ты не хочешь, чтобы сюда явилась инквизиция и по-своему разобралась с тобой.
— Вы мне угрожаете? — спросила я с содроганием: при упоминании инквизиции у меня всегда по телу бегут мурашки.
— Этого у меня и в мыслях не было, дочь моя. Я приехал с поручением от губернатора предложить решение, которое позволит тебе остаться в Чили.
— Какое же это решение?
— Ты могла бы выйти замуж… — наконец произнес капеллан, пытаясь совладать с приступами кашля и ерзая на стуле. — Это единственный способ, чтобы тебе остаться в Чили. В достойных мужчинах, готовых взять в жены женщину с такими достоинствами и таким богатым приданым, недостатка не будет. А когда твоя собственность будет записана на имя мужа, никто не сможет отнять ее у тебя.
Долгое время я не могла произнести ни слова. Я не могла поверить, что Педро предлагает мне такой извращенный выход — последний из тех, что могли бы прийти в голову мне.
— Губернатор искренне хочет помочь тебе, хотя это и означает, что ему придется отказаться от тебя. Разве ты не понимаешь, что это предложение — знак самоотвержения, доказательство любви и признательности? — прибавил священник.
Он сидел на стуле, нервничая и вспугивая веером летних мух, а я большими шагами ходила по галерее, пытаясь взять себя в руки. Эта идея явно не была плодом внезапного озарения, ведь Педро предложил ее ла Гаске, будучи еще в Перу, и тот одобрил ее. То есть моя судьба была решена за моей спиной. Предательство Педро казалось мне глубочайшей низостью, и волна ненависти, как грязная вода, окатила меня с ног до головы, наполнив рот желчью. В этот момент мне хотелось задушить капеллана голыми руками, и я должна была сделать над собой огромное усилие, чтобы вспомнить, что он всего лишь посланник. Кто заслуживал мести, так это Педро, а не этот несчастный старик в сутане, с которого от страха пот катился градом.
Вдруг меня что-то как будто кулаком ударило в грудь, от чего дыхание перехватило и я пошатнулась. Сердце у меня екнуло и понеслось бешеным галопом — такого раньше со мной никогда не бывало. Кровь хлынула к вискам, ноги подкосились, в глазах потемнело. Мне едва удалось плюхнуться на стул, иначе бы я упала на пол. Это помутнение продлилось всего несколько мгновений: скоро я пришла в себя и обнаружила, что сижу, опустив голову на колени. В таком положении я дождалась, когда сердцебиение восстановится и я снова смогу спокойно дышать. Я решила, что потеряла сознание от ярости и жары, не подозревая, что у меня разорвалось сердце и мне предстоит прожить еще тридцать лет с этой дырой в груди.
— Полагаю, что Педро, раз он так жаждет помочь мне, уже позаботился и о том, чтобы выбрать мне достойного супруга, так? — спросила я Мармолехо, когда снова смогла говорить.
— У губернатора есть на примете пара кандидатур…
— Передайте Педро, что я принимаю предложение, но будущего мужа выберу себе сама, потому что хочу выйти замуж по любви и жить в браке счастливо.
— Инес, напоминаю тебе, что гордыня — смертный грех.
— Скажите мне одну вещь, падре. Это правда, что Педро привез с собой двух любовниц?
Гонсалес де Мармолехо не ответил, своим молчанием подтвердив дошедшие до меня слухи. Педро променял одну женщину сорока лет на двух двадцатилетних. Это были две испанки — Мария де Энсио и ее загадочная служанка, Хуана Хименес, которая тоже делила ложе с Педро и, как говорили, с помощью чародейства вертела ими обоими, как хотела. С помощью чародейства? И обо мне говорили то же самое. Иногда достаточно вытереть пот со лба усталого мужчины, чтобы он стал есть с рук, которые его ласкают. Для этого не нужна черная магия. Нужно только быть верной и веселой, слушать — или, по крайней мере, притворяться, что слушаешь, — вкусно готовить, незаметно следить за ним, чтобы он не делал глупостей, наслаждаться и дарить наслаждение каждым объятием, ну и делать еще несколько очень простых вещей — вот и весь рецепт. Все это можно было бы выразить очень коротко: нужно быть железной рукой в шелковой перчатке.
Помню, когда Педро рассказал мне о ночной рубашке с прорезью в форме креста, в которой ложилась спать его супруга Марина, я тайно пообещала себе никогда не прятать свое тело от мужчины, с которым буду делить ложе. Я выполнила это решение и следовала ему до последнего дня, проведенного рядом с Родриго, с таким бесстыдством, что он никогда не замечал, что тело у меня одрябло, как у всякой старухи. Мужчины, которые прикасались ко мне, были бесхитростны, а я вела себя так, будто была красавицей, и они в это легко верили. Теперь я одна, и мне некого одаривать любовью, но могу поклясться, что Педро был счастлив, пока был со мной, и Родриго — тоже, даже когда болезнь не позволяла ему брать инициативу на себя. Извини, Исабель, я знаю, что тебя смутят эти строки, но тебе следует научиться этим вещам. Не обращай внимания на то, что говорят по этому поводу священники — они ведь об этом ничего не знают.
В Сантьяго было уже полтысячи жителей, но слухи распространялись здесь все так же быстро, как в деревне, поэтому я решила не терять времени на лишние церемонии.
Сердце мое яростно билось еще несколько дней после разговора с клириком. Каталина приготовила мне настой из келпа, сухих морских водорослей, которые она ставила размачиваться на ночь. Вот уже тридцать лет я пью эту вязкую жидкость каждое утро по пробуждении, я привыкла к ее отвратительному вкусу и благодаря ей до сих пор жива.
В то воскресенье я надела свое лучшее платье, взяла тебя, Исабель, за руку, ведь ты жила со мной уже несколько месяцев, и пересекла площадь по направлению к дому Родриго де Кироги в тот самый час, когда народ выходил из церкви после мессы, чтобы все меня видели. С нами шли Каталина, закутанная в черную накидку и бормотавшая заговоры на кечуа, которые в таких случаях более действенны, чем христианские молитвы, и старый пес Бальтасар.
Слуга-индеец открыл дверь и провел меня в гостиную, а мои спутники остались ждать в пыльном внутреннем дворике, загаженном курицами. Я огляделась и поняла, что предстоит вложить немало труда, чтобы сделать из этого уродливого барака с голыми стенами приемлемое жилище. Я подумала, что у Родриго, наверное, нет даже пристойной кровати и спит он в походной солдатской койке. Неудивительно, что ты так быстро привыкла к удобствам моего дома. Предстояло заменить эту грубую мебель из бревен и дубленой кожи, покрасить стены, купить занавеси и ковры для стен и пола, построить солнечные и тенистые галереи, посадить деревья и цветы, устроить фонтаны во дворе, снять с крыши солому и положить черепицу, — короче говоря, развлечений было не на один год. Мне нравится строить планы.
Через несколько мгновений вошел Родриго, удивленный, потому что я никогда раньше не навещала его дома. Он уже успел снять воскресную куртку и остался в белой рубашке с широкими рукавами, расстегнутой на груди. Он показался мне очень молодым, и мне захотелось поскорей убежать, откуда пришла. На сколько же лет моложе меня этот мужчина?
— Доброго дня, донья Инес. Что-нибудь случилось? С Исабель все хорошо?
— Я пришла предложить вам заключить брак, дон Родриго. Как вы на это смотрите? — выпалила я сразу, потому что в подобных обстоятельствах говорить обиняками невозможно.
К чести Кироги должна сказать, что он принял мое предложение с легкостью, достойной комедии. Лицо его просияло, он воздел руки к небу и испустил долгий индейский крик, чего я совершенно не ожидала — при его-то обычной сдержанности. Конечно же, до него уже дошел слух о том, что произошло в Перу, об истории с ла Гаской и о странном плане, который пришел в голову губернатору; все капитаны только и говорили об этом, особенно неженатые. Может быть, он и подозревал, что станет моим избранником, но был слишком скромен, чтобы быть в этом уверенным. Я хотела изложить ему условия предложения, но он не дал мне говорить, а порывисто обнял меня, поднял в воздух и закрыл мне рот своими губами. Тогда я осознала, что и я ждала этого момента вот уже почти год. Я вцепилась в его рубашку обеими руками и поцеловала его в ответ — со страстью, которая долгое время спала или которую мне удавалось обмануть; со страстью, которую я хранила для Педро де Вальдивии и которая жаждала быть прожитой, пока молодость не покинула меня. Я почувствовала его желание, его руки на моей талии, на затылке, на волосах, его губы — на моем лице и шее, вдохнула его запах, запах молодого мужчины, услышала, как его голос шепчет мое имя, — и ощутила себя совершенно счастливой. Как в один миг боль оттого, что меня покинули, может превратиться в счастье оттого, что я любима? Наверное, в те времена я была очень ветрена…
В ту минуту я поклялась, что буду верна Родриго, пока смерть не разлучит нас, и не только буквально исполнила эту клятву, но и любила его тридцать лет, и с каждым днем все сильнее. Любить его оказалось очень легко. Родриго всегда был достоин восхищения, в этом были согласны все, хотя даже у лучших мужчин часто бывают серьезные недостатки, которые чувствуешь, только оставшись с человеком наедине. Но у этого благородного дворянина, солдата, друга и мужа их не было. Он никогда не стремился заставить меня забыть Педро де Вальдивию, которого уважал и любил, и даже помогал мне сохранить память о нем, чтобы Чили, эта неблагодарная страна, чтила его, как он того заслуживает. Родриго просто поставил себе задачу завоевать мою любовь и добился этого.
Когда мы наконец смогли разомкнуть объятия и перевести дух, я вышла дать распоряжения Каталине, а Родриго приветствовал свою дочь. Через полчаса вереница индейцев перенесла мои тюки, скамеечку для молитв и фигурку Девы Заступницы в дом Родриго де Кироги под аплодисменты жителей Сантьяго, оставшихся ждать после мессы на Оружейной площади.
На подготовку свадьбы мне понадобилось две недели, ведь я не хотела выходить замуж тайком, а хотела устроить пышное и торжественное празднество. За такое короткое время привести в порядок дом Родриго де Кироги было невозможно, но мы приложили все усилия, чтобы посадить во дворе дома деревья и кусты, сделать из цветов арки, навесы и поставить большие столы. Отец Гонсалес де Мармолехо обвенчал нас в строящейся церкви, которая теперь стала собором, при большом скоплении народа — и белых, и негров, и индейцев, и метисов. На мне было белое свадебное платье Сесилии, его подогнали по размеру, потому что времени заказывать ткань для нового платья не было. «Венчайся в белом, Инес. Дон Родриго достоин быть твоей первой любовью», — сказала мне Сесилия. И она была права.
После венчания в церкви мы пригласили всех к столу отведать моих фирменных блюд: пирожков, жаркого из птицы, маисового пирога, фаршированного картофеля, фасоли с острым перцем, бараньей лопатки, жареного козленка, овощей из моего поместья и всяческих сладостей, которые я намеревалась приготовить к приезду Педро де Вальдивии. Все это должным образом орошалось винами, которые я без зазрения совести вытащила из губернаторского погреба, ведь он был и мой тоже. Двери дома Родриго были открыты весь день, и мы были рады всякому, кто хотел отобедать и разделить с нами радость. Среди праздничной суматохи бегали дюжины ребятишек-метисов и индейцев, а на поставленных полукругом стульях восседали старцы нашей колонии. Каталина подсчитала, что в тот день в нашем доме побывало не меньше трех сотен гостей, но она никогда не была сильна в счете, так что их могло быть и больше.
На следующий день мы с Родриго взяли тебя, Исабель, и с небольшой свитой янакон оправились проводить медовый месяц в моем поместье. Для защиты от местных индейцев, которые часто нападали на беспечных путников, нас сопровождали несколько вооруженных солдат. Каталина вместе с моими верными служанками, привезенными из Куско, осталась дома приводить в порядок жилище Родриго; вся остальная многочисленная челядь осталась там, где была раньше. Только тогда Вальдивия со своими двумя любовницами решился покинуть корабль и вернуться в свой дом в Сантьяго, который нашел чистым, прибранным и обеспеченным всем необходимым, но без следа моего пребывания там.