|
| NB NB |
Итак, при всем своем пессимистическом отношении
к сознательности и активности русского народа Чернышев-
ский к концу 1861 года начал, по-видимому, допускать
возможность широкою крестьянского движения. В этом
отношении чрезвычайно характерна его статья «Не начало
ли перемены?», написанная по поводу рассказов Н. В. Ус-
пенского и помещенная в XI книжке «Современника» за
1861 год. Указывая на то, что Н. Успенский пишет о на-
роде правду без всяких прикрас и что но рассказы
свободны от слащавой идеализации народной жизни,
Чернышевский объясняет это обстоятельство тем, что
в психике русского крестьянства произошла перемена к
лучшему...
|
«Решимость г. Успенского описывать народ в столь мало
лестном для народа духе свидетельствует о значительной
перемене в обстоятельствах, о большой разности нынешних
времен от недавней поры, когда ни у кого не поднялась
бы рука изобличать народ...
|
В великие исторические моменты, когда задеты насущ-
ные интересы и стремления масс, народ преображается.
|
«Возьмите самого дюжинного, самого бесцветного, слабо-
характерного, пошлого человека: как бы апатично и
мелочно ни шла его жизнь, бывают в ней минуты совер-
шенно другого оттенка, минуты энергических усилий,
отважных решений. То же самое встречается в истории
каждого народа».
И Чернышевский кончает свою статью призывом к интел-
лигенции идти в народ, для сближения с которым не нужно
никаких фантастических фокус-покусов в славянофильском
духе, а достаточно простого и непринужденного разговора
о его интересах * * *.
Приобщить народ к идеям демократии и социализма, — эту
великую историческую задачу должно было выполнить новое
* «Пролог», loc. cit., 181.
•* «Письма без адреса», 1. с, 304.
••* «Не начало ли перемены?». Соч., VIII, 339—359.
|
молодое поколение, выступившее на сцену после разгрома ста-
рого режима во время Крымской войны. На это бодрое и смелое
поколение возлагал Чернышевский все свои надежды, для него
он и Добролюбов писали свои статьи, к нему они обращались
с призывами идти в народ. Изображению этих новых людей посвя-
щен роман Чернышевского «Что делать?», написанный в Петро-
павловской крепости. «Добрые и сильные, честные и умеющие, —
обращается к ним Чернышевский в предисловии к роману, —
недавно вы начали возникать между нами, но вас уже немало
и быстро становится все больше». А когда их станет совсем много,
тогда будет очень хорошо...
| NB |
|
| NB |
У этих людей стремление к социализму, к
установлению царства труда есть естественное
человеческое стремление. Их невеста, царица сво-
боды и равенства, подсказывает им магические
слова, привлекающие к ним всякое огорченное и
оскорбленное существо. Они воздействуют на окру-
жающих, «развивают» их, т. е. внушают им чувство
человеческого достоинства и любовь к страждущим
(характерно для Чернышевского, что Лопухов,
развивая Веру Павловну, дает ей читать сочинения
Фурье и Фейербаха). С либералами они расходятся
органически; они — пропагандисты новых демокра-
тических и социалистических идеи. Оуэн для них
«святой старик». Они внимательно следят за наукой,
интересуются антропологической философией, хими-
ческими теориями Либиха, законами историческою
прогресса и вопросами текущей политики, органи-
зуют кружок, куда входят пара ремесленников
и мелких торговцев, пара офицеров, учителя и
студенты; устраивают швейные мастерские на ком-
мунистических началах. Но в сущности их идеал —
мещанское счастье; их деятельность носит преиму-
щественно культурнический характер; от прямой
политической борьбы, от участия в революционных
предприятиях они пока воздерживаются и даже
боятся ее.
|
| NB |
Истинным представителем новых людей и предтечей
народных борцов является Рахметов, «особенный человек»,
как называет его Чернышевский. В Рахметове соединяется
беспощадная логика самого Чернышевского с жилкой
настоящего революционного агитатора, которой Черны-
шевский, по-видимому, был лишен. В этом отношении
Рахметов напоминает друга Чернышевского, знаменитого
польского революционера Сераковского, которого Николай
Гаврилович вывел в «Прологе» под именем Соколовского;
но только Рахметов свободен от либеральных увлече-
ний Соколовского. «Агитаторы мае смешны», — говорит
|
|
Волгин, но в действительности он преклоняется перед ними,
чувствует, что в них имеется инстинкт истинных полити-
ческих деятелей и практическая энергия борцов за народ-
ное дело *.
[365—375] Если Лопуховы и Кирсановы — тип новый, то
Рахметов — тип, так сказать, новейший, последнее слово рус-
ского общественного развития. Таких людей, по словам Черны-
шевского, мало; до сих пор он встретил только 8 образцов этой
породы, в том числе двух женщин. «Мало их, — заключает
Чернышевский свое описание Рахметова, — но ими расцветает
жизнь всех; без них она заглохла бы, прокисла бы; мало их, но
они дают всем людям дышать, без них люди задохнулись бы.
Велика масса честных и добрых людей, а таких людей мало;
но они в ней — теин в чаю, букет в благородном вине; от них ее
|
|
* Сераковский был близким человеком в кружке «Современника»,
биографические сведения о нем помещены отчасти в романе «Пролог»,
отчасти в брошюре Шаганова «Н Г. Чернышевский на каторге и в ссылке»
со слов Николая Гавриловича. В 1848 г. Сераковский, бывший тогда студен-
том, приехал на рождественские каникулы на свою родину в Подольскую
губернию. В это время среди местной польской шляхты готовилось восстание
благодаря слухам о начавшемся движении в Галиции. Сераковский пред-
ложил увлекающимся горячим головам не спешить с решительными вы-
ступлениями, пока он сам не съездит на границу и не разузнает, в чем дело.
По дороге его схватили и «по подозрению в намерении уехать за границу»
сослали рядовым в Оренбургские линейные батальоны — главным образом
за откровенные и смелые разговоры с военными следователями. В начале
нового царствования он был произведен в офицеры, уехал в Петербург и
поступил в военную академию, которую и кончил с отличием, а затем был
отправлен правительством за границу с какими-то военно-техническими по-
ручениями. В Англии он познакомился с Пальмерстоном, который предста-
вил его королеве Виктории. В 1863 г. он примкнул к польскому восстанию,
был начальником ковенского революционного отряда, взят в плен и повешен
Муравьевым. — Этого замечательного человека и вывел Чернышевский под
именем Соколовского в «Прологе». Беспощадный к самому себе, он в романе
несколько добродушно подсмеивается и над пылким Соколовским за его
оптимизм: «Мы с Болеславом Ивановичем забавны... ждем бури в болоте», —
говорит он. Но по всему видно, что он горячо любил и уважал этого бледного
энтузиаста с пламенным", впивающимся в душу взглядом, рыцаря без
страха и упрека, агитатора с практической жилкой, горячим сердцем, но
холодной головой, не теряющегося в самые опасные минуты и всегда гото-
вого пожертвовать своей жизнью делу народного освобождения. Страницы,
посвященные описанию Соколовского, лучшие в романе и отличаются пора-
зительной художественной силой. — В романе Волгин отказывается от
сближения с Соколовским ввиду того, что последний, как человек энерги-
ческий и самоотверженный, недолго будет оставаться во власти либеральных
иллюзий и обязательно ввяжется в какие-нибудь революционные предприя-
тия; вести знакомство с таким человеком небезопасно. В действительности
дело обстояло, конечно, не так. Но для Чернышевского характерно, что он
конспирирует даже в романе, написанном в далекой ссылке, спустя долгое
время после изображаемых в нем событий.
сила и аромат; это цвет лучших людей, это двигатели двигателей,
это соль соли земли» *.
Итак, к концу своей литературной деятельности Чер-
нышевский, при всем своем отрицательном отношении
|
|
|
| NB |
* Полагают, что в лице Рахметова Чернышевский вывел некоего Бах-
метьева, который у Герцена («Общий фонд». Сборник посмертных статей.
Женева, 1874, стр. 181 и сл.) изображен совершенно иначе. Герцен встре-
тился с ним в Лондоне в 1858 г.: приблизительно в это время у Чернышев-
ского Рахметов уезжает за границу. У нашего автора Рахметов за границей
является к Фейербаху, чтобы предложить ему деньги на издание его сочи-
нений (кстати, это лишний раз показывает, как высоко Чернышевский ста-
вил Фейербаха, «величайшего из европейских мыслителей XIX века, отца
новой философии». «Что делать?», 1. с, 194); Бахметьев же приехал в Лондон
к Герцену, чтобы предложить ему часть своего капитала на дела русской
пропаганды. Вот как Герцен описывает Бахметьева:
«Молодой человек с видом кадета, застенчивый, очень невеселый и с осо-
бой наружностью, довольно топорно отделанной, седьмых-восьмых сыновей
степных помещиков. Очень неразговорчивый, он почти все молчал; видно
было, что у него что-то на душе, но он не дошел до возможности высказать
что. Я ушел, пригласивши его дня через два-три обедать. Прежде этого я
его встретил на улице.
— Можно с вами идти? — спросил он.
— Конечно, не мне с вами опасно, а вам со мной. Но Лондон велик.
— Я не боюсь, — и тут вдруг, закусивши удила, он быстро про-
говорил: — Я никогда не возвращусь в Россию, нет, нет, я решительно
не возвращусь в Россию...
— Помилуйте, вы так молоды.
— Я Россию люблю, очень люблю; но там люди... Там мне не житье.
Я хочу завести колонию на совершенно социальных основаниях; это все
я обдумал и теперь еду прямо туда.
— То есть куда?
— На Маркизские острова».
Из имевшихся у него 50 000 франков Бахметьев 30 тысяч взял с собой
на Маркизские острова, завязавши их в платке «так, как завязывают фунт
крыжовнику или орехов», а 20 тысяч оставил Герцену на дела пропаганды:
это и был «общий фонд», впоследствии вызвавший столько раздоров среди
русской эмиграции. Дальнейшая судьба Бахметьева совершенно неизвестна:
он исчез бесследно. В изображении Герцена он выходит каким-то развин-
ченным, чуть не полоумным чудаком, очень мало напоминающим грозную
и суровую фигуру Рахметова. Но и то сказать: Герцен органически неспо-
собен был понять русских революционеров того времени; на этой почве и
произошли все те недоразумения, которые отравили последние дни его
жизни. Уж если Герцен мог так ложно понять писателей Чернышевского
и Добролюбова, что ж удивительного, если он совершенно не понял угло-
ватого и сурового представителя революционной молодежи? Но с другой
стороны, очень возможно одно из двух иных предположений: или Бахметьев
вовсе не послужил прототипом для Рахметова, пли же Чернышевский сильно
его идеализировал, создавши образ, ничего общего не имеющий с оригина-
лом, или сочетавши в нем черты из характера Добролюбова (суровое чувство
гражданского долга), Бакунина (объезд славянских земель, ср. также Кель-
сиева), Сераковского (сближение со всеми классами) и т, д,
|
к русскому обществу и недоверии к активности народ-
ных масс, начал допускать возможность широкого
N B
революционного движения, вызванного ра зо чар ов а ние м
крестьянства в реформе 1861 года. С другой стороны,
он мог констатировать наличность новых людей, револю-
ционеров из интеллигенции, готовых стать в о главе н ар о да
в его борьбе с царством эксплуатации и угнетения...
По какому же пути должно было пойти в России революцион-
ное движение с точки зрения Чернышевского?
Выше (в главе VI) мы видели, что по общим своим полити-
ческим взглядам Чернышевский стоял близко к бланкизму —
к бланкизму не в том смысле, какой это слово получило впослед-
ствии и доныне употребляется в разговорном языке *, а скорее
в том смысле, в каком понимал его Маркс, когда признавал
бланкистов истинными представителями революционного про-
летариата... Бланкисты держались той точки зрения, что
меньшинство сильно лишь постольку, поскольку оно верно
выражает если не стремления, то, по крайней мере, интересы
трудящегося большинства.
|
На этой же точке зрения, едпнственно возможной
для эпох, характеризующихся пассивностью народ-
ной массы, по-видимому, стоял и Чернышевский.
Он определенно подчеркивал, что без участия народ-
ных масс нельзя достигнуть серьезных практических
результатов; он говорил, что только сочувствие
широких масс способно обеспечить успех той или
иной политической программы и что без воз-
буждения энтузиазма в массах революционные
|
|
|
* Образчиком такого поверхностного понимания бланкизма являются
рассуждения г. Николаева о политических взглядах Чернышевского.
Рассказавши о своем разговоре с Чернышевским на каторге, во время ко-
торого Николай Гаврилович высказал ту мысль, что было бы гораздо
лучше, если бы во время крестьянской реформы победила откровенно-
крепостническая партия дворянства и крестьяне были бы освобождены без
земли, ибо тогда немедленно произошла бы катастрофа, г. Николаев заклю-
чает: «Тут, как видите, чистый бланкизм: чем хуже, тем лучше (!). Это со-
всем не напоминает позднейших теорий наших доморощенных марксистов
(которым, к слову сказать, господа Николаевы в свое время именно и при-
писывали принцип «чем хуже, тем лучше» и которых эти господа именно и
обвиняли в сочувствии обезземелению крестьянства. — Ю. С). Не эволю-
ция, не постепенное освобождение крестьян от средств производства, не вы-
варивание мужика в фабричном котле, не постепенное его превращение
в батрака, а полное и сразу произведенное обезземеление. Не эволюция,
к которой, повторяю, Н. Г. относился с негодован ием (?), а катастрофа.
Не марксизм, а бланкизм» («Личные воспоминания», 21—22). — Нечего
сказать, хорошее представление о взглядах Чернышевского можно получить
из такой тирады!
|
|
|
|
| 1858, 12 |
попытки неминуемо обречены на плачевное фиаско.
В активность масс, в способность их к широкой
политической инициативе он, как мы знаем, мало
верил. Но он полагал, что в те исторические пе-
риоды, когда задеты насущные интересы этих масс —
главным образом интересы экономические, особенно
для них близкие, чувствительные и понятные, — они
способны приходить в движение и во всяком случае
послужить опорой для сознательного меньшинства,
склонного к решительной инициативе...
В ряде блестящих статей, посвященных защите
общинного принципа от нападок буржуазных эконо-
мистов *, Чернышевский развил все те аргументы,
которые впоследствии составили арсенал народни-
ков, усвоивших букву, но не дух великого учителя...
На Западе осуществление социализма затруднено
психикой и навыками крестьянства, хотя и бедствую-
щего на своей парцелле, но цепко держащегося за
частную собственность; там для организации нацио-
нального хозяйства на началах коллективизма прихо-
дится «перевоспитать целые народы». У нас в России
лишь 1/15 или 1/20 часть земель обрабатываются на
правах «полновластной собственности», подавляющая
же масса земель или распределяется для обработки и
пользования по общинному началу, или же принад-
лежит государству, т. е. всей нации. Масса народа
до сих пор смотрит на землю, как на общинное
достояние...
Анализу теоретической возможности этого пе-
рехода посвящена одна из самых блестящих ста-
тей Чернышевского, а именно «Критика философ-
ских предубеждений против общинного землевла-
дения». Собственно говоря, Чернышевский, когда
писал эту статью, сильно уже разочаровался в воз-
можности осуществить этот переход на практике —
ввиду того оборота, который приняла крестьянская
реформа...
Но когда Чернышевский убедился, что ни одна
из «низших» гарантий, которые он считал необхо-
димыми предпосылками для дальнейшего развития
| NB |
NB
N B
• Назовем главнейшие из этих статей: 1) Рецензия на «Обзор исто-
рического развития сельской общины в России» Чичерина, «Совр. », 1856,
4; 2) Славянофилы и вопрос об общине, «Совр. », 1857, 5; 3) «Studien» Гак-
стгаузена, «Совр. », 1857, 7, 4) О поземельной собственности, «Совр. », 1857,
9 и 11; 5) Критика философских предубеждений против общинного зем-
левладения, «Совр. », 1858, 12; 6) Суеверие и правила логики, «Совр. »,
1859, 10.
|
|
общинного принципа, не осуществлена, когда он
увидел, что старый политический режим остался
в полной неприкосновенности, что проведение кре-
стьянской реформы передано в руки бюрократии и
дворянства, что народ не только не получил всей
земли, но даже был лишен значительной части
прежних своих угодий, а за предоставленную в его
распоряжение землю на него был наложен высокий
выкуп, — одним словом, когда он понял, что «вели-
кая реформа» грозит скорее ухудшить, чем улучшить
положение народных масс, не раскрепостить их,
не предоставить полный простор их творческим
силам, а сковать их еще более тяжелыми цепями,
тогда он признал, что его надежды были неоснова-
тельны, его построения абстрактны, а вся кампания
в пользу общины, как возможного зародыша социа-
листического строя, была сплошным недоразуме-
нием. И по своей честности он поспешил открыто
признать это.
«Предположим, — говорит он с помощью своего «любимого
способа объяснений», — что я был заинтересован принятием
средств для сохранения провизии, из запаса которой составляется
ваш обед. Само собою разумеется, что если я это делал из распо-
ложения собственно к вам, то моя ревность основывалась на
предположении, что провизия принадлежит вам и что приготов-
ленный из нее обед здоров и выгоден для вас. Представьте же
себе мои чувства, когда я узнаю, что провизия вовсе не принад-
лежит вам и что за каждый обед, приготовляемый из нее, берутся
с вас деньги, которых не только но стоит самый обед, но которых
вы вообще не можете платить без крайнего стеснения. Какле
мысли приходят мне в голову при этих столь странных открытиях?
„Человек самолюбив", и первая мысль, рождающаяся во мне,
относится ко мне самому. „Как был я глуп, что хлопотал о деле,
для полезности которого не обеспечены условия! Кто, кроме
глупца, может хлопотать о сохранении собственности в известных
руках, не удостоверившись прежде, что собственность достанется
в эти руки и достанется на выгодных условиях?" Вторая моя
мысль о вас, предмете моих забот, и о том деле, одним из обстоя-
тельств которого я так интересовался: „лучше пропадай вся эта
провизия, которая приносит только вред любимому мной чело-
веку! лучше пропадай все дело, приносящее вам только разоре-
ние!" Досада за вас, стыд за свою глупость — вот мои чувства!» *...
|
|
| NB |
* Смысл этой притчи ясен: выгодное для массы решение аграрного во-
проса предполагает предварительное совершение политическ ого переворота.
После реформы 1861 г. эта мысль сделалась общим достоянием всех демо-
кратически настроенных элементов.
Может ли русская община при известных условиях прямо
перейти в высшую стадию, минуя промежуточную стадию капи-
тализма?
|
| NB |
Таков был «проклятый вопрос» тогдашней
русской жизни, мучительно интересовавший Чер-
нышевского и современное ему поколение социа-
листов и демократов...
|
|
| нетоль- ко |
[378—392] Принужденные строить свое теоре-
тическое здание из тех материалов и на том фун-
даменте, которые предлагались им тогдашней
действительностью, шестидесятники-социалисты
в своих стремлениях и надеждах на предстоящее
крестьянское восстание в сущности отражали
смутные стремления и чаяния многомиллионной
крестьянской массы и давали им только, так ска-
зать, обобщенное выражение...
|
|
|
К концу 1861 года такое восстание крестьянской
массы считалось вероятным, и такие надежды питали
не одни горячие молодые головы. Условия, при
которых состоялось освобождение крепостных, со-
здавали, по-видимому, благоприятную почву для
такого стихийного взрыва и, по свидетельству
современников, всеобщее восстание крестьянства
против тогдашнего государственного порядка и
господствующих классов допускалось тогда всеми,
начиная от правительства п кончая революционе-
рами, «нигилистами». Герцен пишет: «Б. (Бакунин)
верил в возможность военно-крестьянского восста-
ния в России, верили отчасти и мы; да верило и само
правительство, как оказалось впоследствии рядом
мер, статей по казенному заказу и казней по казен-
ному приказу. Напряжение умов, брожение умов
было неоспоримо, никто не предвидел тогда, что
его свернут на свирепый патриотизм»*. Об этом
же настроении свидетельствует и участник тогдаш-
него революционного движения, Л. Пантелеев:
«Настроение общества (в конце 1861 г.) было крайне
приподнятое; куда ни придешь, везде шум, говор,
оживленные споры, а главное — всеобщее ожидание
чего-то крупного и даже в ближайшем будущем» **.
* Сборник посмертных статей, стр. 212. — Герцен имеет в виду взрыв
шовинизма, охвативший русское общество во время польского восстания
ввиду попыток европейской дипломатии вмешаться в это дело.
•* «Из воспоминаний прошлого», ч. 1. СПБ., 1905, 188, 228,
|
И здесь действовали даже не чисто русские условия. Во всей
Европе воздух был насыщен электричеством. Гарибальди, кумир
тогдашних русских радикалов, готовился к своему крестовому
походу на Рим. В Пруссии происходил конституционный кон-
фликт, который, как казалось, должен был привести к револю-
ционному взрыву. В Австрии абсолютизм после своего поражения
во время итальянской войны 1859 г. не успел еще прийти в себя,
а тут снова начиналось революционное брожение в Венгрии.
В самой Франции, которую Чернышевский называл «волканом
Европы», правительство принуждено было ослабить вожжи,
усилилась либеральная партия и появились первые симптомы
возрождающейся республиканской агитации. Польша волнова-
лась, готовясь снова восстать за свое национальное бытие.
Одним словом, казалось, что тяжелая ночь реакции, опустив-
шаяся над Европой после подавления революции 1848 г., начи-
нает уступать место новому рассвету.
При всем своем скептицизме Чернышевский отличался слиш-
ком здоровым чувством, чтобы не допустить возможности осве-
жительной грозы, которая на этот раз должна была захватить
и Россию. Если все прежние европейские революции разбива-
лись о русскую границу и только вели к усилению реакции внутри
России, теперь, когда в самой России появились некоторые актив-
ные революционные элементы и — главное — когда самая толща
народных низов начала, по-видимому, обнаруживать недоволь-
ство своим положением, дело должно было измениться. С уве-
ренностью этого нельзя было сказать, но некоторая вероятность
тут была *. Налицо имелись: сильное и не желавшее ни с кем
делиться властью правительство, воспитанпое на традициях
николаевской эпохи — с одной стороны; всеобщее брожение на
Западе, глухое недовольство крестьянской массы и либерального
общества в России, наконец, первые зародыши русской револю-
ционной партии — с другой. Ввиду таких условий необходимо
было сделать попытку. Исход ее в значительной мере будет зави-
сеть «от различной группировки элементов власти» **. Если рево-
люционной партии удастся воспользоваться замешательством
правительства и недовольством широких масс, то при общеевро-
пейской революции, которая в большей или меньшей степени